А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

      Затем, вернувшись к себе, уничтожила все следы своей прогулки и всякие доказательства того, что она писала.
      Среди этих хлопот она заметила на столе маску принцессы, которую взяла с собой по приказанию своей госпожи, но не отдала ей.
      «Нужно не забыть сделать завтра то, что я забыла сделать сегодня», подумала она.
      Она взяла маску и почувствовала, что бархат ее влажен. Посмотрев на палец, она увидела, что он не только стал мокрым, но и был измазан кровью. Маска упала на одно из кровавых пятен, которые, как мы сказали, виднелись на полу комнаты де Гиша, и кровь обагрила ее белую батистовую подкладку.
      – Вот как! – воскликнула Монтале, которую читатели, наверное, уже узнали по манере поведения. – Нет? теперь я не отдам ей этой маски. Теперь она слишком драгоценна!
      И Монтале подбежала к шкатулке из кленового дерева, где у нее хранились туалетные принадлежности и духи.
      «Нет, не сюда, – сказала она себе, – такие вещи нельзя предоставлять случайностям».
      Затем, постояв некоторое время в раздумье, она улыбнулась и торжественно произнесла:
      – Прекрасная маска, окрашенная кровью храброго рыцаря, ты отправишься в склад редкостей, где хранятся письма Лавальер, письма Рауля – словом, вся моя любовная коллекция, которая послужит когда-нибудь источником для истории Франции, для истории французских королей! Ты пойдешь к господину Маликорну, – со смехом продолжала шалунья, начиная раздеваться, – да, к почтенному господину Маликорну, – с этими словами она задула свечу, который считает, будто он только смотритель покоев принца, но на самом деле произведен мной в архивариусы и историографы дома Бурбонов и лучших родов королевства. Пусть он теперь жалуется, этот медведь Маликорн!
      Тут она задернула полог и уснула.

Глава 29.
ПУТЕШЕСТВИЕ

      На следующий день, когда часы били одиннадцать, король в сопровождении обеих королев и принцессы спустился по парадной лестнице к карете, запряженной шестеркой лошадей, нетерпеливо бивших копытами землю. Весь двор в дорожных костюмах ожидал короля. Блестящее зрелище представляло это множество оседланных лошадей, экипажей, толпы нарядных мужчин и женщин со своею челядью – лакеями и пажами.
      Король сел в карету с двумя королевами. Принцесса поместилась с принцем. Фрейлины последовали примеру особ королевской фамилии и сели по две в приготовленные для них экипажи. Карета короля: двинулась во главе кортежа, за ней карета принцессы, дальше остальные, согласно требованиям этикета.
      Было жарко, легкий ветерок, который утром приносил свежесть, вскоре накалился от лучей солнца, спрятавшегося за облаками, и только обжигал своим дуновением. Горячий ветер поднимал тучи пыли, слепившей глаза путешественников.
      Принцесса первая стала жаловаться на духоту. Принц вторил ей, откинувшись на спинку кареты с таким видом, точно собирался лишиться чувств, и все время с громкими вздохами освежал себя солями и благовониями. Тогда принцесса весьма учтиво обратилась к нему:
      – Право, принц, я думала, что в эту жару вы из любезности предоставите всю карету мне одной, а сами поедете верхом.
      – Верхом! – испуганно воскликнул принц, показывая этим возгласом, насколько странным кажется ему предложение принцессы. – Верхом! Что с вами, принцесса, у меня вся кожа сойдет от этого раскаленного ветра.
      Принцесса рассмеялась.
      – Возьмите мой зонтик, – предложила она.
      – А кто будет его держать? – самым хладнокровным тоном отвечал принц.
      – К тому же у меня нет лошади.
      – Как нот лошади? – удивилась принцесса, которая, не добившись своего, хотела, по крайней мере, подразнить супруга. – Нет лошади? Вы ошибаетесь, сударь, вон ваш гнедой любимец.
      – Мой гнедой конь? – спросил принц, пробуя наклониться к дверце; однако это движение причинило ему столько беспокойства, что он снова откинулся на спинку и замер в неподвижности.
      – Да, – сказала принцесса, – ваш конь, которого ведет на поводу господин де Маликорн.
      – Бедный конь! – отозвался принц, – Как ему, должно быть, жарко.
      И с этими словами он закрыл глаза, точно умирающий, готовый испустить последний вздох.
      Принцесса лениво вытянулась в другом углу кареты и тоже закрыла глаза, но не для того, чтобы спать, а чтобы отдаться на досуге своим мыслям.
      Между тем король, поместившийся на переднем сиденье кареты, так как задние места были уступлены королевам, испытывал досаду, свойственную влюбленным, которые никак не могут утолить жажду постоянно созерцать предмет своей любви и расстаются с ним неудовлетворенные, чувствуя еще более жгучее желание.
      Возглавляя, как мы сказали, процессию, король не мог со своего места видеть кареты придворных дам и фрейлин, которые ехали позади. Вдобавок ему нужно было отвечать на постоянные обращения молодой королевы, которая была очень счастлива в присутствии дорогого мужа и, забывая о придворном этикете, изливала на него всю свою любовь и окружала всевозможными заботами, опасаясь, как бы его не отняли у нее или как бы у него не возникла мысль покинуть ее.
      Анна Австрийская, которую мучили приступы глухой боли в груди, старалась казаться веселой. Она угадывала нетерпение короля, но умышленно продлевала его пытку, неожиданно начиная разговор как раз в те минуты, когда король отдавался грезам о своей тайной любви.
      Наконец заботливость молодой королевы и уловки Анны Австрийской стали невыносимы для короля, не умевшего сдерживать движений своего сердца.
      Он пожаловался сначала на жару; затем пошли другие жалобы. Однако Мария-Терезия не догадалась о намерениях мужа. Поняв слова короля буквально, она стала обмахивать Людовика веером из страусовых перьев.
      Когда нельзя было больше негодовать на жару, король сказал, что у него затекли ноги. Так как в эту самую минуту карету остановили, чтобы переменить лошадей, то королева предложила:
      – Не хотите ли пройтись? У меня тоже затекли ноги. Мы пойдем немного пешком, потом карета догонит нас, и мы снова усядемся.
      Король нахмурил брови; жестокому испытанию подвергает неверного супруга ревнивая женщина, если она достаточно владеет собой, чтобы не дать ему повода рассердиться.
      Тем не менее король не мог отказаться. Он вышел из кареты, подал королеве руку и сделал с нею несколько шагов, пока меняли лошадей. Он с завистью посматривал на придворных, пользовавшихся счастьем ехать верхом.
      Королева вскоре заметила, что прогулка пешком доставляла королю так же мало удовольствия, как и путешествие в карете. Поэтому она попросила его снова сесть и экипаж. Король довел королеву до подножки, но не поднялся вслед за ней. Отойдя на три шага, он стал искать в веренице экипажей тот, что так живо интересовал его.
      В дверце шестой кареты виднелось бледное лицо Лавальер. Замечтавшись, король не заметил, что все уже готово и ждут только его. Вдруг в нескольких шагах от него раздался почтительный голос. Это был г-н Маликорн, державший под уздцы двух лошадей.
      – Ваше величество спрашивали лошадь? – обратился он к королю.
      – Лошадь? Вы привели мою лошадь? – спросил король, не узнавая этого придворного, к лицу которого он еще не привык.
      – Государь, – отвечал Маликорн, – вот конь к услугам вашего величества.
      И Маликорн указал на гнедого коня принца, которого заметила из кареты принцесса. Это была великолепная, прекрасно оседланная лошадь.
      – Но ведь это не моя лошадь, – заметил король.
      – Государь, это лошадь из конюшни его высочества. Но его высочество не ездит верхом, когда так жарко.
      Король ничего не ответил, но быстро подошел к коню. Маликорн тотчас же подал стремя; через секунду его величество был уже в седле. Повеселев от этой удачи, король с улыбкой подъехал к карете ожидавших его королев и, не замечая испуганного лица Марии-Терезии, воскликнул:
      – Какое счастье! Я нашел лошадь. В карете я задыхался. До свидания, государыни!
      И, грациозно нагнувшись к крутой шее своего коня, моментально исчез.
      Анна Австрийская высунулась из окошка и посмотрела, куда он едет. Поравнявшись с шестой каретой, он осадил коня и снял шляпу. Его поклон обращен был к Лавальер, которая при виде короля вскрикнула от изумления и покраснела от удовольствия. Монтале, сидевшая в другом углу кареты, поклонилась королю. Потом, как женщина умная, притворилась, что вся поглощена пейзажем, открывавшимся из левого окна.
      Разговор короля и Лавальер, как все разговоры влюбленных, начался с красноречивых взглядов и лишенных всякого смысла фраз. Король объяснил, что в карете он изнемогал от жары и поездка верхом показалась ему необыкновенно приятной.
      – Нашелся благодетель, – сказал король, – который угадал мои желания.
      Мне очень хотелось бы знать, кто этот дворянин, сумевший так искусно услужить королю и избавить его от жестокой скуки.
      В эту минуту Монтале как бы очнулась от своих мечтаний и устремила взор на короля.
      Поскольку король смотрел то на Лавальер, то на нее, она могла подумать, что вопрос обращен к ней, и, следовательно, имела право ответить.
      И она ответила:
      – Государь, лошадь, на которой едет ваше величество, принадлежит принцу, и ее вел дворянин, состоящий на службе его высочества.
      – Не знаете ли вы, мадемуазель, как его зовут?
      – Господин Маликорн, государь. Да вот он сам едет слева от кареты.
      И она показала на Маликорна, который действительно с блаженным лицом галопировал у левой дверцы кареты, хорошо зная, что в эту минуту разговор идет о нем, но не подавая виду, точно глухонемой.
      – Он самый, – кивнул король. – Я запомнил его лицо и не забуду его имени.
      Король нежно посмотрел на Лавальер.
      Ора сделала свое дело: она вовремя бросила имя Маликорна, и оно упало на хорошую почву; ему оставалось только пустить корни и принести плоды.
      Поэтому Монтале снова откинулась в свой угол и знаками приветствовала Маликорна, только что имевшего счастье понравиться королю. Она шепнула ему:
      – Все идет хорошо.
      Слова эти сопровождались мимикой, которая должна была изображать поцелуй.
      – Увы, мадемуазель, – вздохнул король; – вот и конец сельской свободе; ваши обязанности на службе у принцессы станут более сложными, и мы больше не будем видеться.
      – Ваше величество так любите принцессу, – заметила Луиза, – что будете часто навещать ее; а проходя через комнату, ваше величество…
      – Ах, – нежно сказал король, понизив голос, – встречаться не значит только видеться, а для вас этого, кажется, достаточно.
      Луиза ничего не ответила; у нее готов был вырваться вздох, но она подавила его.
      – У вас большое самообладание, – произнес король.
      Лавальер грустно улыбнулась.
      – Употребите эту силу на любовь, – продолжал он, – и я буду благодарить бога за то, что он дал ее вам.
      Лавальер промолчала и только посмотрела на короля. Людовик, точно обожженный этим взглядом, провел рукой по лицу и, пришпорив лошадь, ускакал вперед.
      Откинувшись на спинку кареты и полузакрыв глаза, Лавальер любовалась красивым всадником с развевающимися от ветра перьями на шляпе. Бедняжка любила и упивалась своей любовью. Через несколько мгновений король вернулся.
      – Своим молчанием вы терзаете меня. Вы, наверное, изменчивы, и вам ничего не стоит порвать добрые отношения… словом, я страшусь рождающейся во мне любви.
      – Государь, вы ошибаетесь, – отвечала Лавальер, – если я полюблю, то на всю жизнь.
      – Если полюбите! – надменно воскликнул король. – Значит, теперь вы не любите.
      Она закрыла лицо руками.
      – Вот видите, – сказал король, – я был прав, вы изменчивы, капризны, может быть, кокетка. Ах, боже мой, боже мой!
      – О нет, успокойтесь, государь; нет, нет, нет!..
      – И вы можете обещать, что никогда не изменитесь по отношению ко мне?
      – Никогда, государь!
      – И никогда не будете жестокой?
      – Нет, нет!
      – Хорошо; вы знаете, я люблю обещания, люблю охранять клятвой все, что трогает мое сердце. Обещайте мне или лучше поклянитесь, что если когда-нибудь в предстоящей жизни, полной жертв, тайн, горестей, препятствий и недоразумений, мы провинимся чем-нибудь друг перед другом, будем неправы, – поклянитесь мне, Луиза…
      Лавальер вся затрепетала; в первый раз слышала она свое имя из уст короля.
      Людовик же, сняв перчатку, протянул руку в карету.
      – Поклянитесь, – продолжал он, – что, поссорившись, мы непременно будем искать к вечеру примирения, приложим старания, чтобы свидание или письмо, если мы будем далеко друг от друга, принесло нам утешение и успокоение.
      Лавальер схватила своими похолодевшими пальцами горевшую руку влюбленного короля и нежно пожала ее; это рукопожатие было прервано движением лошади Людовика, испугавшейся вращавшегося колеса.
      Лавальер поклялась.
      – Теперь, государь, – попросила она, – вернитесь к королеве; я чувствую, что там собирается гроза и мне она несет несчастья и беды.
      Людовик повиновался, поклонился Монтале и пустил лошадь вдогонку за каретой королев. В одной из карет он увидел заснувшего принца.
      Но принцесса не спала, и когда король проезжал мимо, она обратилась к нему:
      – Какая чудесная лошадь, государь!.. Да ведь это гнедой конь принца!
      А молодая королева спросила только:
      – Ну, что, вам лучше, дорогой государь?

Глава 30.
ТРИУМФЕМИНАТ

      Приехав в Париж, король отправился в совет и часть дня работал. Молодая королева осталась с Анной Австрийской и по уходе короля разрыдалась.
      – Ах, матушка, – сказала она, – король больше меня не любит. Что будет со мной, боже праведный?
      – Муж всегда любит такую жену, как вы, – отвечала Анна Австрийская.
      – Может наступить время, матушка, когда он полюбит другую.
      – Что вы называете любить?
      – Ах, всегда думать о ком-нибудь, всегда искать встречи с этим лицом!
      – А разве вы заметили у короля что-нибудь подобное? – спросила Анна Австрийская.
      – Нет, сударыня, – неуверенно молвила молодая королева.
      – Вот видите, Мария!
      – А между тем, дорогая матушка, согласитесь, что король пренебрегает мною.
      – Король, дочь моя, принадлежит всему королевству.
      – Вот почему он не принадлежит мне; вот почему и меня, как многих королев, король бросит, забудет, и любовь, слава, почести станут уделом других. Ах, матушка, король так красив! Многие женщины будут признаваться ему в любви, многие будут любить его!
      – Женщины редко любят в короле мужчину. Но если бы это случилось, в чем я сомневаюсь, пожелайте, Мария, чтобы эти женщины действительно любили вашего мужа. Во-первых, самоотверженная любовь женщины быстро надоедает мужчине, во-вторых, полюбив, женщина теряет всякую власть над мужчиной, от которого она не добивается ни могущества, ни богатства, а только любви. Итак, пожелайте, чтобы король любил как можно меньше, а его избранница как можно больше.
      – Ах, матушка, беззаветная любовь заключает в себе огромную силу.
      – А вы говорите, что вы покинуты!
      – Это правда, я говорю глупости… Но одного, однако, я не могла бы вынести.
      – Чего именно?
      – Счастливого выбора, новой семьи, которую он нашел бы у другой женщины. О, если я когда-нибудь узнаю, что у короля есть дети… я умру!
      – Мария! Мария! – улыбнулась в ответ королева-мать и взяла за руку молодую женщину. – Запомните то, что я вам скажу, и пусть мои слова всегда будут служить вам утешением: у короля не может быть наследника без вас, у вас же он может быть без короля.
      И с этими словами Анна Австрийская громко расхохоталась, покинула свою невестку и пошла навстречу принцессе, о приходе которой в эту минуту доложил паж.
      Лицо у принцессы было озабоченное, как у человека, что-то затеявшего.
      – Я пришла узнать, – начала она, – не утомило ли ваши величества наше путешествие?
      – Нисколько, – отвечала королева-мать.
      – Немного, – проговорила Мария-Терезия.
      – А я очень обеспокоена.
      – Чем? – взглянула на нее Анна Австрийская.
      – Король, наверное, устал от верховой езды.
      – Нет, ему было полезно прокатиться верхом.
      – Я сама посоветовала ему, – сказала, побледнев, Мария-Терезия.
      Принцесса ничего не отвечала, а только улыбнулась одной из свойственных ей улыбок, при которой все лицо ее оставалось неподвижным и только губы кривились. Она тотчас же переменила тему разговора:
      – Мы нашли Париж совершенно таким же, как покинули его: по-прежнему интриги, козни, кокетство.
      – Интриги! Какие интриги? – спросила королева-мать.
      – Много говорят о господине Фуке и госпоже Плесси-Бельер.
      – Которая записалась, значит, под десятитысячным номером? – усмехнулась королева-мать. – Ну а козни?
      – По-видимому, у нас какие-то неприятности с Голландией.
      – Принц рассказал мне историю с медалями.
      – Ах, медали, отчеканенные в Голландии, – воскликнула молодая королева, – на которых изображено облако, проходящее по солнцу-королю! Напрасно вы называете это кознями. Это просто неприличная выходка.
      – Такая жалкая, что король не обратит на нее внимания, – заметила королева-мать. – А что вы скажете о кокетстве? Вы намекали на госпожу д'Олон?
      – Нет, нет! Нужно искать поближе.
      – Casa de usted , – прошептала королева-мать на ухо невестке, не шевеля губами.
      Принцесса не услышала этих слов и продолжала?
      – Вы знаете ужасную новость?
      – Как же! О ранении господина де Гиша?
      – И вы, как и все, объясняете это несчастным случаем на охоте?
      – Да, конечно, – ответили обе королевы, проявив на этот раз интерес.
      Принцесса подошла ближе…
      – Дуэль! – произнесла она.
      – А! – воскликнула Анна Австрийская, для ушей которой слово дуэль звучало неприятно: во время ее царствования дуэли были запрещены во Франции.
      – Прискорбная дуэль, которая чуть было не стоила принцу двух его лучших друзей, а королю – двух преданных слуг.
      – Из-за чего же произошла эта дуэль? – спросила молодая королева, движимая каким-то тайным инстинктом.
      – Из-за кокетства, – торжествующе сказала принцесса. – Противники рассуждали о добродетели одной дамы: один находил, что рядом с нею Паллада – ничто; другой уверял, будто эта дама подражает Венере, прельстившей Марса, и эти господа подрались, как Ахилл с Гектором.
      – Венера, прельстившая Марса? – прошептала молодая королева, не решаясь углублять аллегорию.
      – Кто же эта дама? – начала без обиняков Анна Австрийская. – Вы как будто сказали, что она фрейлина?
      – Неужели сказала? – удивилась принцесса.
      – Да. Мне показалось даже, что вы назвали ее имя.
      – А знаете ли вы, что такая женщина приносит большое несчастье в королевский дом?
      – Это мадемуазель де Лавальер? – спросила королева-мать.
      – Представьте, да; эта дурнушка.
      – Я считала ее невестой одного дворянина, который не является ни господином де Гишем, ни господином де Бардом.
      – Очень возможно, ваше величество.
      Молодая королева взяла вышивание и с притворным спокойствием стала распутывать нитки; однако дрожащие пальцы выдавали ее волнение.
      – Что такое вы сказали о Венере и Марсе? – продолжала расспрашивать королева-мать. – Разве есть какой-нибудь Марс?
      – Она хвастается, что есть.
      – Вы говорите, хвастается?
      – Это и было причиной дуэли.
      – И господин де Гиш держал сторону Марса?
      – Да, конечно, как преданный его слуга.
      – Преданный слуга! – вскричала молодая королева, забыв всякую сдержанность, настолько ее мучила ревность. – Чей слуга?
      – Защищать Марса, – говорила принцесса, – можно было, только принеся в жертву Венеру. Поэтому господин де Гиш утверждал, что Марс решительно ни в чем не повинен и что Венера просто хвастунья.
      – А господин де Вард, – спокойно спросила Анна Австрийская, – настаивал, что Венера права?
      «Дорого же вы, де Вард, поплатитесь за рану, нанесенную благороднейшему человеку!» – подумала принцесса.
      Она с ожесточением напала на де Варда, мстя таким образом за раненого и возвращая одновременно собственный долг; принцесса была уверена, что ей удастся окончательно погубить своего врага. Она наговорила о нем так много, что если бы слова ее слышал Маникан, он пожалел бы о своих хлопотах за друга, – столько вреда принесли они несчастному врагу.
      – Во всем этом, – сказала Анна Австрийская, – я вижу только одно зло – Лавальер.
      Молодая королева снова принялась за работу с полнейшим хладнокровием.
      Принцесса слушала.
      – Разве вы не согласны со мной? – обратилась к ней Анна Австрийская.
      – Разве вы не считаете ее причиной ссоры и поединка?
      Принцесса отвечала неопределенным жестом, который можно было принять и за утвердительный и за отрицательный.
      – В таком случае я не понимаю, что вы говорили об опасности кокетства, – заметила Анна Австрийская.
      – Да ведь если бы эта особа не кокетничала, – поспешно ответила принцесса, – Марс не обратил бы на нее никакого внимания.
      При новом упоминании о Марсе щеки молодой королевы на мгновение вспыхнули, однако она продолжала работать.
      – Я не Желаю, чтобы при моем дворе одних мужчин вооружали против других, – флегматично произнесла Анна Австрийская. – Эти нравы были, может быть, терпимы во времена, когда раздробленное дворянство объединялось только ухаживанием за женщинами. В те времена царили женщины, поддерживая путем частых поединков отвагу мужчин. Но теперь, слава богу, во Франции только один повелитель. Этому повелителю должны быть посвящены все силы и все помыслы. Я не потерплю, чтобы моего сына лишали преданных слуг.
      И, повернувшись к молодой королеве, спросила:
      – Что делать с этой Лавальер?
      – Лавальер? – с изумлением подняла глаза Мария-Терезия. – Я не слыхала этого имени.
      Этот ответ сопровождала ледяная улыбка, которая подходит только королевским устам.
      Принцесса сама была дочерью короля и отличалась большой гордостью и большим умом; однако слова Марии-Терезии уничтожили ее. И ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
      – Это одна из моих фрейлин, – поклонилась принцесса.
      – В таком случае, – произнесла Мария-Терезия тем же тоном, – это касается вас, сестра… а не нас.
      – Простите, – возразила Анна Австрийская, – это касается, меня. Я отлично понимаю, – продолжала она, многозначительно взглянув на принцессу, – почему ваше высочество сказали мне об этом.
      – Все, что исходит от вас, – криво улыбнулась англичанка-принцесса, исходит от самой мудрости.
      – Ее можно будет отослать в провинцию, – мягко заметила Мария-Терезия, – и устроить ей пенсию.
      – Из моей шкатулки! – живо прибавила принцесса.
      – Нет, нет, принцесса, – перебила Анна Австрийская, – не нужно шума.
      Король не любит, чтобы о дамах распускали дурные слухи. Пусть все это кончится посемейному. Принцесса, вы будете настолько любезны и пришлете сюда эту девушку… А вы, дочь моя, будьте добры оставить нас на несколько минут.
      Просьбы вдовствующей королевы были равносильны приказаниям. Мария-Терезия удалилась в свои покои, а принцесса велела пажу позвать Лавальер.

Глава 31.
ПЕРВАЯ ССОРА

      Лавальер вошла в комнаты королевы-матери, не подозревая, что против нее составлен опасный заговор. Она думала, что ее приглашали на дежурство, а в таких случаях королева-мать всегда была добра с ней. Кроме того, Лавальер не находилась в непосредственном подчинении у Анны Австрийской и имела с ней только официальные отношения; по прирожденной любезности и высокому положений) вдовствующая королева считала долгом придавать официальным отношениям как можно больше мягкости.
      Итак, Лавальер подошла к королеве-матери со спокойной и кроткой улыбкой, составлявшей ее главную прелесть. Анна Австрийская поманила девушку к своему креслу. В эту минуту вернулась принцесса и с самым равнодушным видом села подле свекрови, взяв рукоделие Марии-Терезии.
      Лавальер ждала, что ей тотчас же отдадут какое-нибудь приказание, но, увидев все эти приготовления, с любопытством стала вглядываться в лица королевы и принцессы.
      Анна размышляла. Принцесса выказывала полное безразличие, но ее безучастный вид способен был встревожить и не таких робких людей, как Лавальер.
      – Мадемуазель, – внезапно начала королева-мать, нисколько не стараясь смягчить свой испанский акцент, хотя всегда это делала, если говорила спокойно, – подойдите-ка поближе, поговорим о вас, раз вы у всех на устах.
      – Я? – воскликнула Лавальер, бледнея.
      – Не притворяйтесь, красавица! Вам известно о дуэли господина де Гиша с господином де Вардом?
      – Боже мой, ваше величество, вчера до меня дошли слухи о ней, – отвечала Лавальер.
      – А вы не предполагали, что будут такие слухи?
      – Как могла я предполагать это, ваше величество?
      – Дуэль никогда не бывает без причины, и вы, наверное, знали причину вражды двух противников.
      – Я не знаю ее, ваше величество.
      – Упорное отрицание довольно старый способ защиты, и вы слишком умны, мадемуазель, для того, чтобы прибегать к банальностям. Придумайте что-нибудь другое.
      – Боже мой, ваше величество пугаете меня своим ледяным тоном! Неужели я имела несчастье навлечь на себя немилость?
      Принцесса рассмеялась. Лавальер с изумлением посмотрела на нее.
      – Немилость? – переспросила Анна Австрийская. – Навлечь немилость? Вы не понимаете, что говорите, мадемуазель де Лавальер, я подвергаю немилости лишь тех людей, о которых я думаю. О вас же я вспомнила только потому, что о вас слишком много говорят, а я не люблю, когда фрейлины моего двора служат предметом разговоров.
      – Ваше величество делаете мне честь, обращаясь ко мне, – возразила испуганная Лавальер, – но я не понимаю, почему могут заниматься мной.
      – Так я сейчас расскажу. Господину де Гишу пришлось защищать вас.
      – Меня?
      – Да, вас. Он поступил по-рыцарски, а красивые искательницы приключений любят, чтобы рыцари ломали ради них копья. Но я ненавижу поединки и особенно ненавижу такого рода приключения… сделайте отсюда вывод.
      Лавальер упала к ногам королевы, но та повернулась к ней спиной. Она протянула руку к принцессе, которая засмеялась ей в глаза. Гордость заставила Лавальер подняться.
      – Ваше величество, – попросила она, – скажите мне, в чем я провинилась? Я вижу, что ваше величество осуждаете меня, не давая возможности оправдаться.
      – Вот как! – вскричала Анна Австрийская. – Слышите, какие красивые фразы, принцесса! Какие высокие чувства! Ни дать ни взять – инфанта, нареченная великого Кира, кладезь нежности и героических чувств! Видно, моя красавица, что вы общаетесь с коронованными особами.
      Лавальер почувствовала, что ее ранили в самое сердце, она не то что побледнела, но стала белой, как лилия, и силы покинули ее.
      – Я хотела вам сказать, – презрительно говорила королева, – что, если вы по-прежнему будете питать подобные чувства, вы так унизите нас, женщин, что нам будет стыдно стоять рядом с вами. Опомнитесь, мадемуазель.
      Кстати, я слышала, что вы невеста. Это правда?
      Лавальер прижала руку к сердцу, которому нанесена была новая рана.
      – Отвечайте же, когда с вами говорят!
      – Да, ваше величество.
      – Кто же ваш жених?
      – Виконт де Бражелон.
      – Вы знаете, что это для вас большое счастье, мадемуазель, и что вы, девушка без состояния, без положения в обществе… без особых личных достоинств, должны благословлять небо, дарующее вам такое будущее.
      Лавальер молчала.
      – Где находится виконт де Бражелон? – спросила королева.
      – В Англии, – отвечала принцесса, – куда, конечно, вскоре дойдут слухи об успехах мадемуазель.
      – Боже мой! – прошептала в отчаянии Лавальер.
      – Итак, мадемуазель, – сказала Анна Австрийская, – этого молодого человека вернут, и вы с ним куда-нибудь уедете. Если у вас другие намерения, – у девушек иногда бывают странные желания, – поверьте, я направлю вас на хороший путь: и не таких, как вы, я уже излечивала.
      Лавальер больше ничего не слышала. Безжалостная королева продолжала:
      – Я пошлю вас одну в такое место, где у вас будет возможность зрело подумать обо всем. Размышление охлаждает жар крови и рассеивает иллюзии молодости. Мне кажется, что вы поняли меня.
      – Ваше величество!
      – Ни слова больше!
      – Ваше величество, я не виновата в том, что вам угодно было предположить. Взгляните на мое отчаяние. Я так люблю, так почитаю ваше величество.
      – Лучше было бы, если бы вы не почитали меня, – усмехнулась королева.
      – Лучше было бы, если бы вы не были невинной. Уж не воображаете ли вы, что я посмотрела бы сквозь пальцы, если бы вы были виноваты?
      – Ваше величество, вы меня убиваете!
      – Пожалуйста, без комедий, не то я устрою вам такую развязку, что вы будете не рады. Ступайте к себе, и пусть урок послужит вам на пользу.
      – Ваше высочество, – проговорила Лавальер, обращаясь к герцогине Орлеанской и хватая ее за руку, – вы так добры, попросите за меня!
      – Я? – расхохоталась принцесса. – Я добра?.. Вы совсем не верите тому, что говорите, мадемуазель!
      И она резко отдернула руку.
      Вместо того чтобы испить до дна чашу унижения, Лавальер внезапно успокоилась и овладела собой; она сделала глубокий реверанс и ушла.
      – Ну, как, по-вашему, – спросила Анна Австрийская, – она будет продолжать?
      – Я не доверяю кротким и терпеливым характерам, – отвечала принцесса.
      – Терпеливое сердце необыкновенно мужественно; кроткий дух уверен в себе.
      – Ручаюсь вам, что она очень и очень подумает, прежде чем снова взглянуть на бога Марса.
      – Если только не вооружится его щитом, – возразила принцесса.
      Гордый взгляд королевы-матери был ответом на это не лишенное тонкости замечание. И обе дамы, почти уверенные в победе, отправились к Марии-Терезии, которая с притворным равнодушием ждала их.