Папаша Горемыка

— Стало быть, господин Валентин живет в Ла-Варенне?

— Конечно, нет, но он бывает там по три-четыре раза в неделю, и тогда бедный старик немного оживает. Они уходят в дом и сидят там взаперти; моя жена даже слышала однажды, проходя мимо вашей хижины, как они оба рыдали… Эх, Юберта, будь ты чуть-чуть умнее, ты нашла бы себе прекрасного мужа, и тебе не пришлось бы швырять свой свадебный убор из флёрдоранжа на ветер, который пригнал в наши края эти окаянные лодки, чтоб их черти забрали!

— Валентин! Значит, он любил меня?.. О Боже мой, Боже мой, что вы такое говорите, Матьё?

— Любил он тебя или не любил, дочка, теперь уже все равно. Правильное решение лучше напрасных сожалений; думай сейчас только об одном: если ты хочешь, чтобы твой дед благословил тебя перед смертью, нужно поторопиться, а не то будет поздно.

— Ах, Матьё, — вскричала Юберта, лицо которой внезапно раскраснелось, а глаза засверкали, — не сегодня, так завтра я пообещаю дедушке, что скоро смогу заслужить его прощение, либо сойду в могилу раньше, чем он!

Попрощавшись с паромщиком, девушка поспешила на улицу Сен-Сабена.

Хотя утро уже было в разгаре, Ришар, как обычно, еще спал; Юберта разбудила его, когда вошла в спальню, сильно хлопнув дверью. Открыв глаза, скульптор увидел свою любовницу, стоящую у его постели; она вся дрожала и смотрела на него блуждающим взглядом.

— Что с тобой? — чуть ли не испуганно воскликнул он.

— Ришар, дедушка при смерти.

— Черт возьми! Черт возьми! Бедный папаша Горемыка, какая жалость! Ведь хотя мы в последний раз расстались, не подав друг другу руки, я признаю, что это был славный старик и что он здорово орудовал веслами. Слушай, — продолжал скульптор с добродушием, граничившим у него с растроганностью, — если твой дед заболел, значит, он не может рыбачить, а если он не будет рыбачить, деньги перестанут течь в его карман. В его хижине всегда больше пахло рыбой, чем достатком. Я поспешу закончить модель для пары подсвечников, которую мне заказали, и ты сможешь послать своему деду немного денег, так чтобы он не догадался, что они от тебя.

— Ришар, ему нужны не деньги.

— Я понимаю, лучше было бы помочь старику скинуть лет двадцать, но, ей-Богу, ты же не можешь требовать от меня, чтобы я сотворил чудо.

— Исполни свой долг, как порядочный человек, Ришар, и будь что будет. Может быть, это продлит дедушке жизнь; во всяком случае мы не будем мучиться угрызениями совести, считая, что свели его в могилу.

— Перестань! — вскричал скульптор с горячностью, в которой никогда не испытывают недостатка те, у кого нечиста совесть. — Ты сейчас опять примешься ныть по поводу брачного благословения?

— Ришар, ты же поклялся мне честью, что я стану твоей женой.

— А разве это не так? Что тебе дадут четыре латинских слова, которые пробормочет над нашими головами священник?

— Право преклонить колени у смертного одра моего единственного родного человека.

— Это чистое ребячество, и я не настолько глуп, чтобы принять в этом участие. Брак — это «De profundis» note 3 любви, а я хочу любить тебя всегда; да, я дал эту клятву и собираюсь ее сдержать — я дорожу ей, ибо чувствовал бы себя подлецом, если бы бросил тебя.

— Ришар, — продолжала Юберта, вставая перед любовником на колени и умоляюще складывая руки, — сама я придаю этому так мало значения, что, если бы дело было только во мне, я не пыталась бы получить это утешение, досаждая тебе своей просьбой, но речь идет о моем деде, который заботился обо мне с самого моего детства, о несчастном старике, вся жизнь которого страшно исковеркана. Ришар! Ришар! Я заклинаю тебя: не отказывай мне в этой просьбе, назови меня своей женой перед Богом и людьми, как ты обещал, а я клянусь, что в этом качестве не буду для тебя слишком тяжелой обузой.

— Нет и еще раз нет: я не пойду на поводу у твоей прихоти. Если мы свяжем себя по рукам и ногам, то возненавидим друг друга уже через месяц! Особенно я, ведь когда я чувствую на своей шее цепь, мне хочется разорвать ее. Нет, нет, Юберта, давай лучше будем ворковать, как голубки, пока сохранятся наши перышки, но ни в коем случае не следует любить друг друга по воле закона. Что до меня, я никогда на это не соглашусь.

— Даже если это будет стоить жизни не только старику, но и его внучке, не так ли? — холодно, гордо и почти спокойно произнесла Юберта, вставая.

— А ты что, тоже заболела? Не сбегать ли за доктором, не позвать ли священника?

— Дай Бог, чтобы я заболела! — печально сказала Юберта. — Может быть, болезнь избавит меня от последних угрызений совести.

Ришар лишь рассмеялся в ответ.

Скульптор был очень рад, что Юберта дала ему повод свести их разговор к шутливому тону, который больше всего устраивал его, поскольку таким образом он мог легко выйти из неловкого положения. Молодой человек принялся осыпать Беляночку язвительными замечаниями и шутовскими насмешками.

Однако девушка, казалось, не слышала его.

Между тем на Ришара произвело впечатление то выражение, с каким Юберта произнесла свое мрачное пожелание; как у всех эгоистов, озлобленность его была недейственной; он отказывался пожертвовать свободой ради счастья своей возлюбленной, но очень бы огорчился, если бы с ней случилась беда; поэтому он сдержался и стал вести себя по отношению к ней любезно и приветливо; несмотря на то что девушка не обращала внимания на его попытки к сближению и отвергла предложение помочь старику, он остался в мастерской и целый день прилежно трудился над подсвечниками.

Юберта же весь день была угрюмой и задумчивой.

Это молчание не насторожило Ришара, так как он приписал его беспокойству девушки по поводу болезни папаши Горемыки; между тем наступил вечер, и, устав от своего непривычного усердия, скульптор почувствовал потребность прогуляться, чтобы развеять печали минувшего дня.

Обернув свою модель влажным полотном и убрав орудия труда, Ришар слегка поколебался и спросил Юберту:

— Ну что, пойдем на танцы?

— Нет, нет, в другой раз, — ответила она, — сходи туда один.

— Я не настаиваю, ведь я чувствую, что не следует плясать, когда бедный старик прикован к постели и страдает, хотя, в конце концов, ему от этого ни холодно, ни горячо, но раз ты не хочешь…

— Я еще раз говорю: не сегодня; ступай же, прощай, прощай, дружок, — сказала Юберта скульптору, который разговаривал с ней, в то же время собираясь выйти из дома.

— Как странно ты со мной прощаешься! Полно, ты же не собираешься опять приставать ко мне со своими глупостями, как утром; послушай, будь благоразумной, и позже, когда мы будем не такими ветреными, то, возможно, подставим наши головы под кропило господина священника, словно новенькое судно, которое спешит выйти на всех парусах в море.

— Да, друг мой, я буду благоразумной, тебе больше не придется на меня жаловаться, будь уверен, я тебе это обещаю.

С этими словами Юберта подошла к своему любовнику ближе, чтобы он поцеловал ее в лоб; затем он ушел, на вид чрезвычайно довольный полученным заверением.

Как только он вышел за порог мастерской, Юберта опустилась на колени перед стулом, на котором она только что сидела, и залилась горькими слезами.

Когда она поднялась с колен, было уже совсем темно; девушка направилась в комнату Валентина.

Но лишь когда Беляночка стала шарить рукой по двери в поисках ключа, она вспомнила, что выбросила его.

В тот же миг ей почудилось, что кто-то, крадучись, ходит по комнате.

Она спросила, кто там, но ответа не последовало.

Юберта пребывала в таком расположении духа, что ее трудно было напугать; она зажгла свет и отправилась искать ключ.

Лишь эта комната во всей квартире выходила на дворик, о котором мы упоминали; чтобы попасть туда, Беляночке пришлось выйти из мастерской, достичь конца прохода, ведущего к дому, и открыть калитку, которая вела из этого прохода во двор, — на все это ей потребовалось несколько минут.

Когда Юберта, прикрывая рукой свечу, чтобы ее не задуло ветром, вошла во двор, первое, что бросилось ей в глаза, был ключ, блестевший на траве, которая пробилась среди каменных плит.

Схватив ключ, Беляночка быстро вернулась домой; она не заметила, что привратник и его жена, обратившие внимание на волнение девушки, изумленно смотрят на нее из своей каморки.

Теперь Юберта могла войти в комнату Валентина.

Распахнув дверь, девушка с удивлением обнаружила, что маленькая комната, легко охватываемая одним взглядом, была пуста, все вещи стояли на своих местах, порядок нигде не был нарушен, даже на занавесках сохранились сборки, которые она сделала в первые дни своего одиночества, когда наводить чистоту в комнате, где жил молодой ювелир, доставляло ей особенное удовольствие.

Однако, не успела она сделать и шага, как попятилась с испуганным криком.

Юберта заметила на полу статуэтку «Братство», которую она с таким трудом собрала из обломков и склеила, а затем с чрезвычайной осторожностью поставила на мраморный камин; теперь же скульптура снова была разбита на мелкие куски.

Подойдя ближе, Юберта тотчас же убедилась, что это произошло отнюдь не случайно: гипсовая статуэтка была буквально стерта в порошок, словно ее нарочно топтали ногами, чтобы она не воплотилась вновь.

— Ах! — воскликнула девушка. — Он здесь, он здесь; это правда, и он, конечно, знает, что произошло; может быть, он слышал наш утренний разговор. Бог говорит мне, что грешница должна принести себя в жертву, чтобы невинные души не страдали по ее вине.

С этими словами Юберта лихорадочно приступила к необычным приготовлениям.

Она тщательно заделала все отверстия и щели, через которые в комнату мог просочиться воздух, закупорила дымоход, заперла на засов застекленную дверь, выходившую во двор, а затем положила в печь большое количество угля и подожгла его.

Когда основание угольной пирамиды начало окрашиваться в алый цвет и во все стороны полетели сверкающие искорки, Юберта заперла дверь, ведущую в мастерскую, как прежде закрыла дверь во двор, и, едва она возвела эту последнюю преграду между собой и жизнью, печальная улыбка промелькнула на ее губах.

Она решила, что последние свои мысли вправе посвятить человеку, о любви которого ей стало известно слишком поздно.

Юберта поправила свой убогий наряд, тщательно расчесала перед зеркалом Валентина свои роскошные волосы и легла на кровать молодого человека.

Затем, шепча целую молитву, наверное прощальные слова любви, она закрыла глаза и стала ждать смерти, которую должны были быстро принести ей ядовитые испарения, уже наполнявшие тесную комнату.

XX. ЕЩЕ ОДНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО НА ЭТОМ СВЕТЕ НЕТ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Ришар был крайне удивлен, не получив вне дома удовольствие от привычных забав, на которое ему давал право рассчитывать его большой опыт.

Едва он переступил порог танцевального зала, как у него уже обнаружилась раздражительность. По его мнению, масляные лампы коптили, бросали на все зеленоватый свет, а корнет-а-пистон — новый инструмент, в ту пору только-только приобретавший известность, — жутко резал слух. В ответ на назойливые приветствия завсегдатаев этого места, считавших своим долгом поздороваться с такой важной персоной, как бывший капитан «Чайки», Ришар лишь корчил недовольные гримасы и бормотал нечто малоприятное.

Впрочем, у скульптора хватило ума понять одно: виной тому, что все ему казалось омерзительным, было его собственное дурное настроение, охватившее его в заведении, которое ему приходилось бранить. Он решил развеять это дурное настроение с помощью танцев и занял место в кадрили, но и это ему не помогло. Молодой человек старательно выполнял фигуры и позы, напоминавшие прыжки грядущего канкана, но его танец был как никогда неловким и невыразительным, колени дрожали, а ноги цеплялись одна за другую; к тому же навязчивые мысли то и дело парализовывали его движения, мешая доводить до конца сносно начатые па: он замирал с поднятой ногой, в причудливом положении, в то время как его лицо хранило серьезное и озабоченное выражение, странным образом не вязавшееся с тем, как двигались его конечности.

Тогда Ришар подумал, что ему, возможно, удастся утопить на дне бокала ту смутную тревогу, которую он позднее назовет предчувствием.

Он принялся осушать одну за одной, без передышки, вызывая всеобщее восхищение, дюжину гигантских кружек емкостью около полулитра, которые гребцы прозвали бакенами; аплодисменты зрителей польстили самолюбию бывшего капитана, но не избавили его от беспокойства, которое он испытывал; вино затуманило его разум, но не сделало радужными мысли, разрушавшие безмятежное спокойствие, обычно царившее в его голове; эти мысли, напротив, становились все более и более мрачными.

В звоне стаканов ему чудился жалобный голос Юберты, а также ее зловещее пожелание, которым завершилась их утренняя беседа.

Если верить тому, что впоследствии Ришар рассказывал, то фиолетовые пятна от пролитого вина на скатерти напоминали ему ярко-красный цвет крови.

Молодой человек встал и направился к выходу, хотя столь ранний уход был отнюдь не в его правилах; в ответ на дружный протест собутыльников он заявил, что ему пора идти домой.

Когда Ришар вышел на улицу, его навязчивая тревога усилилась и он невольно ускорил шаг.

Подойдя к дому на улице Сен-Сабена, он с немалым удивлением заметил, что ни привратника, ни его жены нет в их каморке.

Он постучал в дверь своей квартиры, но ему никто не ответил; сердце Ришара сжалось, и он попытался, разбежавшись, выбить дверь. Это ему не удалось, но тут же молодого человека осенила другая мысль, и он направился во дворик.

К великому его изумлению, дверь в квартиру со стороны двора была открыта.

Войдя туда, он увидел, что из комнаты Валентина исходит яркий свет, очертивший на стене, которая была обращена к квартире, красноватый прямоугольник, и в нем виднелся силуэт человека, расхаживавшего взад и вперед.

Яростный гнев и ревность, тотчас же охватившие скульптора, заставили его забыть о своих мрачных предчувствиях — упорное молчание Юберты и присутствие в пустовавшей комнате постороннего человека явно указывали на измену.

Неясный страх, который только что испытывал Ришар, сменился жаждой мести, и он устремился навстречу тем, кого считал виновными.

И тут на пороге появился мужчина, очевидно услышавший шаги во дворе, вымощенном камнем. Ришар узнал в нем Валентина.

— Вы, конечно, меня не ждали! — вскричал любовник Юберты, охваченный неистовой яростью.

— Напротив, я ждал тебя, — ответил Валентин взволнованным голосом, в котором, невзирая на напускное спокойствие ювелира, не вязавшееся с его потрясенным видом, сквозила угроза, — я ждал тебя; иди же, посмотри на то, что ты натворил!

С этими словами Валентин схватил своего бывшего друга за руку, потащил его в комнату и подвел к кровати.

На постели лежала неподвижная, мертвенно-бледная Юберта с побелевшими губами и закрытыми глазами, обведенными синеватыми кругами.

— Великий Боже! — воскликнул Ришар. — Ей требуется помощь.

Он хотел было броситься к своей любовнице, но рука Валентина, эта тонкая, изящная и слабая, почти женская ручка, которая внезапно, казалось, обрела стальные мускулы, удержала его.

— Ах! — с горечью сказал ювелир. — Неужели ты думаешь, что я дожидался твоих советов, прежде чем сделать все, что в человеческих силах, чтобы вернуть Юберту к жизни.

— Надо хотя бы позвать врача, позвать врача!

— Он сейчас придет, но будет слишком поздно! Ты убил ее, Ришар, ты убил ее; смотри, подлец, она уже мертва!

— Этого не может быть! — вскричал скульптор, став таким же бледным, как лежавшая девушка. — Нет, этого не может быть! Смотри, ее рука еще совсем теплая.

Потянувшись, он дотронулся до руки Юберты, безжизненно свисавшей вниз.

— Ришар, — воскликнул Валентин, — я запрещаю тебе прикасаться к этой женщине.

— Запрещаешь?

— Помнишь ту ночь на берегу Марны, когда ты похитил Юберту у деда? Ты оттолкнул меня, когда я хотел прийти ей на помощь; ты сказал мне: «Это моя любовница». Тогда Юберта была еще жива; теперь, когда она умерла, я запрещаю тебе осквернять ее своим прикосновением.

— Валентин, Валентин, — произнес скульптор, изо всех сил пытаясь сдержать свой гнев, — ты бредишь, у тебя помутился разум, опомнись!

— Смерть избавила ее от всех страданий, самым мучительным из которых было принадлежать тебе.

— Валентин!

— Посмей теперь попросить Бога вернуть Юберту, того самого Бога, перед которым ты постыдился назвать ее своей женой.

— Валентин, ты оскорбляешь меня, невзирая на мое горе, но берегись!

— Вот как! Ты считаешь правду оскорблением? Тем лучше, это облегчает мне задачу, Ришар. Ты думал, что, раз меня сломило постигшее нас с Юбертой несчастье, я перестал о ней думать и разлюбил ее; ты думал, что, раз она осталась без защиты и поддержки, ты теперь можешь вести себя по отношению к ней как угодно подло и трусливо.

— Валентин, — вскричал скульптор, покраснев от гнева, — мое терпение скоро лопнет, берегись, берегись!

— Я терпел два месяца, а тебе придется потерпеть еще несколько секунд. Да, я здесь уже два месяца, — продолжал он, указывая на соседний дом, смутно видневшийся в темноте, — я ни разу не говорил с Юбертой, но видел ее время от времени и читал на ее лице огорчения, которые ты ей доставлял. Я делил с ней все мучения и тревоги, которые ты ей причинял. Я видел, как она бледнеет и худеет с каждым днем… я видел, как она подходит все ближе к краю могилы, которую ты уготовил ей при жизни… И все же я продолжал ждать, говоря себе: «Нет, человек может взбунтоваться против тех, кто его притесняет, либо против досаждающих ему врагов, но он не способен убить несчастное создание, повинное лишь в любви к нему; никто не способен на такое злодеяние, особенно, если мужчина поклялся сделать свою подругу счастливой. Нет, Ришар сжалится над ней…» И вот как ты пожалел ее!

— Разве я мог вообразить, что ей взбредет такое в голову?..

— Ты не думал, что она предпочтет умереть, нежели жить в бесчестье? В самом деле, Ришар, ты не мог этого предположить; ты прав, но я, тот, кто знал, какое благородное сердце бьется в груди этой бедной девочки, я должен был давно прийти к ней и сказать: «Вам следует как можно скорее уйти от презренного негодяя, который обманул вас; не переживайте и держите выше голову — вот рука порядочного человека, вы можете на нее опереться».

Казалось, Валентин забыл о присутствии Ришара; он продолжал говорить, как бы размышляя вслух:

— Ах! Это правда, это чистая правда!.. Если бы я так поступил, Юберта осталась бы жива и мы сейчас слышали бы ее голос… О Боже мой, Боже мой, как мне плохо!..

В порыве отчаяния молодой человек устремился к телу девушки, заключил его в объятья и принялся осыпать лицо Юберты поцелуями, в то же время яростно проклиная ее обидчика.

Каким бы черствым ни было сердце Ришара, сколь бы унизительной ни была сейчас его роль, он был потрясен и крупные слезы катились по его щекам.

Внезапно Валентин резко поднялся и вскричал:

— Теперь ты понимаешь, Ришар, что я хочу лишь одного — отомстить за Юберту?

— Хорошо, — ответил скульптор, — завтра я буду в твоем распоряжении.

— Завтра?.. О чем ты говоришь?.. Завтра, безумец?.. Да разве я знаю, доживу ли до завтра… и захочет ли Бог, чтобы завтра взошло солнце и осветило землю, на которой ее больше нет?.. Нет, не завтра, а немедленно.

— Где же мы будем драться, безумец?

— Здесь, возле тела покойной.

— Помилуй! Я ни за что не соглашусь на такой поединок.

— Ты будешь драться, потому что я тебя заставлю.

— Каким образом?

— Я заставлю тебя, повторяя, что ты трус!

— Трус!

— А если этого недостаточно, я готов плюнуть тебе в лицо.

— Черт побери! Ты, наконец, замолчишь? — вскричал скульптор и так сильно толкнул приблизившегося к нему Валентина, что тот упал на кровать.

— Да, жалкий трус! — продолжал ювелир. — Ты пользуешься тем, что наши силы неравны и я безоружен; это меня не удивляет — разве ты уже не сделал себе щит из моей любви и моего уважения к Юберте? Трус, трус, трус!

С этими словами Валентин погрозил скульптору кулаком.

Глаза Ришара засверкали, и лицо исказилось от гнева.

— Хорошо, — сказал он, — давай драться; я, в свою очередь, клянусь, что скоро в этой комнате будет два трупа. Я схожу за оружием и вернусь через несколько минут.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Оружие? — воскликнул Валентин, останавливая скульптора. — Ах, да, господин художник может убивать только по правилам; к тому же ты привык обращаться с оружием и не прочь воспользоваться своим преимуществом. Нет, я — простой мастеровой и буду драться с помощью того, что попадется мне под руку; закрой только дверь во двор!

— Как хочешь! — вскричал Ришар. — В таком случае, я возьму кузнечный молот, чтобы размозжить тебе голову. Ты поплатишься за свои оскорбления!

Ришар направился к двери, а Валентин тем временем сходил в мастерскую, вернулся оттуда с длинным и острым железным циркулем, каким обычно пользуются плотники, и тщетно пытался разломать его.

— Дай его мне, — сказал Ришар, нетерпеливо выхватывая циркуль из рук Валентина, — побереги свои силы, они тебе сейчас потребуются.

Перевернув циркуль, он покрутил его в руках и разделил надвое в месте соединения двух ножек, в результате чего появилось два кинжала, длина каждого из которых составляла примерно шесть дюймов.

— Выбирай, — сказал Ришар, — и давай поспешим; теперь мне не терпится убить тебя, Валентин!

Валентин схватил клинок, который протягивал ему бывший друг, и бросил последний взгляд на Юберту.

Между тем скульптор обернул свое запястье носовым платком, закрепил оружие в одной из складок платка и принял оборонительную позу.

— Ну же, иди сюда, — произнес он, — и пусть твоя кровь падет на твою голову! Ты сам этого хотел!

Валентин ничего не ответил — его взгляд был по-прежнему прикован к покойной.

— Скоро я отомщу за тебя, Юберта, либо последую за тобой, — прошептал он.

Затем он обернулся и приготовился к бою, не принимая никаких мер предосторожности, к которым прибегнул скульптор.

Ришар стоял спиной к кровати — с таким же расчетом, как он тщательно закреплял свое оружие, он выбрал это место: свеча стояла у изголовья Юберты, свет бил Валентину в глаза, тогда как сам скульптор оставался в тени.

Возможно, он также не хотел видеть тела девушки — единственного свидетеля этой страшной дуэли.

Как бы то ни было, было ясно, что Ришар, подобно его бывшему другу, решил драться не на жизнь, а на смерть.

Ноги противников соприкасались, и стальные клинки находились всего лишь в двух дюймах друг от друга; их схватка, как это бывает во всех схватках мужчин, началась с поединка глаз — каждый стремился пронзить соперника взглядом, прежде чем проткнуть ему грудь оружием.

Рассчитывая на свою физическую силу в рукопашном бою, Ришар хотел броситься на Валентина, но тот стремительно приблизил острие циркуля к его лицу. Скульптор отскочил назад, но недостаточно быстро — он почувствовал, что стальной наконечник оцарапал его лицо и по нему потекла кровь.

Он занял прежнюю позицию и попытался с помощью резких неожиданных выпадов сбить противника с толку.

Однако Валентин был легким и проворным. Отражая удары обеими руками, он ловко увертывался от клинка неприятеля, в то время как скульптор снова почувствовал укол циркуля — теперь на плече.

Испытывая стыд от того, что не может справиться с человеком, которого он до сих пор считал слабым как ребенок, Ришар еще больше рассвирепел, но эта ярость отнюдь не ослепила его.

Он решил прибегнуть к первоначальной тактике и стал выжидать благоприятной минуты, чтобы, не раздумывая, ринуться на противника.

Валентин разгадал этот замысел, как будто страстное желание отомстить за Юберту наделило его даром ясновидения.

Проявив сноровку опытного борца, он не только избегал смертельных объятий врага, но и сумел, схватив скульптора за ногу, повалить его на спину.

Только спинка кровати помешала Ришару упасть на пол.

Воспользовавшись своим преимуществом, Валентин немедленно схватил неприятеля и сжал его в своих объятиях.

Таким образом, рука, в которой скульптор держал оружие, оказалась зажатой между телами противников и была не в состоянии пошевелиться.

Валентин поднял клинок над головой соперника, собираясь пронзить его грудь.

Несмотря на свои отчаянные усилия, Ришар был обречен, но поднятая рука ювелира неожиданно застыла в воздухе.

Бросив взгляд на Юберту, Валентин увидел, что она открыла глаза и наблюдает за поединком, не понимая, что происходит.

Холодный пот заструился по его лицу; его волосы встали дыбом, и циркуль выпал из рук; ему показалось, что Юберта, бледная как полотно, с безумным взглядом, сделала какой-то жест и открыла рот, тщетно пытаясь что-то сказать; это жуткое видение заставило Валентина попятиться.

Вскоре он снова обрел голос, но лишь для того, чтобы испустить страшный крик — клинок соперника пронзил его грудь.

В ответ на крик Валентина раздался другой, слабый, невнятный и мучительный вопль.

Ришар оглянулся — ему почудилось, что кричала Юберта.

Однако глаза девушки были закрыты, а губы сжаты — должно быть, Валентину померещилось, что она жива.

Шум упавшего на пол тела заставил Ришара обернуться.

Скульптор отбросил циркуль и судорожно схватился за голову.

Он посмотрел сначала на тело Юберты, казавшееся неподвижным трупом, а затем перевел взгляд на Валентина, бившегося в агонии у его ног.

И тогда с ревом еще более страшным, чем предсмертные судороги Валентина и неподвижность Юберты, он бросился из комнаты, крича:

— Я убил их! Я убил их!

Между тем в комнате, где скульптор оставил свои жертвы, происходило нечто странное: молодой человек приближался к смерти, а девушка возвращалась к жизни.

Валентин и в самом деле не ошибся: Юберта открывала глаза и приходила в движение.

Удушье девушки продолжалось не настолько долго, чтобы окончательно ее убить.

Свежий воздух, проникавший в комнату со двора и из мастерской, сделал то, чего не удалось неумелому Валентину, несмотря на все его старания: парализованные легкие Юберты мало-помалу заработали, кровь вновь заструилась по жилам, и артерии начали пульсировать, но это возрождение шло так медленно, что Ришар не успел его заметить.

Однако постепенно признаки жизни становились более явными — веки Юберты открылись, и тусклый безжизненный взгляд стал оживать.

Шум в ее ушах уменьшился, и туман, застилавший глаза, незаметно рассеялся; в то же время к ней вернулось сознание.

Она начала распознавать окружающие предметы и звуки.

Услышав вздох, она приподнялась и увидела Валентина, который лежал на полу, протягивая к ней руки; на его губах застыла кровавая пена.

— Валентин! — пролепетала девушка.

Услышав свое имя из уст той, которую он считал мертвой, молодой человек собрал остатки сил и пополз к ней.

В конце концов его дрожащая рука коснулась руки девушки, и благодаря ее помощи он прислонился к кровати.

— Ах! — пролепетала Юберта. — Валентин, друг мой, что с вами случилось?

Валентин хотел было ответить, но не смог произнести ни слова из-за внутреннего кровотечения; ему лишь удалось разорвать свой сюртук, жилет, рубашку и обнажить рану.

Эта рана, расположенная под самым сердцем, была едва; заметной и напоминала укус пиявки.

Увидев ее, Юберта все поняла, ибо к ней тотчас же вернулась память.

Она соскользнула с кровати, опустилась на колени и прижалась губами к ране друга.

В тот же миг Валентин пробормотал ее имя со вздохом; девушка сразу же почувствовала, какой тяжестью налилась его голова.

Она испуганно подалась назад.

Теперь Валентин лежал с закрытыми глазами, и с его бледных окровавленных губ срывались предсмертные хрипы.

Юберта смотрела на него безумным взглядом, а затем внезапно разразилась нервным, отрывистым, жутким смехом и вскричала:

— Хорошо, что ты соединил нас, Ришар; ты понял, что я люблю одного Валентина, и теперь мы с ним обручены навечно.

XXI. ОФЕЛИЯ

Когда Ришар вернулся в комнату Валентина вместе с приглашенным им врачом, он вскричал от изумления и в ужасе попятился.

Юберта была жива, а Валентин казался мертвым.

Девушка сидела на полу, прислонившись к кровати, с застывшим взглядом, в котором читалось лихорадочное возбуждение.

Она положила голову Валентина себе на колени и нежно баюкала его, напевая одну из тех колыбельных, что матери поют детям перед сном.

Услышав возглас Ришара, Юберта подняла голову и протянула руку к пришедшим, потревожившим ее покой.

— Тсс! Не будите его! — сказала она сухим, холодным тоном, свойственным безумцам или тем, кто бредит. — Он устал и заснул, и это неудивительно — ему пришлось проделать долгий путь, чтобы встретиться со мной.

Девушка взмахнула рукой, словно пытаясь разогнать туман, мешавший ей узнать вошедших, и продолжала:

— Завтра — наша свадьба; спасибо, что вы пришли; мы ждем лишь моего дедушку, чтобы пойти с ним в церковь. Не волнуйтесь, если он будет задерживаться, я схожу за ним, я знаю дорогу.

Затем она снова запела колыбельную.

Ришар отступал назад, до тех пор пока не наткнулся на обшивку стены; он стоял, прислонившись к ней и схватившись за голову, и старался сдержать рыдания, готовые вырваться из его груди.

Врач первым нарушил тишину.

— Бедное дитя лишилось рассудка, — сказал он, — надо отвезти ее в другое место или хотя бы поместить в соседнюю комнату, чтобы я мог оказать помощь раненому.

Ришар хотел было выполнить пожелание доктора, но у него не хватило духа дотронуться ни до Валентина, ни до Юберты; он опустился на стул и зарыдал.

И тогда вместе с привратником, пришедшим ему на помощь, врач попытался вырвать из рук девушки окровавленное тело ее друга, но она с такой силой стала цепляться за одежду Валентина, что доктор испугался, как бы от этих толчков у умирающего не усилилось кровотечение.