Современная электронная библиотека ModernLib.Net

А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

ModernLib.Net / Дюма Александр / Виконт де Бражелон или десять лет спустя - Чтение (стр. 25)
Автор: Дюма Александр
Жанр:
Серия: А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги")

 

 


      – Как! Разве он не сказал, что послан мною?
      – Сказал, но смотритель велел ему передать, что если он является от господина Фуке, то должен представить от него письмо.
      – О, если дело только за письмом…
      – Нет, – послышался голос Пелисона, вышедшего из-за кустов, – нет, монсеньер… Поезжайте туда сами и поговорите со смотрителем лично.
      – Да, вы правы, я удалюсь под предлогом занятий.
      Пелисон, не велите распрягать лошадей. Гурвиль, задержите гостей.
      – Позвольте дать вам еще один совет, монсеньер, – сказал Гурвиль.
      – Говорите.
      – Повидайтесь со смотрителем только в самом крайнем случае: это смело, но неосторожно. Простите, господин Пелисон, если я высказываю мнение, противоположное вашему. Пошлите сначала кого-нибудь другого. Смотритель – человек любезный; но не вступайте с ним лично в переговоры.
      – Я подумаю, – сказал Фуке. – Впрочем, у нас впереди еще целая ночь.
      – О, не надейтесь слишком на время, монсеньер, – возразил Пелисон, оно летит с ужасающей быстротой. Никогда не пожалеешь, что явился слишком рано.
      – Прощайте, Гурвиль, – сказал министр. – Поручаю вам своих гостей.
      Пелисон, вы отправитесь со мною.
      И они уехали.
      Эпикурейцы не заметили исчезновения своего главы.
      В саду всю ночь раздавалась музыка.

Глава 11.
ОПОЗДАЛ НА ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА

      Уезжая вторично в этот день из дому, Фуке чувствовал себя легче и спокойнее, чем можно было ожидать.
      Он повернулся к Пелисону, который, забившись в угол кареты, обдумывал средства борьбы с Кольбером.
      – Дорогой Пелисон, – сказал Фуке, – как жаль, что вы не женщина!
      – Напротив, я считаю это большим счастьем, – возразил тот, – ведь я чрезвычайно безобразен.
      – Пелисон! Пелисон! – сказал министр, смеясь. – Вы так часто говорите о своем безобразии, будто страдаете от него.
      – И очень, монсеньер. Нет человека несчастнее меня. Я был красив, но оспа обезобразила мое лицо, я лишился верного средства очаровывать людей, а ведь я ваш главный доверенный и должен заботиться о вашей пользе; если б я был сейчас красивой женщиной, то оказал бы вам огромную услугу.
      – Какую?
      – Я отправился бы к коменданту тюрьмы, который слывет галантным кавалером и волокитой, постарался бы его очаровать и вернулся бы к вам с обоими узниками.
      – Ах! – воскликнул Фуке, охваченный сладостным воспоминанием. – Я знаю одну женщину, которая могла бы сыграть именно такую роль перед смотрителем тюремного замка!
      – А я, монсеньер, знаю пятьдесят таких женщин, которые разгласят по всему свету о вашем великодушии и преданности друзьям; губя себя, они рано или поздно погубят и вас.
      – Я говорю не об этих женщинах, Пелисон, я говорю о прекрасном, благородном существе, соединяющем чисто женский ум с храбростью и хладнокровием мужчины; я говорю о женщине такой прекрасной, что самые стены тюрьмы склонятся перед нею, и такой сдержанной, что никто не догадается, кем она послана.
      – Настоящее сокровище, – сказал Пелисон. – Вы как нельзя более угодите коменданту тюрьмы. Может случиться, что ему отрубят голову, зато на его долю выпадет небывалое счастье.
      – Ему не отрубят головы, – сказал Фуке, – я дам ему лошадей, чтобы он мог бежать, и пятьсот тысяч ливров, с которыми он сможет прилично жить в Англии. Притом от этой женщины, моего друга, он не получит ничего, кроме лошадей и денег. Едем к ней, Пелисон.
      Министр протянул руку к шелковому шнуру, висевшему внутри кареты. Пелисон остановил его.
      – Монсеньер, – сказал он, – вы потратите на розыски этой женщины столько же времени, сколько Колумб – на поиски Нового Света. А между тем в нашем распоряжении всего два часа. Если смотритель ляжет спать, трудно будет проникнуть к нему без шума. А когда рассветет, нам уже ничего нельзя будет сделать. Идите, монсеньер, к нему сами и не ищите этой ночью ни ангела, ни женщины.
      – Дорогой Пелисон, мы у ее дверей.
      – У дверей ангела?
      – Да.
      – Но ведь это особняк госпожи де Бельер?
      – Тише!
      – О боже! – воскликнул Пелисон.
      – Вы как будто имеете что-то против нее? – спросил Фуке.
      – Увы, ровно ничего! Это-то и приводит меня в отчаяние… Ах, отчего я не могу наговорить о ней столько дурного, чтобы помешать вам войти в ее дом!
      Фуке приказал кучеру остановить карету.
      – Помешать? – повторил он. – Ничто в мире не может мне помешать пожелать доброго вечера госпоже дю Плесси-Бельер. И, может быть, нам еще понадобится ее помощь. Вы войдете со мною?
      – Нет, монсеньер, я останусь здесь.
      – Но я не хочу вас заставлять дожидаться меня, – возразил Фуке с присущей ему любезностью.
      – Лишняя причина, чтобы я остался: зная, что я жду вас, вы скорее вернетесь… Но будьте осторожны: во дворе экипаж, – значит, у нее кто-то в гостях.
      Фуке уже опустил ногу на подножку экипажа, когда Пелисон вдруг воскликнул:
      – Умоляю вас, не ходите к этой даме, пока не побываете в тюрьме.
      – Я только на пять минут, – отвечал Фуке, взбегая по ступенькам подъезда.
      Пелисон, насупившись, забился в угол кареты.
      Поднявшись по лестнице, Фуке приказал доложить о себе лакею; его имя вызвало почтительную суету, доказывавшую, что оно пользовалось почетом в доме маркизы.
      – Ах, господин министр! – воскликнула, сильно побледнев, маркиза, выходя к нему. – Какая неожиданная честь!.. Осторожнее: у меня Маргарита Ванель, – шепнула она ему.
      – Маркиза, – ответил смущенный Фуке, – я по делу… Всего два слова.
      И он вошел в гостиную.
      Сидевшая там госпожа Ванель поднялась с места.
      На ее помертвевшем лице ясно читалась обуревавшая ее зависть. Напрасно Фуке обратился к ней с самым любезным приветствием; в ответ она только бросила убийственный взгляд на него и на маркизу, острый взгляд ревнивой женщины, как стилет пронзающий самую прочную броню. Она поклонилась своей приятельнице, еще ниже министру и удалилась, сославшись на необходимость побывать еще где-то в этот вечер; ни смущенная маркиза, ни охваченный беспокойством Фуке не успели удержать ее.
      Оставшись с маркизой, Фуке молча опустился перед ней на колени.
      – Я ждала вас, – с нежной улыбкой проговорила маркиза.
      – Нет, – возразил Фуке, – если бы вы меня ждали, вы постарались бы удалить эту женщину.
      – Она явилась всего четверть часа тому назад.
      – Любите ли вы меня хоть немножко, маркиза?
      – Не в этом теперь дело, господин Фуке. Нужно Думать об опасности, нависшей над вами. Что вы намерены предпринять?
      – Я хочу вырвать сегодня моих друзей из тюрьмы.
      – Каким образом?
      – Подкупив коменданта тюрьмы.
      – Он мой друг: не могу ли я помочь осужденным, не повредив вам?
      – О маркиза, это была бы огромная услуга! Но как вы окажете ее, не скомпрометировав себя! Нет, я не допущу, чтобы моя жизнь, власть или свобода были куплены ценой хотя бы одной вашей слезы, хотя бы одного облачка на вашем лице.
      – Монсеньер, не говорите таких слов, – они опьяняют меня. Я готова помочь вам, не думая о последствиях. Я действительно люблю вас, люблю, как нежный друг, и, как друг, признательна за вашу деликатность, но, увы… я никогда не буду вашей любовницей.
      – Но почему, почему, маркиза? – воскликнул Фуке с отчаянием в голосе.
      – Потому, что вы слишком любимы, – тихо сказала молодая женщина, – и слишком многими… потому, что блеск славы и богатства оскорбляет мой взор, а печаль и страдание привлекают его; потому, что, когда вы находились на вершине могущества, я отталкивала вас, и готова, как потерянная, броситься в ваши объятия, заметив грозящую вам беду… Теперь вы поняли меня, монсеньер… Будьте вновь счастливы, чтобы я могла остаться чистой сердцем и мыслью: ваше несчастье погубит меня.
      – О маркиза! – произнес Фуке с волнением, какого еще никогда не испытывал. – Если бы я изведал до дна все человеческие горести и услышал из ваших уст то слово, в котором вы отказывали мне, слово люблю, – оно сделало бы меня самым великим, самым знаменитым, самым счастливым из людей!
      Он еще стоял на коленях, осыпая поцелуями ее руки, когда в комнату стремительно вбежал Пелисон.
      – Монсеньер, маркиза, – произнес он с беспокойством, – простите меня, ради бога. Но, монсеньер, вот уже полчаса, как вы здесь… О, не смотрите на меня оба так укоризненно… Сударыня, скажите, прошу вас, кто та дама, которая вышла отсюда после прихода монсеньера?
      – Это госпожа Ванель, – сказал Фуке.
      – Я так и знал! – вскричал Пелисон.
      – А что случилось?
      – Она села в экипаж совершенно бледная.
      – Что нам до этого? – спросил Фуке.
      – Да, но важно то, что она сказала кучеру.
      – Боже мой! Что же? – вскричала маркиза.
      – «К Кольберу», – ответил Пелисон хриплым голосом.
      – Великий боже! Уезжайте, уезжайте, монсеньер, – воскликнула маркиза, толкая Фуке к двери, в то время как Пелисон тащил его за руку.
      – Да что я, ребенок, что ли, которого пугают тенью? – протестовал министр.
      – Нет, – отвечала маркиза, – вы исполин, которого ехидна хочет укусить в ногу.
      Пелисон продолжал тащить Фуке к экипажу.
      – В замок… во весь дух! – крикнул Пелисон кучеру.
      Лошади понеслись с быстротою молнии, не встречая на своем пути никаких препятствий. Только под аркадами Сен-Жан у въезда на Гревскую площадь карете министра преградил дорогу конный отряд. Пробиться сквозь него не было никакой возможности. Пришлось переждать, пока проехали конные стражники вместе с конвоируемой ими тяжелой повозкой, направлявшейся к площади Бодуайе.
      Фуке и его спутник не обратили на отряд внимания.
      Пять минут спустя они входили к смотрителю замка. Последний прохаживался взад и вперед по двору.
      При имени Фуке, которое ему шепнул на ухо Пелисон, смотритель поспешно подошел к экипажу со шляпой в руке и с низким поклоном произнес:
      – Какая честь для меня, монсеньер!
      – Я должен просить вас об услуге, сударь, – сказал Фуке.
      – Приказывайте, монсеньер.
      – Эта услуга сопряжена с известным риском, зато она гарантирует вам навсегда мое расположение и покровительство.
      – В чем она заключается, монсеньер?
      – Вы должны проводить меня в камеры господ Лиодо и д'Эмери.
      – Позволите ли вас спросить, монсеньер, зачем?
      – Я объясню вам это в их присутствии, сударь, и предоставлю в ваше распоряжение все средства облегчить им бегство.
      – Бегство! Но разве монсеньеру не известно…
      – Что? Говорите!
      – Что господ Лиодо и д'Эмери здесь нет.
      – С каких пор? – вздрогнув, спросил Фуке.
      – Уже четверть часа.
      – Где же они?
      – Сейчас они в башне Венсенского замка.
      – Почему их перевезли отсюда?
      – По приказу короля.
      – Какое несчастье! – вскричал Фуке, хватаясь за голову.
      Он не произнес более ни слова, вернулся в карету с отчаянием в душе и с помертвевшим взором.
      – Наши друзья погибли, – сказал он Пелисону. – Кольбер отправил их в Венсенскую башню. Это их мы встретили под аркадами Сен-Жан.
      Пелисон, словно пораженный громом, молчал: он знал, что упреком убил бы своего патрона.
      – Куда прикажете ехать, монсеньер? – спросил лакей, открывая дверцы кареты.
      – В мой городской дом. А вы, Пелисон, возвращайтесь в Сен-Манде и тотчас же привезите мне аббата Фуке. Вперед!

Глава 12.
ПЛАН СРАЖЕНИЯ

      Было далеко за полночь, когда аббат Фуке явился к брату в сопровождении Гурвиля. Три этих человека, встревоженные предстоявшими событиями, были похожи не на сильных мира сего, а скорее на трех заговорщиков, которых объединяла одна общая мысль о будущем преступлении. Фуке ходил по комнате взад и вперед, опустив взгляд и нервно потирая руки. Наконец, собравшись с духом, он произнес:
      – Аббат, вы говорили мне сегодня о людях, которых содержите.
      – Да.
      – Скажите откровенно: что это за люди?
      Аббат колебался.
      – Не бойтесь и говорите прямо. Я не расположен ни грозить вам, ни шутить.
      – Вы желаете знать правду? Хорошо. Эти сто двадцать человек – мои друзья и участники моих развлечений. Они преданы мне, как воры виселице.
      – И вы вполне можете положиться – на них?
      – Во всем.
      – Они вас не выдадут?
      – На меня никогда не падет подозрение.
      – Это люди решительные?
      – Они сожгут Париж, если им обещать, что сами они останутся целы.
      – Моя просьба, аббат, заключается в следующем, – сказал Фуке, отирая выступивший на лбу пот. – В известный момент все ваши люди должны напасть на тех, кого я укажу. Это возможно?
      – Они не в первый раз пойдут на подобное дело.
      – Но если этой шайке придется столкнуться с вооруженной силой?
      – И к этому им не привыкать.
      – В таком случае соберите их всех в полном составе.
      – Хорошо. Где?
      – На Венсенской дороге, завтра, к двум часам.
      – Чтобы отбить д'Эмери и Лиодо? Значит, будет схватка?
      – Да, и серьезная. Вы боитесь?
      – Не за себя, а за вас.
      – Будут ли знать ваши люди, на что они идут?
      – Они слишком умны, чтобы не догадаться. Однако министр, восставший «против короля… очень рискует.
      – Что вам за дело до меня?.. Впрочем, мое падение будет и вашим падением.
      – Было бы благоразумней, сударь, ничего не предпринимать: пусть король получит это маленькое удовольствие.
      – Знайте, аббат, что заточение Лиодо и д'Эмери в Венсенский замок предвещает гибель и мне, и всем моим близким. Повторяю: если я буду арестован, то и вас бросят в тюрьму, или же я буду в тюрьме, а вас изгонят из Франции.
      – Я в вашем распоряжении, сударь. Приказывайте.
      – Я уже сказал: я хочу, чтобы завтра были вырваны из лап моих врагов два финансиста, которых хотят привести в жертву, хотя есть столько преступников, остающихся безнаказанными. Можете ли вы это сделать?
      – Могу.
      – Изложите мне ваш план действий.
      – Он очень прост. Обычно стража при осужденных на казнь состоит из двенадцати человек.
      – Завтра их будет сто.
      – Я учел это и допускаю даже, что их будет двести.
      – Тогда вам мало ста двадцати человек.
      – Простите, в стотысячной толпе зевак всегда найдется тысяч десять разбойников и головорезов, которым не хватает только подстрекателей.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – А то, что завтра на Гревской площади, которую я избрал местом действия, найдется десять тысяч помощников моим ста двадцати молодцам.
      Эти начнут дело, те докончат его.
      – Хорошо, ну а что вы сделаете с узниками?
      – Мы спрячем их в каком-нибудь доме на площади; страже придется осадить дом, чтобы отбить их… А вот еще лучше – некоторые дома имеют два выхода: один на площадь, другой – на одну из соседних улиц. Узники войдут в одну дверь, а выйдут в другую.
      – Послушайте, – вдруг вскричал Фуке, – я придумал!.. Один из моих друзей, человек проверенный, дает мне иногда ключи от дома, который он снимает на улице Бодуайе. Обширный сад, примыкающий к этому дому, простирается до одного из домов на Гревской площади.
      – Как раз то, что нам нужно, – сказал аббат. – А до какого дома?
      – До довольно шумного кабачка под вывеской «Нотр-Дам».
      – Я знаю его, – сказал аббат.
      – Окна кабачка выходят на площадь, а задняя дверь во двор, где есть калитка в сад моего друга.
      – Отлично!
      – Вы войдете в кабачок вместе с узниками и будете защищать вход с площади, пока они не скроются через сад на улицу Бодуайе. Вы все поняли?
      – Очень хорошо, монсеньер. Вы можете быть полководцем не хуже Конде.
      – Сколько нужно денег, чтобы заплатить вашим бандитам и напоить их как следует?
      – Ах, монсеньер, как вы выражаетесь! Хорошо, что они вас не слышат.
      Между ними есть люди очень щепетильные.
      – Я хочу сказать, что нужно довести их до такого состояния, когда море по колено. Ведь завтра я сражаюсь с королем, а когда я сражаюсь, то должен победить. Понимаете?
      – Понимаю, монсеньер. Так дайте мне денег.
      – Гурвиль, выдайте аббату сто тысяч ливров.
      – Хорошо… значит, действовать, ничего не щадя?
      – Ничего.
      – В добрый час.
      – Монсеньер, – возразил Гурвиль, – если об этом узнают, никому из нас не сносить головы.
      – Ах, Гурвиль, как вам не стыдно! – вскричал Фуке, вспыхнув от гнева.
      – Говорите о себе; что касается меня, то моя голова крепко сидит на плечах. Итак, решено, аббат?
      – Решено, монсеньер.
      – Завтра в два часа?
      – Нет, лучше в двенадцать. Нужно исподволь подготовить наших сообщников.
      – Вы правы, не жалейте вина в кабаке.
      – Не стану жалеть ни вина, ни самого кабака! – со смехом отвечал аббат. – У меня есть отличный план; дайте мне привести его в исполнение, и вы увидите.
      – А как же вы известите меня?
      – Пришлю гонца; его лошадь будет стоять наготове в саду вашего друга.
      Кстати, как имя вашего друга?
      Фуке обменялся взглядом с Гурвилем. Тот сказал, чтобы выручить своего патрона:
      – Этот дом очень легко узнать: кабачок спереди, единственный в квартале сад – сзади.
      – Отлично, отлично. Я предупрежу своих солдат.
      – Проводите его, Гурвиль, – сказал Фуке, – и выдайте ему деньги. Погодите минуту, аббат… Какой характер мы придадим этому похищению?
      – Самый простой: бунт.
      – По какому же поводу? Ведь парижская чернь всегда довольна королем, когда он вешает финансистов.
      – Я все устрою, – сказал аббат. – У меня есть на этот счет одна мысль.
      – Какая?
      – Мои люди с криком: «Кольбер! Да здравствует Кольбер!» бросятся на узников, словно для того, чтобы разорвать их на части, считая виселицу слишком легкой казнью для них.
      – В самом деле, какая удачная мысль! – сказал Гурвиль. – Что за воображение у вас, аббат!
      – Я достойный член своего семейства, – с гордостью произнес аббат.
      – Чудак! – проговорил Фуке. – План очень остроумен, – добавил он. Действуйте и постарайтесь не проливать крови!
      Гурвиль и аббат уехали вместе, очень озабоченные, а министр откинулся на подушки. Мысль о зловещих событиях завтрашнего дня переплеталась у него с любовными грезами.

Глава 13.
КАБАЧОК ПОД ВЫВЕСКОЙ «НОТР-ДАМ»

      К двум часам следующего дня тысяч пятьдесят зрителей собралось на Гревской площади вокруг двух виселиц, воздвигнутых одна против другой между Гревским мостом и мостом Пельтье, у самых перил набережной.
      С раннего утра все парижские глашатаи ходили по улицам, рынкам и предместьям города, возвещая громкими голосами о великом акте правосудия, совершаемом королем над двумя ворами и изменниками, обиравшими народ. И граждане, интересы которых так оберегались, покидали лавки, мастерские и другие заведения, чтобы засвидетельствовать Людовику XIV свою признательность, словно гости, которые боятся проявить невежливость по отношению к хозяину, не явившись на его приглашение.
      Приговор гласил, что два откупщика, грабителя, расхитители королевских денег, обманщики и взяточники, будут казнены на Гревской площади и имена их будут прибиты к виселицам.
      Любопытство парижан достигло высшей точки. Огромная толпа с лихорадочным нетерпением ожидала часа казни. Повсюду распространилась весть, что узники, переведенные из тюрьмы в Венсенский замок, будут привезены оттуда на Гревскую площадь.
      В этот день д'Артаньян, получив последние указания от короля и простившись с друзьями, которых представлял на этот раз один Планше, начертал себе план действий, распределил время, как подобает человеку занятому и деловому, у которого каждая минута на счету.
      «Отъезд назначен на рассвете, в три часа; значит, у меня остается пятнадцать часов. Вычтем отсюда шесть часов на сон; ну, час на еду семь; час на свиданье с Атосом – восемь; два часа про запас, – всего десять. Остается пять часов. Ну-с, теперь час на то, чтобы получить деньги, лучше сказать – отказ от Фуке; еще час – сходить за деньгами к Кольберу, вытерпеть его вопросы и ужимки; час на осмотр и приведение в порядок вооружения, одежды, на чистку сапог. Итак, у меня еще остается два часа. О, да я богач!..»
      Рассуждая так с самим собой, д'Артаньян испытывал прилив странной юношеской радости, опьяняющее благоухание далеких счастливых дней молодости.
      «В эти два часа, – соображал мушкетер, – я успею получить четверть годовой платы за помещение кабачка „Нотр-Дам“. Триста семьдесят пять ливров! Недурная сумма, черт возьми! Удивительно! Если бы бедняк, у которого в кармане всего один ливр, получил несколько медяков, то это было бы вполне справедливо, но на долю бедняка никогда не выпадает такое счастье. А богач, напротив, всегда получает доходы с капиталов, которых он не трогает… Вот ведь эти триста семьдесят пять ливров мне как будто с неба свалились.
      Итак, я пойду в кабачок «Нотр-Дам». Хозяин, наверное, поднесет мне стакан доброго испанского вина… Но прежде всего порядок, господин д'Артаньян… Наше время распределяется таким образом: 1. Атос. 2. Кабачок «Нотр-Дам». 3. Фуке. 4. Кольбер. 5. Ужин. 6. Одежда, сапоги, лошадь, снаряжение. 7 и последнее. Сон».
      Сообразно с этой программой д'Артаньян прежде всего отправился к графу де Ла Фер, которому рассказал кое-что из вчерашних происшествий. Атос немного беспокоился о причине вызова д'Артаньяна к королю, но с первых же слов своего друга понял, что тревожился напрасно. Понял и то, что Людовик дал д'Артаньяну какое-то важное секретное поручение, и не пробовал даже расспрашивать о нем своего друга. Он только просил его беречь себя и предложил сопровождать его, если это возможно.
      – Но, милый друг, я никуда не уезжаю, – сказал д'Артаньян.
      – Как не уезжаете? Ведь вы пришли проститься со мной.
      – О, я отправляюсь только для совершения одной покупки, – старался вывернуться покрасневший д'Артаньян.
      – А, это другое дело. Тогда, вместо того чтобы сказать: «Берегитесь, чтобы вас не убили», – я скажу: «Берегитесь, чтобы вас не надули».
      Д'Артаньян понял, что зашел чересчур далеко в своей таинственности, и счел неудобным совершенно умолчать о том, куда он собрался ехать.
      – Я думаю съездить в Ман, – сказал он. – Как вы находите этот край?
      – Превосходным, мой друг, – отвечал граф, стараясь забыть, что Ман лежит в той же стороне, что и Турень, и поэтому через два дня д'Артаньян мог бы ехать с ним вместе.
      – Я еду завтра на рассвете, – прибавил д'Артаньян. – Рауль, хочешь побыть пока со мной?
      – Очень, господин д'Артаньян, – отвечал юноша, – если только я не нужен графу.
      – Нет, Рауль. Мне сегодня предстоит аудиенция у брата короля.
      – Итак, до свидания, дорогой друг, – сказал д'Артаньян, заключая Атоса в объятия.
      Атос крепко обнял друга. Мушкетер, оценив его сдержанность, шепнул ему на ухо:
      – Государственное дело!
      Атос ответил на это лишь многозначительным пожатием руки.
      И они расстались.
      Взяв Рауля под руку, д'Артаньян направился вместе с ним по улице Сент-Оноре.
      – Я поведу тебя к богу Плутосу, – сказал он дорогой молодому человеку. – Приготовься целый день видеть груды золота. Боже мой, как я изменился!
      – Что это? Какое множество народа! – заметил Рауль.
      – Скажите, сегодня не крестный ход? – спросил д'Артаньян у прохожего.
      – Нет, сударь, казнь, – был ответ.
      – Как казнь? – изумился мушкетер. – На Гревской площади?
      – Да, сударь.
      – Черт бы побрал дурака, дающего повесить себя в тот самый день, когда мне нужно получить деньги за наем моего дома! – вскричал д'Артаньян.
      – Рауль, видел ли ты когда-нибудь, как вешают преступников?
      – Нет, слава богу, еще никогда не приходилось.
      – Сразу видна молодость… Эх, если бы ты постоял часовым в траншее, как, бывало, я, когда какой-нибудь шпион… Впрочем, я мелю вздор, извини, Рауль… Да, ты прав, жутко смотреть, как вешают. Скажите, пожалуйста, сударь: когда состоится казнь?
      – Кажется, в три часа, сударь, – учтиво ответил прохожий, довольный случаем побеседовать с военными.
      – А сейчас только половина второго. Если мы прибавим шагу, Рауль, я успею получить свои триста семьдесят пять ливров, и мы уйдем до прибытия осужденного.
      – Осужденных, – поправил прохожий. – Их двое.
      – Очень вам признателен, сударь, – сказал д'Артаньян с утонченной вежливостью, которую он приобрел с годами.
      И, увлекая за собою Рауля, он поспешно направился к Гревской площади.
      Д'Артаньян шел впереди и так ловко работал плечами, локтями и руками, что толпа невольно расступалась под его натиском. Там, где встречалось особенно сильное сопротивление, он пускал в ход рукоятку шпаги, пользуясь ею как рычагом, чтобы разделить самые сплоченные группы. Но делал он это с такой непосредственностью, с такой обворожительной улыбкой, что у пострадавшего слова протеста замирали на устах.
      Следуя за своим другом, Рауль старался щадить женщин, взоры которых привлекала его красота, и оказывал решительный отпор мужчинам, чувствовавшим силу его мускулов. Благодаря всему этому оба успешно продвигались вперед в густой толпе. Когда показались виселицы, Рауль с отвращением отвел глаза. Что касается д'Артаньяна, то он почти не заметил их, всецело поглощенный видом своего дома с резным коньком и окнами, полными любопытных.
      Он увидел на площади и около домов много отставных мушкетеров, одних с женщинами, других с друзьями, ждавших начала церемонии.
      У кабатчика, снимавшего помещение д'Артаньяна, не было отбоя от посетителей, не только заполнявших лавку и другие комнаты, но расположившихся даже во дворе. Трое прислуживавших сбились с ног, подавая всем.
      Д'Артаньян, обратив внимание Рауля на такое стечение народа, заметил:
      – Ну, теперь у плута не будет отговорок, чтобы не заплатить мне в срок. Посмотри-ка, Рауль, какая здесь компания. Черт возьми, да тут не найдешь себе места!
      Д'Артаньяну удалось поймать хозяина за конец фартука.
      – Ах, это вы, шевалье? – сказал одуревший от суеты кабатчик. – Ради бога, обождите минутку! Эта сотня сумасшедших готова перевернуть вверх дном мой погреб.
      – Черт с ним, с вашим погребом, лишь бы был цел денежный сундук.
      – О, не беспокойтесь, сударь, ваши тридцать семь с половиной пистолей отсчитаны и лежат наверху, в моей комнате; но там сидят тридцать молодчиков и приканчивают бочонок портвейна, который я недавно раскупорил для них. Прошу вас, обождите минутку!
      – Ну, хорошо, хорошо…
      – Я уйду отсюда, – шепнул Рауль Д'Артаньяну. – Это веселье отвратительно.
      – Нет, сударь, – возразил Д'Артаньян сурово, – вы должны остаться.
      Солдат должен приучать себя ко всяким зрелищам. Характер нужно закалять смолоду, и человек только тогда может быть добрым и великодушным, когда глаз его тверд, а сердце осталось мягким. К тому же, дружок, неужели ты способен оставить меня одного? Это было бы нехорошо… Постой, вон там во дворе есть дерево. Пойдем, сядем в тени. Там легче дышать, чем в этом чаду, насыщенном винными парами.
      Расположившись на новом месте, Рауль и Д'Артаньян могли слышать нарастающий ропот толпы и наблюдать за посетителями кабачка, которые сидели за столами или ходили по комнатам.
      Дерево, под которым уселся Д'Артаньян вместе с Раулем, совсем скрыло их своей густой листвой; это был развесистый каштан с ветвями, склонившимися почти до самой земли; под ним находился поломанный стол, за который не садился никто из посетителей. В ожидании своих тридцати семи с половиной пистолей Д'Артаньян от нечего делать занялся наблюдениями.
      – Господин Д'Артаньян, – заметил Рауль, – вам надо поторопить хозяина. Сейчас привезут осужденных, и тогда начнется такая давка, что мы не сможем выбраться отсюда.
      – Верно! – отвечал мушкетер. – Эй, кто-нибудь! Подите сюда!
      Но сколько он ни кричал, никто не являлся. Он собирался уже отправиться на розыски хозяина, как вдруг калитка в стене расположенного позади сада отворилась, визжа на ржавых петлях, и во двор вошел щегольски одетый человек со шпагой. Не закрывая калитки, он направился к кабачку, бросив мимоходом на сидевших под деревом быстрый взгляд своих острых глаз.
      – Вот как! Между домами есть сообщение, – сказал Д'Артаньян. – Вероятно, это какой-нибудь любопытный, пришедший посмотреть на казнь.
      В эту минуту крики и шум в комнатах кабачка вдруг прекратились. Тишина в таких случаях поражает не меньше, чем удвоившийся шум. Д'Артаньяну захотелось узнать причину этого внезапного безмолвия.
      Он заметил, что незнакомец в нарядной одежде, войдя в главную залу, обратился к присутствующим с речью; все слушали его с глубоким вниманием. Д'Артаньян мог бы разобрать и слова, если бы их не заглушал гомон уличной толпы. Впрочем, речь скоро закончилась, и все посетители стали небольшими группами покидать залу. Скоро в ней осталось всего шестеро, в их числе был человек со шпагой, который, отведя в сторону хозяина, видимо, старался занять его каким-то разговором, в то время как остальные разводили огонь в очаге, – непонятно для чего, при такой жаре.
      – Странно, – сказал д'Артаньян Раулю. – Мне кажется, я знаю этих людей.
      – Не находите ли вы, что пахнет дымом? – спросил Рауль.
      – Нет, скорее тут пахнет заговором.
      Не успел он договорить, как четверо из оставшихся в зале спустились во двор и стали на часах по сторонам калитки, бросая изредка на д'Артаньяна многозначительные взгляды.
      – Черт возьми! Тут что-то не так, – шепнул он Раулю. – Тебе не интересно узнать, в чем дело?
      – Не особенно, господин д'Артаньян.
      – А меня, как старую кумушку, разбирает любопытство. Пройдем-ка наверх, оттуда видна вся площадь.
      – Нет, господин д'Артаньян, я не в состоянии равнодушно смотреть на смерть этих несчастных.
      – А я, по-твоему, дикарь, что ли? Мы вернемся сюда, когда придет время. Идем же!
      Они вошли в дом и поместились у окна, которое все еще было незанятым, что показалось им не менее подозрительным, чем все прочее.
      Двое оставшихся в комнате собутыльников, вместо того чтобы смотреть в окно, поддерживали огонь. Увидев д'Артаньяна и его спутника, они пробормотали:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121