Урок мастера

Он поблагодарил ее за высокую оценку его романов, и в то же время ему не давала покоя мысль, что он слишком расплывчато выразил эту свою признательность и что она может счесть его неблагодарным. Он боялся, как бы она не попросила его разъяснить ей что-либо из написанного им, а он всегда этого избегал (может быть, впрочем, недостаточно решительно), ибо всякое истолкование произведения искусства казалось ему бессмыслицей. Но девушка ему так нравилась, что он проникся уверенностью, что в дальнейшем сможет убедить ее, что не просто уклоняется от этого разговора. К тому же было совершенно очевидно, что ее не так-то легко обидеть; она не выказывала ни малейшего признака раздражения, и можно было надеяться, что она окажется терпеливой. Поэтому, когда он сказал:
      - О, не упоминайте ничего _здесь_ о том, что написал я: в этом доме есть другой человек, он-то и есть наше настоящее! - когда он изрек этот короткий искренний протест, он верил, что она не увидит в его словах ни насмешливого самоуничижения, ни неблагодарности преуспевающего писателя, который пресытился похвалами.
      - Вы говорите о мистере Сент-Джордже? Не правда ли, он обаятелен?
      Пол Оверт взглянул на нее в эту минуту: глаза ее загорелись каким-то лучезарным светом.
      - Увы, я с ним не знаком, я могу восхищаться им только на расстоянии.
      - Ну, так вам надо с ним познакомиться, ему так хочется побеседовать с вами, - продолжала мисс Фэнкорт, у которой, очевидно, была привычка говорить людям то, что, как она сама же стремительно решала, может доставить им удовольствие. Оверт догадался, что расчет этот основывался на том, что, в ее глазах, отношения между людьми складывались просто.
      - Мне бы и в голову не пришло, что он что-нибудь обо мне знает.
      - Знает, все знает. А если бы вдруг оказалось, что нет, то я бы ему о вас все рассказала.
      - Рассказали обо мне все?
      - Вы говорите совсем как герои вашей книги! - воскликнула девушка.
      - Выходит, что они все говорят одинаково.
      - Но ведь писать так трудно. Судя по рассказам мистера Сент-Джорджа, на это уходит столько сил. Я ведь и сама тоже пыталась и убеждена, что это действительно так. Я пыталась написать роман.
      - Мистеру Сент-Джорджу не следовало бы вас так разочаровывать, - сказал Пол Оверт.
      - Вы разочаровываете меня гораздо больше тем, что говорите это с таким лицом.
      - Но, в конце-то концов, зачем это нужно, непременно становиться писателем? - продолжал молодой человек. - Это такая жалкая, такая жалкая доля!
      - Я вас совсем не понимаю, - сказала Мэриан Фэнкорт, и лицо ее сделалось серьезным.
      - Ну если, скажем, сравнить его с человеком дела, с тем, который испытал на себе все то, о чем мы только пишем.
      - Но что же такое искусство, если не жизнь - вы сами понимаете, что я говорю о настоящем искусстве? - спросила девушка. - Мне думается, что это-то и есть настоящая жизнь: все остальное так нелепо!
      Пол Оверт рассмеялся.
      - Это ведь так интересно встречать столько знаменитых людей, продолжала она.
      - Думается, что да; но ведь для вас же это не ново.
      - Как не ново, я никогда никого не видела, я ведь всю жизнь прожила в Азии.
      - Что же, мало разве в Азии примечательных людей? Разве вы не управляли в Индии провинциями, и не было у вас там разве пленных раджей и данников-принцев, прикованных к вашей колеснице?
      - После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.
      - Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?
      Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.
      - Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! воскликнула она.
      - Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.
      - Она еще и до сих пор остается нетронутой, - сказала девушка.
      - Это что, мнение Сент-Джорджа?
      В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.
      - Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, ответила она совершенно серьезно. - Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.
      - Мне бы, наверно, тоже захотелось, - сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.
      - О, вам... можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, - воскликнула девушка.
      - С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.
      Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:
      - Вы считаете, что он настолько совершенен?
      - Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.
      - Да, конечно... он это знает.
      - Как - знает, что они мне кажутся ужасно плохими? - изумился Пол Оверт.
      - Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал - он такой интересный.
      Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым - он был в этом уверен - сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau [здесь: поверхностного отношения к жизни (фр.)] - и основания эти могли быть жестоки; и от этого он только становился еще дороже для тех, кто его любил.
      - Вы возбуждаете во мне зависть. Я сужу его, я нахожу в нем недостатки, но... я люблю его, - решительно сказал Оверт. - И то, что я в первый раз в жизни его вижу, для меня большое событие.
      - Как это важно, как это великолепно! - вскричала девушка. - Как я буду рада вас познакомить!
      - Если это сделаете вы, то лучшего и не придумать, - ответил Оверт.
      - Он хочет этого так же, как и вы, - продолжала мисс Фэнкорт, - только до чего же странно, что вы до сих пор еще не знакомы.
      - Не так уж это странно, как может показаться. Меня столько времени не было в Англии, за последние годы я несколько раз уезжал.
      - И, однако, вы пишете о ней так, как будто безвыездно здесь жили.
      - Может быть, как раз потому, что я уезжал. Во всяком случае, все лучшие куски написаны за границей, и притом в самых печальных местах.
      - А почему же в печальных?
      - Да потому, что это были курорты, куда я возил мою умирающую мать.
      - Умирающую мать? - с участием прошептала девушка.
      - Мы все время переезжали с места на место в надежде, что ей станет легче. Но легче ей не становилось нигде. Мы ездили на эту мерзкую Ривьеру (я ее ненавижу!), в Верхние Альпы, в Алжир и очень далеко - это была отвратительная поездка - в Колорадо.
      - И что же, ей теперь не лучше? - спросила мисс Фэнкорт.
      - Год тому назад она умерла.
      - Правда? Как и моя! Только это было совсем давно. Расскажите мне когда-нибудь о вашей матери, - добавила она.
      Оверт посмотрел на нее:
      - Какие это золотые слова! Если вы так вот говорите с Сент-Джорджем, то не приходится удивляться, что он у вас в рабстве.
      - Я не знаю, что вы имеете в виду. Я не слышу от него никаких речей и никаких заверений - он не хочет быть смешным.
      - Боюсь, что смешным в ваших глазах окажусь я.
      - Нет, что вы, - довольно резко возразила мисс Фэнкорт. - Он все понимает.
      У Оверта едва не вырвалось шутливое: "А я, значит, нет?" Но слова эти, прежде чем он успел открыть рот, превратились в другие, несколько менее тривиальные:
      - А как вы думаете, жену свою он понимает?
      На этот вопрос девушка не дала прямого ответа; она задумалась, а потом вдруг воскликнула:
      - Какая она славная, не правда ли?
      - Ну, я бы этого не сказал.
      - Вот он идет. Теперь-то я вас познакомлю, - продолжала мисс Фэнкорт.
      Несколько человек гостей собралось в это время на противоположном конце галереи, и вышедший из соседней комнаты Генри Сент-Джордж к ним присоединился. Некоторое время он стоял возле них, по-видимому, не принимая участия в разговоре и с мечтательным видом разглядывая взятую со стола старинную миниатюру. Впрочем, не прошло и минуты, как он заметил в отдалении мисс Фэнкорт и ее собеседника и, поставив миниатюру на место, направился к ним все тем же неторопливым шагом, заложив руки в карманы и продолжая разглядывать висевшие справа и слева картины. Галерея была настолько длинна, что этот переход потребовал некоторого времени, тем более что по дороге он еще остановился, чтобы полюбоваться великолепным Гейнсборо (*3).
      - Он уверяет, что обязан ей всем, - продолжала мисс Фэнкорт, слегка понизив голос.
      - Ну, так это в его духе - выражаться туманно! - рассмеялся Пол Оверт.
      - Туманно? - переспросила она. Глаза ее были теперь устремлены на другого, и от Пола не укрылось, что они уже струили на него теплоту.
      - Сейчас он подойдет к нам! - воскликнула она, едва переводя дыхание. В голосе ее сквозило восхищение. Пол Оверт недоумевал. "Боже мой, неужели он так ей нравится? Неужели она в него влюблена?" - спрашивал он себя. Говорила же я вам, что он сам этого хочет? - добавила девушка.
      - Однако это не мешает ему напускать на себя равнодушие, - возразил молодой человек, в то время как тот, о ком они говорили, продолжал стоять все перед тем же Гейнсборо. - Он совсем не торопится к нам подойти. Неужели он в самом деле думает, что она спасла его тем, что сожгла эту книгу?
      - Эту книгу? А какую же книгу она сожгла? - спросила мисс Фэнкорт, стремительно оборачиваясь к нему.
      - Так выходит, он не рассказывал вам об этом?
      - Ни слова.
      - Ну так, значит, он вам рассказывает не все! - Пол Оверт догадался, что мисс Фэнкорт пребывала в убеждении, что Генри Сент-Джордж с ней всегда откровенен. Знаменитый писатель отошел от портрета и на этот раз уже решительно направился к ним, тем не менее Оверт отважился на еретическое замечание:
      - Святой Георгий и дракон (*4), совсем как в легенде!
      Но мисс Фэнкорт не слышала его слов; она улыбалась Сент-Джорджу.
      - Он действительно _этого хочет_... уверяю вас! - повторяла она.
      - Хочет поскорее увидеть вас, ну конечно.
      - Я ведь знаю, что вы хотите познакомиться с мистером Овертом, простодушно и радостно вскричала девушка. - Вы станете большими друзьями, и мне всегда будет приятно вспоминать, что я присутствовала при вашей первой встрече и даже имела к ней некоторое отношение.
      В словах ее была какая-то непосредственность, которая, казалось, все искупала; тем не менее наш молодой человек огорчался за Генри Сент-Джорджа, как огорчился бы за любого другого, кому публично вменялось в обязанность быть словоохотливым и приятным. Вместе с тем сама мысль о том, что он может что-то значить в глазах своего кумира, была так радостна ему, что он решил не поддаваться этому чувству, тем более что оно могло еще и обмануть. По глазам мастера, которого он всегда был готов оправдать, он угадал (а у него была особая, присущая его таланту интуиция), что человек этот настроен к нему очень доброжелательно, но вместе с тем не прочел ни единой строчки из того, что он написал. Открытие это принесло ему даже известное облегчение, оно все упростило: ведь коль скоро он так любил этого человека за все, что тот создал, мог ли он полюбить его еще больше, если бы тот оказался связанным с ним этим обязательством? Он поднялся, чтобы выразить ему свое почтение, но в ту же минуту оказался во власти особого обаяния Сент-Джорджа - свойства, при котором возможность какой-либо неловкости начисто исключалась. Все это произошло за какие-нибудь несколько мгновений. Он убедился, что знает его теперь, что ощутил пожатие его руки и знает, какая у него рука, знает его лицо, которое успел увидеть ближе и разглядеть пристальнее, знает, что ему теперь легче будет заговорить с ним, а главное, знает, что Сент-Джордж не возненавидел его (во всяком случае, до сих пор) за то, что ему навязала его эта прелестная, но слишком уж порывистая девушка, которая могла бы быть интересна ему сама по себе и без увивающихся за нею поклонников. Во всяком случае, ни малейшего раздражения не было в его голосе, когда он стал расспрашивать мисс Фэнкорт относительно затевавшейся большой прогулки по парку, в которой должна была принять участие вся компания. Он даже что-то сказал Оверту по поводу того, что им надо будет поговорить:
      - У нас с вами должен быть огромной важности разговор, столько надо всего обсудить, не правда ли? - Но Пол понял, что намерение это в ближайшее время вряд ли осуществится. И вместе с тем он чувствовал себя на вершине счастья, даже после того, как решился вопрос о прогулке (все трое тут же вернулись на противоположный конец галереи, где и договорились о ней с остальными гостями), даже когда они всей компанией вышли в парк и он оказался на целых полчаса в обществе миссис Сент-Джордж. Муж ее и мисс Фэнкорт ушли вперед и скрылись из виду. Это была одна из самых чудесных прогулок, какие можно совершить в летний день, - очень длинный круговой путь по траве вдоль ограды парка, не выходя за его пределы. Парк этот был весь окружен старой, во многих местах облупившейся, но тем не менее превосходной красной кирпичной оградой, которая тянулась по левую сторону от них, живописно обрамляя собой весь их путь. Миссис Сент-Джордж успела уже упомянуть о том, каким поразительным числом акров исчисляется площадь этого парка, а заодно и сообщить другие подробности, имеющие отношение к усадьбе, и к семье ее владельцев, и к принадлежащим им другим землям; воодушевившись, она принялась убеждать его посетить их другие поместья. Она перечисляла названия их и рассказывала о происшедших в них переменах, причем все это говорилось с привычной легкостью; собеседнику же ее казалось, что перечню этому не будет конца. Она была очень внимательна к Полу Оверту, когда тот сообщил ей, какую радость ему доставило только что состоявшееся знакомство с ее супругом, и на этот раз она произвела на него впечатление такой заботливой и предупредительной маленькой женщины, что он, пожалуй, даже несколько устыдился своих mots [слов (фр.)], сказанных им по ее поводу мисс Фэнкорт, хотя, подумав, пришел к выводу, что многие другие и по многим поводам, вероятно, сказали бы о ней то же самое. Словом, завязать разговор с миссис Сент-Джордж оказалось легче, чем он ожидал, однако спутница его почувствовала вдруг, что изнемогает от усталости и должна тотчас же возвращаться кратчайшим путем домой. Она сказала, что ей очень трудно идти, а Оверт не успел даже заметить, как она вдруг ослабела, ибо все внимание его было поглощено одним - ему не терпелось уяснить себе, чем именно ее супруг так ей обязан. И он, кажется, уже был близок к тому, чтобы найти этот, пусть даже далеко не окончательный ответ, как раз в ту минуту, когда услыхал от нее, что она должна как можно скорее вернуться. Не успел он предложить, что проводит ее, как все вдруг переменилось; неожиданно появившийся из-за кустов лорд Мэшем поспешил прямо к ним и догнал их - Оверт не мог понять, откуда он вдруг взялся, - и тут миссис Сент-Джордж решительно с ним распрощалась, сказав, что не хочет, чтобы из-за нее он лишал себя приятной прогулки. А несколько минут спустя он уже увидел, как она идет с лордом Мэшемом: они направлялись к дому. Пол Оверт присоединился к остальным гостям, и теперь спутницей его оказалась миссис Уотермаут, которой он не преминул сообщить, что миссис Сент-Джордж пришлось вернуться.
      - Ей не надо было идти с нами, - не без раздражения заметила леди Уотермаут.
      - Что же, она так плохо себя чувствует?
      - Да, очень плохо. Ей и вообще-то не следовало сюда приезжать! - еще более сурово заметила хозяйка усадьбы. Он не мог понять, что она имела в виду, однако очень скоро сообразил, что все это ни в коей степени не относилось ни к поведению упомянутой дамы, ни к ее нравственности: это попросту означало, что желаний у миссис Сент-Джордж было больше, чем сил.
      3
      Курительная комната в Саммерсофте ничуть не уступала всем прочим: такая же высокая, и светлая, и удобная, она была украшена столь тонкой старинной деревянной резьбой и фигурной лепкой, что ее можно было принять скорее за будуар, где дамы вышивают блеклою цветною шерстью, чем за место, где привыкли собираться мужчины и где стелется дым от крепких сигар. Мужчин в этот воскресный вечер там было немало, и все почти скопились в одном конце комнаты, перед красивым холодным камином белого мрамора, доску которого венчал изящный медальон итальянской работы. Другой такой же камин находился у противоположной стены; вечер был теплый, и ни в одном из них не загорался огонь; вместо этого гостей должен был объединить накрытый в углу возле камина столик, на котором стояли бутылки, графины и высокие стаканы для вина. Пола Оверта нельзя было назвать настоящим курильщиком; он, правда, мог иногда выкурить сигарету, другую, но по совсем иным причинам, а никак не из пристрастия к табаку. Именно так и обстояло дело на этот раз; привела его в эту комнату лишь надежда, что ему удастся хоть немного поговорить с глазу на глаз с Генри Сент-Джорджем. Огромной важности разговор, перспективой которого знаменитый писатель обнадежил его утром, так еще и не состоялся, и его это очень огорчало, ибо он знал, что на другой день сразу же после завтрака все гости разъедутся. Разочарование ждало его и здесь: по всей видимости, автор "Призрачного озера" был не склонен продлить свой вечер. Его не оказалось ни среди толпившихся в курительной комнате в ту минуту, когда Оверт туда вошел, ни среди тех, что появились там, уже в вечерних костюмах, в последующие десять минут. Молодой человек помедлил немного, подумал, что Сент-Джордж, может быть, вернулся к себе, чтобы облачиться в какое-нибудь диковинное одеяние; это могло объяснить его задержку и вместе с тем еще раз подтвердило бы сделанное Овертом ранее наблюдение, что он стремится соблюсти все общепринятые условности. Однако он не пришел; оставалось думать, что он одевается в нечто еще более необычное, чем можно было от него ожидать. Пол уже примирился с мыслью, что больше его не увидит, но чувствовал себя все же несколько задетым, несколько обиженным тем, что тот не счел возможным уделить ему и пяти минут. Он не сердился на него, он продолжал дымить своей сигаретой и только вздыхал, сожалея, что упустил этот исключительный случай. И он медленными шагами расхаживал по комнате, разглядывая старинные эстампы на стенах, как вдруг почувствовал, что чья-то рука опустилась ему на плечо, и услышал дружественный голос:
      - Вот как хорошо. Я надеялся, что вы здесь. Для этого я и пришел.
      Это был Сент-Джордж, все в том же костюме и с приветливым лицом - на этот раз это было его серьезное лицо, - и Оверт горячо откликнулся на его слова: он сказал ему, что пришел сюда только ради него, для того чтобы немного с ним поговорить, что он сидел и ждал, а потом, видя, что его все нет, собирался уже было уйти и лечь спать.
      - Знаете, я ведь не курю, жена мне не позволяет, - сказал Сент-Джордж, ища глазами место, где бы они могли расположиться. - Это мне очень полезно, очень полезно.
      - Вы хотите сказать, что вам полезно курить?
      - Нет, то, что она мне не позволяет. Это большое дело, иметь жену, способную определить то, без чего вы можете обойтись. Самому-то ведь никогда до этого не додуматься. Она не позволяет мне даже прикоснуться к сигарете.
      Они уселись на диван, находившийся на некотором расстоянии от группы курильщиков, и Сент-Джордж продолжал:
      - А у вас есть?
      - Что, сигарета?
      - Да нет, жена.
      - Нет. И все же я готов был бы поступиться сигаретой ради того, чтобы иметь жену.
      - Вам пришлось бы тогда отказаться и от многого другого, - заметил Сент-Джордж. - Вместе с тем вам бы воздалось за это сторицей. Существует множество доводов в пользу жен, - добавил он, сложив руки на груди и скрестив вытянутые ноги. Закурить он решительно отказался и продолжал держать в руке незажженную сигарету. Тронутый его учтивостью, Пол Оверт не стал курить сам; клубившийся в комнате дым не достигал их, курильщики были далеко, в противоположном углу. Сент-Джордж возобновил прерванный разговор, сказав, что было бы, конечно, жаль, очень жаль, если бы они расстались, так и не успев поболтать.
      - Я ведь все о вас знаю, - добавил он, - знаю, что вы человек очень незаурядный. Вы написали замечательную книгу.
      - А откуда вы это знаете? - спросил Оверт.
      - Ну что вы, мой дорогой, об этом же говорят, пишут в газетах, это известно всем, - ответил Сент-Джордж с фамильярностью литературного confrere тоном, в котором собеседнику его почудился шелест лавра. - Ваше имя на устах у всех мужчин и, что еще того важнее, у всех женщин. К тому же я только что читал вашу книгу.
      - Только что? Утром вы ее еще не читали, - сказал Оверт.
      - Откуда вы это знаете?
      - Вы сами знаете откуда, - ответил молодой человек, смеясь.
      - Вам, наверно, мисс Фэнкорт сказала.
      - Право же, нет. Из ее слов я скорее мог понять, что вы ее читали.
      - Ну да, это больше на нее похоже. Не правда ли, она все хочет видеть в розовом свете? Но вы же ей не поверили? - спросил Сент-Джордж.
      - Нет, не поверил, когда вы подошли к нам.
      - Так, выходит, я тогда притворялся? И притворялся плохо? - И, не дожидаясь ответа, Сент-Джордж продолжал: - Таким девушкам всегда надо верить, всегда, всегда. Есть женщины, которых мы принимаем с какими-то оговорками, со скидками, но ее вы должны принимать такой, какая она есть.
      - Она очень мне нравится, - сказал Пол Оверт.
      В тоне его было нечто такое, что на мгновение поразило его собеседника своей несообразностью; может быть, это была рассудительность, с которой он эти слова произнес.
      Сент-Джордж разразился смехом и ответил:
      - Лучшего вам и не придумать. Это бесподобная девушка! Говоря правду, должен вам признаться, что когда мы с вами увиделись сегодня днем, я действительно еще не читал вашу книгу.
      - В таком случае, вы видите, как я был прав, что именно в этом не поверил мисс Фэнкорт.
      - То есть как же это вы были правы? Да разве я могу с этим согласиться, если из-за этого я лишился вашего доверия?
      - Так неужели же вам непременно хочется казаться всем таким, каким она вас подает? Вам же нечего бояться, - сказал Пол.
      - Милый юноша, не употребляйте слова "казаться" применительно к таким, как я! Мне давно уже пора от всего _отказаться_, и от этого никуда не уйдешь. Для ее юного воображения (такого богатого, не правда ли?) найдется лучшее применение, чем тем или иным способом "подавать" такую усталую, изношенную, заезженную скотину, как я! - В словах Сент-Джорджа внезапно появилась грусть. Она вызвала в Поле протест, но, прежде чем он успел открыть рот, чтобы возразить, собеседник его перевел разговор на только что написанный им роман.
      - Я не мог даже подумать, что вы пишете так хорошо, мало ли что приходится слышать. Но это безусловно хорошо.
      - Я буду писать, безусловно, лучше, - сказал Оверт.
      - Я это вижу, и меня это привлекает в вас. Другие последовательно становятся хуже - во всяком случае, большинство. Насколько же это легче становиться хуже! Видит бог, я все это испытал на себе. Знаете, меня не так уж волнует, _что_ люди пытаются сделать и что им удается. Но _вы должны_ быть лучше, чем они, вы должны держать голову высоко. Что там говорить, мне это не удалось. Это очень трудно - в этом-то и вся загвоздка; но я вижу, что вам это по силам. Будет таким позором, если вы не сможете.
      - Мне очень интересно услышать все, что вы рассказываете о себе, только я не могу понять, на что вы намекаете, когда говорите, что сплоховали, заметил Пол Оверт с лицемерием, которое ему, правда, можно было простить. Собеседник его сейчас так ему нравился, что в эту минуту он уже, кажется, готов был больше не думать о постигавших знаменитого писателя неудачах.
      - Не говорите этого, не говорите, - многозначительно ответил Сент-Джордж; он сидел, откинув голову на спинку дивана и устремив взгляд на потолок. - Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я не прочел и двадцати страниц вашей книги, как увидел, что это именно так.
      - Вы очень меня этим огорчаете, - пробормотал Пол.
      - Я этому только радуюсь, пусть это послужит вам своего рода предупреждением. Конечно, это потрясающее зрелище - особенно для юноши неискушенного, полного веры - видеть, как человека, достойного лучшей доли, постигает в мои годы такое бесчестие.
      Оставаясь все в той же созерцательной позе, Сент-Джордж говорил мягко, но решительно и нисколько не волнуясь. В тоне его была какая-то бесстрастная прямота, которая становилась неумолимо жестокой, жестокой по отношению к себе самому. Пол Оверт опустил руку ему на плечо, словно в знак протеста. Но говоривший не унимался и продолжал, в то время как глаза его, казалось, следили за искусными изгибами лепки прекрасного потолка работы Адамов (*5):
      - Внимательно вглядитесь в мою судьбу и сделайте вывод из полученного мною урока, ибо это действительно урок. Пусть вам пойдет на пользу хотя бы то, что жалкий мой вид повергнет вас в содрогание; пусть это поможет вам в будущем не сворачивать с прямого пути. Не становитесь в старости тем, чем стал я - горьким, невольным примером того, к чему приводит поклонение ложным богам.
      - Помилуйте, о какой же это старости вы говорите? - спросил Пол Оверт.
      - Именно это меня и состарило. Но мне нравится то, что вы молоды.
      Оверт ничего не ответил; около минуты они провели в молчании. Слышно было, как курильщики толковали о парламентском большинстве.
      - А что же это за ложные боги? - спросил Пол Оверт.
      - Идолы рынка - деньги, и роскошь, и светская жизнь, заботы о том, чтобы устроить детей и одеть жену - все, что толкает человека на этот путь наименьшего сопротивления. О, на какие только подлости не приходится из-за этого идти!
      - Но ведь всегда же надо бывает как-то устраивать детей.
      - Незачем их вообще заводить, - бесстрастно изрек Сент-Джордж. Разумеется, если вы намерены создать что-то значительное.
      - Но разве дети не вдохновляют вас, не толкают на творчество?
      - Образно выражаясь, они толкают вниз, становятся для вас проклятием.
      - Вы коснулись очень глубоких проблем, которые я хотел бы с вами обсудить, - сказал Пол Оверт. - Мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали о себе еще и еще. _Для меня_ это настоящий праздник!
      - Я в этом не сомневаюсь, жестокий вы юноша. Но для того, чтобы показать вам, что, как ни низко я пал, я все же еще способен на самопожертвование, я привяжу ради вас тщеславие мое к столбу и сожгу его дотла. Надо, чтобы вы пришли ко мне, надо, чтобы вы пришли к нам. Миссис Сент-Джордж женщина обаятельная; я не знаю, представился ли вам здесь случай поговорить с ней. Она будет счастлива с вами повидаться. Она любит людей знаменитых, будь то знаменитости начинающие или уже утвердившиеся в своей славе. Вы должны прийти с нами пообедать, жена вам пришлет приглашение. Где вы живете?
      - Вот мой адрес. - Оверт вытащил из кармана записную книжку и достал оттуда визитную карточку. Но, пораздумав, тут же спрятал ее обратно и заметил, что не хочет обременять этим своего нового друга и что лучше он просто приедет к ним в Лондоне и тогда оставит эту карточку в случае, если не удастся их повидать.
      - Ну так скорее всего вам это и не удастся. Жена постоянно где-то в бегах, а если приходит, то валится с ног от усталости. Вы должны приехать как-нибудь к нам пообедать, хоть от этого, может быть, тоже толку не будет - жена любит устраивать званые обеды. Вот что: вам надо приехать к нам за город, это самое лучшее; у нас там очень просторно и совсем неплохо.
      - Как, у вас есть загородный дом? - с завистью спросил Пол.
      - Ну, не такой, как этот! Но мы там любим бывать, час езды с Юстонского вокзала (*6). Это и есть одна из причин...
      - Одна из причин чего?
      - Того, что я пишу такие плохие книги.
      - Вы должны рассказать мне обо всех остальных! - воскликнул Пол Оверт, смеясь.
      На это Сент-Джордж ничего не ответил; он только с какой-то резкостью спросил:
      - Нет, почему я не встретил вас раньше?
      Тон, которым он это произнес, был необычайно лестен для его нового друга, в нем сквозило убеждение, что он теперь только понял, что долгие годы ему чего-то недоставало.
      - Отчасти, может быть, потому, что у нас с вами не было случая увидеться. Мне не доводилось бывать в свете - я имею в виду ваш круг. Много лет меня вообще не было в Англии - я жил в разных городах за границей.
      - Ну так, пожалуйста, этого больше не делайте. Вам надо заняться Англией - она этого стоит.
      - По-вашему, я должен писать о ней? - спросил Пол Оверт, и в голосе его слышалось покорное, почти детское простодушие.
      - Конечно, должны. И не забудьте, что писать вы должны замечательно! В моих глазах достоинство последнего вашего романа несколько умаляется тем, что действие происходит за границей. Черт с ней, с заграницей! Оставайтесь у себя на родине и делайте свое дело здесь. Выбирайте такие предметы, о которых мы можем судить.
      - Я последую любому вашему совету, - сказал Пол Оверт, слушая его с напряженным вниманием, - только простите, но я все-таки не понимаю, как это вы могли читать мою книгу, - добавил он. - Целый день вы были у меня на глазах, сначала мы долго гуляли, потом пили на лужайке чай, пока не пошли переодеться, а весь вечер мы провели за обедом и были здесь.