А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

      Поодаль от этих групп сидела принцесса; стоя перед ней на коленях, де Гиш держал на ладони рассыпанные жемчуга и драгоценные камни, которые она перебирала своими тонкими белыми пальчиками.
      В другом углу устроился гитарист и наигрывал испанские сегидильи, от которых принцесса была без ума с тех пор, как молодая королева стала их петь – с каким-то особенно грустным оттенком; разница была только в том, что фразы, которые испанка произносила с дрожащими на ресницах слезами, англичанка напевала с улыбкою, позволявшей видеть ее перламутровые зубки.
      Этот кабинет, битком набитый молодежью, представлял самое веселое зрелище.
      При входе принц был поражен видом стольких людей, веселившихся без него. Его взяла такая зависть, что он невольно воскликнул, как ребенок:
      – Что же это такое! Вы здесь забавляетесь, а я там скучаю один!
      Все сразу притихли, как от удара грома смолкает чириканье птиц.
      Де Гиш моментально вскочил на ноги. Маликорн спрятался за юбки Монтале. Маникан выпрямился и стал в церемонную позу. Гитарист сунул гитару под стол и прикрыл ее ковром.
      Одна принцесса не тронулась с места и, улыбаясь, ответила супругу:
      – Ведь вы занимаетесь туалетом в этот час.
      – И вы нарочно его выбрали, чтоб веселиться, – проворчал принц.
      Эта фраза послужила сигналом к общему бегству: женщины разлетелись, как стая спугнутых птиц; гитарист растаял как тень; Маликорн, не переставая прятаться за юбки Монтале, успел юркнуть за драпировку. Что касается Маникана, то он пришел на помощь де Гишу, который, разумеется, все время стоял около принцессы, и оба они храбро выдержали натиск. Граф был слишком счастлив, чтобы сердиться на принца; но принц был очень зол на свою супругу.
      Ему нужен был повод к ссоре, и таким поводом ему послужило исчезновение этой толпы, веселившейся до его прихода и смущенной его появлением.
      – Почему же все разбежались, как только я вошел? – обиженно и надменно проговорил он.
      На это принцесса холодно ответила, что, когда является глава дома, домочадцы из почтения стараются держаться поодаль.
      Говоря это, она состроила такую забавную мину, что де Гиш и Маникан не могли удержаться от смеха; принцесса захохотала следом за ними; общее веселье заразительно подействовало на самого принца, так что ему пришлось сесть; когда он смеялся, его фигура теряла свою важность и достоинство.
      Перестав хохотать, он рассердился еще больше. Его злило, собственно, то, что он сам не мог сохранить серьезность.
      Он смотрел злыми глазами на Маникана, не решаясь излить свой гнев на графа де Гиша.
      По его знаку оба они вышли из комнаты. А принцесса, оставшись одна, стала грустно перебирать жемчуг, не смеялась больше и молчала.
      – Как это мило, – надулся принц, – у вас меня встречают как чужого.
      И он ушел в крайнем раздражении.
      По дороге ему попалась Монтале, дежурившая в комнате, смежной с кабинетом принцессы.
      – На вас приятно посмотреть, но только из-за двери.
      Монтале сделала глубокий реверанс.
      – Я не вполне понимаю, что ваше высочество изволите мне сказать.
      – Я повторяю, мадемуазель, что когда вы хохочете все вместе в комнате у принцессы, то всякий посторонний, если он не остается за дверью, оказывается лишним.
      – Разумеется, ваше высочество говорите это не о себе?
      – Наоборот, мадемуазель, я говорю это и думаю именно о себе! Мне устроили не очень-то любезную встречу. Еще бы! Именно в то время, как у моей жены – то есть в моем доме – музицируют и веселятся, когда и мне, в свою очередь, хочется немножко развлечься, все убегают!.. Что же это значит? Вероятно, в мое отсутствие делается что-нибудь дурное…
      – Но сегодня было все то же, что и вчера и раньше, – оправдывалась Монтале.
      – Неужели! Значит, каждый день хохочут так, как сегодня!..
      – Конечно, ваше высочество.
      – И каждый день происходит то же самое?
      – Все то же, ваше высочество.
      – И каждый день такое же бренчанье?
      – Ваше высочество, гитара была только сегодня; но когда ее не было, играли на скрипке и на флейте: женщинам скучно без музыки.
      – Черт возьми! А мужчинам?
      – Какие же мужчины, ваше высочество?
      – Господин де Гиш, господин де Маникан и остальные.
      – Да ведь они – приближенные вашего высочества.
      – Да, да, ваша правда, мадемуазель.
      И принц ушел на свою половину. Он задумчиво опустился в глубокое кресло, даже не взглянув в зеркало.
      – И куда это пропал шевалье! – проговорил он.
      Около кресла стоял лакей.
      – Никто не знает, где он, ваше высочество.
      – Опять этот ответ!.. Первого, кто скажет мне: «не знаю», я прогоню со службы.
      При этих словах принца все разбежались совершенно так же, как исчезли при его появлении гости принцессы. Тогда принц пришел в неописуемую ярость. Он толкнул ногою шифоньерку, которая разлетелась на кусочки.
      Потом он отправился на галерею и хладнокровно сбросил наземь эмалевую вазу, порфировый кувшин и бронзовый канделябр. Поднялся страшный грохот.
      Сбежались люди.
      – Что угодно вашему высочеству? – решился робко спросить начальник стражи.
      – Я занимаюсь музыкой, – отвечал принц, скрежеща зубами.
      Начальник стражи дослал за придворным доктором. Но раньше доктора явился Маликорн и доложил принцу:
      – Ваше высочество, шевалье де Лоррен следует за мною.
      Принц взглянул на Маликорна и улыбнулся. И действительно, в комнату вошел шевалье.

Глава 12.
РЕВНОСТЬ Г-НА ДЕ ЛОРРЕНА

      Герцог Орлеанский вскрикнул от удовольствия, увидев шевалье де Лоррена.
      – Ах, как я рад! – сказал он. – Какими судьбами? Все говорили, что вы пропали.
      – Да, ваше высочество.
      – Что же это, каприз?
      – Каприз? Смею ли я капризничать, находясь рядом с вашим высочеством?
      Глубокое уважение…
      – Ну хорошо, уважение мы отложим в сторону, ты каждый день доказываешь обратное. Я тебя прощаю. Почему ты исчез?
      – Потому что я не был нужен вашему высочеству.
      – Как так?
      – Около вашего высочества столько людей более интересных, чем я. Я чувствовал, что не в силах тягаться с ними. И я удалился.
      – Во всем этом нет ни капли здравого смысла. Что это за люди, с которыми ты не хотел тягаться? Гиш?
      – Я никого не называю.
      – Но ведь это же глупости! Чем тебе мешает Гиш?
      – Я не говорю этого, ваше высочество. Не принуждайте меня. Вы знаете, что Гиш мой хороший друг.
      – Тогда кто же?
      Шевалье прекрасно знал, что любопытство усиливается, как жажда, когда у человека отнимают протянутый стакан.
      – Нет, я хочу знать, почему ты пропал.
      – Я заметил, что стесняю…
      – Кого?
      – Принцессу.
      – Как так? – спросил удивленный герцог.
      – Очень просто. Быть может, ее высочество испытывает что-то вроде ревности, видя расположение, какое вы изволите мне выказывать.
      – Она дала тебе понять это?
      – Ваше высочество, с некоторого времени принцесса не обращается ко мне ни с единым словом.
      – С какого времени?
      – С тех пор, как господин де Гиш нравится ей больше, чем я, и она стала его принимать во всякое время.
      Герцог покраснел.
      – Во всякое время… Что вы сказали, шевалье? – строго произнес он.
      – Вот видите, ваше высочество, я уже навлек на себя ваше неудовольствие. Я так и знал.
      – Дело не в неудовольствии, – вы употребляете странные выражения. В чем же принцесса выказывает предпочтение Гишу перед вами?
      – Я умолкаю, – ответил шевалье с церемонным поклоном.
      – Напротив, я настаиваю на том, чтобы вы говорили. Если вы из-за этого удалились, значит, вы очень ревнивы?
      – Кто любит, тот всегда ревнив, ваше высочество. Разве вы сами не изволите ревновать ее высочество? Разве ваше высочество не омрачились бы, если бы постоянно видели около принцессы кого-нибудь, к кому она выказывает явное благоволение? А ведь дружба такое же чувство, как и любовь.
      Ваше высочество иногда оказывали мне величайшую честь, называя меня своим другом.
      – Да, да… Но вот опять двусмысленность. Знаете, шевалье, вы не мастер разговаривать.
      – Какая двусмысленность, ваше высочество?
      – Вы сказали: выказывает явное благоволение… Что вы подразумеваете под благоволением?
      – Ровно ничего особенного, ваше высочество, – сказал кавалер самым благодушным тоном. – Ну, например, когда муж видит, что жена приглашает к себе какого-нибудь мужчину предпочтительно перед другими; когда этот мужчина всегда находится у ее изголовья или у дверцы ее кареты; когда нога этого мужчины вечно по соседству с платьем этой женщины; когда они оба то и дело оказываются рядом, хотя по ходу разговора этого совсем ненужно; когда букет женщины оказывается одинакового цвета с лентами мужчины; когда они вместе занимаются музыкой, садятся рядом за ужин; когда при появлении мужа разговор прерывается; когда человек, за неделю перед тем совершенно равнодушный к мужу, внезапно оказывается самым лучшим его другом… тогда…
      – Тогда… Договаривай же!
      – Тогда, ваше высочество, мне кажется, муж вправе ревновать. Но ведь эти мелочи не имеют никакого отношения к нашему разговору.
      Принц, видимо, волновался и испытывал внутреннюю борьбу; наконец он произнес:
      – Но вы все-таки не объяснили мне, почему вы сбежали. Вы сейчас мне заявили, что боялись стеснить, да еще прибавили, что заметили со стороны принцессы пристрастие к обществу де Гиша.
      – Ваше высочество, этого я не говорил!
      – Нет, сказали.
      – Если сказал, то потому, что не видел тут ничего особенного.
      – Однако что-то вы все-таки в этом видели?
      – Ваше высочество, вы ставите меня в затруднительное положение.
      – Нужды нет, продолжайте. Если ваши слова – правда, зачем вам смущаться?
      – Сам я всегда говорю правду, ваше высочество, но я колеблюсь, когда приходится повторять то, что говорят другие.
      – Повторять? Значит, что-то говорят?
      – Признаюсь, это так.
      – Кто же?
      Шавинье изобразил негодование.
      – Ваше высочество, – сказал он, – вы подвергаете меня настоящему допросу, обращаясь со мною, как с подсудимым… А между тем всякий достойный дворянин старается забыть слухи, которые долетают до его ушей. Ваше высочество требуете, чтобы я превратил пустую болтовню в целое событие.
      – Однако, – вскричал с досадою принц, – ведь вы же сбежали именно из-за этих слухов!
      – Я должен сказать правду. Мне говорили, что господин де Гиш постоянно находится в обществе принцессы, вот и все; повторяю, самое невинное и совершенно позволительное развлечение. Не будьте несправедливы, ваше высочество, не впадайте в крайность, не преувеличивайте. Вас это не касается.
      – Как! Меня не касаются слухи о постоянных посещениях моей жены Гишем?..
      – Нет, ваше высочество, нет. И то, что я говорю нам, я сказал бы самому де Гишу – до такой степени считаю невинными его ухаживания за принцессой… я сказал бы это ей самой. Однако, вы понимаете, чего я боюсь?
      Я боюсь прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился. Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми другими. А ваше пренебрежение – смерть для меня; с меня довольно немилости ее высочества.
      Вот поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение. Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение нельзя назвать поведением доброго друга?
      Принц взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц сказал:
      – Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингэма.
      – Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как!
      Неужели вы ее подозреваете?
      – Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…
      – Бекингэм был просто сумасшедший.
      – Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза.
      – Нет, нет, – с живостью перебил шевалье, – не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать.
      И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.
      – Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.
      – Еще бы, я думаю! – продолжал шевалье тем же тоном. – Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага.
      – Что такое? – грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.
      – Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?
      – Словом, – сказал, несколько успокоившись, принц, – эта страсть Бекингэма была замечена?
      – Разумеется!
      – Ну, хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят?
      – Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью.
      – Ну хорошо, хорошо!
      – Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными.
      – Что же надо делать, по-твоему?
      – Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут.
      – Посмотрим, посмотрим.
      – О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем.
      Принц покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло.
      Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.
      – Это моя вина, – сказал принц. – Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются.
      – Пообедаем одни, – сказал шевалье со вздохом. – Жаль Гиша.
      – О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый!
      – Ваше высочество, – вдруг заговорил шевалье, – мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.
      – Какая у тебя добрая душа, шевалье.
      – Вы так сказали, будто это очень удивило вас.
      – Черт побери! Как ты злопамятен!
      – Может быть; по крайней мере, признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.
      – Да, признаю.
      – Ваше высочество, благоволите подождать меня несколько минут.
      – Хорошо, ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.
      Шевалье ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один только камердинер.
      – Поди, узнай сейчас же, – сказал он ему, – не у принцессы ли господин де Гиш. Можешь ты это сделать?
      – Очень легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале. Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею вместе, наверное, ушел и он сам.
      – Все-таки разузнай получше.
      Не прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.
      – Что такое? В чем дело? – спросил шевалье. – Зачем такие предосторожности?
      – Взгляните под тот каштан.
      – Ну?.. Ах, боже мой, это Маникан… Чего же он ждет?
      – Сейчас увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?
      – Я вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де Гиша. Что он тут делает?
      – Он ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе, и у нее за обедом будет новая музыка.
      – А ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.
      – Вы так считаете, ваша милость?
      – Тебе это сказал господин Маликорн?
      – Он самый.
      – Значит, он тебя любит?
      – Он любит его высочество принца.
      – Ради чего же?
      – Он хочет поступить на службу к принцу.
      – Черт возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?
      – Это секрет, но его можно продать, ваша милость.
      – Я тебе плачу за него сто пистолей. Держи!
      – Благодарю, ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…
      – Это Монтале?
      – Тише, сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале все равно что назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.
      – Хорошо. Я ничего не видел.
      – А я ничего не получал, – сказал камердинер, пряча кошелек.
      Удостоверившись, что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел великолепно нарядиться и весь сиял.
      – Говорят, – вскричал шевалье, – что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше высочество, эта эмблема больше подходит вам.
      – Ну что же Гиш? – спросил он.
      – Не найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его.
      Его нигде нет.
      – Черт возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.
      – Погодите, ваше высочество, сегодня уж такой день, что мне приходят в голову разные счастливые мысли. И вот теперь у меня новая мысль.
      – Какая?
      – Ваше высочество, принцесса на вас сердиться, и она права. Вам надо чем-нибудь порадовать ее. Ступайте к ней обедать.
      – О, ведь это могут принять за слабость!
      – Какая же это слабость, это доброта! Принцесса томится, роняет слезы в тарелку. У нее красные глаза. А мужу не следует доводить до слез жену.
      Идите же, ваше высочество, идите!
      – Да ведь я велел подать обедать сюда.
      – Полноте, полноте, ваше высочество! Мы тут умрем со скуки. У меня сердце не на месте, как вспомню, что принцесса там одна. Да и вам будет не по себе, хоть вы и напускаете на себя суровость. Возьмите и меня с собой; это будет прелестно. Ручаюсь, что мы повеселимся. Ведь вы провинилась сегодня утром.
      – Шевалье, шевалье! Ты даешь мне дурной совет!
      – Я даю вам хороший совет. Притом же вы сейчас неотразимы: вам так идет ваше лиловое платье с золотым шитьем. Ваша внешность поразит принцессу больше, чем ваш поступок. Вы очаруете принцессу. Решайтесь же, ваше высочество.
      – Ты меня убедил, идем.
      И принц направился с шевалье на половину принцессы. Шевалье успел шепнуть на ухо лакею:
      – Поставь людей у запасного выхода! Чтобы никто не мог удрать! Живо!
      И за спиной герцога он вошел в переднюю покоев принцессы.
      Лакеи хотели было доложить об их прибытии, но шевалье, улыбаясь, сказал:
      – Не докладывайте. Его высочество хочет сделать сюрприз.

Глава 13.
ПРИНЦ РЕВНУЕТ К ДЕ ГИШУ

      Принц шумно распахнул двери, как человек, входящий с самыми добрыми намерениями, не сомневающийся, что доставит удовольствие, или как ревнивец, рассчитывающий застать врасплох.
      Принцесса, покоренная звуками музыки, бросила начатый обед и танцевала, забыв обо всем.
      Ее кавалером был де Гиш. Он стоял на одном колене, подняв руки и полузакрыв глаза, как испанские танцоры, с горящим взглядом и ласкающими жестами. Принцесса порхала вокруг него, улыбающаяся, соблазнительная.
      Монтале восхищалась. Лавальер, сидя в уголке, мечтательно смотрела на танцующих.
      Невозможно описать, какое действие произвело на этих счастливых людей появление принца. И так же трудно описать, как подействовал на Филиппа вид этих счастливых людей.
      Граф де Гиш не в силах был встать. Принцесса замерла, не докончив па, не способная вымолвить ни слова. А шевалье де Лоррен, прислонившись к косяку, спокойно улыбался, как человек, испытывающий самое простодушное восхищение.
      Бледность принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих. Звуки музыки сменились глубокой тишиной.
      Воспользовавшись всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.
      Принц, подойдя к ним, хрипло проговорил:
      – Очень рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом самый веселый дом на свете.
      Потом, повернувшись к де Гишу, он прибавил:
      – Я не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.
      Потом, снова обратившись к жене, продолжал:
      – Будьте любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А то я совсем заброшен.
      Де Гиш успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:
      – Ваше высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пенье скрипки, и я танцую.
      – И вы правы, – холодно сказал принц. – А вы не замечаете, принцесса, что ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы.
      Зато, когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.
      Принцесса почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.
      – Ваше высочество, – возразила она, – до приезда во Францию я не знала, что принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции.
      Я не знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками, так, пожалуйста, не стесняйтесь.
      Эта реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце принца.
      – Очень мило, – проговорил он, едва сдерживаясь. – Как почтительно со мной обращаются в моем собственном доме!
      – Ваше высочество, ваше высочество, – шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все видели, что он его успокаивает.
      – Пойдем! – ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.
      Шевалье последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю своей ярости.
      Шевалье поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.
      – Твое мнение? – спросил принц.
      – О, ваше высочество, положение очень серьезное.
      – Это ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.
      – Что за несчастье, в самом деле! – воскликнул шевалье. – А мы-то надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.
      – А стало еще хуже!
      – Этого я не говорю, ваше высочество.
      – Ты не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти того, что мы видели.
      – Чего же именно?..
      – Да как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы наедине пообедать с ним!
      – Нет, нет, ваше высочество!
      – Да, да! – восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. – Только я не намерен это терпеть.
      – Ваше высочество, выйдет скандал…
      – Э, черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня, шевалье, я сейчас.
      Принц скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.
      Анна Австрийская была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодою короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, – словом, все сулило ей спокойное будущее.
      Иногда она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как мать, и прогнала, как мачеха.
      Неожиданно к ней вошел герцог Орлеанский.
      – Матушка, – вскричал он, закрывая за собой дверь, – так не может продолжаться!
      Анна Австрийская Подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.
      – О чем вы говорите?
      – О принцессе.
      – Верно, этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?
      – Ах нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.
      – Филипп, что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.
      – Разве вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с ней?
      Королева всплеснула руками и расхохоталась.
      – Филипп, – сказала она, – вы положительно больны.
      – От этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.
      – И вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.
      – Ну вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.
      – Да ведь и вы, сын мой, – сухо проговорила королева, – ведете себя по отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.
      Немного задетый, принц поклонился.
      – Но если я вам приведу факты, вы поверите?
      – Сын мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.
      – Значит, я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть обо всем.
      – Никоим образом, вы мой сын, и мой материнский долг – быть к вам снисходительной.
      – Ах, доведите до конца свою мысль: вы должны быть снисходительны ко мне как к безумцу.
      – Не преувеличивайте, Филипп, и берегитесь представить свою жену как существо испорченное.
      – Но факты!
      – Я слушаю.
      – Сегодня утром в десять часов у принцессы играла музыка.
      – Невинная вещь.
      – Господин де Гиш разговаривал с него наедине…
      Да, я и забыл вам сказать, что последнюю неделю он следует за нею, как тень.
      – Друг мой, если бы они делали что-нибудь дурное, они бы прятались.
      – Прекрасно! – вскричал герцог. – Я только и ждал, чтобы вы это сказали. Запомните же хорошенько. Сегодня утром, повторяю, я захватил их врасплох и совершенно ясно выразил им свое неудовольствие.
      – И будьте уверены, что этого достаточно, а может быть, вы даже переусердствовали в своем неудовольствии. Эти молодые женщины обидчивы. Упрекнуть их в ошибке, которую они не совершали, иногда все равно, что сказать, что они могли бы ее сделать.
      – Хорошо, хорошо, подождите. Запомните, что вы сказали, матушка: «сегодняшнего урока достаточно, и если бы они делали что-нибудь дурное, то прятались бы».
      – Да, я это запомню.
      – Ну так вот, раскаиваясь, что утром я погорячился, и воображая, что Гиш дуется и сидит у себя, я отправился к принцессе. Угадайте же, что я там застал? Снова музыку, танцы и де Гиша. Его там прятали.
      Анна Австрийская нахмурила брови.
      – Это нехорошо, – заметила она. – Что же сказала принцесса?
      – Ничего.
      – А Гиш?
      – Тоже… Впрочем, нет… Он пробормотал какую-то дерзость…
      – Какой же вы сделали вывод, Филипп?
      – Что я одурачен, что Бекингэм был только ширмой, а настоящий герой Гиш.
      Анна пожала плечами.
      – А дальше?
      – Я хочу удалить Гиша так же, как Бекингэма, и буду просить об этом короля, если только…
      – Если только?
      – Если только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.
      – Нет, я не стану.
      – Что вы говорите, матушка!
      – Послушайте, Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня слушается, по это влияние очень легко потерять…
      А главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.
      – Он мне не нравится.
      – А это уж ваше личное дело.
      – Хорошо, коли так, я знаю, что мне делать! – пылко проговорил принц.
      Анна посмотрела на него с беспокойством.
      – Что же вы придумали? – спросила она.
      – А вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.
      Произнеся эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась совершенно спокойной.
      – Ну что же, утопите, – сказала она.
      Филипп был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная мать перешла на сторону его врагов.
      – Ваша мать просто смотрит дальше, чем вы, и перестала уговаривать вас, потому что вы ее не слушаете.
      – Я пойду к королю! – закричал он.
      – Я только что собиралась вам это предложить. Я сейчас жду его величество: он всегда посещает меня в это время. Расскажите все ему.
      Она еще не договорила этих слов, как Филипп услышал шум открываемой в соседней комнате двери и быстрые шаги короля. Принц испугался и поспешно выбежал в боковую дверь, оставив королеву одну. Анна Австрийская расхохоталась и смеялась до прихода короля.
      Как заботливый сын, Людовик зашел осведомиться о здоровье королевы матери. Кроме того, он хотел сообщить ей, что приготовления к отъезду в Фонтенбло закончены.
      Услышав ее смех, он успокоился и сам засмеялся.
      Анна Австрийская взяла его за руку и весело сказала:
      – Знаете, я ужасно горжусь тем, что я испанка.
      – Почему, ваше величество?
      – Потому что испанки, во всяком случае, лучше англичанок.
      – Не понимаю.
      – Скажите, с тех пор как вы женились, вам приходилось когда-нибудь упрекать королеву?
      – Ни разу.
      – А ведь все-таки прошло уже некоторое время, как вы женаты. А ваш брат женат всего две недели…
      – И что же?
      – И уже второй раз жалуется на принцессу.
      – Как, опять Бекингэм?
      – Нет, теперь Гиш.
      – Вот как! Значит, принцесса порядочная кокетка.
      – Боюсь, что так.