Рассказы о псевдосверхъестественном и ужасном (№2) - В клетке

– А знаете, в доме леди Бредин все должно измениться. Она ведь выходит замуж.

– Выходит замуж? – Это, правда, было похоже на шепот, но, так или иначе, слова эти прозвучали в ее устах.

– А вы разве не знали? Девушка напрягла все свои силы.

– Нет, она мне не говорила.

– Ну а ее друзья, те разве ничего не сказали?

– А я давно уже никого из них не видала. Мне ведь не так везет, как вам.

Миссис Джорден приободрилась.

– Так вы, значит, даже не слыхали о смерти лорда Бредина?

Приятельница ее, у которой от волнения сдавило горло, в ответ только покачала головой. И лишь спустя некоторое время спросила:

– Вы узнали это от мистера Дрейка? Разумеется, лучше было вообще не узнавать никаких новостей, чем узнавать их от слуг.

– Она ему все говорит.

– А он говорит вам. Понимаю. – Девушка встала. Взяв муфту и перчатки, она улыбнулась. – Знаете, к сожалению, у меня нет никакого мистера Дрейка. Поздравляю вас от всего сердца. Вместе с тем, даже без той помощи, которая есть у вас, мне удается что-то узнавать иногда то тут, то там. Думается, что если она за кого-то выходит замуж, то человек этот не кто иной, как мой друг.

Миссис Джорден теперь уже тоже поднялась:

– А что, разве капитан Эверард ваш друг? Натягивая перчатку, девушка размышляла.

– Одно время мы очень часто встречались с ним.

Миссис Джорден с укоризною посмотрела на перчатку, но какое ей в конце концов было дело до того, что она недостаточно чиста.

– Когда же это было?

– Да, должно быть, как раз в то время, когда вы так часто встречались с мистером Дрейком.

Сейчас она прекрасно все поняла: высокопоставленное лицо, за которого миссис Джорден готовилась выйти замуж, будет выходить на звонки и подкладывать уголь в камины и уж если не чистить сам, то, во всяком случае, следить за чисткой ботинок другого высокопоставленного лица, которому она могла – вернее, которому она могла бы, если бы захотела, – еще столько всего сказать.

– До свиданья, – добавила она, – до свиданья. Миссис Джорден меж тем взяла из ее рук муфту,

перевернула ее, почистила и продолжала сосредоточенно на нее смотреть.

– Нет, погодите. Скажите-ка мне вот что. Вы только что говорили о переменах, которые вас ждут. Вы имели в виду то, что мистер Мадж…

– Мистер Мадж оказался очень терпеливым; именно поэтому все наконец решилось. Через месяц мы должны пожениться, и у нас будет хороший домик. Но, ведь знаете, он всего-навсего приказчик, – девушка встретила пристальный взгляд миссис Джорден, – и боюсь, что теперь, когда вы попадаете в такое общество, вам не захочется продолжать нашу дружбу.

В первую минуту миссис Джорден ничего не ответила; она только поднесла муфту к лицу, а потом положила ее на место.

– Понимаю, понимаю. Вам это не по душе.

К своему изумлению, гостья увидела на глазах у нее слезинки.

– Что мне не по душе? – спросила девушка.

– Как что, мое замужество! Только вы, с вашим умом, – дрожащим голосом пролепетала несчастная женщина, – вы все ведь толкуете по-своему. Короче говоря, вы остынете. Вы уже остыли… – И в то же мгновение слезы хлынули у нее из глаз. Она дала им волю и, должно быть, совсем упала духом. Она снова опустилась на диван, закрыв лицо руками, стараясь подавить подступившие к горлу рыдания.

Юная подруга ее стояла перед ней все еще с суровым видом, но изумление ее было так велико, что она, кажется, начинала уже проникаться к ней жалостью.

– Ничего я никак не толкую и очень рада, что вы выходите замуж. Только, знаете, вы так великолепно растолковали мне все, что могло ожидать и меня, если бы только я вас послушала…

Миссис Джорден испустила жалобный, тонкий, едка слышный стон; потом, утерев слезы, столь же слабым прерывающимся голосом пробормотала:

– Это спасло меня от голода!

Слова эти заставили молодую девушку опуститься рядом с ней на диван, и тут за единый миг она поняла всю нелепость и все ничтожество ее жизни. Охваченная жалостью, она взяла ее за руку, а потом немного погодя подтвердила свое чувство умиротворяющим поцелуем. Они остались сидеть так вдвоем; держа друг друга за руки, они вглядывались в окружавшие их стены сырой, полутемной, убогой комнаты и в не слишком далеко уводившее от нее будущее, с которым каждая из них наконец для себя примирилась. Ни та, ни другая не сказали ничего внятного касательно положения мистера Дрейка в высоких кругах, но тот упадок духа, который на какое-то время постиг его будущую невесту, все разъяснил; и в том, что наша героиня вдруг увидела и ощутила, она узнала свои собственные иллюзии, и разочарования, и возвращение к действительной жизни. Действительность для несчастных созданий, какими были они обе, могла быть только мерзостью и прозябанием; ей не дано было стать избавлением, взлетом. Девушка не стала больше донимать свою подругу – для этого у нее было достаточно душевного такта – никакими относящимися к ее личной жизни вопросами, не настаивала на том, что та должна еще ей в чем-то признаться, а только продолжала держать за руку и утешать, всей этой скупой снисходительностью своей как бы соглашаясь с тем, что в судьбе у них много общего. Именно это и было с ее стороны великодушием, но, если для того, чтобы утешить или успокоить плачущую, ей и удавалось подавить в себе неизбежную брезгливость, она все равно не могла свыкнуться с мыслью, что ее посадят за один стол с мистером Дрейком. На ее счастье, по всему уже было видно, что вопроса о столах вообще не возникнет; и то обстоятельство, что в каком-то определенном отношении интересы ее подруги, несмотря ни на что, уводили ту на Мэйфер, впервые озарило особым сиянием Чок-Фарм. Что же остается от гордости и от страсти, если для того, чтобы по-настоящему судить о том, счастлива ты или нет, ты должна сначала знать, с чем это счастье сравнивать? Стараясь взять себя в руки, чтобы наконец уйти, девушка почувствовала себя совершенно пристыженной, ей захотелось быть и бережной, и благодарной.

– У нас будет свой дом, – сказала она, – и вы должны поскорее собраться к нам, чтобы я могла вам его показать.

– У нас тоже будет свой дом, – ответила миссис Джорден. – Разве вы не знаете, что он поставил условием, что будет жить у себя.

– Условием? – Девушка все еще, казалось, не понимала, о чем идет речь.

– Условием своего пребывания на любом новом месте. Именно это ведь и привело к тому, что он расстался с лордом Раем. Его светлости это было неудобно – поэтому мистер Дрейк и ушел от него.

– И все это ради вас? – Она постаралась, чтобы в словах этих звучало участие.

– Ради меня и ради леди Бредин. Ее светлость мечтает заполучить его любою ценой. Из участия к нам лорд Рай, можно сказать, заставил ее взять его к себе. Таким образом, как я вам уже сказала, у него будет самостоятельное положение.

Увлеченность, с которой говорила миссис Джорден, казалось, возвращала ей силы, но тем не менее разговор их оборвался, и ни хозяйка, ни гостья не выражали уже больше никаких надежд и не приглашали друг друга в гости. В сущности, это означало, что, несмотря на все их смирение и сочувствие друг другу, ни та, ни другая не может отрешиться от мысли о социальной пропасти, которая их теперь разделила. Они медлили с расставанием, как будто виделись в последний раз; они сидели хоть и в неудобных позах, но прижавшись друг к другу, и какое-то безошибочное чувство говорило обеим, что им надо еще во что-то вникнуть вдвоем. Однако к тому времени, когда предмет этот определился, наша девушка успела уже уловить его суть, и это еще раз вызвало в ней некое раздражение. Может быть, главным была не сама эта суть, а то, что после недолгой борьбы с собой, и смущения, и слез миссис Джорден вернулась опять – пусть даже без всяких слов – к утверждению своих связей в свете. Она все еще боялась, как бы не умалить смысл того, что с выходом замуж она приобщается к высшему обществу. Ну что же, ей проще всего было этим себя утешить; да к этому и свелось в итоге все то, чем она была для невесты мистера Маджа.

27

Эта последняя в конце концов еще раз поднялась с места, но и на этот раз ей никак не удавалось уйти.

– А что, разве капитан Эверард в это совсем не вмешивается?

– Не вмешивается во что, милая?

– Ну, в такие вот вопросы, в разные домашние дела.

– А какое же он имеет право вмешиваться, если в доме ничего ему не принадлежит?

– Не принадлежит? – Девушка не могла скрыть своего удивления, прекрасно понимая, что она тем самым дает миссис Джорден повод думать, что та знает куда больше, чем она. Что делать, были вещи, которые ей так не терпелось выведать, что ради этого она даже готова была себя принизить.

– Но почему же не принадлежит?

– А разве вы не знаете, милая, что у него ничего нет?

– Ничего? – Ей трудно было представить себе его в таком положении, но уже одно то, что миссис Джорден была в состоянии ответить на этот вопрос, утверждало ее превосходство, и превосходство это сразу же стало набирать силу. – А что, разве он не богат?

Видно было, что миссис Джорден неимоверно осведомлена об этом деле как в целом, так и во всех подробностях.

– Все зависит от того, что вы под этим разумеете!… Во всяком случае, до ее богатства ему далеко. Что он может принести в дом? У него же ровно ничего нет. И к тому же, дорогая моя, у него же ведь еще и долги.

– Долги? – У его юной поклонницы, беспомощной в своем неведении, было такое чувство, что ее предали. Какое-то время она еще противилась этой истине, но кончилось тем, что ей пришлось уступить, и если бы только она могла быть со своей собеседницей откровенной, она просто бы попросила: «Расскажите мне все; я же ведь ничего этого о нем не знаю!» Но так как откровенности никакой между ними не было, она только сказала: – Какое это может иметь значение, если она так его любит?

Миссис Джорден снова воззрилась на нее, и на этот раз девушка поняла, что остается только принять все таким, как есть. Вот, оказывается, к чему все свелось: то, что он сидел с ней там на скамейке, под деревьями в этот темный летний вечер, что он опустил ей на руку свою руку, что он собирался ей что-то сказать, если бы она только позволила; что он потом возвращался к ней, и не раз, что в глазах его была мольба, что он трясся как в лихорадке; и что она при всех своих строгих правилах, при всем педантизме милостью какого-то чуда совершила немыслимое: отыскала нужный ему ответ; и что потом у себя за решеткой сама изошла мольбой, втайне призывая его вернуться, – и все лишь для того, чтобы в конце концов услыхать о нем, теперь уже для нее навеки потерянном, да еще через миссис Джорден, которая слышала об этом от мистера Дрейка, а тот все узнавал от леди Бредин.

– Она любит его, но, конечно же, дело тут не только в этом.

Девушка на минуту встретилась с ней глазами и, уже совершенно сдавшись на ее милость, спросила:

– А что же там было еще?

– Как, неужели вы ничего не знаете? – В голосе миссис Джорден звучало даже некоторое сочувствие.

Ее собеседнице доводилось у себя в клетке спускаться на большие глубины, но здесь она вдруг ощутила перед собой бездонную пропасть.

– Ну, конечно, я понимаю, что она никогда его не оставит в покое.

– А как же она могла бы – подумайте только! – после того, как он так ее скомпрометировал?

Тут из уст ее юной подруги вырвался крик; может быть, самый отчаянный за всю ее жизнь.

– Как! Неужели он?…

– А вы разве не слыхали, какой это был скандал?

Наша героиня задумалась, стала припоминать: было ведь и нечто такое, что она, в общем-то, знала гораздо лучше, чем миссис Джорден. Он возник перед нею снова, таким, как в то утро, когда он пришел, чтобы разыскать телеграмму; таким, как тогда, когда он выходил из конторы… и она потянулась к нему.

– Да, но ведь все-таки огласки никакой не было? – минуту спустя спросила она.

– Огласки? Конечно же, нет. Но они ужасно перепугались, и было много шума. Еще немного, и все бы открылось. Что-то потерялось, что-то нашлось.

– О да, – ответила девушка, улыбаясь и словно окунаясь в поток воспоминаний. – Что-то нашлось.

– Все это распространилось, и наступил момент, когда лорд Бредин должен был вмешаться.

– Должен был. Но не вмешался.

Миссис Джорден вынуждена была признать, что этого не случилось.

– Нет, не вмешался. А там, на их счастье, он умер.

– Я не слыхала о его смерти, – сказала девушка.

– Девять недель тому назад и – скоропостижно. Это сразу развязало им руки.

– Чтобы пожениться, – этого она никак не могла понять, – через девять недель?

– Ну, не сегодня, не завтра, но, во всяком случае, непременно и, уверяю вас, очень скоро. Все приготовления уже сделаны. Самое главное, ему уже от нее не уйти.

– О да, ему от нее не уйти! – воскликнула девушка. На какую-то минуту все снова предстало перед ее внутренним взором, потом она продолжала: – Вы хотите сказать, что это из-за того, что вокруг по его вине пошли сплетни?

– Да, но не только это. Есть и еще одна причина. Он у нее в руках.

– Еще одна?

Миссис Джорден медлила с ответом.

– Знаете, он ведь был кое в чем замешан…

– Замешан? В чем? – изумленно воскликнула девушка.

– Не знаю. В чем-то плохом. Я же вам сказала, что-то нашлось.

– Ну и что же? – изумленно спросила девушка.

– Все могло окончиться для него очень плохо. Но она как-то сумела помочь ему, что-то нашла, чем-то завладела. Говорят даже, что украла!

Девушка снова задумалась.

– Но ведь спасло-то его как раз то, что нашлось.

Миссис Джорден, однако, была убеждена в своей правоте.

– Простите, но я-то уж знаю. Подопечная ее очень скоро совладала с собой.

– Вы хотите сказать, что знаете это через мистера Дрейка? Но разве они ему говорят такие вещи?

– Хороший слуга, – изрекла миссис Джорден, которая теперь окончательно утвердилась в своем превосходстве и в соответствии с этим стала говорить назидательным тоном, – не нуждается в том, чтобы ему говорили! Ее светлость спасла своего возлюбленного. Женщины это делают часто!

На этот раз нашей героине потребовалось больше времени, чтобы собраться с мыслями; наконец она все же сказала:

– Ну, что там говорить, конечно же, я не знаю! самое главное, что его удалось спасти. Выходит, – добавила она, – что они все же много сделали друг для друга.

– Больше всего сделала она. Он теперь у нее на привязи.

– Да, да! До свиданья.

Они раз уже обнимались и не стали делать это вторично; но миссис Джорден спустилась вместе со своей гостьей по лестнице и проводила ее до самых дверей. Тут, хоть дорогой они и успели перекинуться несколькими словами, младшая снова остановилась и снова вернулась к разговору о капитане Эверарде и леди Бредин.

– Вы что, думаете, что, если бы она, по вашим слонам, не спасла его, он бы не был теперь в ее власти?

– Думаю, что да. – Стоя уже на пороге, миссис Джорден улыбнулась при мысли, которая ей вдруг пришла в голову. Разинув свой большой рот, она глотнула сырого, мглистого воздуха. – Мужчина всегда ненавидит женщину, которой нанес обиду.

– Но какую же обиду он ей нанес?

– Да то самое, о чем я говорила. Понимаете, он обязан на ней жениться.

– А что, он этого не хотел?

– Раньше нет.

– Раньше, чем она нашла телеграмму?

Миссис Джорден немного смутилась.

– А разве это была телеграмма?

Девушка сообразила:

– Сдается, я слышала это от вас. Впрочем, что бы это ни было…

– Да, что бы это ни было, вряд ли она это видела.

– Так, выходит, она его окрутила?

– Да, окрутила. – Уходившая стояла теперь на нижней ступеньке лестницы, остававшаяся – на верхней, и их разделял довольно густой туман.

– Когда же вы переберетесь в ваш новый домик? Через месяц?

– Самое позднее. А вы когда?

– Еще того скорее. После того, как мы столько с вами поговорили об этом, у меня такое чувство, как будто я уже туда переехала! До свиданья! – послышалось из тумана.

– До свиданья! – в тот же туман канул ответ. Девушка тоже канула в этот туман; очутившись в расположенном напротив квартале, она тут же, после нескольких даже не замеченных ею поворотов вышла на Паддингтонский канал. Едва различая то, что скрывал за собою низенький парапет, она прильнула к нему и очень пристально, но, может быть, все еще ничего не видя, глядела на воду. В это время мимо нее прошагал полисмен; потом, пройдя еще несколько шагов и почти уже скрывшись во мгле, он вдруг остановился и стал за нею следить. Но она ничего этого не замечала, она была погружена в свои мысли. Их было так много, что на этих страницах не нашлось бы места для всех, но по крайней мере две из них стоило бы упомянуть. Одна – что в домик свой им надо переехать не через месяц, а через неделю; другая настигла ее уже тогда, когда она пошла по направлению к дому: как все-таки странно, что вопрос этот для нее в конце концов решил мистер Дрейк.

Примечания

В предисловии к 17 тому нью-йоркского собрания сочинений, где напечатаны произведения, которые Генри Джеймс назвал «рассказами о псевдосверхъестественном и ужасном» («tales of quasisupernatural and gruesome»), он утверждает, что подобные фантазии никогда не вышли бы из-под его пера, если бы не его давняя любовь к «историям как таковым», к искусству создавать напряжение, вызывать тревогу, любопытство и ужас: «Должен признаться, что в поисках странного я пробудил ужасное в духе „Поворота винта", „Веселого уголка", рассказов „Друзья друзей", „Сэр Эдмунд Орм", „Подлинная вещь". Я искренне стремился избежать избыточности, исходя из того, что экономия в искусстве всегда красива. <...> Любопытный случай, редкое совпадение, каким бы оно ни было, еще не составляют истории, в том смысле, что история – это изумление, возбуждение, напряжение и наше ожидание; историю создают чувства людей, их оценки, сочетание жизненных обстоятельств. Удивительное удивляет больше всего тогда, когда оно происходит с вами и со мной, оно представляет ценность (ценность для других), когда его нам непосредственно предъявляют. И все же, хотя и может показаться странным заявление о том, что я чувствую себя уверенней, рассказывая о таких приключениях, какие случились с героем „Веселого уголка", нежели о бурных похождениях среди пиратов и сыщиков, я полагаю, что вышеупомянутое сочинение ставит некий предел, который я сам себе положил в рамках „приключенческого рассказа"; причина этого – вовсе не в том, что я лучше „изображаю" то, что мой несчастный герой пережил в нью-йоркском особняке, нежели описываю сыщиков, пиратов или каких-нибудь изгоев, хотя и в последнем случае мне было бы что сказать; причина в том, что душа, связанная с силами зла, интересна мне особенно тогда, когда я могу представить самые глубокие, тонкие и подспудные (драгоценное слово!) связи».

На атмосферу, воссоздаваемую в рассказах Генри Джеймса и многих других писателей конца XIX – начала ХХ века, несомненно, повлияла установившаяся в то время мода на спиритизм. Современные писателю трактовки феномена медиумизма и мистического транса были известны ему, в частности, из трудов его брата Уильяма Джеймса. Последний не давал однозначного объяснения этим явлениям, и это обстоятельство также повлияло на способ их изображения в рассказах и повестях его брата. Уильям Джеймс в знаменитом сочинении «Многообразие религиозного опыта» подытожил результаты многолетних исследований и размышлений в специальном разделе, где заявил, что «если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий». Рассуждая о подобных явлениях, он предлагал приписать их либо исключительно нервному «разряжению», имеющему сходство с эпилептическим, «либо отнести их к мистическим или теологическим причинам». Ученый не находил достаточных оснований, чтобы окончательно отвергнуть реальность «невидимого мира».

Повесть впервые напечатана в 1898 году и впоследствии помещена Джеймсом в 11 том нью-йоркского собрания сочинений. Предисловие проясняет замысел произведения: «Любая почтовая контора, в особенности маленькая контора, расположенная по соседству, в которой решается столь много наших повседневных дел, куда мы постоянно ходим с нашими нуждами, обязательствами, заботами и хлопотами, радостями и горестями, где испытывается наше терпение, где наши надежды оправдываются или рушатся, всегда, мне кажется, накапливает так много мелочей из лондонской жизни и столь многое может поведать из бесконечной истории огромного города, что, даже пробыв в ней совсем недолго, кажется, будто стоишь на сквозняке, под сильнейшим ветром человеческой комедии».

Повесть, выстроенная вокруг, на первый взгляд, вполне ничтожного сюжета, раскрывает одну из излюбленных тем писателя – сложность познания жизни. Инструментом познания в данном случае являются телеграммы, отсылаемые двумя лондонцами, леди Бредин и капитаном Эверардом, равно как и домыслы, которые строит на их счет главная героиня, скромная служащая, вынужденная дни напролет проводить в добровольном заточении в клетушке почтово-телеграфной конторы.

Писатель назвал повесть «экспериментальной». Этим термином пользуются и джеймсоведы для обозначения центрального периода его творчества – 1890-х годов, когда Джеймс испробовал немало новаторских повествовательных техник. Произведение демонстрирует постепенный отход писателя от «драматизированного» типа прозы – такого принципа построения, при котором «точка зрения» каждого героя, как «светильник», освещала лишь одну сторону происходящего, как, например, в романах «Что знала Мэйзи» или «Неуклюжий возраст». Постепенно внимание писателя все больше обращалось к герою-повествователю, чей характер и интеллект предопределяли то, что именно он способен воспринять. Персонаж такого типа, получивший у Джеймса название «воспринимающее сознание», должен был содействовать реалистичности описания, то есть, по замыслу писателя, не навязывать читателю готового мнения, а оставлять ему возможность самостоятельной объективной оценки. Джеймс признавался, что ему интересно не действие само по себе, а его отражение. Именно поэтому все, что мы видим в таких произведениях, как «В клетке», подается нам в «отраженном свете». Писатель намеренно ограничивает познавательные возможности главного героя. В результате вместо «двери, распахивающейся прямо в жизнь», нам предъявлен «экран», на который спроецированы вспомогательные «точки зрения». В данном произведении, как и в «Повороте винта», «экран», по существу, является зеркалом, отражающим не столько объективную, внешнюю по отношению к героине реальность, сколько ее восприятие, наблюдения и фантазии. Таким образом, Джеймс отодвигает на задний план традиционные художественные задачи – создание иллюзии и самоидентификации читателя с героем. Вместо этого писатель вовлекает нас в процесс рефлексии, анализа сознания центрального персонажа. На вопрос, почему Джеймс не награждает своих героев двойным преимуществом субъекта и объекта, писатель отвечал, что не поддается такому искушению, «ибо не готов жертвовать драгоценными нюансами». Конечно, в произведении, где только самовыражение рассказчика дает материал для гипотез и выводов, становится практически нереальным воссоздание истинной картины происходящего. Однако Джеймс прекрасно осознавал парадоксальность такого изображения.

1

Клопфер – аппарат, предназначенный для приема телеграмм на слух.

2

Мейфер– фешенебельный район лондонского Уэст-Энда, известный дорогими магазинами и гостиницами.

3

Здесь: равнодушна ((pp.).

4

«Picciola» – роман французского писателя Жозефа-Ксавье Сентина (наст, фамилия Бонифас, 1798 – 1865). Роман много раз переиздавался и переводился. В центре сюжета – любовь узника к цветку. Это чувство приводит героя к вере и примиряет с миром.

5

Юнона – высшее женское божество в римской мифологии. Жена Юпитера. Изображалась величественной красавицей в диадеме и длинной роскошной одежде.

6

Ежедневная газета консервативного направления. В 1937 году слилась с «Дейли-телеграф».

7

Ридженс-Парк– большой парк в северо-западной части Лондона. В нем расположен Лондонский зоопарк. Стрэнд – одна из главных и самых фешенебельных улиц лондонского центра. Соединяет Уэст-Энд и Сити.

8

Томсон – по-видимому, автор комедий, писавший под этим псевдонимом пьесы для Театра Гейети, открывшемся на Стрэнде в 1868 году. Театр Гейети был выстроен на месте прежнего Мюзик-холла и во многом его заменил.

9

Везлианасие собрания – молитвенные собрания членов особой ветви методистской церкви. Основателем методизма был английский священник Джон Уэзли (1703 – 1791).

10

Китайский займ. – Китай предпринял несколько займов в Европе, в том числе и в Англии, в конце XIX века.

11

Очевидно, имеются в виду те ворота в Гайд-Парк, что примыкают к Мэйфер.

12

День святого Мартина – праздник, отмечаемый 11 ноября. Период вокруг этой даты, как правило, отличается хорошей, теплой погодой и приравнивается к бабьему лету. В этот день традиционно отмечается завершение сбора урожая и первая проба нового вина.

13

Виктория – вокзал Виктория, один из лондонских железнодорожных вокзалов.

14

Найтсбридж– фешенебельный район Уэст-Энда, знаменитый своими ювелирными магазинами.

15

Паддингтон– район в западной части Лондона. Там же находится одноименный вокзал.

16

Мейда Вейл – район к северо-западу от Паддингтона, западнее Ридженс-Парка.