А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

      Она опустила глаза.
      Рауль тоже посмотрел в сторону, чтобы не видеть Луизу.
      – Господин де Сент-Эньян пришел с поручением от короля, – повторила она, – и сообщил мне, что вы знаете обо всем.
      И она – попыталась прямо взглянуть на того, кто вслед за столькими ударами должен был вынести также и этот, но ей не удалось встретиться глазами с Раулем.
      – А потом он добавил, что вы гневаетесь, законно гневаетесь на меня.
      На этот раз Рауль посмотрел на девушку, и презрительная усмешка искривила его губы.
      – О, умоляю вас, – продолжала она, – не говорите, что вы почувствовали в себе еще что-нибудь, кроме гнева! Рауль, дайте мне высказаться, выслушайте меня до конца!
      Усилием воли Рауль прогнал морщины со своего лба; складки возле уголков его рта также разгладились.
      – И кроме того, – сказала, склонив голову, девушка, со сложенными, как на молитве, руками, – я прошу вас простить меня, я прошу вас об этом как самого великодушного и благородного среди людей! Если я не говорила вам о том, что происходит во мне, я никогда все же не согласилась бы обманывать вас. Умоляю, Рауль, умоляю вас на коленях, ответьте же мне, ответьте хотя бы проклятием! Лучше проклятие ваших уст, чем подозрения вашего сердца.
      – Я восхищаюсь вашими чувствами, мадемуазель, – выговорил Рауль, делая над собою усилие, чтобы остаться спокойным. – Не сказать о том, что обманываешь, допустимо, но обманывать было бы дурно, и, по-видимому, вы бы не сделали этого.
      – Сударь, долгое время я думала, что люблю вас больше всего на свете, и пока я верила в эту свою любовь, я говорила вам, что люблю вас. В Блуа я любила вас. Король побывал в Блуа; я и тогда еще думала, что люблю вас. Я поклялась бы в этом пред алтарем. Но наступил день, открывший мне мое заблуждение.
      – Вот в этот день, мадемуазель, зная, что я люблю вас по-прежнему, вы и должны были из чувства порядочности открыть мне глаза, сказать, что разлюбили меня.
      – В тот день, Рауль… в тот день, когда я впервые прочла в глубине моего сердца, в тот день, когда я призналась себе, что не вы заполняете все мои помыслы, в тот день, когда я увидела пред собой иное будущее, чем быть вашей подругой, вашей возлюбленной, вашей женой, в тот день, Рауль, – увы! – вас не было возле меня.
      – Вы знали, где я, мадемуазель. Вы могли написать.
      – Я не посмела, Рауль. Я испугалась. Чего вы хотите? Я знала вас, я знала, что вы меня любите, и я трепетала при одной только мысли о том страдании, которое я причинила бы вам. И поверьте, Рауль, что я говорю вам сущую правду, поверьте, что теперь, когда я произношу эти слова, склоненная перед вами, с сердцем, зажатым в тиски, голосом, полным стенаний, с глазами, полными слез, поверьте – и это так же верно, как то, что моя единственная защита – искренность, что я не ощущаю иного страдания, кроме того, что читаю в ваших глазах.
      Рауль попытался изобразить улыбку.
      – Нет, – сказала с глубоким убеждением девушка. – Вы не сможете оскорбить меня этим притворством. Вы любите меня, вы были уверены в своем чувстве ко мне, вы не обманывали себя, вы не лгали своему сердцу, тогда как я…
      И, бледная, заломив над головой руки, она упала пред ним на колени.
      – Тогда как вы, – перебил Рауль, – вы говорили, что любите только меня, а любили другого!
      – Увы, да! Увы, я люблю другого, и этот другой… господи боже! Дайте мне кончить, Рауль, потому что в этом – единственное мое оправдание; этот другой… я люблю его больше жизни, больше самого бога. Простите мою вину или покарайте мою измену, Рауль. Я пришла не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы спросить: знаете ли вы, что такое любовь? И вот, я люблю так, что могу отдать жизнь и душу тому, кого я люблю.
      Если он перестанет любить меня, я умру от отчаяния, разве что бог ниспошлет мне поддержку, разве что спаситель сжалится надо мной. Я в вашей воле, Рауль, какой бы она ни была; я здесь для того, чтобы умереть, если вы пожелаете моей смерти. Убейте меня, Рауль, если в глубине своего сердца вы считаете меня достойной этого.
      – Просит смерти только та женщина, которая может дать обманутому любовнику лишь свою кровь, и ничего больше.
      – Вы правы, – молвила она.
      Рауль глубоко вздохнул:
      – И ваша любовь такова, что вы не в силах отказаться от нее?
      – Да, я люблю, и люблю именно так; люблю и не хочу никакой любви, кроме этой.
      – Итак, – сказал Рауль, – вы действительно сообщили мне обо всем, что я хотел знать. А теперь, мадемуазель, теперь я, в свою очередь, прошу вас о прощении; ведь я чуть было не стал помехою вашей жизни, ведь я виноват пред вами и, ошибаясь, помогал ошибаться и вам.
      – О столь многом я не прошу вас, Рауль! – воскликнула Лавальер.
      – Вина целиком на мне, – продолжал Рауль, – я лучше вашего знал о трудностях жизни, и мне следовало открыть вам глаза; мне следовало внести полную ясность в отношения между нами, мне следовало заставить заговорить ваше сердце, а я едва добился, чтобы заговорили ваши уста. Повторяю вам, мадемуазель, прошу вас простить меня.
      – Это немыслимо, совершенно немыслимо! Вы издеваетесь надо мной!
      – Как это?
      – Да, немыслимо! Нельзя быть таким хорошим, таким необыкновенным, таким безупречным.
      – Погодите, – остановил ее Рауль с горькой усмешкой, – еще немного, и вы скажете, может быть, что я не любил вас любовью мужчины.
      – О, вы любите меня, вы любите нежною братской любовью! Позвольте мне сохранить эту надежду, Рауль.
      – Нежною братской любовью? О, не обманывайтесь, Луиза. Я люблю вас, как любит любовник, как муж, я любил вас нежнее всех тех, кто вас любит или будет любить.
      – Рауль! Рауль!
      – Братской любовью? О Луиза, я любил вас так, что отдал бы за вас всю свою кровь, каплю за каплей, всю свою плоть, клочок за клочком, вечность, ожидающую меня за гробом, мгновение за мгновением.
      – Рауль, Рауль! Сжальтесь!
      – Я любил вас так, что мое сердце мертво, что моя вера колеблется, что глаза мои угасают. Я любил вас так, что теперь все для меня пустыня – и на земле и на небе.
      – Рауль, Рауль, друг мой, умоляю вас, пощадите меня! – воскликнула Лавальер. – О, если б я знала!..
      – Слишком поздно, Луиза! Вы любите, вы счастливы. Я вижу заполняющую вас радость сквозь слезы на ваших глазах. За слезами, которые проливает ваша порядочность, я ощущаю вздохи, порождаемые вашей любовью. О Луиза, Луиза, вы сделали меня несчастнейшим из людей. Уйдите, заклинаю вас!
      Прощайте, прощайте!
      – Простите меня, умоляю, простите!
      – Разве я не сделал большего? Разве я не сказал, что люблю вас?
      Лавальер закрыла руками лицо.
      – А сказать вам об этом в такую минуту, сказать так, как говорю я, это то же, что прочитать себе в вашем присутствии приговор, осуждающий меня на смерть. Прощайте!
      Лавальер хотела протянуть ему руку.
      – В этом мире мы не должны больше встречаться, – проговорил Рауль.
      Еще немного, и она закричала бы, но он закрыл ей рукою рот. Она поцеловала руку Рауля и потеряла сознание.
      – Оливен, – сказал Рауль, – поднимите эту молодую даму и снесите в портшез, который ожидает ее внизу.
      Оливен поднял Лавальер. Рауль сделал движение, чтобы броситься к ней, чтобы поцеловать ее в первый и последний раз в жизни, но, сдержав свой порыв, он произнес:
      – Нет, это не мое достояние. Я не король Франции, чтобы красть!
      И он затворился у себя в комнате, предоставив лакею унести все еще не пришедшую в себя Лавальер.

Глава 22.
ТО, О ЧЕМ ДОГАДАЛСЯ РАУЛЬ

      После ухода Рауля, после восклицаний, которыми Атос и д'Артаньян проводили его, они остались наедине. На лицо Атоса тотчас же возвратилось то самое выражение готовности ко всему, которое появилось на нем, едва вошел д'Артаньян.
      – Ну, дорогой друг, что же вы хотите мне сообщить?
      – Я?
      – Конечно. Ведь не станут же вас посылать без особо важного дела?
      Атос улыбнулся.
      – Черт подери! – воскликнул д'Артаньян.
      – Я помогу вам, друг мой. Король в бешенстве? Разве не так?
      – Да, должен признаться, он недоволен.
      – И вы пришли?..
      – От его имени. Вы правы.
      – Чтобы арестовать меня?
      – Вы попали в самую точку, друг мой.
      – Ну что ж, ничего иного я и не ждал. Поехали!
      – Погодите! Какого черта! Куда вы торопитесь!
      – Я не хочу вас задерживать, – сказал, улыбаясь, Атос.
      – Времени у меня хватит! А разве вам не любопытно узнать, что произошло у вас с королем?
      – Если вам угодно рассказать мне об этом, друг мой, я с удовольствием послушаю.
      И он указал д'Артаньяну на громоздкое кресло, в котором последний расположился с возможным удобством.
      – Видите ли, я охотно сделаю это, – продолжал д'Артаньян, – поскольку наша беседа была достаточно любопытной.
      – Слушаю вас.
      – Итак, король вызвал меня к себе.
      – После моего ухода?
      – Вы находились в то время на последних ступенях дворцовой лестницы, как сообщили мне мушкетеры. Я явился. Друг мой, он был не то что красный – он был лиловый. Я еще не знал, что произошло между вами. Я увидел лишь сломанную пополам шпату, лежавшую на полу.
      «Господин д'Артаньян! – вскричал король, завидев меня, – здесь только что был граф де Ла Фер; он наглец!»
      «Наглец?!» – воскликнул я с таким выражением, что король сразу умолк.
      «Господин д'Артаньян, – продолжал, стиснув зубы, король, – готовы ли вы слушать меня и повиноваться моему приказу?»
      «Это мой долг, ваше величество».
      «Я пожелал избавить этого дворянина от позора быть арестованным у меня в кабинете, поскольку храню о нем кое-какие добрые воспоминания.
      Но… вы возьмете карету…»
      Я двинулся к дверям.
      «Если вам неприятно принимать участие в этом, неприятно арестовывать его, пошлите начальника моей личной охраны».
      «Ваше величество, – ответил я, – начальник охраны не нужен, раз я на дежурстве».
      «Я не хотел поручать вам столь щекотливое дело, – молвил король ласково, – ведь вы всегда безупречно служили мне, господин д'Артаньян».
      «Я не нахожу здесь ничего щекотливого, ваше величество. Я при исполнении служебных обязанностей, вот и все».
      «Но я думал, – сказал удивленно король, – что граф давний ваш друг?»
      «Будь он мне даже отцом, ваше величество, это не избавило бы меня от несения службы».
      Король посмотрел на меня, и мое бесстрастное лицо, очевидно, рассеяло его опасения.
      «Итак, вы арестуете графа де Ла Фер?»
      «Конечно, ваше величество, если вы мне отдадите подобный приказ».
      «Приказ! Я отдаю этот приказ».
      Я поклонился.
      «Где находится граф, ваше величество?»
      «Вы найдете его».
      «И арестую, где бы он ни был?»
      «Да… но постарайтесь, чтобы это произошло у него на квартире. Если он успел уехать к себе в поместье, выезжайте из Парижа и нагоните его в пути».
      Я наклонился снова, но не двинулся с места.
      «Что еще?» – спросил нетерпеливо король.
      «Я жду, ваше величество».
      «Чего же вы ждете?»
      «Подписанного вами приказа».
      Король, казалось, был недоволен.
      И в самом деле, это было новое проявление ничем не обузданной власти, проявление произвола, если уместно употреблять это слово, говоря о самодержавии. Король нехотя взял перо; помедлив немного, он написал:
      «Приказываю капитан-лейтенанту моих мушкетеров, шевалье д'Артаньяну, арестовать графа де Ла Фер, где бы он ни нашел его».
      Потом он повернулся ко мне. Я ждал с полнейшей невозмутимостью. Должно быть, он увидел в моем спокойствии вызов, потому что поспешно подписал этот приказ и, передавая его в мои руки, вскричал:
      «Идите!»
      Я повиновался, и вот я у вас.
      Атос пожал руку своего старого друга и произнес:
      – Ну что же? Идем!
      – Разве вам не требуется привести в порядок дела, прежде чем покинуть при таких обстоятельствах вашу квартиру?
      – Мне? Нет, не требуется.
      – Как же так?
      – Господи боже! Вы же знаете, д'Артаньян, что я всегда смотрел на себя как на простого путника на земле, готового отправиться на край света по приказу моего короля, готового перейти из этого мира в будущий по велению моего бога. Что еще требуется человеку, который предупрежден заранее? Дорожный баул или гроб. И сегодня я готов, как всегда. Везите ж меня!
      – А Бражелон?
      – Я воспитал его в тех же принципах, которыми руководствовался сам на протяжении своей жизни, и вы должны были заметить, что, увидев вас, он сразу же догадался о причинах вашего посещения. Мы сбили его на некоторое время со следа, по, будьте уверены, он достаточно подготовлен к моей опале, чтобы она могла чрезмерно его устрашить. Идем!
      – Идем, – спокойно сказал д'Артаньян.
      – Друг мой, сломав свою шпагу у короля и бросив ее обломки у его ног, я, по-видимому, свободен от обязанности вручить ее вам?
      – Вы правы. А впрочем, на кой черт мне нужна ваша шпага?
      – Как мне идти, перед вами или за вами?
      – Надо идти со мной под руку, – молвил д'Артаньян.
      Он взял графа де Ла Фер под руку и вместе с ним спустился с лестницы.
      Так они прошли до подъезда.
      Гримо, который встретился им в прихожей, посмотрел на них с беспокойством. Он достаточно хорошо знал жизнь и подумал, что тут не все ладно.
      – Ах, это ты, Гримо? – сказал Атос. – Мы уезжаем…
      – Покататься в моей карете, – перебил его д'Артаньян, сопровождая свои слова дружелюбным кивком, предназначенным для слуги.
      Гримо ответил гримасой, которая, по-видимому, должна была изображать улыбку. Он проводил обоих друзей до кареты. Атос вошел в нее первым, д'Артаньян вслед за ним, не сказав, впрочем, кучеру, куда ехать. Этот обыденный и ничем не примечательный отъезд Атоса и д'Артаньяна не вызвал никаких толков в квартале. Когда карета выехала на набережную, Атос нарушил молчание.
      – Вы, я вижу, везете меня в Бастилию?
      – Я? – удивился д'Артаньян. – О нет, я везу вас туда, куда вы сами пожелаете ехать, и никуда больше.
      – Как так? – спросил озадаченный этим ответом Атос.
      – Черт подери! Вы очень хорошо понимаете, дорогой граф, что я взял на себя поручение короля исключительно ради того, чтобы вы могли поступить по своему усмотрению. Не думаете же вы в самом деле, что я вот так просто, без раздумий, возьму и посажу вас в тюрьму! Если б я не предусмотрел всего наперед, я бы предоставил действовать начальнику королевской охраны.
      – Итак? – заключил Атос.
      – Итак, повторяю вам, мы едем туда, куда вы сами пожелаете ехать.
      – Узнаю вас, друг мой, – сказал Атос, заключая д'Артаньяна в объятия.
      – Черт возьми! Все это представляется мне чрезвычайно простым. Кучер доставит вас к заставе Кур-ла-Рен; там вы найдете коня, которого я велел держать для вас наготове; на этом коне вы проскачете три почтовых станции, не останавливаясь. Что до меня, то я между тем вернусь к королю, чтобы сообщить о вашем отъезде, и сделаю это только тогда, когда догнать вас будет уже невозможно. Затем вы достигнете Гавра, а из Гавра переправитесь в Англию. Там вы найдете уютный домик, подаренный мне моим другом Монком, не говоря уже о гостеприимстве, которое вы встретите со стороны короля Карла. Что вы можете возразить против этого плана?
      – Везите меня в Бастилию, – улыбнулся граф.
      – Вы упрямец! Но прежде все же подумайте.
      – О чем?
      – О том, что вам больше не двадцать лет. Поверьте, друг мой, я говорю, ставя на ваше место себя самого. Тюрьма для людей нашего возраста гибельна. Нет, нет, я не допущу, чтобы вы зачахли в тюрьме. При одной мысли об этом у меня голова идет кругом.
      – Друг мой, по счастью, я так же силен телом, как духом. И поверьте, я сохраню эту силу до последнего мгновения.
      – Но это вовсе не сила, это – безумие.
      – Нет, д'Артаньян, напротив, это – сам разум. Поверьте, прошу вас, что, обсуждая этот вопрос вместе с вами, я нисколько не задумываюсь над тем, угрожает ли вам мое спасение гибелью. Я поступил бы совершенно так же, как поступаете вы, и я воспользовался бы предоставленной вами возможностью, если бы считал для себя приличным бежать. Я принял бы от вас ту услугу, которую, при подобных обстоятельствах, и вы, без сомнения, приняли бы от меня. Нет, я слишком хорошо знаю вас, чтобы коснуться этой темы даже слегка.
      – Ах, когда б вы позволили мне действовать в соответствии с моим замыслом, – вздохнул д'Артаньян, – уж заставил бы я короля погоняться за вами!
      – Но ведь он все же король, друг мой.
      – О, это для меня безразлично, и хотя он король, я бы преспокойно сказал ему: «Заточайте, изгоняйте, истребляйте, ваше величество, все и вся во Франции и в целой Европе! Вы можете приказать мне арестовать и пронзить кинжалом кого вам будет угодно, будь то сам принц, ваш брат! Но ни в коем случае не прикасайтесь ни к одному из четырех мушкетеров, или, черт подери…»
      – Милый друг, – ответил спокойно Атос, – я хотел бы убедить вас в одной-единственной вещи, а именно в том, что я желаю быть арестованным и что я больше всего дорожу этим арестом.
      Д'Артаньян пожал плечами.
      – Да, это так, – продолжал Атос. – Если б вы отпустили меня, я бы добровольно явился в тюрьму. Я хочу доказать этому юнцу, ослепленному блеском своей короны, я хочу доказать ему, что он может быть первым среди людей только при том условии, что будет самым великодушным и самым мудрым из них. Он налагает на меня наказание, отправляет в тюрьму, он обрекает меня на пытку, ну что ж! Он злоупотребляет своею властью, и я хочу заставить его у знать, что такое угрызения совести, пока господь не явит ему, что такое возмездие.
      – Друг мой, – ответил на эти слова д'Артаньян, – я слишком хорошо знаю, что если вы произнесли «нет», – значит – нет. Я более не настаиваю. Вы хотите ехать в Бастилию?
      – Да, хочу.
      – Поедем! В Бастилию! – крикнул д'Артаньян кучеру.
      И, откинувшись на подушки кареты, он стал яростно кусать ус, что всегда означало, как было известно Атосу, что он уже принял решение или оно в нем только рождается. В карете, которая продолжала равномерно катиться, не ускоряя и не замедляя движения, воцарилось молчание. Атос взял мушкетера за руку и спросил:
      – Вы не сердитесь на меня, д'Артаньян?
      – Я? Чего же мне сердиться? Все, что вы делаете из героизма, я сделал бы из упрямства.
      – Но вы согласны со мной, вы согласны, что бог отомстит за меня, разве не так, д'Артаньян?
      – И я знаю людей на земле, которые охотно ему в этом помогут, – добавил капитан мушкетеров.

Глава 23.
ТРИ СОТРАПЕЗНИКА, КРАЙНЕ ПОРАЖЕННЫЕ ТЕМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВОМ, ЧТО СОШЛИСЬ ВМЕСТЕ ЗА УЖИНОМ

      Карета подкатила к первым воротам Бастилии. Часовой велел кучеру остановить лошадей, но нескольких слов д'Артаньяна было достаточно, чтобы ее пропустили в крепость.
      И пока ехали по широкой сводчатой галерее, ведшей во двор коменданта, д'Артаньян, рысьи глаза которого видели решительно все, и даже сквозь стены, неожиданно вскрикнул:
      – Что я вижу, однако!
      – Что же вы видите, друг мой? – невозмутимо спросил Атос.
      – Посмотрите в том направлении.
      – Во двор?
      – Да, и поскорее.
      – Ну что ж, там карета, и в ней привезли, надо думать, такого же несчастного арестанта, как я.
      – Это было бы чрезвычайно забавно.
      – Вы говорите загадками, дорогой друг.
      – Поспешите взглянуть еще раз, чтобы увидеть, кто выйдет из этой кареты.
      Именно в это мгновение второй часовой снова остановил д'Артаньяна, и, пока выполнялись формальности, Атос имел возможность разглядеть на расстоянии ста шагов человека, на которого ему указывал капитан мушкетеров.
      Этот человек выходил из кареты у самых дверей управления коменданта.
      – Ну, – торопил д'Артаньян, – вы его видите?
      – Да, это человек в сером платье.
      – Что же вы скажете по этому поводу?
      – То, что я знаю о нем не слишком уж много; повторяю, это человек в сером платье, покидающий в данную минуту карету, вот и все.
      – Я готов биться об заклад! Это – он.
      – Кто же?
      – Арамис.
      – Арамис арестован? Немыслимо!
      – Я вовсе не утверждаю, что он арестован; ведь он один, никто не сопровождает его, и к тому же он приехал на своих лошадях.
      – В таком случае что он тут делает?
      – О, он коротко знаком с господином Безмо, комендантом Бастилии, сказал д'Артаньян, и в тоне его почувствовалась досада. – Черт подери, мы приехали в самое время.
      – Почему?
      – Чтобы встретиться с ним.
      – Что до меня, то я весьма сожалею об этом. Во-первых, потому, что Арамис огорчится, увидав меня при таких обстоятельствах, и, во-вторых, его огорчит, что мы увидели его здесь.
      – Ваше рассуждение безупречно.
      – К несчастью, когда встречаешься с кем-нибудь в этой крепости, отступить невозможно, сколько бы ты ни желал избегнуть свидания.
      – Послушайте, Атос, мне пришла в голову мысль: нужно избавить Арамиса от огорчения, о котором вы только что говорили.
      – Но как это сделать?
      – Я вам сейчас расскажу… а впрочем, предоставьте мне объяснить ему наше посещение крепости на мой собственный лад; я отнюдь не побуждаю вас лгать, для вас это было бы невыполнимо.
      – Но что же я должен сделать?
      – Знаете что, я буду лгать за двоих; с характером и повадками уроженца Гаскони это не так уж трудно.
      Атос рассмеялся. Карета остановилась у того же подъезда, где и карета, доставившая Арамиса, то есть, как мы уже указали, у порога управления коменданта.
      – Итак, решено? – вполголоса спросил д'Артаньян, обращаясь к Атосу.
      Атос выразил свое согласие кивком головы. Они стали подниматься по лестнице. Если кого-нибудь удивит, что д'Артаньян и Атос с такою легкостью проникли в Бастилию, то мы посоветуем такому читателю вспомнить, что при въезде, то есть у наиболее тщательно охраняемых крепостных ворот, д'Артаньян сказал часовому, что привез государственного преступника, тогда как у третьих ворот, то есть уже во внутреннем дворе крепости, он ограничился тем, что небрежно обронил: «К господину Безмо».
      И часовой тотчас же пропустил их к Безмо. Спустя несколько минут они оказались в комендантской столовой, и первым, кто попался на глаза д'Артаньяну, был Арамис, сидевший рядом с Безмо и дожидавшийся обеда, лакомый запах которого распространялся по всей квартире.
      Если д'Артаньян притворился, что изумлен этой встречей, то Арамису не было надобности изображать изумление: оно было искренним. При виде обоих друзей он вздрогнул и явственно выдал свое волнение.
      Атос и д'Артаньян между тем принялись как ни в чем не бывало здороваться с хозяином и Арамисом, и Безмо, удивленный и озадаченный присутствием этих трех гостей, начал всячески обхаживать их.
      – По какому случаю? – спросил Арамис.
      – С тем же вопросом и мы обращаемся к вам, – ответил ему д'Артаньян.
      – Уж не садимся ли мы все трое в тюрьму? – воскликнул Арамис нарочито весело.
      – Да, да! – заметил д'Артаньян. – От этих стен и в самом деле чертовски разит тюрьмой. Господин Безмо, вы, разумеется, помните, что приглашали меня обедать?
      – Я?! – вскричал пораженный Безмо.
      – Черт возьми! Да вы, никак, с облаков свалились! Неужели вы успели забыть о своем приглашении?
      Безмо побледнел, покраснел, взглянул на Арамиса, который, в свою очередь, смотрел на него в упор, и кончил тем, что пробормотал:
      – Конечно, я просто в восторге… но… честное слово… я совершенно не помню… Ах, до чего же у меня слабая память!
      – Но я, кажется, виноват перед вами, – сказал д'Артаньян с притворным раздражением в голосе.
      – Виноваты! Но в чем же?
      – В том, что вспомнил о вашем приглашении пообедать. Разве не так?
      Безмо бросился к нему и торопливо заговорил:
      – Не обижайтесь, дорогой капитан. У меня самая плохая голова во всем королевстве. Отнимите у меня моих голубей и мою голубятню – и я не стою самого последнего новобранца.
      – Наконец-то вы, кажется, начали вспоминать, – произнес заносчиво д'Артаньян.
      – Да, да, – ответил нерешительно комендант, – вспоминаю.
      – Это было у короля. Вы мне рассказали – не знаю уж что – про ваши счеты с господами Лувьером и Трамбле.
      – Да, – да, конечно.
      – И про благоволение к вам господина д'Эрбле.
      – А! – вскричал Арамис, устремив пристальный взгляд прямо в глаза несчастного коменданта. – А между тем вы жаловались на свою память, господин де Безмо.
      Безмо перебил мушкетера:
      – Ну как же! Конечно, вы правы. Я как сейчас вижу себя вместе с вами у короля. Тысяча извинений!
      Но заметьте, дорогой господин д'Артаньян, и в этот час, и в любой другой, званый или незваный, вы в моем доме – хозяин, вы и господин д'Эрбле, ваш друг, – сказал он, повернувшись к епископу, – и вы, сударь, – с поклоном добавил он, обращаясь к Атосу.
      – Я так всегда и считал, – ответил д'Артаньян. – Вот почему я и приехал. Будучи этим вечером свободен от службы в королевском дворце, я решил заехать к вам запросто и по дороге встретился с графом.
      Атос поклонился.
      – Граф, только что посетивший его величество, вручил мне приказ, требующий срочного исполнения. Мы были совсем близко от вас. Я решил все же повидаться с вами, хотя бы лишь для того, чтобы пожать вашу руку и представить вам графа, о котором вы с такой похвалой отзывались у короля в тот самый вечер, когда…
      – Прекрасно, прекрасно! Граф де Ла Фер, не так ли?
      – Он самый.
      – Добро пожаловать, граф.
      – И он останется с вами обедать. А я, бедная гончая, я должен мчаться по делам службы. Какие же вы счастливые смертные, вы, но не я! – добавил д'Артаньян, вздыхая с такой силою, с какою мог бы вздохнуть разве только Портос.
      – Значит, вы уезжаете? – воскликнули в один голос Арамис и Безмо, которых обрадовала приятная неожиданность.
      Это не ускользнуло от д'Артаньяна.
      – Я оставляю вместо себя благородного и любезного сотрапезника, – закончил д'Артаньян.
      И он слегка коснулся плеча Атоса, которого также удивило внезапное решение д'Артаньяна и который не смог скрыть изумления. Это, в свою очередь, было замечено Арамисом, но не Безмо, так как последний не отличался такой догадливостью, как трое друзей.
      – Итак, мы лишаемся вашего общества, – снова заговорил комендант.
      – Я отлучусь на час или, самое большее, полтора.
      К десерту я снова буду у вас.
      – В таком случае мы подождем, – пообещал Безмо.
      – Не надо, прошу вас. Вы поставите меня в крайне неловкое положение.
      – Но вы все же вернетесь? – спросил Атос с сомнением в голосе.
      – Разумеется, – сказал д'Артаньян, многозначительно пожимая ему на прощание руку.
      И он едва слышно добавил:
      – Ждите меня, Атос, будьте непринужденны. И, бога ради, не говорите о деле, которое привело нас с вами в Бастилию.
      Новое рукопожатие подтвердило графу, что он должен быть молчалив и непроницаем.
      Безмо проводил д'Артаньяна до самых дверей.
      Арамис, решив заставить Атоса заговорить, осыпал его кучей любезностей, но всякая добродетель Атоса была добродетелью высшей марки. Если б потребовалось, он мог бы сравняться в красноречии с лучшими ораторами на свете; но при случае он предпочел бы скорей умереть, чем произнести хоть один-единственный слог.
      Д'Артаньян уехал. Не прошло и десяти минут, как трое оставшихся сотрапезников уселись за стол, ломившийся от самых роскошных яств. Всевозможные жаркие, закуски, соленья, бесконечные вина сменяли друг друга на этом столе, оплачиваемом королевской казной с такой беспримерной щедростью, что Кольбер мог бы легко урезать две трети расходов, и никто в Бастилии от этого не отощал бы.
      Только Безмо ел и пил в свое удовольствие. Арамис ни от чего не отказывался; он отведывал всего понемножку. Что до Атоса, то после супа и трех необременительных блюд он больше ни к чему не притрагивался.
      Разговор был таким, каким может быть разговор между тремя собеседниками столь различного душевного склада, с такими несхожими мыслями и заботами.
      Арамис снова и снова возвращался к вопросу о том, по какой странной случайности Атос остался у Безмо, когда д'Артаньяна там не было, и почему тут не было д'Артаньяна, раз оставался Атос. Атос постиг ум Арамиса до тонкостей; он знал, что тот вечно что-то устраивает и затевает, вечно плетет сети каких-то интриг; рассмотрев хорошенько своего давнего друга, он понял, что и на этот раз Арамис увлечен весьма важными планами. Вслед за ним и Атос углубился в размышления о себе и не раз сам себя спрашивал, почему д'Артаньян столь неожиданно и поспешно покинул Бастилию, оставив там привезенного им заключенною, без соблюдения необходимых формальностей.
      Но не на этих действующих лицах повести остановим мы наше внимание.
      Мы покинем их за столом, перед остатками каплунов, дичи и рыбы, изуродованных ножом рачительного Безмо. Мы отправимся по следам д'Артаньяна, который, вскочив в ту же карету, что привезла его вместе с Атосом, крикнул в самое ухо кучеру:
      – К королю, и пусть мостовая запылает под нами!

Глава 24.
О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ЛУВРЕ, ПОКА УЖИНАЛИ В БАСТИЛИИ

      Как мы видели в одной из предшествующих глав, де Сент-Эньян выполнил поручение, которое король дал ему к Лавальер, но, несмотря на все свое красноречие, он не мог убедить юную девушку в том, что в лице короля у нее достаточно могущественный защитник и что она не нуждается больше ни в чьей помощи.
      При первых же словах королевского фаворита, сообщившего о раскрытии ее тайны, Луиза разразилась рыданиями и отдалась своему горю, которое король счел бы оскорбительным для себя, если б мог наблюдать за ним хотя бы уголком глаза. Де Сент-Эньян, выполняя обязанности посла, обиделся за своего господина и вернулся к нему с отчетом обо всем, что видел и слышал. Здесь-то мы и находим его в большом волнении перед еще более взволнованным королем.
      – Но что же она наконец решила? – спросил Людовик. – Что же она решила? Увижу ли я ее, по крайней мере, до ужина? Придет ли она или мне самому надо отправиться к ней?