А. Дюма. Собрание сочинений ("Мир книги") - Виконт де Бражелон или десять лет спустя

      – Правда, – отвечал Атос, опуская глаза, – я никогда не говорил вам ничего дурного о женщинах; никогда не имел повода жаловаться на них, и никогда Луиза де Лавальер не давала мне предлога сомневаться в ней. Но когда думаешь о будущем, надо предвидеть даже редкие случаи, предполагать даже невероятное! Ну, а что, если Луиза де Лавальер не захочет вас ждать?
      – Не понимаю…
      – Если она обратит свой взор на другого?
      – Если она полюбит другого, хотите вы сказать? – спросил Рауль с ужасом.
      – Да.
      – Что ж, граф! Я убью этого человека, – отвечал Рауль. – Убью всякого, кого выберет Луиза де Лавальер. Буду драться до тех пор, пока меня не убьют или Луиза опять не полюбит меня.
      Атос вздрогнул.
      – Мне послышалось, – сказал он глухим голосом, – как будто вы только сейчас уверяли, что готовы пожертвовать для меня всем на свете.
      – О! – вскричал Рауль с трепетом. – Неужели вы не позволите мне драться на дуэли?
      – А если не позволю?
      – Вы запретите мне надеяться, граф; но вы не запретите мне умереть.
      Атос посмотрел на Рауля.
      Рауль произнес эти слова глухо, с помрачневшим взором.
      – Довольно, – проговорил Атос после продолжительного молчания. – Довольно на эту печальную тему. Мы оба преувеличиваем. Живите настоящим, Рауль; служите, любите Луизу де Лавальер, словом, действуйте, как следует действовать мужчине, вы ведь теперь взрослый человек. Только не забывайте, что я горячо люблю вас и что вы, по вашим словам, тоже любите меня.
      – Ах, граф! – вскричал виконт, прижимая к сердцу руку Атоса.
      – Хорошо, дитя мое… Оставьте меня, мне нужен отдых… Кстати, д'Артаньян вместе со мной вернулся из Англии; вы должны повидаться с ним.
      – С величайшей радостью. Я так люблю господина д'Артаньяна!
      – И прекрасно делаете: он честнейший человек и храбрейший воин.
      – Который любит вас! – воскликнул Рауль.
      – Я уверен в этом… Вы знаете его адрес?
      – Но ведь это Лувр, Пале-Рояль, все места, где бывает король. Разве он не командует мушкетерами?
      – В настоящее время нет. Д'Артаньян в отпуске; он отдыхает… Так что не ищите его на служебных постах. Вы можете получить сведения о нем от некоего Планше.
      – Его прежнего слуги?
      – Да, Рауль, до свиданья.

Глава 4.
УРОК Д'АРТАНЬЯНА

      На следующее утро Раулю не удалось разыскать д'Артаньяна. Он застал лишь одного Планше. Планше очень ему обрадовался и расточал похвалы военной выправке Рауля в выражениях, от которых ничуть не отдавало лавкой.
      Но, возвращаясь на другой день из Венсена во главе пятидесяти драгун, которые были поручены ему принцем, Рауль увидел на площади Бодуайе человека, который, задрав голову, рассматривал дом, как рассматривают лошадь, собираясь ее купить. Человек этот, в сюртуке, застегнутом, как мундир, на все пуговицы, в маленькой шляпе, с длинной шпагой, обернулся сразу, как только услышал конский топот.
      Это был д'Артаньян.
      Заложив руки за спину, он начал рассматривать драгун и не пропустил ни одного солдата, ни одной перевязи, ни одного копыта. Рауль ехал сбоку отряда, д'Артаньян заметил его последним.
      – Эге, черт возьми! – закричал он.
      – Неужели я не ошибаюсь? – сказал Рауль, осаживая лошадь.
      – Не ошибаешься! – отвечал отставной мушкетер. – Здравствуй!
      Рауль с радостью пожал руку старому приятелю.
      – Имей в виду, Рауль, – сказал д'Артаньян, – вторая лошадь в пятом ряду потеряет подкову прежде, чем вы доберетесь до моста Мари. В подкове на передней ноге осталось всего два гвоздя.
      – Подождите меня, – сказал Рауль, – я пойду с вами.
      – Ты бросишь отряд?
      – Меня заменит корнет.
      – Пойдем обедать?
      – С удовольствием.
      – Так слезай на землю или вели подать мне коня.
      – Я предпочел бы пройтись.
      Рауль тотчас договорился с корнетом, который занял его место, потом спешился, отдал поводья солдату и весело взял под руку д'Артаньяна, который смотрел на его действия с одобрением знатока.
      – Ты прямо из Венсена? – спросил он.
      – Да, сударь.
      – А что кардинал?
      – Очень плох, говорят даже, что умер.
      Д'Артаньян пренебрежительно пожал плечами, желая показать, что смерть кардинала ничуть не огорчает его, и спросил:
      – Ты хорош с Фуке?
      – С Фуке? – повторил Рауль. – Я его не знаю.
      – Тем хуже. Новый король всегда избирает новых любимцев.
      – Но король милостив ко мне.
      – Я говорю тебе не о короне, – возразил д'Артаньян, – а о короле…
      Теперь, когда кардинал умер, королем стал Фуке. Надо быть в ладах с Фуке, если ты не хочешь прозябать всю жизнь, как я… Впрочем, у тебя есть и другие покровители, к величайшему твоему счастью.
      – Во-первых, принц…
      – Старо, старо, друг мой!
      – Далее, граф де Ла Фер.
      – Атос? Это другое дело… Если ты хочешь служить в Англии, то не найдешь лучшего покровителя. Скажу тебе без хвастовства, что я и сам имею некоторый вес при дворе Карла Второго. Вот это король!
      – Вот как! – сказал Рауль с простодушным любопытством.
      – Да, настоящий король; он веселится, это правда, но, когда нужно, он умеет и сражаться, умеет и ценить людей. Атос хорош с Карлом Вторым. Поезжай-ка в Англию, брось этих взяточников, которые одинаково воруют и французскими руками, и итальянскими пальцами. Брось этого плаксу Людовика Четырнадцатого, который повторит царствование Франциска Второго. Знаешь ты историю, Рауль?
      – Знаю, шевалье.
      – Так ты знаешь, что у Франциска Второго всегда болели уши?
      – Нет, я этого не знал.
      – А у Карла Четвертого всегда болела голова?
      – А!
      – А у Генриха Третьего – живот?
      Рауль рассмеялся.
      – Ну, любезный друг мой, а у Людовика Четырнадцатого всегда болит сердце; жаль смотреть, как он вздыхает с утра до вечера и за целый день ни разу не скажет: «Черт возьми!» или чего-нибудь бодрящее в этом роде.
      – И за этого вы и вышли в отставку, шевалье? – спросил Рауль.
      – Да.
      – И вы махнули на все рукой? Таким способом вы никогда не устроите своих дел.
      – О, мои дела теперь в порядке, – сказал д'Артаньян беззаботно. – У меня есть наследственное имущество.
      Рауль взглянул на него. Бедность д'Артаньяна вошла в пословицу. Но мушкетер был гасконцем и порой любил пустить пыль в глаза.
      Д'Артаньян заметил удивление Рауля.
      – Отец твой говорил тебе, что я ездил в Англию?
      – Говорил.
      – И что там у меня была счастливая встреча?
      – Нет, этого я не знал.
      – Да, один из лучших моих друзей, именитый вельможа, вице-король Шотландии и Ирландии, помог мне отыскать наследство.
      – Наследство?
      – Да, и довольно большое.
      – Так вы разбогатели?
      – Гм!
      – Позвольте поздравить вас от всей души.
      – Благодарю… вот мой дом.
      – На Гревской площади?
      – Да. Тебе не нравится место?
      – Нет, нет, славный вид на реку… Прекрасный старинный дом.
      – Это старый трактир «Нотр-Дам»; в два дня я его превратил в собственный дом.
      – Но трактир все еще открыт?
      – Да.
      – А где же вы живете?
      – У Планше.
      – Вы же только что сказали: «Вот мой дом».
      – Да, потому что дом действительно мой. Я купил его.
      – А, – пробормотал Рауль.
      – Десять процентов чистого дохода, любезный Рауль, прекрасная сделка!
      Я купил дом за тридцать тысяч ливров; есть и сад, выходящий на улицу Мортельри. Трактир «Нотр-Дам» и второй этаж сданы за тысячу ливров? а за чердак, или третий этаж, я получаю пятьсот ливров.
      – Пятьсот ливров за чердак? Но там нельзя жить!
      – Да в нем никто и не живет. Но видишь в нем два окна, выходящие на площадь?
      – Вижу.
      – Когда казнят, колесуют, вешают, четвертуют или сжигают людей, окна отдаются внаймы за двадцать пистолей.
      – О! – вскрикнул Рауль с отвращением.
      – Что? Отвратительно? Не так ли? – спросил д'Артаньян. – Отвратительно, но таковы люди… парижские зеваки – точно людоеды. Не постигаю, как люди с совестью могут пускаться на такие спекуляции!
      – Правда.
      – Если бы я жил в этом доме, – продолжал д'Артаньян, – я затыкал бы даже замочные скважины во время казней; но я не живу в нем.
      – И этот чердак вы сдаете за пятьсот ливров?
      – Да, жестокому кабатчику, который отдает окна уже от себя… Итак, я насчитал уже полторы тысячи ливров.
      – Только пять процентов! Не так много! – сказал Рауль.
      – Правильно. Но остается еще задний флигель, магазины, квартиры и погреба, заполняемые каждую зиму; все это отдается за двести ливров. А сад, очень хороший, превосходно обработанный, очень укромный, там, у ограды церкви Сен-Жерве, приносит тысячу триста.
      – Тысячу триста? Так много!
      – Видишь ли, я подозреваю, что какой-нибудь из аббатов здешнего прихода (наши аббаты богаты, как Крезы) нанял мой сад ради своего удовольствия. Наниматель назвал себя Годаром… Когда я встретил тебя, мне пришла в голову мысль купить еще дом на площади Бодуайе. Он примыкает к моему саду. От этой мысли отвлекли меня твои драгуны. Послушай, пойдем-ка по улице Ванри: мы попадем прямо к Планше.
      Д'Артаньян ускорил шаг и привел Рауля к Планше, в комнату, которую лавочник уступил своему господину. Планше отсутствовал, но обед был уже готов. Лавочник по-прежнему соблюдал воинскую аккуратность и точность.
      Д'Артаньян опять заговорил о будущности Рауля.
      – Отец твой строг к тебе? – спросил оп.
      – Отец справедлив, сударь.
      – О, я знаю, Атос справедлив, но строг. Ты не стесняйся, если тебе когда-нибудь понадобятся деньги: старый мушкетер к твоим услугам.
      – Любезный господин д'Артаньян…
      – Играешь ты в карты?
      – Никогда.
      – Так, верно, счастлив в любви?.. Ты покраснел! О, маленький Арамис!
      Женщины обходятся гораздо дороже карт. Правда, когда проиграешь, можно драться, и это некоторое вознаграждение. Но, впрочем, нынешний плакса-король берет штрафы с людей, обнажающих шпагу. Какое царствование, бедный мой Рауль, какое царствование! Как вспомнишь, что в мое время мушкетеров осаждали в домах, как Гектора и Приама в Трое. Женщины плакали, сами стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: «Бей, бей!» И не могли справиться ни с одним мушкетером. Черт возьми! Ваш брат этого не увидит.
      – Вы очень строги к королю, дорогой господин д'Артаньян. Ведь вы едва знаете его.
      – Я едва знаю его!.. Выслушай, Рауль, и заметь хорошенько: я предскажу тебе все его поступки день за днем. Когда кардинал умрет, он станет плакать; это еще не так глупо, особенно если сам не будет верить своим слезам.
      – Потом?
      – Потом он потребует от господина Фуке денег и отправится в Фонтенбло сочинять стихи для какой-нибудь Манчини, у которой королева выцарапает глаза. Ведь королева – испанка, Рауль, и свекровь у нее Анна Австрийская. О, знаю я этих испанок из австрийского дома!..
      – А потом?
      – Потом, сорвав со своих швейцарцев серебряные галуны, потому что серебро обходится дорого, он прикажет мушкетерам ходить пешком, потому что овес и сено для лошади стоят пять су в день.
      – О, не говорите этого!
      – Какое мне дело! Я уже не мушкетер! Пускай ездят верхом или ходят пешком, пусть носят вертел вместо шпаги – мне все равно!
      – Дорогой д'Артаньян, умоляю вас, не говорите при мне так о короле…
      Я ведь служу все равно что у него, и отец очень рассердится на меня, если узнает, что я слушал, даже от вас, оскорбительные для его величества речи.
      – Твой отец! Он заступается за всех, даже когда не следует. Черт возьми, твой отец храбрый воин, настоящий Цезарь, но он плохо разбирается в людях.
      – Однако, шевалье, – сказал Рауль, засмеявшись, – вы начинаете уже бранить и моего отца, того самого человека, которого вы называли великим Атосом! Сегодня вы в дурном настроении; богатство озлобило вас, как других озлобляет бедность.
      – Ты прав, черт возьми! А я глуп и говорю вздор. Я несчастный старик, растрепанная веревка, пробитый панцирь, сапог без подошвы, шпора без звездочки… Но бросим это, порадуй меня, скажи лучше…
      – Что именно?
      – Скажи: «Мазарини был подлец!»
      – Он, может быть, умер.
      – Потому-то я и говорю: был; если бы я не надеялся, что он умер, то попросил бы тебя сказать: «Мазарини подлец». Сделай одолжение, скажи это из любви ко мне…
      – Извольте!
      – Так говори.
      – Мазарини был подлец, – сказал Рауль с улыбкой мушкетеру, который пришел в восторг.
      – Постой! – сказал он. – Ты произнес только начало, а вот и заключение. Повтори за мной, Рауль, повтори: «Но я пожалею о Мазарини».
      – Шевалье!
      – Ах, ты не хочешь повторить? Так я скажу за тебя: «Но я пожалею о Мазарини».
      Они смеялись и болтали, когда вошел один из приказчиков и сказал д'Артаньяну:
      – Вам письмо.
      – Благодарю… Ого! – воскликнул мушкетер.
      – Почерк графа, – заметил Рауль.
      – Да, да…
      Д'Артаньян распечатал письмо.
      «Любезный друг, – писал Атос, – король поручает мне отыскать вас!»
      – Меня! – вскричал д'Артаньян, роняя распечатанное письмо на стол.
      Рауль взял письмо и прочел дальше:
      «Поспешите… Его величеству очень нужно переговорить с вами… Король ждет вас в Лувре».
      – Меня? – еще раз повторил мушкетер.
      – Вас, именно вас, – ответил Рауль.
      – Ого! Что бы это значило? – спросил Д'Артаньян.

Глава 5.
КОРОЛЬ

      Когда первая минута удивления прошла, д'Артаньян перечел письмо еще раз.
      – Странно, что король зовет меня к себе.
      – Почему, – возразил Рауль, – не предположить, что король сожалеет о таком преданном человеке, как вы?
      – Ого! Вот так штука, милый Рауль! – отвечал мушкетер, принужденно смеясь. – Если б король жалел обо мне, Так не отпустил бы меня в отставку! Нет, нет, тут кое-что получше или, пожалуй, похуже, если хочешь.
      – Похуже? Что же такое?
      – Ты молодой, доверчивый, милый… Как бы я хотел быть на твоем месте! Двадцать четыре года, ни одной морщины на лбу, а в голове – никаких забот, кроме, пожалуй, сердечных… Ах, Рауль, пока еще тебе не улыбались короли и не поверяли своих тайн королевы, покаты не похоронил двух кардиналов – тигра и лисицу, пока ты не испытал… Но к чему весь этот вздор?.. Нам надо расстаться, Рауль!
      – Как вы опечалены!
      – Да, дело-то не шуточное… Слушай, я хочу дать тебе серьезное поручение.
      – Я вас слушаю, любезный д'Артаньян.
      – Предупреди отца о моем отъезде.
      – Вы уезжаете?
      – Скажи отцу, что я уехал в Англию и живу там в своей усадьбе.
      – В Англию!.. А королевский приказ?
      – Твоя наивность не знает предела. Ты воображаешь, что я пойду в Лувр и сам отдамся в лапы этого коронованного волчонка?
      – Волчонка? Короля? Ах, шевалье, вы сходите с ума!
      – Напротив, я никогда не был так умен, как сейчас. Значит, ты не знаешь, что хочет сделать со мной этот достойный сын Людовика Справедливого?.. Но, черт возьми, таковы уже правила политики!.. Он хочет упрятать меня в Бастилию…
      – За что же? – вскричал Рауль, пораженный тем, что услышал.
      – За что? А за то, что я высказал ему когда-то в Блуа… Я погорячился тогда, и он не забыл…
      – Что же вы сказали ему?
      – Что он скуп, глуп и труслив.
      – Боже мой! Неужели такие слова могли вырваться у вас?
      – Слова, может быть, были не те, но смысл именно такой.
      – Но король мог арестовать вас тогда же!
      – А кому бы он приказал? Ведь я командовал тогда мушкетерами; я должен был сам отвести себя в тюрьму. На это я никак бы не согласился и стал бы сопротивляться самому себе. А потом я уехал в Англию, и д'Артаньяна как не бывало. Теперь кардинал умер или умирает. Узнали, что я здесь, в Париже, и вот меня хватают.
      – Так кардинал был вашим покровителем?
      – Кардинал знал меня. Кое-что ему было известно обо мне, а мне о нем… Мы ценили друг друга… Когда же он отдавал дьяволу душу, то, должно быть, посоветовал Анне Австрийской спрятать меня в надежное место. Иди скорее к отцу и расскажи ему обо всем. Прощай!
      – Дорогой д'Артаньян, – сказал Рауль, печально посмотрев в окно. – Вы не можете даже бежать.
      – Почему?
      – Там внизу вас ожидает офицер из швейцарцев.
      – Ну так что?
      – Он арестует вас.
      Д'Артаньян расхохотался.
      – О, я знаю, вы будете сопротивляться, сразитесь с ним, одолеете его, но ведь это бунт, а вы офицер и должны соблюдать дисциплину.
      – Какой ты еще ребенок! Черт возьми! Сколько благородства и рассудительности! – воскликнул д'Артаньян.
      – Вы согласны со мной?
      – Да, но я не пойду на улицу, где стоит этот дуралей, а исчезну через заднюю калитку. У меня в конюшне лошадь, и притом хорошая. Я загоню ее мои средства позволяют мне это – и, меняя лошадей, доберусь до Булони за одиннадцать часов. Я знаю дорогу… Скажи только отцу, Рауль…
      – Что?
      – Передай ему… что то, о чем он знает, спрятано у Планше… все, кроме одной пятой…
      – Но берегитесь, шевалье. Если вы убежите, то скажут… что вы струсили.
      – Кто посмеет сказать это?
      – Да хотя бы сам король.
      – Что же? Он скажет правду… я действительно боюсь.
      – И потом… что вы признали себя виновным…
      – В чем?
      – В преступлениях, в которых вас обвинят.
      – Опять правда!.. Так ты советуешь мне просто отправиться в Бастилию?
      – Граф де Ла Фер посоветовал бы то же самое.
      – Черт возьми, я и сам это знаю, – сказал д'Артаньян в раздумье. – Ты прав, мне не следует бежать. Однако если меня засадят в Бастилию?..
      – Мы освободим вас, – отвечал Рауль спокойно и твердо.
      – Черт возьми! – вскричал д'Артаньян, беря Рауля за обе руки. – Ты отлично сказал, друг мой! Настоящий Атос! Хорошо, я иду! Не забудь моего последнего поручения!
      – Кроме одной пятой, – повторил Рауль.
      – Да, ты славный юноша. Прибавь еще, что если вы не освободите меня из Бастилии и я умру там… такие случаи бывали, а я буду скверным узником, хоть человек я и не плохой… то три пятых я оставляю тебе, а одну пятую твоему отцу.
      – Шевалье!
      – Черт возьми! От заупокойной я вас освобождаю.
      Д'Артаньян снял со стены перевязь, прицепил шпагу, взял шляпу, к которой было приколото новое перо, и протянул руки Раулю. Тот бросился в его объятия.
      Проходя по лавке, мушкетер взглянул на приказчиков, которые смотрели на эту сцену со смешанным чувством гордости и страха; затем, запустив руку в ящик с коринкою, он направился к офицеру, который с видом философа ждал у дверей лавки.
      – Ба, знакомое лицо! Это вы, Фридрих? – весело вскричал мушкетер. Эге, мы начинаем арестовывать друзей!
      – Арестовывать! – прошептали приказчики.
      – Здравствуйте, господин д'Артаньян, – сказал швейцарец.
      – Должен ли я вам отдать свою шпагу? Предупреждаю, что она длинная и тяжелая. Оставьте мне ее до Лувра: у меня глупый вид, когда я иду по улице без шпаги, а у вас будет еще глупее, если вы пойдете с двумя шпагами.
      – Король ничего не говорил об этом, – ответил швейцарец. – Можете оставить шпагу при себе.
      – Очень милостиво со стороны короля. Идем!..
      Фридрих не любил разговаривать, а д'Артаньяну было не до разговоров.
      От лавки Планше до Лувра было недалеко, и они в десять минут дошли до дворца.
      Наступил вечер.
      Швейцарец ввел д'Артаньяна в приемную перед кабинетом короля, затем раскланялся и вышел, не сказав ни слова.
      Не успел еще д'Артаньян понять, почему у него не отобрали шпаги, как дверь кабинета растворилась, и камердинер позвал:
      – Господин д'Артаньян!
      Мушкетер приосанился и вошел в кабинет с самым беззаботным видом. Король сидел у стола и писал. Он не обернулся на шаги мушкетера, даже не поднял головы. Д'Артаньян дошел до середины комнаты и, видя, что король не хочет замечать его, – а это не сулило ничего хорошего, – повернулся спиной к Людовику и принялся рассматривать фрески на стенах и трещины на потолке.
      Этот маневр сопровождался безмолвным монологом: «А, ты хочешь унизить меня, ты, которого я знал малышом, которого я спас, как сына, которому служил, как богу, иначе говоря – совершенно бескорыстно! Погоди, погоди, ты увидишь, на что способен человек, который певал гугенотские песни при кардинале, при настоящем кардинале!»
      В эту минуту Людовик XIV обернулся.
      – Вы здесь, господин д'Артаньян? – спросил он.
      – Здесь, ваше величество, – тотчас ответил д'Артаньян.
      – Подождите, я сейчас кончу счет.
      Д'Артаньян молча поклонился.
      «Это довольно учтиво, – подумал он. – Против этого нечего возразить».
      Людовик поставил свою подпись и с раздражением отбросил перо в сторону.
      «Ладно, сердись побольше, – усмехнулся Д'Артаньян, – мне будет легче; когда мы разговаривали с тобой в Блуа, я выложил тебе далеко не все».
      Людовик встал, провел рукою по лбу, потом остановился перед д'Артаньяном и посмотрел на него властно, но приветливо.
      «Чего он хочет от меня? – недоумевал мушкетер. – Пусть бы говорил поскорее».
      – Сударь, – сказал король, – вы, вероятно, знаете, что кардинал умер?
      – Знаю, ваше величество.
      – Следовательно, поняли, что теперь я управляю сам?
      – Для этого не нужно было умирать кардиналу: король всегда может управлять, если хочет.
      – Да, но помните, что вы говорили мне в Блуа?
      «А, вот оно! – подумал Д'Артаньян. – Я не ошибся. Тем лучше. Значит, чутье мне еще не изменяет».
      – Вы не отвечаете? – спросил король.
      – Кажется, помню, ваше величество.
      – Если вы забыли, то я все помню! Вот что говорили вы мне, слушайте внимательно.
      – О, я слушаю с полным вниманием. Вероятно, этот рассказ будет не лишен интереса.
      Людовик еще раз взглянул на мушкетера. Д'Артаньян погладил перо на шляпе, потом закрутил усы и стал ждать без всяких признаков страха.
      Король продолжал:
      – Выходя в отставку, вы высказали мне всю правду?
      – Да, ваше величество.
      – То есть сказали мне все, что считали правдой относительно моего образа мыслей и действий? Это уже большая заслуга. Сначала вы сказали, что служите моему семейству тридцать четыре года и что устали…
      – Верно, ваше величество.
      – А потом сознались, что усталость – это только предлог, а настоящая причина – недовольство.
      – Действительно, я был недоволен, но нигде и никогда не проявлял этого. Если я, как честный человек, открыто признался в недовольстве вашему величеству, то даже не думал о нем в присутствии кого-нибудь постороннего.
      – Не извиняйтесь, господин Д'Артаньян, и слушайте дальше. Упрекнув меня, вы получили в ответ обещание. Я сказал вам: «Подождите!.. «Не так ли?
      – Да, это правда, как и то, что я имел честь ответить вашему величеству.
      – Вы ответили мне: «Ждать! Нет, не могу. Исполните обещанное сейчас же!.. «Не извиняйтесь, повторяю вам… Все это было очень естественно, но вы не пожалели вашего короля, господин Д'Артаньян.
      – Как мог простой солдат жалеть короля! Помилуйте, ваше величество!
      – Вы очень хорошо понимаете меня. Вы отлично знаете, что тогда следовало щадить меня; что в то время не я был здесь властелином и все мои надежды были на будущее. Когда я говорил об этом будущем, вы отвечали мне: «Увольте меня в отставку… немедленно!»
      Д'Артаньян прикусил усы.
      – Правда, – прошептал он.
      – Вы не льстили мне, когда я находился в бедственном положении, прибавил король.
      – Но, – возразил Д'Артаньян, гордо подняв голову, – если я не льстил тогда вашему величеству, то и не изменял вам. Я даром проливал кровь свою, я стерег дверь, как собака, очень хорошо зная, что мне не бросят ни хлеба, ни кости. Я сам был очень беден, но никогда ничего не просил, кроме отставки, о которой ваше величество изволите говорить.
      – Знаю, вы честный человек… но я был молод, и вы должны были пощадить меня… В чем могли вы упрекнуть короля?.. В том, что он не оказал помощи королю Карлу Второму… Скажем более: в том, что он не женился на Марии Манчини?
      При этих словах король пристально посмотрел на мушкетера.
      «Ага, – подумал Д'Артаньян. – Он не только все помнит, но даже угадывает».
      Людовик продолжал:
      – Осуждение ваше касалось и короля и человека…
      Моя слабость… да, вы сочли это слабостью…
      Д'Артаньян не отвечал.
      – Вы упрекали меня и за мою слабость перед покойным кардиналом. Но разве не кардинал возвысил и поддержал меня?.. В то же время он возвышался сам и поддерживал самого себя, я это знаю; но, во всяком случае, услуги его не подлежат сомнению. Неужели вы бы больше любили меня, лучше служили мне, если бы я был неблагодарным эгоистом?
      – Государь…
      – Перестанем говорить об этом: вас это огорчает, а меня мучит.
      Д'Артаньян не был уличен. Молодой король, заговорив с ним надменно, ничего не добился от него.
      – Задумывались ли вы с тех пор? – заговорил снова Людовик.
      – О чем, ваше величество? – вежливо спросил д'Артаньян.
      – Обо всем, что я сказал вам.
      – Да, ваше величестве…
      – И вы только ждали случая вернуться к этому разговору?
      – Ваше величество…
      – Вы, кажется, колеблетесь…
      – Ваше величество, я никак не могу понять, о чем вы изволите говорить.
      Людовик нахмурился.
      – Простите, государь, у меня очень неповоротливый ум… Я многого не могу понять, но уж если понял, то никогда не забуду.
      – Да, память у вас хорошая.
      – Почти такая же, как и у вашего величества.
      – Решайтесь скорее. Мне время дорого. Что вы делаете с тех пор, как вышли в отставку?
      – Ищу счастья, ваше величество.
      – Жестокие слова, господин д'Артаньян.
      – Ваше величество неверно поняли меня. Я питаю к королю величайшее почтение. Правда, я привык жить в лагерях и казармах и выражаюсь, может быть, недостаточно изысканно, но, ваше величество, вы стоите надо мною так высоко, что вас не может оскорбить слово, нечаянно вырвавшееся у солдата.
      – В самом деле, я знаю, что вы совершили блестящий подвиг в Англии.
      Жалею только, что вы не сдержали обещания.
      – Я! – вскричал д'Артаньян.
      – Разумеется… Вы дали мне честное слово, что, оставив мою службу, не будете служить никому… А ведь вы служили королю Карлу Второму, когда устроили чудесное похищение генерала Монка…
      – Извините, ваше величество, я служил самому себе.
      – И успешно?
      – С таким же успехом, с каким совершали свои подвиги полководцы пятнадцатого века.
      – Что вы называете успехом?
      – Сто тысяч экю, которые теперь принадлежат мне. В неделю я получил денег втрое больше, чем за пятьдесят лет.
      – Сумма немалая… но вы будете стремиться увеличить ее?
      – Я, государь? Вчетверо меньшее состояние показалось бы мне сокровищем. Клянусь вам, я и не помышляю об увеличении его.
      – Так вы хотите жить в праздности и расстаться со шпагой?
      – Я уже расстался с ней.
      – Это невозможно, господин д'Артаньян! – сказал Людовик XIV решительно.
      – Почему же?
      – Потому, что я не хочу этого, – сказал молодой король так твердо и властно, что д'Артаньяном овладело удивление и даже беспокойство.
      – Ваше величество, позволите ли ответить вам? – спросил он.
      – Говорите!
      – Я принял это решение, когда был беден.
      – Дальше!
      – А теперь, когда я трудами своими нажил прочное состояние, вашему величеству угодно лишить меня независимости? Вам угодно осудить меня на меньшее, когда я приобрел большее?
      – Кто позволил вам угадывать мои намерения и рассуждать о моих планах? – спросил Людовик гневно. – Кто сказал вам, что сделаю я и что придется делать вам?
      – Ваше величество, – спокойно сказал мушкетер, – кажется, той откровенности, с какой мы объяснялись тогда в Блуа, теперь уже нет.
      – Да, все изменилось.
      – От души поздравляю ваше величество, но….
      – Вы не верите этому?
      – Я не государственный муж, но у меня тоже верный взгляд, и дело мне представляется не так, как вашему величеству. Царство Мазарини кончилось; начинается владычество финансовых тузов. У них в руках деньги. Ваше величество, вероятно, не часто видите их. Жить под властью этих прожорливых волков тяжело для человека, который надеялся на независимость.
      В эту минуту кто-то поскребся у дверей; король горделиво поднял голову.
      – Извините, господин д'Артаньян, – сказал король, – это господин Кольбер с докладом. Войдите, господин Кольбер.
      Д'Артаньян отступил на несколько шагов. Кольбер явился с бумагами и подошел к королю.
      Нечего и говорить, что гасконец не упустил удобного случая и устремил хитрый и пристальный взгляд на нового посетителя.
      – Следствие кончено? – спросил король.
      – Кончено, – отвечал Кольбер.
      – Что говорят следователи?
      – Что виновные заслуживают смертной казни с конфискацией имущества.
      – Ага, – сказал король спокойно, искоса взглянув на д'Артаньяна. – А ваше мнение, господин Кольбер?
      Кольбер, в свою очередь, посмотрел на д'Артаньяна. Этот незнакомец мешал ему говорить. Людовик XIV понял его.
      – Не беспокойтесь, – сказал он, – это господин д'Артаньян. Неужели вы не узнали господина д'Артаньяна?
      Тут Кольбер и д'Артаньян взглянули друг на друга. Д'Артаньян смотрел открыто, сверкающими глазами, Кольбер исподлобья и недоверчиво. Откровенное бесстрашие одного не понравилось другому; подозрительная осторожность финансиста не понравилась солдату.
      – А! Вы изволили совершить славный подвиг в Англии, – сказал Кольбер и слегка поклонился.
      – А! Вы изволили спороть серебряные галуны с мундиров швейцарцев, сказал гасконец. – Похвальная экономия! – и низко поклонился.
      Интендант думал смутить мушкетера; но мушкетер прострелил его навылет.
      – Господин д'Артаньян, – сказал король, не заметивший всех этих оттенков, которые Мазарини тотчас бы уловил, – речь идет о людях, которые обокрали меня. Я велел арестовать их и теперь выношу им смертный приговор.