Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Асканио

ModernLib.Net / Исторические приключения / Дюма Александр / Асканио - Чтение (стр. 23)
Автор: Дюма Александр
Жанр: Исторические приключения

 

 


И все же через минуту он взял себя в руки; тряхнув головой, откинул упавшие на лоб волосы и твердым, решительным шагом вышел из дворца. Все присутствовавшие при этой сцене с невольным уважением глядели ему вслед.

Но если Бенвенуто и казался спокойным, то лишь благодаря своему исключительному самообладанию, ибо на самом деле он чувствовал себя загнанным оленем. Некоторое время художник шел, не отдавая себе отчета, куда идет и зачем; он видел вокруг только серый туман, слышал лишь шум собственной крови и спрашивал себя, словно пьяный, сон это или явь. Неужели его, знаменитого мастера Бенвенуто Челлини, баловня пап и королей, перед которым настежь распахивались все двери, трижды выгнали в течение одного часа! И, несмотря на это тройное оскорбление, несчастный вынужден был подавить свой гнев и скрыть краску стыда, покрывшую щеки. Ведь он не смеет дать волю чувствам, пока не спасет Асканио и Коломбу! Бенвенуто казалось, что все прохожие, будь то беззаботные гуляки или спешившие по делам горожане, читали написанные на его лице позор и отчаяние. И, быть может, впервые за всю свою жизнь этот незаурядный, но жестоко униженный человек усомнился в себе. Наконец, после четверти часа беспорядочного, бесцельного, панического бегства, Бенвенуто очнулся и поднял голову; упадок духа прошел, снова началась лихорадка.

– Посмотрим! – громко воскликнул он, одержимый единственной мыслью, единственным желанием. – Посмотрим, сумеют ли они так же унизить ваятеля, как только что унизили человека! Посмотрим, Челлини, что скажут они, когда ты снова заставишь их восхищаться своей работой! А ну-ка, Юпитер, докажи, что ты по-прежнему властвуешь не только над Олимпом, но и над простыми смертными!

С этими словами Бенвенуто, увлекаемый поистине сверхъественной силой, быстро зашагал по направлению к Турнельскому замку – бывшей резиденции королей, где все еще жил престарелый коннетабль Анн де Монморанси.

Невзирая на все свое нетерпение, Бенвенуто удалось попасть к главнокомандующему Франциска I, которого вечно осаждали придворные и просители, лишь после целого часа ожидания.

Анн де Монморанси – высокий, слегка согбенный годами старик, высокомерный, холодный, сухой, с живым взглядом и отрывистой речью – вечно был не в духе и постоянно ворчал. Вероятно, он счел бы себя униженным, если бы кто-нибудь застал его улыбающимся. Каким образом мог понравиться этот угрюмый и пожилой человек обаятельному, любезному королю Франциску? Очевидно, разгадку следует искать в законе сходства противоположностей. Франциск I владел тайным искусством отпускать от себя довольными даже тех, кому он отказывал; коннетабль, напротив, приводил в ярость даже удовлетворенных посетителей. Не блеща талантами, он тем не менее сумел внушить королю доверие своей непреклонностью старого вояки и важностью истого диктатора.

Когда Бенвенуто вошел к нему, коннетабль, по обыкновению, прохаживался из конца в конец комнаты. Он ответил лишь кивком на приветствие Челлини; потом вдруг остановился и, вперив в просителя пронзительный взгляд, спросил:

– Кто такой?

– Бенвенуто Челлини.

– Чем занимаетесь?

– Королевский золотых дел мастер, – ответил Бенвенуто, удивленный, что ему задают этот вопрос, после того как он назвал себя.

– А-а! Да-да, верно. Узнаю, – пробурчал коннетабль. – Что вам от меня угодно, любезный? Хотите получить заказ? Предупреждаю: не рассчитывайте – зря потеряете время. Честное слово, не понимаю теперешнего повального увлечения искусством! Это просто эпидемия какая-то, только я избежал ее. Нет, скульптура ничуть не интересует меня, господин ваятель! Предложите свои услуги кому-нибудь другому. Прощайте.

Бенвенуто хотел было уйти.

– Ей-богу, – продолжал коннетабль, – мой отказ не должен вас огорчать. Найдется сколько угодно придворных обезьян, которые в подражание королю будут корчить из себя ценителей искусства, ничего в нем не смысля. Что касается меня, то запомните раз навсегда: я признаю только одно ремесло – военное. И прямо вам говорю: мне во сто крат дороже добрая крестьянка, которая каждый год рожает по ребенку, то есть дает стране солдата, чем жалкий скульптор, зря теряющий время на отливку бронзовых людей, от которых нет никакого проку, только пушки дорожают.

– Но, ваша светлость, – возразил Бенвенуто, выслушавший всю эту тираду с непостижимым для него самого терпением, – я пришел говорить с вами вовсе не об искусстве, а о деле чести.

– Ну, это другое дело! Что же вам угодно? Говорите, только поскорей.

– Помните, ваша светлость, как однажды в вашем присутствии король обещал исполнить любую мою просьбу, когда я закончу отливку из бронзы статуи Юпитера? Его величество еще просил вас и канцлера Пуайе напомнить ему об этом обещании.

– Помню. Ну и что же?

– Ваша светлость, приближается день, когда я буду умолять, чтобы вы напомнили об этом королю. Соблаговолите ли вы удовлетворить мою просьбу?

– И ради этого вы тревожите меня, сударь? Вы пришли, чтобы напомнить мне о моем долге?

– Ваша светлость…

– Вы наглец, господин золотых дел мастер! Знаете, сударь: коннетаблю де Монморанси незачем говорить, чтобы он поступал, как честный человек. Король просил напомнить о данном им обещании… Не в обиду будь ему сказано, он должен бы почаще прибегать к такой предосторожности. Да, я сделаю это, пусть даже мое напоминание и не понравится его величеству. Прощайте, господин Челлини, меня ждут другие дела.

С этими словами коннетабль повернулся к Бенвенуто спиной и подал знак, чтобы впустили следующего просителя. Бенвенуто поклонился коннетаблю, грубоватая искренность которого пришлась ему по душе. Под влиянием того же лихорадочного волнения, под гнетом той же неотвязной мысли он отправился к жившему поблизости, у ворот Святого Антония, канцлеру Пуайе.

Канцлер Пуайе являлся как внешне, так и внутренне полной противоположностью вечно угрюмому, словно аршин проглотившему коннетаблю де Монморанси. Пуайе был учтив, остроумен, коварен и весь утопал в горностае; среди мехов виднелась лишь седеющая голова с огромной лысиной, умные, живые глаза, тонкие губы и бледные руки. В нем было, пожалуй, не меньше душевного благородства, чем в коннетабле, но гораздо меньше прямоты.

Здесь Бенвенуто также пришлось прождать около получаса. Но он уже привык к ожиданию: его просто нельзя было узнать.

– Ваша светлость, – сказал Челлини, когда его пригласили войти, – я пришел, чтобы напомнить вам об одном обещании короля. Его величество дал мне это обещание в вашем присутствии и просил вас быть не только свидетелем, но и поручителем…

– Я понимаю вас, мессер Бенвенуто, – прервал его Пуайе, – и, если вам угодно, я готов при первом же случае напомнить об этом его величеству. Должен, однако, вас предупредить, что, с точки зрения закона, у вас нет ни малейшего права чего-либо требовать. Король дал это обещание устно, полагаясь на вашу скромность, но оно не имеет никакой силы перед судом и законом. Итак, если Франциск Первый удовлетворит вашу просьбу, то исключительно по свойственному ему благородству и великодушию.

– Точно так же думаю и я, ваша светлость, – ответил Бенвенуто. – И прошу вас только об одном: выполнить при случае возложенное на вас королем поручение, предоставив остальное великодушию его величества.

– Отлично! – сказал Пуайе. – В таком случае можете вполне на меня положиться, дорогой господин Челлини.

Бенвенуто ушел от Пуайе несколько успокоенный, но он все еще дрожал от нетерпения, гнева, обиды, которые так долго подавлял, а мысли его бежали беспорядочно, своим чередом. Для него не существовало в эту минуту ни пространства, ни времени; широко шагая по улице, Бенвенуто, как в горячечном сне, видел светлый образ Стефаны, жилище дель Моро, крепость Святого Ангела и Коломбу в саду Малого Нельского замка. Вместе с тем он ощущал прилив какой-то сверхъестественной силы, и ему казалось, что он парит высоко над землей.

В таком состоянии он вернулся в Большой Нельский замок. Все подмастерья, послушные его приказу, были на местах и ожидали дальнейших распоряжений.

– А ну-ка, сыны мои, живо! Начинаем отливку Юпитера! – крикнул он еще с порога и бросился в мастерскую.

– Добрый день, маэстро Челлини, – сказал Жак Обри, который вошел за ним следом, весело напевая. – Неужели вы и впрямь не видели и не слышали меня? Вот уже добрых минут пять, как я бегу за вами и кричу во всю глотку, запыхался даже. Что у вас тут стряслось? Все такие унылые, словно судьи при вынесении приговора.

– В литейную! Живо, живо! – продолжал Бенвенуто, едва обратив внимание на Жака. – Все зависит от качества отливки. Да поможет нам милосердный бог! Ах, друзья мои! – продолжал он отрывисто, обращаясь то к подмастерьям, то к Жаку Обри. – Ах, Жак! Если бы ты знал, что тут без меня случилось! Они ловко воспользовались моим отсутствием!

– Да что с вами, маэстро? – спросил Жак Обри, не на шутку встревоженный необычайным возбуждением Челлини и угнетенным видом подмастерьев.

– Прежде всего, ребятки, тащите сюда побольше еловых дров, да самых что ни на есть сухих – знаете, тех, что я заготовил полгода назад… А случилось то, любезный Жак, что мой лучший ученик Асканио, без которого я как без рук, сидит в Шатле. Коломба, эта прелестная девушка, дочь прево, которую любит Асканио, похищена из статуи Марса, где я ее прятал, и находится в руках своего злейшего врага – госпожи д'Этамп. Но ничего, мы их спасем!.. Эй, эй! Куда ты, Герман? Дрова не в подвале, а во дворе.

– Асканио арестован! – вскричал Жак Обри. – Коломбу похитили!

– Да. Какой-то гнусный шпион выследил несчастных детей и выдал герцогине тайну, которую я скрывал даже от вас, милый Жак. Но погодите, дайте мне только сыскать этого мерзавца!.. Живей, живей, ребятки!.. И это еще не все. Представь себе, король не желает меня видеть, а ведь он всегда называл меня своим другом! Вот и верь после этого в человеческую дружбу! Хотя, по правде говоря, короли не люди, а всего-навсего короли. Все мои старания проникнуть в Лувр оказались тщетными: меня не допустили до его величества; я не мог сказать ему ни одного слова. Так пусть же все скажет моя статуя!.. Готовьте скорей форму, друзья, не будем терять ни минуты!.. Подумать только, эта ужасная женщина, быть может, оскорбляет сейчас несчастную Коломбу! Подлец прево потешается надо мной! А тюремщики пытают Асканио! Эти кошмарные видения, Жак, весь день не дают мне покоя! Я отдал бы десять лет жизни, лишь бы кто-нибудь пробрался к Асканио и узнал у него тайну, которая даст нам власть над высокомерной герцогиней! Понимаешь, Жак, Асканио знает какую-то важную тайну, и она связана с герцогиней. Но благородный юноша не захотел открыть ее даже мне. И все же я добьюсь своего! Не бойся, Стефана, я буду защищать твое дитя до последней капли крови и спасу его! Да, спасу! Ах, только бы попался мне этот мерзавец, который предал нас! Я задушил бы его собственными руками! Хоть бы дня три еще прожить! Мне все кажется, что огонь, сжигающий мою душу, готовится пожрать и тело. Неужели я умру, так и не закончив Юпитера?.. Живей, живей, ребятки! За работу!

При первых же словах Бенвенуто Жак Обри страшно побледнел, заподозрив, что он-то и является причиной всех бед. А по мере того как Челлини говорил, Жак все более убеждался в справедливости своего предположения. И вдруг, видно приняв какое-то решение, он незаметно исчез. Между тем Челлини, дрожа от лихорадки, ринулся в литейную мастерскую. Ученики бросились вслед за ним.

– Живо, живо за работу, ребятки! – кричал он как безумный.

Глава 12. О том, как трудно честному человеку попасть в тюрьму

Бедняга Жак Обри вышел из Нельского замка в полном отчаянии: не оставалось сомнения, что он сам, хоть и невольно, выдал тайну Асканио. Но кто, в свою очередь, выдал его? Ведь не тот же благородный вельможа, имени которого Жак не знал! Разумеется, нет. Ведь он настоящий дворянин! Легче уж заподозрить плута Анри, а может статься, это Робен или Шарло, а возможно, и Гильом. По правде говоря, бедняга Обри терялся в догадках. Дело в том, что болтливый школяр поведал о своем открытии десятку ближайших друзей, и теперь среди них не так-то легко было найти предателя. Да и что проку искать его! Ведь главным, подлинным, единственным предателем был он сам – Жак Обри! Да-да! Он и есть тот подлый шпион, которого жаждал задушить собственными руками Бенвенуто Челлини. Вместо того чтобы схоронить в глубине души случайно обнаруженную тайну друга, он разболтал ее и из-за своего проклятого языка стал причиной страданий Асканио, которого любил, как брата. С досады Жак рвал на себе волосы, бил себя в грудь, осыпал себя отборной бранью и все-таки не находил слов, чтобы заклеймить по достоинству свой отвратительный поступок.

Угрызения совести были так велики, что под конец Жак Обри впал в отчаяние и, может быть, впервые в жизни принялся рассуждать. В самом деле, пусть даже он выдерет все свои волосы и останется лысым, пусть исколотит себя до синяков и сойдет с ума от угрызений совести, – Асканио от этого не станет легче. Значит, надо попытаться любой ценой исправить причиненное зло, а не терять попусту драгоценное время. Честному Жаку запали в душу слова Бенвенуто: «Я отдал бы десять лет жизни, лишь бы кто-нибудь пробрался к Асканио и узнал у него тайну, которая даст нам власть над высокомерной герцогиней». И, как мы уже сказали, вопреки своему обыкновению, Жак принялся рассуждать и пришел к заключению, что прежде всего ему надо проникнуть в Шатле. А там он уж как-нибудь доберется до Асканио.

Войти в тюрьму под видом посетителя, как это хотел сделать Челлини, бесполезно, да и к тому же Жак Обри был не настолько самонадеян, чтобы рассчитывать на успех там, где потерпел неудачу сам Бенвенуто Челлини. Но, если невозможно проникнуть в тюрьму под видом посетителя, нет ничего легче, как очутиться там на правах арестанта, – по крайней мере, так казалось Жаку. А потом, когда он повидается с Асканио и тот поверит другу свою тайну, ему незачем будет оставаться в Шатле. Он выйдет оттуда и принесет спасительную тайну Бенвенуто, за что потребует от художника, разумеется, не десяти лет жизни, которыми тот готов был пожертвовать, а прощения за невольное предательство.

Радуясь богатству своего воображения и гордый сознанием своей преданности, он зашагал в Шатле.

"А ну-ка, поразмыслим над всем этим хорошенько, чтобы не натворить новых глупостей, – продолжал рассуждать Жак Обри по пути в тюрьму, к этой вожделенной цели. – История кажется мне такой же запутанной, как моток ниток Жервезы.

Итак, попытаемся разобраться во всем по порядку:

Асканио полюбил дочь прево, Коломбу. Хорошо. Узнав, что прево собирается выдать ее замуж за графа д'Орбека, Асканио похитил возлюбленную. Прекрасно. Похитив девушку и не зная, куда деть прелестную крошку, он запрятал ее в голову Марса. Превосходно! Тайник великолепный, честное слово! И если бы не такая скотина… однако предположим… до себя-то я еще успею добраться. Сообразуясь с моими указаниями – очевидно, так оно и было, – прево сцапал дочку и арестовал Асканио. И выходит, я дважды скотина! Но здесь-то клубок еще больше запутывается. При чем тут герцогиня? Почему она ненавидит Коломбу, которую все любят? Правда, почему?.. А-а, догадался! Когда в мастерской заходит речь о герцогине, подмастерья начинают хихикать, а Асканио смущается… Ну ясно, госпожа д'Этамп неравнодушна к нему и ненавидит свою соперницу, – это вполне естественно. Жак, дружище! Ты презренный негодяй, но зато малый не промах. Да, но откуда у Асканио тайна, которая может погубить герцогиню? Почему Челлини то и дело приплетает к имени короля какую-то Стефану? И почему он, будто язычник, постоянно взывает к Юпитеру? Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю во всем этом! А впрочем, незачем и голову ломать. В камере Асканио – вот где меня ждет разгадка! Главное – попасть в тюрьму. Остальное соображу потом".

И Жак Обри, успевший добраться до Шатле, изо всех сил постучал в ворота. Окошечко тотчас же приоткрылось, и грубый голос тюремного сторожа спросил, что ему надобно.

– Камеру в вашей тюрьме, вот что, – мрачно ответил Жак.

– Камеру? – изумился тюремщик.

– Да, самую тесную и темную; да и та, пожалуй, будет слишком хороша для меня.

– Но почему?

– Потому что я страшный преступник.

– Какое же преступление вы совершили? «В самом деле, что же я такое совершил?» – подумал Жак; он совсем и забыл выдумать какое-нибудь приличествующее случаю преступление. Хоть бедняга Жак и назвал себя «малым не промах», он отнюдь не блистал быстротой соображения; вот почему он не нашел ничего лучшего, как повторить вопрос тюремщика:

– Какое преступление?

– Да, какое?

– Угадайте, – сказал Жак, а про себя добавил: «Этот молодчик должен получше меня разбираться в преступлениях; пусть он перечислит их, а я что-нибудь да выберу».

– Убийство?

– Ну что вы! – возмутился Жак при одной мысли о том, что его могут причислить к убийцам. – За кого только вы меня принимаете, дружище?!

– Так, может быть, вы украли? – продолжал тюремщик.

– Украл? Как бы не так!

– Ну так что же вы сделали в конце концов? – нетерпеливо крикнул тюремщик. – Мало объявить себя преступником, надо сказать, какое ты совершил преступление.

– Но если я сам заявляю, что перед вами стоит негодяй, мерзавец, которого надо колесовать, вздернуть на виселицу!

– Преступление! Говорите, какое вы совершили преступление, – бесстрастно твердил тюремщик.

– Какое, хотите вы знать? Хорошо. Я предал друга.

– Ну, какое же это преступление? Прощайте, – ответил тюремщик и запер окошечко.

– Не преступление? Друга-то обмануть – не преступление? Но что же это, по-вашему?

И, схватив дверной молоток, Жак Обри принялся стучать еще сильнее.

– Что там случилось? – послышался голос другого человека, только что подошедшего к воротам.

– Да сумасшедший какой-то во что бы то ни стало хочет попасть в Шатле, – ответил сторож.

– Ну, если это сумасшедший, его надо отправить в больницу, а не в тюрьму.

– В больницу! – заорал Жак, удирая во все лопатки. – Нет, черт возьми! Я хочу именно в Шатле; больница мне совсем ни к чему. Пускай туда отправляют нищих и убогих. Ну скажите, слыханное ли дело, чтобы в больницу клали человека, у которого в кармане позвякивают тридцать парижских су? В больницу! Видали вы таких умников, как этот тюремщик, уверяющий, будто обмануть друга не преступление! Значит, попасть в тюрьму удостаивается лишь тот, кто убил или ограбил. Ого! Но если этого и не случилось, то вполне могло случиться… Ура, нашел! Вот мое преступление – я обманул Жервезу!

И Жак Обри опрометью бросился к дому своей возлюбленной, молоденькой вышивальщицы, единым духом взбежал по лестнице, а в ней было не менее шестидесяти ступеней, и с разбегу влетел в комнату, где миловидная девушка в простеньком домашнем платье гладила кофточку.

– Ах, сударь, – кокетливо вскрикнула она, – как вы напугали меня!

– Жервеза, дорогая, – воскликнул Жак, пытаясь заключить ее в объятия, – ты должна меня спасти!

– Погодите, погодите минутку, – заслоняясь наподобие щита утюгом, отвечала Жервеза. – Скажите-ка лучше, гуляка вы этакий, где вы пропадали целых три дня – Ну, я виноват, виноват, Жервеза! Но если бы ты знала, как я несчастен! И я люблю тебя. Видишь, попав в беду, я поспешил прямо к тебе. Разве это не лучшее доказательство любви? Повторяю, Жервеза, – ты должна меня спасти!

– Так, так, понимаю: вы напились где-нибудь в кабачке и затеяли драку; а теперь вас разыскивают, чтобы упрятать в тюрьму. Вот вы и прибежали к своей покинутой Жервезе, чтобы просить у нее приюта и помощи. Нет, сударь, отправляйтесь в тюрьму и оставьте меня в покое!

– Как раз этого-то я и добиваюсь, милая крошка! Я хочу в тюрьму, а негодяи сторожа меня не впускают.

– Господи помилуй! Жак, да ты что, рехнулся? – тоном самого нежного участия спросила Жервеза.

– Вот-вот, и они тоже говорят, что я рехнулся, и хотели даже упрятать меня в сумасшедший дом; а я во что бы то ни стало должен попасть в Шатле!

– В Шатле? Но зачем, Жак? Шатле – ужасная тюрьма. Говорят, туда гораздо легче попасть, чем выйти оттуда.

– И все-таки это необходимо! – воскликнул Жак. – Понимаешь ли, необходимо! Только таким путем я могу его спасти.

– Кого?

– Асканио.

– Как, этого красивого юношу, ученика вашего друга Челлини?

– Да-да, Жервеза! Его посадили в Шатле. И что всего ужаснее – по моей вине!

– Господи боже! – воскликнула Жервеза.

– Вот почему, – сказал Жак, – я должен попасть в тюрьму, я должен спасти его!

– Но за что его посадили в Шатле?

– За то, что он влюбился в дочку прево.

– Бедный юноша! – вздохнула Жервеза. – А разве за это сажают в тюрьму?

– Сажают, Жервеза. Понимаешь теперь? Он спрятал девушку. Я открыл тайник и, как последний болван, как мерзавец, как негодяй, разболтал об этом всем и каждому.

– Только не мне! – воскликнула Жервеза. – Узнаю, сударь, ваши повадки.

– А разве я тебе не говорил?

– Ни словечка! Болтаете-то вы с другими, а когда сюда приходите, у вас только и дела, что есть, пить да шутить. Никогда не поговорите со мной по-человечески. А не мешало бы вам знать, сударь, что женщины большие охотницы поболтать.

– А что же мы с тобой сейчас делаем, крошка? Мне кажется, болтаем.

– Ну да, потому что я вам нужна.

– Что верно, то верно: ты могла бы оказать мне огромную услугу.

– Какую?

– Сказать, что я тебя обманул.

– Еще бы, конечно, обманули, негодник вы этакий!

– Я? – взревел удивленный Жак Обри.

– Увы, вы бесстыдно обольстили меня, сударь, вашими прекрасными речами и лживыми клятвами.

– "Прекрасными речами и лживыми клятвами"?

– Да. Разве вы не говорили мне, что я самая "красивая девушка в предместье Сен-Жермен-де-Пре?

– Но я и сейчас это скажу.

– И разве не уверяли меня, что умрете с горя, если я вас не полюблю?

– Неужели я это говорил? Странно, но что-то не припомню.

– И что, если я вас полюблю, вы женитесь на мне.

– Нет, Жервеза, вот уж этого я никогда не говорил!

– Говорили, сударь!

– Нет, нет и нет! Потому что, видишь ли, Жервеза, мой отец заставил меня поклясться, как некогда Гамилькар Ганнибала.

– В чем?

– В том, что я умру холостым.

– О, я несчастная! – разражаясь слезами, воскликнула Жервеза, которая, подобно всем женщинам, всегда могла заплакать в нужный момент. – Вот каковы мужчины – клянутся, обещают и тут же забудут все свои клятвы! Вот и я возьму и поклянусь, что никогда больше не попадусь на такую удочку!

– И правильно сделаешь, Жервеза, – наставительно сказал Жак Обри.

– Подумать только! – продолжала девушка. – Для воров, разбойников, мошенников законы существуют, а вот для таких негодяев, которые обманывают бедных девушек, никакого наказания не придумано!

– И для них есть наказание, Жервеза.

– Неужели?

– А как же! Ведь несчастного Асканио посадили в Шатле за то, что он обманул Коломбу.

– И хорошо сделали, – отвечала Жервеза. – Мне очень хотелось бы, чтобы и вы оказались там же.

– Боже мой! Жервеза, да ведь того же самого хочу и я! – воскликнул школяр. – И, как я уже говорил, рассчитываю в этом деле на твою помощь.

– На мою помощь?

– Да.

– Смейтесь, смейтесь, неблагодарный!

– Жервеза, я говорю совершенно серьезно. Если бы только ты согласилась…

– Согласилась?.. На что?

– Да, если бы ты согласилась пожаловаться на меня в суд.

– За что?

– За то, что я тебя обманул. Но ты побоишься…

– Я? – воскликнула Жервеза, обидевшись. – Побоюсь сказать правду?

– Но ведь придется дать клятву.

– Что ж тут такого?

– И ты поклянешься, что я тебя обманул?

– Да, да, да! Тысячу раз да!

– Ну, тогда все в порядке! – сразу повеселел Жак Обри. – А я-то боялся, что ты не согласишься. Ведь клятва – вещь серьезная.

– Хоть сейчас поклянусь, лишь бы вас поскорей засадить в Шатле, сударь!

– Прекрасно!

– Отправляйтесь к своему Асканио!

– Превосходно!

– Там у вас будет достаточно времени, чтобы вместе с ним покаяться в грехах.

– О большем я и не мечтаю!

– А где мне искать судью?

– Во дворце Правосудия.

– Сейчас же иду туда.

– Идем вместе, Жервеза.

– Да-да, вместе. И, надеюсь, наказание не заставит себя ждать.

– Вот тебе моя рука, Жервеза, обопрись на нее, – сказал Жак Обри.

– Идемте, сударь!

И оба не спеша, так же как обычно ходили гулять по воскресеньям в Пре-о-Клер или на Монмартр, отправились во дворец Правосудия.

Однако по мере приближения к храму Фемиды, как высокопарно называл Жак здание парижского суда, Жервеза все больше замедляла шаг; добравшись туда, она еле взошла по лестнице, а у дверей судьи ноги вовсе отказались ей повиноваться, и девушка всей своей тяжестью повисла на руке школяра.

– Ну что, крошка, струсила? – спросил Жак.

– Ничуть, – ответила Жервеза. – Просто робею немного перед судьей.

– А чего перед ним робеть? Такой же человек, как и все.

– Да, но ведь придется ему все рассказывать…

– Ну и расскажешь, велика важность!

– И клятву придется давать.

– Ну и дашь!

– Жак, а ты вполне уверен, что обманул меня?

– Черт возьми, разумеется! Не ты ли сама только что уверяла меня в этом?

– Так-то оно так, но, знаешь, как ни странно, а вся эта история кажется мне сейчас совсем другой, чем дома.

– Идем, идем! Я так и знал, что струсишь.

– Жак, миленький, – взмолилась Жервеза, – пойдем лучше домой!

– Эх, Жервеза, Жервеза, но ты же обещала!

– Жак, дружочек, я больше никогда не буду тебя упрекать! Не буду ни о чем просить. Я полюбила тебя просто потому, что ты мне понравился, вот и все.

– Идем, идем! – тащил ее Жак. – Недаром я боялся, что ты струсишь. Но теперь все равно поздно.

– Почему?

– Ты шла, чтобы пожаловаться на меня, вот и жалуйся.

– Ни за что! Ни за что, Жак! Я хочу домой!

– Э, нет! – ответил Жак, раздраженный как ее упорством, так и причиной отказа. – Нет, и еще раз нет! И он решительно постучал в дверь.

– Что ты делаешь? – закричала Жервеза.

– Сама видишь: стучу.

– Войдите! – послышался гнусавый голос.

– Я не хочу входить, не хочу! – твердила Жервеза, пытаясь вырваться из рук Жака.

– Входите! – повторил тот же голос, на этот раз более внятно.

– Жак, пусти, не то я закричу! – сказала Жервеза.

– Да входите же! – в третий раз произнес голос, но теперь уже у самой двери, и в тот же миг она распахнулась. – Ну-с, что вам угодно? – спросил высокий, тощий человек, одетый в черное, при одном взгляде на которого Жервеза задрожала, как лист.

– Вот эта девица, – сказал Жак Обри, – пришла к вам с жалобой на меня.

И он втолкнул Жервезу в темную, отвратительную, грязную переднюю. Дверь тут же захлопнулась, словно западня.

Жервеза слабо вскрикнула не то от страха, не то от неожиданности и скорей упала, чем села, на табурет у стены.

А Жак Обри, боясь, как бы девушка не позвала его, не вернула насильно, пустился наутек по коридорам, о существовании которых знали только клерки, писцы да сутяги. Выбежав во двор церкви Сент-Шапель, он уже более спокойным шагом добрался до моста Святого Михаила, по которому Жервеза должна была непременно пройти по дороге домой.

Через полчаса она и в самом деле появилась.

– Ну, как дела? – спросил, подбегая к ней, Обри.

– Ах, Жак, ты вынудил меня солгать! – отвечала девушка. – Но, я надеюсь, бог меня простит – ведь я сделала это с благой целью.

– Я беру твой грех на себя, – успокоил ее Жак. – Рассказывай.

– Я и сама ничего не знаю, – ответила Жервеза. – Мне до того было стыдно, что я даже не помню, о чем шел разговор. Господин судья задавал мне разные вопросы, а я отвечала «да» или «нет» и даже не вполне уверена, правильно ли я говорила.

– О несчастная! – вскричал Жак. – Вот увидите, она, чего доброго, заявила судье, что не я ее обманул, а она меня!

– Нет, – возразила Жервеза, – не думаю, чтобы до этого дошло.

– Записали они, по крайней мере, мой адрес, чтобы вызвать меня в суд? – спросил Жак, – Да, я дала им адрес, – пролепетала Жервеза.

– Значит, все в порядке, – с облегчением вздохнул Жак. – Ну, а теперь что бог даст…

Отведя Жервезу домой и утешив по мере сил в том, что ей пришлось дать ложные показания, Жак Обри отправился восвояси, полный веры в провидение.

И действительно, вмешалось ли в дело провидение, или это было чистой случайностью, но на следующее утро Жак Обри получил вызов в суд. И такова сила правосудия, что Жак невольно содрогнулся, читая эту бумагу, получить которую было его заветной мечтой. Поспешим, однако, добавить, к чести школяра, что надежда увидеть Асканио и желание вызволить друга из беды, которую он же сам и навлек на него, помогли Жаку Обри тут же справиться с невольной слабостью.

Явиться в суд предлагалось к двенадцати часам, а было всего только девять. Поэтому Жак помчался к Жервезе, которую застал не менее взволнованной, чем накануне.

– Ну, как дела? – спросила она.

– А вот, взгляни! – победоносно ответил Жак Обри, показывая ей исписанную иероглифами бумажку.

– Когда вам надо явиться?

– В полдень. А больше я ничего не разобрал.

– Вы даже не знаете, в чем вас обвиняют?

– Да, наверное, в том, что я тебя обманул, милая крошка!

– А вы не забудете, сударь, что сами заставили меня дать такие показания?

– Разумеется, не забуду; я готов присягнуть, что так оно и было, даже если бы тебе вздумалось все отрицать.

– Так вы не станете на меня сердиться за то, что я вас послушалась?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30