А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

      – Не гневайтесь, ваше величество, – сказал д'Артаньян, – парижские курьеры, да и вообще никакие курьеры в мире не скачут так, как ваш покорный слуга. Посланец из Блуа будет здесь только через два часа, а он едет быстро, ручаюсь вам» я обогнал его уже за Орлеаном.
      – Мой дядя Гастон, – прошептал Людовик, прижимая руку ко лбу и вкладывая в эти три слова самые противоречивые чувства, пробужденные воспоминаниями.
      – Да, ваше величество, – философски заметил мушкетер, отвечая на мысль короля, – прошлое уходит.
      – Правда, сударь, правда. Но у вас, слава богу, есть будущее, и мы постараемся, чтобы оно не было слишком мрачным.
      – Полагаюсь в этом отношении на ваше величество – поклонился д'Артаньян. – А теперь…
      – Да, правда. Я и забыл, что вы сделали сто десять лье. Идите, сударь, позаботьтесь о себе, ведь вы один из моих лучших солдат, а когда отдохнете, возвращайтесь ко мне.
      – Ваше величество, и при вас и вдали от вас я всегда к вашим услугам.
      Д'Артаньян снова поклонился и вышел. Потом, словно приехав всего-навсего из Фонтенбло, он пошел отыскивать в Лувре Бражелона.

Глава 29.
ВЛЮБЛЕННЫЙ И ДАМА ЕГО СЕРДЦА

      В Блуаском замке горели свечи у безжизненного тела Гастона Орлеанского, последнего представителя прошлого. Горожане слагали ему эпитафию далеко не хвалебного свойства; вдовствующая герцогиня, забыв, что в юности она так любила покойника, что бежала из отцовского дома, теперь, в двадцати шагах от траурной залы, углубилась в денежные расчеты. Вообще жизнь в замке текла своим чередом. Ни мрачный звон колокола, ни голоса певчих, ни пламя свечей, мерцавшее за оконными стеклами, ни подготовка к погребению не смущали парочку, которая сидела подле уже знакомого нам окна; оно выходило во внутренний двор из комнаты, принадлежавшей к так называемым малым апартаментам.
      Веселый солнечный луч (ибо солнце, по-видимому, мало беспокоилось о потере, понесенной Францией) падал на двух собеседников.
      Он был юноша лет двадцати пяти, маленький, смуглый, с хитрым живым лицом и огромными глазами, затененными длинными ресницами, его большой рот часто улыбался, показывая прекрасные зубы, а острый подбородок обладал редкой подвижностью. Вовремя разговора он нежно наклонялся к молодой девушке, которая, надо сказать, не отстранялась от него с той поспешностью, которой требовали строгие правила приличия.
      Девушку мы знаем, так как уже видели ее однажды у этого самого окна под лучами такого же яркого солнца. Лукавство сочеталось в ней с рассудительностью Она была очаровательна, когда смеялась, и красива, когда становилась серьезной По правде говоря, она чаще бывала очаровательна, чем красива.
      Собеседники были увлечены каким-то полушутливым, полусерьезным спором.
      – Скажите, господин Маликорн, – спросила девушка, – угодно ли вам наконец поговорить разумно?
      – А вы думаете, это легко, Ора? – возразил Маликорн. – Делать то, чего от тебя хотят, когда нельзя делать то, что можешь?
      – Ну, вы, кажется, запутались в словах. Бросьте, мой дорогой, прокурорскую логику.
      – Опять-таки немыслимо: ведь я чиновник. И вы меня упрекаете за то, что я стою ниже вас… Итак, я ничего вам не скажу.
      – Полно, я и не думаю упрекать вас Скажите, что вы собирались сказать. Говорите, я этого хочу.
      – Хорошо, повинуюсь. Герцог умер.
      – Ах, боже мой, вот новость! Откуда вы явились, чтобы сообщить это?
      – Я приехал из Орлеана.
      – И это ваша единственная новость?
      – О нет… Я могу еще сообщить, что принцесса Генриетта Английская едет во Францию, чтобы выйти замуж за брата его величества.
      – Вы положительно невыносимы, Маликорн, с вашими допотопными новостями. Если вы не бросите своей привычки вечно насмехаться, я вас прогоню.
      – Ого!
      – Право, вы выводите меня из терпения.
      – Ну, ну, потерпите.
      – Вы хотите набить себе цену? Я знаю, для чего.
      – Скажите, я отвечу откровенно, если вы угадаете.
      – Вы знаете, что мне хочется получить место фрейлины, о котором я имела глупость просить вас похлопотать, а вы скупитесь использовать свое влияние.
      – Я? – Маликорн опустил глаза, сложил руки и принял лукавый вид. Какое же влияние может иметь бедный чиновник?
      – У вашего отца недаром двадцать тысяч ливров годового дохода, господин Маликорн.
      – Провинциальное состояние, сударыня.
      – Ваш отец недаром посвящен в тайны принца Конде.
      – Это преимущество ограничивается тем, что отец ссужает принца деньгами.
      – Словом, вы недаром самый большой хитрец во всей провинции.
      – Вы мне льстите.
      – Чем?
      – Я утверждаю, что у меня нет никакого влияния, а вы говорите обратное.
      – Ну, так что же мое место, дадут мне его или нет?
      – Дадут.
      – Но когда?
      – Когда вы пожелаете.
      – Где же патент?
      – У меня в кармане.
      Маликорн улыбнулся и вынул из кармана бумагу.
      Монтале схватила ее, точно добычу, и жадно пробежала глазами. Ее лицо постепенно прояснилось.
      – Маликорн, – воскликнула она, кончив чтение, – право, вы добрый человек!
      – Почему?
      – Потому что вы могли заставить меня заплатить за место фрейлины – и не сделали этого.
      Но Маликорн храбро выдержал ее нападение.
      – Я вас не понимаю, – сказал он.
      На этот раз смутилась Монтале.
      – Я открыл вам свои чувства, – продолжал Маликорн. – Вы трижды сказали со смехом, что не любите меня; а один раз без смеха поцеловали меня.
      Это все, что мне нужно.
      – Все? – проговорила кокетка тоном оскорбленной гордости.
      – Да, все, – ответил Маликорн.
      – А!
      В этом восклицании звучал гнев вместо благодарности, какой он мог ждать. Он спокойно покачал головой.
      – Послушайте, Монтале, – начал молодой человек, не заботясь о том, понравится ли его даме такое фамильярное обращение, – не будем спорить на эту тему.
      – Почему?
      – Потому что за время нашего знакомства, которое длится уже год, вы уже двадцать раз выгнали бы меня, если бы я вам не нравился.
      – Скажите пожалуйста! А по какому поводу я выгнала бы вас?
      – Я бывал достаточно дерзок.
      – Что правда, то правда!
      – Не будем ссориться. Итак, раз вы меня не выгнали, то не без причины.
      – Но не потому, что я вас люблю.
      – Согласен. Скажу даже, что в данную минуту вы меня ненавидите.
      – О, вы никогда не говорили большей правды!
      – Хорошо. Я вас тоже.
      – А, принимаю к сведению.
      – Принимайте. Вы меня находите грубым и глупым. Я нахожу, что у вас резкий голос и лицо исказилось от гнева. Сейчас вы скорее выброситесь из окна, чем позволите мне поцеловать кончик вашего пальца. А я охотнее брошусь с колокольни, чем дотронусь до подола вашего платья. Но через пять минут вы меня будете любить, а я вас обожать!
      – Сомневаюсь!
      – А я вам ручаюсь.
      – Какая самоуверенность!
      – А потом, это еще не главная причина. Я вам нужен, Ора, как и вы мне. Когда вам угодно быть веселой, я вас смешу; когда мне хочется быть влюбленным, я на вас смотрю. Я добыл вам место фрейлины, которого вы желали. Вы сделаете сейчас все, что я захочу.
      – Я?
      – Да, вы. Но в данную минуту, милая Ора, заявляю вам, я ничего не хочу; итак, будьте спокойны.
      – Вы ужасный человек, Маликорн. Я так обрадовалась этому месту, а вы мне испортили все удовольствие.
      – Ну, у вас еще есть время. Успеете порадоваться, когда я уйду.
      – Так уходите…
      – Хорошо, но раньше позвольте дать вам совет…
      – Какой?
      – Развеселитесь: когда вы дуетесь, то становитесь безобразной.
      – Грубиян!
      – Надо же говорить правду друг другу.
      – Как вы злы, Маликорн!
      – А вы неблагодарны, Монтале!
      Маликорн облокотился на подоконник.
      Монтале взяла книгу и раскрыла ее.
      Маликорн встал, почистил рукавом шляпу и оправил черный плащ.
      Притворяясь, что читает, Монтале тайком посматривала на него.
      – Теперь он принимает почтительный вид! – с горячностью вскричала она. – Значит, будет дуться неделю.
      – Две, – с поклоном заметил Маликорн.
      Монтале замахнулась на него книгой.
      – Чудовище! – сказала она. – Ах, почему я не мужчина?
      – Что бы вы тогда сделали со мной?
      – Я задушила бы тебя.
      – Ага, отлично! – ответил Маликорн. – Мне кажется, я начинаю желать одной вещи.
      – Чего, демон? Чтобы я задохнулась от злости?
      – Маликорн почтительно вертел в руках шляпу. Вдруг он отбросил ее, схватил молодую, девушку за плечи, привлек к себе и приник к ее губам губами, слишком жаркими для человека, который старался казаться равнодушным.
      Она хотела было закричать, но поцелуй заглушил ее восклицание. Раздраженная и взволнованная, девушка оттолкнула Маликорна к стене.
      – Ну, вот, – философски заметил Маликорн. – Теперь на шесть недель.
      До свидания, сударыня, примите мой почтительный привет.
      И он сделал несколько шагов к выходу.
      – Нет, нет, вы не уйдете! – вскрикнула Монтале, топнув ногой. – Останьтесь, я приказываю.
      – Вы приказываете?
      – Разве я не ваша госпожа?
      – Да, властительница моих чувств и моего ума.
      – Значит, мое достояние – сухой ум и глупые чувства?
      – Берегитесь, Монтале, – остановил ее Маликорн, – я вас знаю: вы можете влюбиться в вашего слугу!
      – Ну да, да, – сказала она, кидаясь к нему на шею скорее с детской беспечностью, нежели со страстью. – Да, да, ведь я же должна поблагодарить вас!
      – За что?
      – За место фрейлины: в нем вся моя будущность.
      – И моя также.
      Монтале посмотрела на него.
      – Как ужасно, – вздохнула она, – что никогда не угадаешь, говорите вы серьезно или шутите.
      – Вполне серьезно. Я еду в Париж; вы едете туда же, мы едем в столицу.
      – Значит, только ради этого вы помогли мне? Эгоист!
      – Что делать, Ора, я не могу жить без вас.
      – По правде сказать, я тоже не могу обойтись без вас. А все-таки надо сознаться, что вы злой человек.
      – Ора, милая Ора, берегитесь, не принимайтесь опять за оскорбления; вы знаете, какое действие они производят на меня. Я буду вас обожать.
      И, еще не кончив говорить, Маликорн снова привлек к себе девушку.
      В это мгновение на лестнице послышались шаги.
      Молодые люди стояли так близко друг к другу, что вошедший увидел бы их обнявшимися, если бы Монтале с силой не оттолкнула Маликорна, который ударился о дверь спиной в то самое мгновение, когда она открылась.
      Послышался громкий возглас, сердитая воркотня.
      Это оказалась г-жа де Сен-Реми. Злополучный Маликорн стукнул ее дверью, которую она открывала.
      – Опять этот бездельник! – закричала старая дама. – Вечно он тут!
      – Ах, извините, – почтительно ответил Маликорн, – вот уже целая долгая неделя, как меня здесь не было.

Глава 30.
НАКОНЕЦ ПОЯВЛЯЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ ГЕРОИНЯ ЭТОЙ ПОВЕСТИ

      Следом за г-жой де Сен-Реми по лестнице шла Луиза де Лавальер. Она услышала взрыв материнского гнева и, поняв, что его вызвало, с трепетом вошла в комнату. Тут она увидела беднягу Маликорна. Даже самый хладнокровный зритель невольно рассмеялся бы или почувствовал бы сострадание при виде его безнадежной позы.
      Он спрятался за большое кресло, чтобы избежать первого натиска г-жи де Сен-Реми; не надеясь смягчить ее речами, – она говорила громче его и без передышки, – он возлагал все надежды на выразительность своих жестов.
      Почтенная дама ничего не слышала и не видела; она давно невзлюбила Маликорна. Однако ее гнев был так велик, что неминуемо должен был излиться и на сообщницу Маликорна. Очередь дошла до Монтале.
      – А вы, сударыня, должно быть, надеетесь, что я не передам герцогине, что делается у одной из ее фрейлин!
      – О матушка! – воскликнула Луиза. – Ради бога, пощадите!
      – Молчите, сударыня, и не трудитесь напрасно заступаться за недостойных. Уж и того довольно, что вам, честной девушке, вечно приходится видеть такой пример. А вы еще заступаетесь! О, я не потерплю этого!
      – Но, – возмутилась наконец Ора, – не понимаю, почему вы так говорите со мной? Кажется, я не делаю ничего дурного!
      – А этот бездельник, сударыня? – продолжала г-жа де Сен-Реми, указывая на Маликорна. – Его-то что сюда привело? Доброе дело? А?
      – Ни доброе, ни злое; он просто пришел повидаться со мной.
      – Хорошо, хорошо, – пригрозила г-жа де Сен-Реми, – ее королевское высочество все узнает! Герцогиня сама рассудит…
      – Во всяком случае, я не понимаю, почему господин Маликорн не может иметь на меня виды, раз у него честные намерения.
      – Честные намерения? С таким-то лицом! – возмутилась г-жа де Сен-Реми.
      – Благодарю вас, сударыня, от своего лица, – поклонился Маликорн.
      – Пойдем, дитя мое, пойдем! – позвала дочь г-жа де Сен-Реми. – Мы предупредим герцогиню, скажем ей, что в ту самую минуту, когда она оплакивает своего супруга, а мы нашего господина, в старом замке Блуа, в этой обители скорби, находятся люди, которые забавляются и веселятся.
      – О! – в один голос застонали обвиняемые.
      – Фрейлина! И это фрейлина нашей герцогини! – возопила г-жа де Сен-Реми, воздевая руки к небу.
      – В этом вы как раз и ошиблись, – сказала, потеряв терпение, Монтале, – я больше не фрейлина, по крайней мере, не фрейлина герцогини!
      – Вы подаете в отставку, сударыня? Прекрасно! Я могу только порадоваться вашему решению и радуюсь!
      – Я не подаю в отставку, я только перехожу на другое место.
      – У мещан или у судейских чиновников? – презрительно спросила г-жа де Сен-Реми.
      – Знайте, сударыня, что такая девушка, как я, не может служить мещанам или судейским чиновникам. Я перехожу от жалкого двора, где вы прозябаете, ко двору почти королевскому.
      – Ах, к королевскому двору! – воскликнула г-жа де Сен-Реми, пытаясь рассмеяться. – Что вы на это скажете, дочь моя?
      И она повернулась к Луизе, стараясь во что бы то ни стало увести ее от Монтале. Но Луиза, не разделяя желания г-жи де Сен-Реми, примирительно смотрела своими прекрасными ласковыми глазами то на мать, то на Ору.
      – Я не сказала «к королевскому двору», – ответила Монтале, – потому что принцесса Генриетта Английская, которая будет супругой его высочества герцога Филиппа, не королева. Я сказала «к почти королевскому», и не ошиблась, потому что принцесса станет невесткой короля.
      Если бы в крышу замка ударила молния, она бы менее ошеломила г-жу де Сен-Реми, чем последние слова Монтале.
      – При чем тут ее высочество принцесса Генриетта? – пролепетала старая дама.
      – Я хотела сообщить вам, что вступаю в число ее фрейлин, больше ничего.
      – Ее фрейлин? – в один голос закричали г-жа де Сен-Реми и Луиза, первая с отчаянием, вторая с радостью.
      – Да, мадам.
      Госпожа де Сен-Реми опустила голову: удар был слишком силен.
      Но она почти тотчас же выпрямилась, чтобы выпустить в противницу последний снаряд.
      – О, – сказала она, – такие обещания дают нередко. Люди тешат себя безумными надеждами, но в последнее мгновение, когда приходит время исполнить обещание и осуществить эти надежды, влияние, на которое рассчитывали, вдруг рассеивается как дым.
      – Сударыня, влияние моего покровителя несомненно; его обещания равносильны выполнению.
      – А не будет ли нескромностью спросить имя этого покровителя?
      – О, ничуть! Мой покровитель – этот господин, – поклонилась Монтале, указывая на Маликорна, который в продолжение всей этой сцены сохранял самое невозмутимое хладнокровие и самую комическую важность.
      – Господин Маликорн! – воскликнула г-жа де Сен-Реми, разражаясь хохотом. – Человек с таким могуществом, обещания которого равносильны выполнению, – это господин Маликорн?
      Маликорн улыбнулся, а Монтале вместо ответа вынула из кармана патент на должность фрейлины и показала его г-же де Сен-Реми.
      – Вот патент, – сказала она.
      Свершилось! Бросив взгляд на чудесную бумагу, бедная женщина опустила руки, выражение безграничной зависти и отчаяния исказило ее лицо, и, чтобы не упасть в обморок, она опустилась на стул.
      Монтале не злоупотребляла своим торжеством; она была не способна чрезмерно радоваться победе и унижать поверженного врага, особенно когда врагом этим была мать ее подруги.
      Маликорн был менее великодушен. Он принял важную позу и развалился в кресле с таким непринужденным видом, за который два часа тому назад ему, наверное, пригрозили бы палкой.
      – Фрейлина молодой принцессы! – повторила еще не совсем поверившая г-жа де Сен-Реми.
      – Да, и только благодаря хлопотам господина Маликорна.
      – Это невероятно. Правда, Луиза, это невероятно?
      Но Луиза молчала, задумчивая, почти печальная.
      Приложив руку к своему красивому лбу, она вздохнула.
      – Однако, господин Маликорн, – вдруг спросила г-жа де Сен-Реми, – что вы сделали, чтобы добыть это место?
      – Я попросил об этом одного из моих друзей.
      – А, у вас есть при дворе друзья, которые могут давать вам такие доказательства своей дружбы?
      – Гм! Как видите.
      – А можно узнать их имена?
      – Я не говорил, что у меня несколько друзей, сударыня. Я сказал «один из друзей».
      – И его имя?
      – Как вы торопитесь! Когда у человека есть такой могущественный друг, он не показывает его всем, опасаясь, как бы его не украли.
      – Вы правы, господин Маликорн, скрывая имя своего покровителя: полагаю, вам было бы трудно назвать его.
      – Если этого друга не существует, – заметила Монтале, – то, во всяком случае, существует патент, а это главное.
      – Значит, – проговорила г-жа де Сен-Реми с улыбкой кошки, готовой выпустить когти, – когда я застала у вас господина Маликорна, он привез вам патент?
      – Именно, вы угадали.
      – Но тогда в этом нет ничего дурного.
      – Я тоже так думаю.
      – И я напрасно упрекала вас.
      – Совершенно напрасно, но я так привыкла к вашим упрекам, что извиняю их.
      – В таком случае, Луиза, нам остается только уйти.
      Что же ты?
      – Что вы сказали? – спросила, вздрогнув, Луиза де Лавальер.
      – Я вижу, ты совсем не слушаешь меня, дитя мое!
      – Нет, я задумалась.
      – О чем?
      – Об очень многом.
      – Ты-то хоть не сердишься на меня, Луиза? – спросила Монтале, сжимая руки подруги.
      – За что же я могу на тебя сердиться, дорогая моя Ора? – ответила молодая девушка своим нежным, мелодичным голосом.
      – Ну, если бы она и досадовала на вас, – заметила г-жа де Сен-Реми, бедняжка имела бы, пожалуй, на это право.
      – За что же?
      – Мне кажется, она из такой же хорошей семьи и такая же красивая, как вы.
      – Матушка! – вскричала Луиза.
      – В сто раз красивее меня, – да! Но из лучшей семьи – это, пожалуй, нет. Однако я не понимаю, почему из-за этого Луиза должна на меня сердиться.
      – А вы думаете, ей весело похоронить себя в Блуа, когда вы будете блистать в Париже?
      – Но, сударыня, ведь не я же мешаю Луизе отправиться в Париж. Напротив, я была бы счастлива, если бы она переселилась туда.
      – Но мне кажется, что господин Маликорн, всемогущий при дворе…
      – Ах, сударыня, – ответил Маликорн, – в этом мире каждый заботится о себе.
      – Маликорн! – остановила его Монтале. И, наклонясь к молодому человеку, прибавила шепотом:
      – Займите госпожу де Сен-Реми, спорьте или миритесь с ней, только займите. Мне нужно поговорить с Луизой.
      И легкое пожатие руки наградило Маликорна за ожидаемое повиновение.
      Маликорн нехотя подошел к г-же де Сен-Реми; между тем Ора обняла подругу и спросила:
      – Что с тобой? Скажи, может быть, ты действительно меня разлюбишь за то, что я буду блистать при дворе, как говорит твоя мать?
      – О нет, – едва сдерживала слезы Луиза, – напротив, я очень счастлива за тебя.
      – Счастлива? А между тем ты, кажется, готова расплакаться?
      – Разве плачут только от зависти?
      – А, понимаю! Я еду в Париж, и это слово напоминает тебе об одном человеке!..
      – Ора!
      – Который когда-то жил в Блуа, а теперь живет в Париже.
      – Не знаю, право, что со мной, – но я задыхаюсь.
      – Так плачь, если не можешь улыбаться…
      Луиза подняла свое кроткое личико, по которому катились крупные, блестевшие, точно брильянты, слезы.
      – Сознайся же, – настаивала Монтале.
      – В чем?
      – Скажи: почему ты плачешь? Без причины не плачут. Я твоя подруга и сделаю все, о чем ты попросишь. Поверь, Маликорн имеет больше влияния, чем думают! Скажи: ты хочешь попасть в Париж?
      – Ах! – вздохнула Луиза.
      – Ты хочешь в Париж?
      – Остаться здесь, одной, в этом старом замке, когда я так привыкла слышать твое пение, пожимать твою руку, бегать с тобой по парку! О, как я буду скучать, как скоро я умру!
      – Тебе хочется в Париж?
      Луиза вздохнула.
      – Ты не отвечаешь?
      – Какого ты ждешь ответа?
      – Да или нет; по-моему, ответить не трудно.
      – Ах, ты очень счастлива, Монтале!
      – Значит, ты хотела бы быть на моем месте?
      Луиза молчала.
      – Упрямица! – упрекнула ее Ора. – Ну, виданное ли дело иметь секреты от подруги? Сознайся, что ты умираешь от желания переехать в Париж, от желания увидеть Рауля.
      – Я не могу сказать этого.
      – Хорошо, Луиза. Ты видишь патент?
      – Конечно, вижу.
      – Ну, так я выхлопочу для тебя такой же.
      – С чьей помощью?
      – Маликорна.
      – Ора, ты говоришь правду? Это возможно?
      – Если Маликорн достал патент для меня, то нужно, чтобы он сделал то же и для тебя.
      Услышав свое имя, Маликорн воспользовался этим предлогом, чтобы закончить беседу с г-жой де Сен-Реми. Он обернулся.
      – Что угодно?
      – Подойдите, господин Маликорн, – с повелительным жестом проговорила Ора.
      Маликорн повиновался.
      – Такой же патент, – произнесла Монтале.
      – Как?
      – Еще точно такой же патент. Кажется, ясно? Мне он нужен!
      – Ого! Нужен?
      – Это невозможно, правда, господин Маликорн? – кротко спросила Луиза.
      – Гм! Если это для вас…
      – Для меня, да, господин Маликорн, для меня…
      – И если мадемуазель Монтале тоже просит об этом…
      – Не просит, а требует.
      – Тогда придется повиноваться.
      – И вы получите для нее назначение?
      – Постараюсь.
      – Без уклончивых ответов. Еще на этой неделе Луиза де Лавальер будет фрейлиной принцессы Генриетты.
      – Как у вас все просто!
      – На этой неделе, не то…
      – Не то?
      – Вы возьмете обратно мой патент, господин Маликорн. Я не расстанусь с подругой…
      – Дорогая Монтале!
      – Хорошо. Пусть ваш патент остается при вас. Мадемуазель де Лавальер будет фрейлиной.
      – Правда?
      – Да, да.
      – Так я могу надеяться, что уеду в Париж?
      – Можете быть уверены.
      – О господин Маликорн, как я вам благодарна! – воскликнула Луиза, прыгая от радости.
      – Притворщица! – сказала Монтале. – Уверяй меня теперь, что ты не влюблена в Рауля!
      Луиза покраснела, как майская роза. Вместо ответа она подошла к матери и обняла ее.
      – Господин Маликорн переодетый принц, – заметила старая дама, – у него неограниченная власть.
      – Вы тоже хотите быть фрейлиной? – спросил Маликорн, обращаясь, к г-же де Сен-Реми. – Пока я здесь, придется мне для всех добыть назначения.
      С этими словами он вышел, оставив бедную г-жу де Сен-Реми в полном смятении, как сказал бы Таллеман де Рео.
      – Ну, – прошептал он, спускаясь с лестницы, – это будет стоить еще тысячу ливров. Что поделаешь! Мой друг Маникан ничего не устраивает даром!

Глава 31.
МАЛИКОРН И МАНИКАН

      Появление этих двух новых действующих лиц в нашей повести заслуживает некоторого внимания со стороны рассказчика и читателя.
      Итак, мы сообщим кое-какие подробности о Маликорне и Маникане.
      Маликорн, как известно, ездил в Орлеан за патентом для мадемуазель де Монтале, который произвел такое впечатление в Блуаском замке.
      Дело в том, что в Орлеане в то время жил Маникан. Это был большой оригинал, человек очень умный, вечно нуждающийся в деньгах, хотя он и черпал вволю из кошелька графа де Гиша, одного из самых туго набитых кошельков в те времена. Надо сказать, что Маникан, сын бедного дворянина, вассала Граммонов, был давним товарищем графа де Гиша.
      С детских лет из далеко не детского расчета он покрывал своим именем проказы графа де Гиша. Когда его знатный приятель, бывало, утащит плоды, предназначавшиеся – для супруги маршала, разобьет зеркало, что-нибудь порвет или сломает, – всякий раз Маникан брал на себя вину и подвергался наказанию, которое не было менее суровым оттого, что страдал невинный.
      Такое самоотвержение ему оплачивалось. Вместо того чтобы одеваться скромно, сообразно средствам отца, он всегда блистал роскошными костюмами, точно молодой вельможа, имеющий пятьдесят тысяч ливров дохода в год.
      Нельзя сказать, чтобы у него был подлый характер или мелочный ум; нет, он был философ, вернее, ему были свойственны равнодушие и склонность к мечтательности, убивавшие в нем всякое честолюбие. Единственное честолюбие заключалось в стремлении широко тратить деньги. В этом отношении наш добрый Маникан не знал никаких границ.
      Регулярно – раза три-четыре в год – он опустошал кошелек графа де Гиша, а когда у того ничего не оставалось и он заявлял, что пройдет не менее двух недель, пока его карманы будут снова пополнены родительской щедростью, Маникан терял всякую энергию, ложился в постель, не вставал, не ел и продавал свои великолепные костюмы, говоря, что, раз он лежит, они ему не нужны.
      За время этой умственной и физической расслабленности кошелек графа де Гиша вновь наполнялся, и часть его содержимого переходила в карманы Маникана, который покупал себе новое платье и начинал прежнюю жизнь.
      Мания продавать свое совершенно новое платье за четверть цены сделала нашего героя лицом, известным в Орлеане, куда он почему-то приезжал на время покаяния. Провинциальные кутилы, щеголи, жившие на шестьсот ливров в год, делили между собой остатки его роскоши.
      В числе любителей этих великолепных одежд был и наш друг Маликорн, сын городского старшины, у которого принц Конде, вечно нуждавшийся, как и всякий подлинный Конде, то и дело занимал деньги под большие проценты.
      Маликорн пользовался отцовской кассой. Иными словами, в ту эпоху нестрогой морали молодой человек тоже давал деньги взаймы и составил себе из этого годовой доход в тысячу восемьсот ливров, помимо тех шестисот, которые ему доставляла щедрость отца. Таким образом, Маликорн был королем орлеанских щеголей: он мог тратить до двух тысяч четырехсот ливров в год.
      Но в противоположность Маникану Маликорн был страшно честолюбив: из честолюбия он любил, из честолюбия швырял деньгами, из честолюбия готов был разориться.
      Маликорн решил во что бы то ни стало возвыситься; ради этого он обзавелся возлюбленной и другом. Возлюбленная Маликорна, Монтале, не уступала его страсти; но она была знатная девушка, и Маликорн довольствовался этим. Его друг был холоден к нему, но он был любимцем графа де Гиша, который был другом герцога Орлеанского, и Маликорн довольствовался этим.
      Монтале стоила ему (ленты, перчатки, сласти) тысячу ливров в год. Маникан обходился ему в год от тысячи двухсот до полутора тысяч, которые он давал ему в долг без отдачи.
      Итак, у Маликорна не оставалось ровно ничего. Впрочем, нет, мы забыли: у него была отцовская касса.
      Молодой человек прибегнул к одному средству, которое хранил в глубочайшей тайне. Он позаимствовал из кассы старшины около пятнадцати тысяч ливров, дав себе клятву при первом же удобном случае покрыть дефицит.
      Таким случаем должно было оказаться получение хорошего места при дворе герцога Орлеанского, когда к его свадьбе начнут набирать штат придворных.
      И вот это время настало: начали набирать придворных.
      Хорошее место при особе королевской крови, да еще полученное по рекомендации такого человека, как граф де Гиш, могло приносить, по крайней мере, двенадцать тысяч ливров в год, а благодаря привычке Маликорна увеличивать свои доходы двенадцать тысяч легко могли превратиться в двадцать.
      Получив подобное место, Маликорн собирался жениться на Монтале: такая жена, благородного происхождения, да еще с приличным приданым, должна была помочь его возвышению. Но для того, чтобы у Монтале появилось хорошее приданое, нужно было, чтобы Ора, не имевшая большого наследственного состояния, хотя она и была единственной дочерью, тоже получила место у какой-нибудь знатной принцессы, столь же расточительной, сколь была скупа овдовевшая герцогиня.
      Не желая, чтобы жена жила в одном месте, а муж в другом, ибо такое положение представляет большие неудобства, особенно при характерах, которыми обладали будущие супруги, Маликорн решил сосредоточить все в доме герцога Орлеанского, брата короля. Монтале будет фрейлиной принцессы;
      Маликорн будет служить при герцоге.
      Как мы видим, план был неплохо задуман и удачно выполнен.
      Маликорн попросил Маникана добыть через графа де Гиша патент на звание фрейлины. Граф де Гиш обратился к герцогу, который, не колеблясь, подписал патент.
      Дальнейшие планы Маликорна состояли в следующем: поместив ко двору принцессы Генриетты преданную жену, умную, молодую, красивую и ловкую, узнавать через нее все тайны принцессы, в то время как он сам и его друг Маникан завладеют секретами мужа. Таким путем он быстро достигнет блестящего положения.
      Конечно, этот план наталкивался на множество затруднений, из которых главным была сама Монтале. Капризная, изменчивая, лукавая, взбалмошная, дерзкая, строгая, вооруженная острыми коготками, она иногда одним прикосновением своих белых пальчиков или дуновением смеющихся губ разрушала прекрасное здание, которое Маликорн терпеливо возводил в течение целого месяца.