Лиса в капкане

Джеймс Хедли Чейз

Лиса в капкане

James Hadley Chase

Trusted Like The Fox

This edition published by arrangement with David Higham Associates Ltd and Synopsis Literary Agency

Copyright © by Hervey Raymond, 1948 – Trusted Like The Fox

© Перевод ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Издание на русском языке ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Пролог

Все было готово: грязные повязки, длинный нож, драная, замызганная походная форма, жидкая грязь, которой он должен был обмазать руки и ноги, а главное – документы, удостоверявшие личность погибшего Дэвида Эллиса, чьи останки неподалеку медленно разлагались на солнце.

Казалось, Кашмен продумал свой план в деталях, и тем не менее он нервничал. На лбу его выступили капельки пота, сердце билось в горле, а во рту он ощущал привкус желчи.

Напрягшись, стоял он в маленькой комнате, пропахшей чем-то мерзким. Через несколько минут, если все пройдет удачно, личность Эдвина Кашмена, всем известного предателя, прекратит свое существование. Но для этого надо заткнуть глотку Хиршу, задача гнусная и трудная: Хирш могуч, как бык. Единственная возможность убить его – нанести молниеносный удар сзади. И ни в коем случае нельзя промахнуться.

Кашмен взглянул на часы над дверью. С минуты на минуту в комнату войдет Хирш.

Кашмен весь превратился в слух, он стоял с пересохшим ртом, с натянутыми до предела нервами от изнурительного ожидания. Эти бесконечные секунды сравнимы лишь с угрозой насильственной смерти.

В коридоре послышались шаги. Кашмен вздрогнул. Дверь отворилась от рывка, впуская Хирша. Это был мощный здоровяк с фигурой японского борца, униформа СС плотно облегала его массивное тело, подчеркивая при каждом движении хорошо развитые мускулы.

– Через двадцать минут они будут здесь, – заявил он громогласно, заметив Кашмена (бритый череп Хирша блестел от пота). – И тогда нам капут!

Отстранив Кашмена, эсэсовец подошел к окну и окинул взглядом устрашающую пустыню смерти, которую представлял собой концентрационный лагерь Бельзен.

Покручивая в пальцах нож и старательно пряча его за спиной, Кашмен подкрался к Хиршу. От него исходил тошнотворный запах пота и грязных ног. Хирш обернулся, Кашмен, держа по-прежнему руки за спиной, впился взглядом – в его глаза.

– Ну что, англичанин, как тебе все это нравится?.. Уже поздно драпать в Берлин, да?.. Ты рассчитывал выкрутиться, не так ли? Я уж позабочусь, чтобы этого не случилось. Я им скажу, кто ты такой. Ненавижу предателей. Они тебя повесят… раньше, чем меня.

Его маленькие злые, налитые кровью от страха глазки впились в Кашмена.

– Удивлюсь, если твои земляки не схватят тебя первым. Предателей никто не любит, Кашмен! Не хотел бы я оказаться на твоем месте!

Кашмен выдавил улыбку. Чувствовал, что сейчас может позволить себе такую роскошь.

– Не называй меня предателем, – попросил он.

Голос Кашмена обладал неблагозвучным тембром и жесткой интонацией, отличающей его от всех. Миллионы англичан хорошо знали его голос, слушая по радио на протяжении пяти лет войны. Этот необычный голос мог быть полусерьезным, презрительным, враждебным, очень звучным.

– Ей-богу, я больший немец, чем ты! – привычно повторил он Хиршу эти слова, предчувствуя подобную ситуацию. – Мое несчастье, что родился англичанином. А поступил я так, как велела мне совесть, и, если бы привелось, снова повторил бы то же самое.

Хирш небрежно махнул рукой.

– Прибереги эти трюки для будущих судей, – сказал он. – Тебе оставаться на свободе не больше двадцати минут. Выходи, покажись. Они ждут тебя. Они знают, что англичане наступают. Выползай! Докажи, что ты мужчина. Твоя проповедь не очень-то подействует на них теперь!

– Ну к чему же такая мелодрама, – отозвался Кашмен.

Он смотрел на великана, как Давид на Голиафа.

– Выходи сам, коль ты такой смелый.

Хирша передернуло, и он снова уставился в окно.

Такого случая нельзя было упустить. Лучшего момента уже не будет! Ненависть и страх придали удару такую силу, что гигант повалился, как дерево под секирой лесоруба. Кашмен целился ножом между лопаток Хирша, удар болезненно отдался по всей руке. Падая, Хирш зацепил стул, и тот с грохотом перевернулся. Кашмен отпрянул, выдергивая нож, глубоко вонзившийся в массивную плоть. Заструилась темно-красная кровь, тело Хирша тяжело вздымалось. Кашмен прицелился и снова ударил. Нож вошел в легочную полость. Хирш слабо дернулся, пытаясь вцепиться в запястье Кашмена, но его уже бессильные пальцы хватали лишь воздух.

Кашмен резко выдернул нож и нанес последний удар. Сквозь ножевые раны из легких Хирша фонтанировала кровь. В безнадежной попытке достать Кашмена ноги эсэсовца взметывались в воздух, как стволы деревьев, от чего содрогался пол. Потом они внезапно рухнули. Хирш бросал на Кашмена разъяренные взгляды. Тот плюнул ему в лицо и, наклонившись над телом, с издевательской усмешкой смотрел, как Хирш умирает.

Отдаленный гром канонады отрезвил Кашмена – он не должен терять времени. Преступник бросился к двери и запер ее на ключ. Затем, не глядя на Хирша, скинул свою униформу СС и стал перед зеркалом, висевшим на стене. Он не любил смотреться в зеркало. Слишком горькое чувство порождало его щуплое, почти без мускулов тело, узкие плечи и жесткая белесая растительность, покрывавшая его конечности. Человек, наделенный мужеством, умом и большими амбициями, мог бы рассчитывать на другое тело. Однако хотя телом он и был тщедушен, но мозг его работал четко. Он полагался на свою ловкость, изобретательность и хитрость. К чему переживать из-за невзрачной внешности, надо умело пользоваться тем, что отпустила природа.

Пять лихорадочных минут ушло на то, чтобы обмазать грязью руки и ноги, потом натянуть на себя – без содрогания – драную походную форму. Ее он стащил с разлагавшегося трупа и до сих пор не мог забыть белых червячков – крупных личинок мясных мух, – кишевших в швах, он старательно выуживал их одного за другим. Подходя к шкафу, что стоял в противоположном углу комнаты, Кашмен ступил босой ногой в лужу крови, вытекшей из Хирша. Кровь была теплой и липкой. Крик ужаса вырвался из его груди. С отвращением он вытер ступню о рукав Хирша, затем открыл шкаф, вытащив оттуда грязные повязки и личные удостоверения. Документы были знакомы ему, как своя правая рука. В них каждое слово впечаталось в его память.

Кашмен предвидел конец Третьего рейха еще задолго до того, как прочие английские отступники только допускали возможность поражения. Победа русских под Сталинградом окончательно убедила его в собственной правоте. Развязка не обещала быть скорой, но Кашмен не сомневался в неизбежности поражения Гитлера. Тогда спокойно и методично он разработал план своего спасения, продолжая быть диктором немецкого радио.

После высадки союзников в Нормандии Кашмен приступил к действиям. Начальство ему доверяло, и он предложил свои услуги в качестве заместителя командира СС концентрационного лагеря Бельзен.

Теперь ему предстояло найти британского солдата, под чьим именем он мог бы скрываться. Потребовалось время и терпение, пока ему удалось обнаружить Дэвида Эллиса, человека без семейных связей и, судя по всему, без друзей. Больше того, он был единственным, кто уцелел из батальона, разгромленного под Дюнкерком. Вытянуть из Эллиса необходимую информацию было несложно для Кашмена, с его репутацией мастера пыток. Также нетрудно было дать Эллису имя одного из многочисленных мертвецов Бельзена, спрятав его бумаги, чтобы в надлежащий момент самому воспользоваться ими. И было совсем уже просто перерезать глотку Эллису, когда он бредил в сумерках.

Приближался решающий час. Британские части находились уже в двух километрах от Бельзена. Хирш мертв. Никто больше в лагере не знал, что Кашмен – англичанин. Его маскарад почти завершен. Он взглянул на себя в зеркало. Смугловатое лицо с грубыми чертами раздражало: типичное лицо английского плебса, исключая глаза. Они выдавали человека незаурядного: серо-стальные, жесткие, живые, беспокойные.

С огромной жалостью расстался Кашмен с короткими усиками, их он отращивал годами, еще когда принадлежал к союзу британских фашистов.

Канонада между тем грохотала уже в опасной близости. Кашмен взял нож, попробовал пальцем лезвие, посмотрелся в зеркало. Довольный своей выдержкой, своим мужеством, он не мешкая открыл учебник анатомии, раздобытый для последнего маскарадного мазка. Авторучкой прочертил на своем лице линию от подбородка к правому глазу, следуя схеме учебника, чтобы не пересечь лицевую артерию. Затем снова взялся за нож и, стиснув зубы, всадил его кончик в живую плоть. Ему нужно было замаскировать лицо под несколькими слоями перевязок. Он не шелохнулся, прорезая лезвием кожу.

Кашмен не ожидал, что нож окажется таким острым: опомниться не успел, как щека оказалась разрезанной до кости. Через ярко-красную щель раны светилась белая кость и желтые коренные зубы с крупными пломбами. Он бросил нож и сделал шаг, пошатываясь. Кровь заливала шею и лицо, превратившееся в маску страдания. Он терял сознание и должен был ухватиться за стул. Дыхание смерти коснулось его, погружая во мрак.

Где-то над головой разорвалась бомба, от чего обвалился изрядный кусок потолка. Очнувшись от грохота, Кашмен отчаянно старался овладеть собой. Вслепую отыскав нитку с иголкой, он принялся сшивать края раны. Воля и близость смертельной опасности помогли ему закончить операцию. Дрожащими руками он запеленал лицо бинтами. Кашмен так часто перевязывал себе лицо, тренируясь, что даже не глядел в зеркало.

Боль, потеря крови и канонада доводили его почти до беспамятства, однако он действовал безошибочно: облил бензином огромную тушу Хирша, лежавшую наполовину под столом, пододвинул к нему свою униформу и обувь, плеснул бензином на стены и пол. Выпрямившись, еще раз оглянулся вокруг.

Никому теперь в целом мире не удалось бы сейчас распознать его – это отвратительное существо. Усы были сбриты, униформу СС сменила походная солдатская форма. Дэвид Эллис был готов к встрече освободителей Бельзена – Эдвин Кашмен, предатель, должен был исчезнуть во все уничтожающем костре.

Глава 1

Судья Такер из Верховного суда, восстанавливая ключевые моменты процесса, длившегося уже третий день, обратился к присяжным:

– Припомните, господа, показания инспектора Ханта. В свое время он работал детективом-инспектором и говорил, что знал преступника с 1934 года, хотя он никогда не разговаривал с ним, но ему приходилось слышать его политические выступления, и он утверждает, что запомнил его голос. Пребывая в гарнизоне Фолкстоун в период между 3 сентября и 15 декабря 1939 года, он слышал радио и поэтому сразу же признал голос подсудимого…

Немногочисленные зрители, которым удалось переступить порог зала судебных заседаний в Олд-Бейли, провели там ночь, решив не спускать глаз с того, кто так дерзко бросал им вызов, угрожая, и кого ничто на свете уже не могло спасти от смерти.

Показания, данные в первый день процесса, свидетельствовали, что преступник попался легко: он наскочил на английских офицеров в лесу, вблизи датско-германской границы. Офицеры собирали топливо для костра, и он привел их к куче сухого валежника.

– Вначале он заговорил по-французски, потом – по-английски.

– Вы узнали голос?

– Да, это был голос диктора немецкого радио.

И вот снова судья говорит о голосе подсудимого как о вещественном доказательстве.

– Как будто его кто-то может забыть, – с возмущением обратилась к своему соседу полная дама. – Да я различу его голос всегда и повсюду, нисколько не ошибусь! «Болтай, болтай, – говорила я себе, слушая радио, – мне плевать на твои басни! Скоро все это кончится, и тебе будет не до смеха, проклятый оборотень!» Вот посмотрите на него, веселится ли он сейчас.

Мужчина, к которому она обращалась, отодвинулся от нее. Маленький и тщедушный, он был одет в поношенный коричневый костюм. Лицо его отливало желтизной, к тому же его снизу вверх безобразил огромный шрам, что и привлекло внимание женщины.

– Скажите, вы тоже попали в эту мясорубку? Ну и разукрасили же они вашу физиономию!

Человек со шрамом, называвший себя Дэвидом Эллисом, утвердительно кивнул, не отводя глаз от судьи. А тот уже завел речь о национальности подсудимого – английской или американской… Судейские комично дискутировали по этому поводу. В конце концов, когда он влетел в западню, его национальность никого не заинтересовала. С этой стороны для него спасение не светит.

– Да, я различу его голос всегда и повсюду! – заверила своего соседа полная дама. Она уже повторялась.

Эллис размышлял об этом. Его так просто не сцапают! Он принял меры предосторожности. Какой же болван этот арестантик, открывший рот! Эллис хитрее. Конечно, бинты облегчали ему жизнь, но, когда он их окончательно сбросил, рта больше не раскрывал. К нему были внимательны, считая контуженым. У него есть время подготовиться к неизбежному допросу. Это глупости, что камешек под языком способен изменить голос. Затрудненная речь – следствие нервного шока, и никто ни на мгновение не усомнится в этом. Но как жить с камнем во рту?.. Это угнетает. А у англичан долгая память. Достаточно одного ошибочного шага. И так легко забыть, что твой голос всем известен. Спросишь, не подумав, пачку сигарет, газету или закажешь завтрак. И вот уже на тебя посматривают с любопытством, а ты спохватываешься, забыл положить камешек под язык.

Проведя несколько дней в Лондоне и убедившись, что голос может его выдать, Эллис счел за лучшее не рисковать. Он решил разыгрывать глухонемого, пока не придумает что-нибудь другое. Он даже изучил ручную азбуку глухонемых. Но с ней можно было обращаться только к тем, кто понимал эти знаки. Для прочих оставался трюк с камешком. Прежде всего надо постараться изменить свой голос.

Он знал, какой опасности подвергается, направляясь в Олд-Бейли. Это все равно что броситься волку в пасть. Там полным-полно шпиков и офицеров Интеллидженс сервис. Ну, здесь-то он впросак не попадет, камешек изо рта не выпадет.

– И что они там затеяли, – не унималась осанистая дама, – пора бы уже и кончать. Невозможно ошибиться в человеке с таким голосом, не понимаю, чего они тянут…

Эллис бросил на нее злой взгляд и толкнул плечом.

– Угощайтесь сандвичем, – великодушно предложила дама. – Они провозятся до вечера. Надоело слушать их болтовню. На кой черт все это нужно… Все равно ему не открутиться!

Эллис кивнул, протянул грязную руку и взял сандвич. Он не завтракал, потому что любой ценой хотел присутствовать на процессе. Его интересовало все: атмосфера суда, выступления, реакция свидетелей. Он вроде бы находился на собственных похоронах. Поблагодарив кивком за сандвич, Эллис отвернулся, чтобы незаметно вытащить камешек из-под языка.

– Они такие вкусные… – промурлыкала дама, приветливо улыбаясь. – Ешьте, у меня их достаточно… – Маленькие черные глазки ее блестели. – Думаю, не следует ограничивать себя, хотя это так нелегко в наши дни. Столько простаиваешь в очередях, просто ужас…

Эллис сочувственно покачал головой, твердо вознамерившись не разжимать губ. Он медленно пережевывал свежий хлеб, сыр и пикули. «Ничтожества всегда хорошо устраиваются, – подумал он с горечью. – Сыр и пикули под нос человеку, ожидавшему смерти».

Судья читал показания заключенного:

– «Я действовал не в корыстных целях, а исключительно в силу политических убеждений…»

Эллису стало совсем не по себе. Он бы не мог сказать такого о себе, поступая всегда исключительно по расчету, что легко можно было бы доказать. Но ведь это естественно для человека, у которого нет ни малейшего шанса пробиться в жизни и которому страна не открывает никаких перспектив! Невозможно заработать больше десяти фунтов в месяц, если нет серьезного образования и надежных рекомендаций. Интеллект ничего не значит, достаточно вечерних курсов. Всегда одни и те же вопросы: «Кто ваш отец? Какую школу вы окончили?» И при этом изучают фасон вашего костюма.

До вступления в союз британских фашистов Кашмен в должности клерка у одного мелкого агента по продаже недвижимого имущества зарабатывал тридцать пять шиллингов в неделю. Пробовал подыскать что-нибудь получше, но безуспешно. В конце концов нанимателям удалось выведать, что его отец отбыл двадцать лет принудительных работ за убийство дочери. Его ли в этом вина? Да он бы и сам скрутил голову сестре, если б отец не опередил. Она им говорила, что работает в ночном кафе в дамской гардеробной, а он своими глазами увидел, как сестра мела подолом тротуары Пикадилли, и рассказал об этом отцу. Тогда тот – ему навсегда запомнилось ужасное выражение его глаз – выследил дочь, прошел за ней в роскошное гнездышко на Олд-Берлингтон-стрит и отбил ей почки, бросив на нее стол. Так ей и надо, шлюхе! Судья и присяжные из сострадания к отцу смягчили приговор. А презрение пало на сына. В него тыкали пальцем, обзывали «отродьем убийцы». Вот тогда он и облачился в черную рубашку, и все прикусили языки. Его стали бояться. Знали, что стоит ему кликнуть Скреггера, и тот примчится.

Спрашивал себя: что же случилось со Скреггером? Этот добрый старина Скреггер не боялся самого черта. Быть может, слегка чокнутый, но преданный душой и телом тем, кого любил. «А меня он любил, – признался себе Эллис. – Быть может, потому, что был таким могучим и сильным, а я – таким тщедушным и хилым».

…Голос судьи заставил Эллиса очнуться. Продолжалось чтение показаний обвиняемого, чьим желанием было принять немецкое гражданство и сделать все для того, чтобы взаимопонимание объединило оба народа.

Эллис презирал все эти сентиментальности. Единственное, что его всегда интересовало, – так это собственное благополучие. Он получал пять фунтов в неделю за то, что носил черную рубашку. Они его ценили, они! И он старался отрабатывать их отношение к себе. Никто не мог назвать его ленивым, он готов был взяться за что угодно, лишь бы ему предоставили возможность. Фашисты оказались единственными, кто не плюнул ему в глаза из-за отцовского преступления. Они поступали с ним по справедливости: поощряли его учебу, благодаря им он научился вести светские разговоры. И эти подонки капиталисты уже не смели указывать на него пальцем.

Но война застала его врасплох. Ему предложили бежать в Германию, однако это не очень привлекало его. Он слышал много всякой всячины о нацистах и был не настолько глуп, чтобы добровольно попасть к ним в когти. В Англии возможно было болтать о чем угодно, и это не причиняло вам хлопот. В Германии к языку следовало привесить замок. Не очень-то обрадовала его и мобилизация, но не хватило мужества идти на новые осложнения. Стать офицером ему не улыбалось («Мой дорогой, его отец отбыл срок… Джордж Кашмен. Помните? Убийца своей дочери… Ужасная драма. Вы можете представить в нашем обществе человека из такой семьи?..»). И его послали на кухню. Для них он только и годился на то, чтобы изо дня в день чистить картошку, обдирая себе ногти. Как-то его направили во Францию сопровождать мешки с картофелем, и во всеобщей суматохе отступления он оказался в Дюнкерке. Хотя газеты писали, что английские части героически сражались с врагом, а повара полевых кухонь – даже голыми руками, он, Эдвин Кашмен, не мог сказать этого о себе. Ему надоела английская армия, и он сдался в плен немцам.

«Я член союза британских фашистов», – заявил он. Ставка была сделана, и он не испытывал смущения от тех текстов, которые давали ему читать на радио. Получал он сто марок ежедневно, находясь на общем армейском довольствии. К тому же возможность разговаривать с миллионами земляков давала ощущение необычайной силы, собственной исключительности. И было не так-то просто, даже для сына убийцы, добиться такой высоты.

…Пока его мысли блуждали в прошлом, присяжные уже удалились на совещание. Теперь суд вернулся в зал заседаний, а заключенный – на скамью подсудимых, однако Эллис не отважился смотреть на него.

Присяжные единогласно объявили арестованного виновным, судья огласил смертный приговор. Эллис наклонился вперед, пот заливал ему лицо, губы кривились в гримасе ужаса.

– Так ему и надо, – молвила полная дама, ободряюще хлопнув Эллиса по руке. – Это изменник.

– Аминь, – завершил молитву священник.

Эллис стиснул зубы. Попадись он им, его бы тоже повесили. Но он не был предателем! Его унижали, и он отомстил. И все-таки если б его послушались англичане, то Лондон не подвергался бы бомбежкам. Сколько раз он предлагал им избавиться от Черчилля, заключить мир с Германией. Но они не вняли, болваны, и Лондон разрушен, а его обвиняют в измене.

Суд покинул зал заседаний, и, подхваченный толпой, Эллис продвигался за дамой. И вдруг на него что-то нашло.

– Это преступно! – закричал Эллис. – Они не дали ему объясниться!

Потеряв над собой контроль, он заговорил нормально. Толстая дама недоуменно оглянулась. Агент, услышавший Эллиса, подпрыгнул. Он готов был поклясться, что это голос Кашмена. Но как отыскать его в этой толпе? Тем временем человек в коричневом, пролагая себе путь локтями, быстро удалялся по коридору.

Глава 2

После душной улицы дом казался прохладным и темным, он был тихий, грязный, запущенный. Наверх поднимались без лифта, и табло на стене, где значились фирмы-квартиросъемщики и этажи, на три четверти пустовало.

Эллис обратил внимание на ноги девушки, поднимавшейся по лестнице впереди него. Еще на первом этаже он услышал стук каблучков по каменным маршам второго. Перевесившись через перила, успел заметить ноги в простых чулках и под серой плиссированной юбкой – кайму белой нижней сорочки.

Он ускорил шаги: ему хотелось рассмотреть юную особу. Казалось, что во всем доме их только двое: тишину нарушало лишь цоканье деревянных каблучков.

На площадке третьего этажа девушка мелькнула за поворотом. На ней была фланелевая юбка и голубая блузка, а ее бесформенная шляпка годилась разве что для мусорного ящика. И хотя он увидел ее только мельком, он сразу понял, что эта девушка – из очень бедных.

Не без труда Эллис разглядел надпись на стене. Полустертая нарисованная рука указывала путь к Обществу помощи глухонемым. Он направился туда как раз в тот момент, когда девушка исчезла за дверью одной из комнат. Черные буквы под стеклом подтверждали: «Общество глухонемых». И немного ниже: «Директор Г. Виткоум». Эллис повернул дверную ручку и оказался в маленькой узкой комнате с двумя окнами, со старой пишущей машинкой под футляром и многочисленными папками для бумаг. Занавески на окнах отсутствовали, а ковер был вытоптан до самой основы.

Комнату делила надвое стойка, в свою очередь разделенная четырьмя деревянными перегородками. Эллису показалось, что он в конторе ростовщика.

Девушка стояла перед одним из «пеналов», спиной к Эллису. Ему хотелось взглянуть в ее лицо, но приходилось пока довольствоваться изучением узких плеч, прямой спины и ее ног, которые уже привлекли его внимание. Он угадывал под этой нищей одеждой на диво пропорциональное тело, что его очень удивило. Эти ноги неясно волновали его, невзирая на латаные хлопчатобумажные чулки и сбитые каблуки.

Комната была пуста. Эллис устроился в соседнем «пенале» и теперь мог видеть ее руки. Они тоже поразили: маленькие и крепкие, смуглые и холеные, с длинными пальцами, причем большой – выгнутой формы, с миндалевидными ноготками. Он взглянул на свои некрасивые руки с короткими пальцами, обгрызенными ногтями и брезгливо поморщился.

Дверь в глубине комнаты открылась, пропуская мужчину неопределенного возраста в черном старомодном костюме. Было ясно, что прежде он был тучным, но похудел, и его бульдожьи щеки обвисли, как у старого пса. Живые черные глазки под пушистыми бровями обежали комнату с торопливой подозрительностью, он кивнул девушке и Эллису. В этом приеме не было ничего дружелюбного.

Сперва он направился к юной посетительнице.

– Для вас ничего нет. – В голосе его сквозило явное желание поскорее избавиться от девушки. – На следующей неделе, возможно. Не надо приходить ежедневно. Мы ведь сами не изобретаем рабочие места, вы же понимаете.

– Я не могу ждать так долго, – ответила девушка без всякого выражения голосом нежным и бесцветным. – У меня ни пенса за душой.

Мужчина пожал плечами. Эллис догадался, что это Виткоум, директор. Он наверняка так часто слышал подобные признания, что совершенно отупел.

– Ничем не могу помочь, – бросил он нетерпеливо. – Для вас ничего нет. У меня записаны ваше имя и адрес. Как только появится что-то, немедленно сообщу.

– Вы постоянно это говорите. – Голос девушки напрягся, но оставался таким же бесцветным. – Уже прошло три недели, как я дала вам сорок шиллингов. Когда брали деньги, то уверяли, что все решится за несколько дней. Вы же должны что-то сделать.

Виткоум переменился в лице. Он бросил быстрый взгляд на Эллиса, а затем снова обратился к девушке:

– Что вы мелете… Сорок шиллингов? Не понимаю, о чем речь. Какие сорок шиллингов?

– Вы мне сказали, что найдете работу, не требующую рекомендаций, если я дам вам сорок шиллингов. – Голос девушки задрожал от волнения. – Вы взяли их у меня вроде бы в долг, пообещав устроить меня на работу. Я дала их, потому что у меня нет рекомендаций.

– Все это выдумки, – буркнул Виткоум, но не смог скрыть беспокойства. – Подождите минутку, пока я займусь этим господином. Вы не должны порочить меня, да еще при свидетелях. Я не брал у вас денег.

Он передвинулся к Эллису вдоль стойки.

– Что вас привело сюда? – Его глазки с тревогой сверлили посетителя.

– Я ищу работу, – сказал Эллис руками, используя свои скромные познания в азбуке глухонемых.

Виткоум вздохнул с облегчением: слава Богу, этот глухой не слышал его разговора с девушкой. Пальцы директора «заговорили» с привычной скоростью.

– Пожалуйста, не так быстро, – попросил Эллис. – Я начинающий.

Виткоум раздраженно пожал плечами, достал карточку из ящика, протянул ее Эллису и снова вернулся к девушке.

Читая карточку (смесь анкеты и обязательств фирмы), Эллис слушал их разговор:

– Если вы не можете найти мне работу, верните деньги.

– Не понимаю, о чем вы… – повторял Виткоум. – Все время твердите о каких-то деньгах. Но я ничего не брал у вас.

– Нет, взяли, – протестовала девушка. – Я скажу вашим патронам. Вы предложили найти мне работу без рекомендаций…

– Ну, хватит, – прервал Виткоум, постукивая пальцем о стойку. – Кто вам поверит, спрашивается? Вы же воровка, не так ли? Только что из тюрьмы. Кто станет слушать ваши выдумки? Идите себе, или я вызову полицию.

– Отдайте мои деньги, – чуть не плача, просила несчастная. – У меня ничего нет. Ничего. Вы понимаете? Я не знаю, что делать.

– Ничем не могу помочь, – развел руками Виткоум. – Но зачем же настаивать на лжи? Возможно, что-нибудь для вас еще найдется. Не теряйте надежды. Но советую, если вы хотите, чтобы я занимался вашим делом, никому не рассказывать, будто я брал у вас деньги. Не надо выдумывать. Вам это только во вред.

– Но ведь я же дала вам деньги! – возмущенно воскликнула девушка. – Вы заявили, что это в долг. А выходит, что это – кража.

Виткоум крякнул. Он был уверен, что Эллис его не слышит, и вел себя вызывающе.

– Да кто вам поверит, бедная дурочка! Никто вам не поверит! Мое слово значит больше, чем ваше. Так что – убирайтесь! А вы не подумали, что найдутся люди, которые охотно используют добычу для виселицы, к тому же еще и глухую?.. Поразмышляйте-ка над этим! И – прочь отсюда! Еще раз придете с вашими баснями про деньги, – я вызову полицейского.

Эллис увидел, как сжимаются ее пальцы. Маленькие кулачки слабо ударили по стойке и исчезли.

Он приподнялся, видя, что она направилась к выходу, но не успел разглядеть ее лицо. Девушка открыла дверь, ее узкие плечи горбились, маленькая бедная шляпка создавала вокруг головы ореол отчаяния.

Дверь закрылась.

Довольный собой, Виткоум занялся Эллисом.

– Вы уже заполнили карточку? – обратился он к нему на ручной азбуке глухонемых.

«Ну и скотина, – выругался про себя Эллис. – Вот что сотворили бы и со мной, не умей я защищаться».

Прочитав карточку, он сразу же убедился, что и затевать ничего не стоит. Ему следовало представить три рекомендации, только после этого его заявление примут к рассмотрению. Эллис подумал о девушке. Если он скажет старому негодяю, что у него нет рекомендаций, тот потребует денег, а дальнейшее уже известно. Обозленный и разочарованный, он перевесился через стойку, с ненавистью глядя на Виткоума.

– Я все слышал, мерзавец, – заявил он. – Я все слышал.

Он ударил Виткоума в лицо. Директор приглушенно вскрикнул, покачнулся и упал за стойку. Не глядя на него, Эллис бросился к двери, раскрыл ее, окинул взглядом коридор и бегом спустился по лестнице.

Пересекая холл на первом этаже, он заметил знакомую девушку, шла она медленно. Заинтригованный, он пошел следом, пытаясь сообразить, кем она может быть. Старый подлец назвал ее «добычей для виселицы» и «глухой», однако при этом не повышал голоса. Возможно, она читала по губам. Заговори он сейчас с ней, она не услышит и не узнает его голоса. Эта мысль была приятна. Да и в конце концов, мужчина бесконечно не может жить в одиночестве. Женщина полезна. Девушка на мели, как и он сам. Она вышла из тюрьмы, а его преследуют. Удачное совпадение. Но тут же он насупился. Зачем терять время на эти глупости… Ему предстоит разрешить более серьезные задачи! Однако взор его был прикован к фигурке девушке, продолжавшей свой путь среди толпы, одинокой и заброшенной.

В саду, возле станции метро «Чаринг-Кросс», играл оркестр. Девушка вошла в сад, Эллис проследовал туда же, не упуская ее из виду. Она выбрала дальнюю беседку, села лицом к гостинице «Савой» и застыла, сложив руки на коленях и глядя на метрдотелей, поджидавших первых посетителей к обеду.

Эллис подошел к беседке, опустившись на соседний стул, всмотрелся в ее лицо и почувствовал горькое разочарование: внешность оказалась самой заурядной. Бледное лицо было невыразительно; грязные каштановые волосы свисали жалкими космами, впавшие глаза были обведены темными кругами. По виду ей было не больше двадцати лет. Теперь, разглядев ее вблизи, он корил себя за то, что пошел за ней. Только фигура могла привлечь его к ней. Какая-нибудь мелкая воровка, служащая или работница, каких сотни на улицах Лондона.