Али-паша

Покарав убийцу Сефер-бея, Али одним махом и уплатил долг, и устранил опасного свидетеля, из чего ясно, какое огромное значение придавал он несчастному бею. Не довольствуясь этим, он постарался выставить отравительницей супругу Ибрагим-паши, приписав ей чувство ревности и зависти к уважению, которым пользовался в доме ее деверь. Так он объяснил это происшествие своим креатурам в Константинополе. Али всюду, где только мог, порочил семью, которую стремился погубить из алчности, мечтая завладеть ее достоянием. Вскоре он начал готовиться к новым набегам, ссылаясь на вызванный им же самим скандал и утверждая, что хочет отомстить за Сефер-бея, своего ближайшего друга, как вдруг получил уведомление от Ибрагим-паши, что тот поднял против него лигу теспротийских христиан, во главе которой встали сулиоты1*, славившиеся по всей Албании отвагой и свободолюбием.
      ______________
      * 1 Греко-албанское племя в южном Эпире, христиане и противники Али-паши.
      Во вспыхивавших повсеместно жарких схватках перевес неизменно оставался за противниками Али. Тогда он вступил в переговоры с мятежниками и заключил с ними наступательный и оборонительный союз. Новый альянс, как и первый, завершился свадебными торжествами. Добродетельная Эмине, видя, что сын ее Вели женится на второй дочери Ибрагима, надеялась, что разногласиям двух семей положен конец, и была на вершине счастья. Но радость ее была недолгой: свадебные песнопения вновь были прерваны хрипом умирающих. {341}
      Дочь Хайницы от Сулеймана, второго ее мужа, вышла замуж за некоего Мурада, бея Клейсуры. Этот вельможа, связанный узами крови и дружескими отношениями с Ибрагим-пашой, навлек на себя после смерти Сефер-бея неистовую ненависть Али. Подлинная причина этой ненависти крылась в непоколебимой преданности Мурада своему господину, на которого он имел большое влияние. Но Али, как всегда искусно скрывая истину под благовидным предлогом, объяснил свою откровенную неприязнь к юноше тем, что Мурад, уже породнившийся с ним, неоднократно сражался на стороне его врагов. Добросердечный Ибрагим воспользовался предстоящей свадьбой, чтобы предоставить бею Клейсурскому повод для почетного примирения с дядей и назначил его дружкой жениха. В силу этого звания Мураду полагалось отвезти в Янину и передать молодому Вели-бею невесту, дочь паши Бератского. Мурад благополучно исполнил свою миссию и был принят Али, не поскупившимся на изъявления радушия и благосклонности. Празднества начались сразу по прибытии Мурада в конце ноября 1791 года.
      Они длились уже несколько дней, как вдруг разнеслась весть, что в Али стреляли, но он чудом уцелел, а убийце удалось скрыться. Эта новость повергла в ужас и горожан, и придворных: каждый трепетал, опасаясь, как бы его не приняли за злоумышленника. Шпионы сбились с ног, пытаясь разыскать убийцу, и наконец заявили, что поиски их бесплодны, а значит, против паши готовится заговор. Паша разразился стенаниями, сокрушаясь, что окружен недругами, и предупредил, что отныне будет принимать на аудиенциях лишь по одному посетителю. С тех пор посетителям было вменено в обязанность оставлять оружие при входе. Аудиенции проводились теперь в особой комнате, расположенной под самым сводом дворца, и проникнуть туда можно было лишь через люк. Словом, это была настоящая мышеловка, тем более что к люку нужно было подниматься по лестнице. День за днем Али принимал в этой голубятне придворных и наконец призвал племянника, якобы затем, чтобы вручить свадебные подарки. Мурад, полагая, что вновь заслужил милость паши, радостно принял поздравления друзей и в назначенное время явился на аудиенцию. Телохранители-албанцы, дежурившие у подножья лестницы, попросили его снять оружие; он без тени недове-{342}рия отдал его и поднялся наверх, исполненный самых радужных надежд. Но едва он пролез в люк, как тот захлопнулся за ним и из темного угла раздался выстрел. Раненый в плечо Мурад упал, но, поднявшись на ноги, попытался бежать, и тут Али, выскочив из укрытия, бросился добивать несчастного. Несмотря на рану юный бей отчаянно оборонялся, испуская ужасные крики. Паша, желая поскорее прикончить Мурада и видя, что ему не справиться, выхватил из очага пылающую головню, с размаху ударил ею племянника по лицу, свалил его с ног, а потом и добил этой же головней. Умертвив Мурада, Али принялся истошно звать на помощь. Указывая примчавшимся телохранителям на окровавленную одежду и полученные в схватке ушибы, он объявил, что покарал изменника, замыслившего его погубить. По приказу Али труп Мурада обыскали и в одном из карманов обнаружили письмо, вложенное туда самим же Али, в котором сообщались все подробности предполагаемого заговора.
      Из письма следовало, что брат Мурада также замешан в злоумышлении, поэтому его схватили и задушили без суда и следствия. Весь дворец преисполнился ликования, придворные и челядь принесли Аллаху благодарственные жертвы, как это принято на Востоке, когда человек избавляется от великой опасности. Али выпустил на свободу узников, чтобы, по его словам, возблагодарить Провидение, уберегшее его от чудовищного злодейства. Он принимал гостей, которые спешили поздравить его с чудесным спасением и сочинил оправдательный документ, подтвержденный юридическим заключением кади, в котором возводилась клевета на Мурада и его брата. Наконец, приставы в сопровождении отряда солдат отправились за имуществом погибших братьев, потому что, как говорилось в декрете, Али по справедливости должен был унаследовать достояние убийц.
      Так была уничтожена последняя семья, которая омрачала спокойствие паши Янинского и могла умалить его влияние на слабовольного пашу Бератского. Последний, лишась самых отважных своих защитников и чувствуя себя в полной власти врага, вынужден был примириться с тем, чему больше не мог помешать, и лишь слезами выражал протест против преступлений, предвещавших столь же страшный конец и ему самому.
      Что до Эмине, то уверяют, что с того дня, когда случилось это ужасное несчастье, она прекратила всякие {343} сношения с преступным супругом и, уединившись в гареме, посвятила, подобно христианке, жизнь свою молитвам за невинно убиенных и за их палача. Как радуется душа, когда среди кровавых сатурналий встречается, словно оазис в пустыне, такой нежный и благородный образ, любуясь которым, она отдыхает от стольких зверств и предательств!
      Али лишился ангела-хранителя, умерявшего его необузданные страсти. Сначала он огорчился, потеряв женщину, которую до сих пор искренне любил, и попытался вернуть ее, но тщетно; тогда он стал искать в новых пороках замену утраченному счастью и предался чувственным удовольствиям. Паша ни в чем не знал меры: вскоре в крови этого пожилого уже мужчины вновь зажглось пламя сластолюбия. Пустившись в неистовое распутство, он собрал огромные гаремы одалисок и икогланов1*, словно в дворцах его недоставало места для бесчинств. Без конца меняя обличья, он то ночи напролет гонялся по улицам за проститутками обоего пола, то средь бела дня высматривал в храмах девушек и юношей выдающейся красоты, после чего несчастных похищали и помещали в его гаремы.
      ______________
      * 1 Турецкий паж.
      Сыновья его, следуя примеру отца, в свою очередь открыли дом срама и, каждый на свой лад, пытались перещеголять старого пашу. Старший, Мухтар, ударился в пьянство, и ему не было равных среди самых отчаянных выпивох Албании: он похвалялся, что как-то после обильной трапезы выпил за вечер целый мех вина. Унаследовав неистовый дух предков и родичей, он во хмелю загубил немало людей, в том числе своего оруженосца, который с детских лет был его товарищем и доверенным лицом. Вели избрал для себя нечто иное. Воплотив бред маркиза де Сада, подобно тому, как отец его воплотил идеи Макиавелли, он наслаждался смесью распутства с жестокостью и приправлял сладострастие зверством. Высшим наслаждением для него было в кровь кусать целуемые губы и раздирать ногтями тело, которое он только что осыпал ласками. Жители Янины с ужасом встречали теперь на улицах города женщин, которым, утолив похоть, он приказывал отрезать нос или уши.
      Немудрено, что, видя такое, каждый трепетал за свое достояние, жизнь и счастье. Немудрено, что каждый дро-{344}жал за своих близких. Матери проклинали свою плодовитость, женщины - красоту. Но вскоре страх породил растление, и подданные вслед за господами вступили на стезю разврата. Этого и добивался Али, считавший, что людьми, лишенными чести и совести, легче управлять.
      Всеми способами укрепляя свою власть изнутри, он не упускал случая расширить свои владения. И вот в 1803 году он объявил войну племенам сулиотов, на независимость которых уже не раз покушался всевозможными уловками, посулами и подкупом. Хотя он послал против них десятитысячную армию, сулиоты поначалу побеждали и в мелких стычках, и в крупных сражениях; однако потом, когда Али по обыкновению призвал измену на помощь насилию, удача вновь улыбнулась ему. Вскоре стало ясно, что несчастным сулиотам рано или поздно суждена гибель.
      Добродетельная Эмине, предвидя, какие ужасные последствия повлечет за собой поражение сулиотов, и преисполнившись сострадания, вышла из добровольного заточения и кинулась супругу в ноги. Подняв ее и усадив рядом с собой, Али стал расспрашивать о причине ее волнения. Она заговорила о великодушии и милосердии, Растроганно внимая ей, он уже заколебался, как вдруг она упомянула сулиотов. Мгновенно придя в ярость, Али выхватил пистолет, выстрелил в Эмине, но, к счастью, дал промах: жена его не пострадала, но зашаталась от ужаса и рухнула на пол. Прибежавшие на шум женщины унесли несчастную в ее покои. Пожалуй, впервые душа Али содрогнулась при мысли об убийстве: ведь то была жена его, мать его сыновей, а он поверг ее к своим ногам. Мысль эта угнетала и мучила его. Ночью он захотел повидать Эмине и, постучав в дверь позвал ее, но дверь оказалась заперта. Тогда, разгневавшись, он стал крушить дверь в покои, где укрылась Эмине. Услыхав грохот и поняв, что муж ломает двери, та решила, что он собирается добить ее, загасить чуть теплящийся в ней огонек жизни; смертельная судорога свела ее члены, слова замерли на устах, и, рухнув в ужасных конвульсиях, Эмине вскоре испустила дух. Так погибла Эмине, дочь Каплан-паши, супруга Али Тепеленского, мать Мухтара и Вели, несчастная Эмине, средоточие доброты, которой суждено было жить в окружении одних злодеев.
      Смерть ее повергла в глубокий траур всю Албанию, но не меньше потрясла и самого убийцу. Призрак покой-{345}ной супруги преследовал его и в разгар удовольствий, и во время советов, и даже во сне. Он видел и слышал ее и порой, просыпаясь, восклицал: "О жена моя! Это ты! В глазах твоих возмездие, ты гневаешься... Спасите! Пощадите!" Более десяти лет после этого он боялся ночевать один в комнате.
      В декабре, измученные голодом, наполовину истребленные в боях и отчаявшиеся из-за череды измен и предательств, сулиоты были вынуждены капитулировать. По договору им было разрешено селиться где угодно, только не в родных горах. Несчастные разделились на два отряда: один двинулся к Парге, второй - к Превезе. Невзирая на договор Али приказал уничтожить оба.
      Двигавшийся к Парге обоз был настигнут крупными силами шкипетаров, которые тучей набросились на несчастных. Казалось, гибель неминуема, но тут инстинкт подсказал невежественным воинам средство спасения: они становятся в каре, помещают в середину стариков, женщин, детей и домашний скот и благодаря этому замечательному тактическому приему беспрепятственно входят в Паргу на глазах тщетно преследующих их головорезов.
      А вот беглецам, устремившимся в Превезу, удача изменила. Застигнутый врасплох внезапным нападением, отряд в панике бросился в греческий монастырь Залонгас. Однако вскоре ворота обители были выломаны, и злополучные сулиоты все до единого погибли.
      Со скальной площадки, где были разбиты шатры сулиотов, несчастные женщины смотрели, как в жуткой бойне гибнут их защитники. Отныне у них не оставалось иного удела, кроме рабства, и иных надежд, кроме участи невольниц, которым предстояло тешить и ублажать извергов, погубивших их отцов и братьев. Но женщины избежали позора, приняв поистине героическое решение: взявшись за руки и запев национальный гимн, они повели хоровод по козырьку над пропастью, допели припев и с долгим пронзительным криком вместе с детьми бросились в бездну.
      Еще не все сулиоты покинули родные края, когда туда прибыл Али-паша, и приказал схватить и отправить в Янину тех, кто не успел скрыться. Пытки этих несчастных стали главным украшением празднества, устроенного им для солдатни. Каждому солдату было предложено напрячь воображение, дабы внести свою лепту в изо-{346}бретение все новых мук, а самым сметливым было даровано право лично осуществить свои выдумки.
      Иные, отрезав сулиотам нос и уши, заставляли несчастных съедать их сырыми с острой овощной приправой. У одного юноши содрали кожу с головы так, что она покрыла плечи, и его, подхлестывая ударами кнута, прогнали вокруг двора сераля. Когда же паша вдоволь нахохотался, юношу пронзили копьем и швырнули в костер. Многие пленники совершенно невредимыми были брошены в поставленные на огонь огромные котлы: их сварили заживо, а потом бросили тела на съедение собакам.
      С тех пор символ креста исчез из гор Сули и эхо не вторило там больше христианским молитвам.
      Вскоре после смерти Эмине, когда до конца войны было еще далеко, в семействе паши, преступную натуру которого ничто более не могло утолить, разыгралась новая мрачная драма. Как мы уже говорили, отец и сыновья, соревнуясь в бесчинствах и распутстве, развратились сами и растлили свое окружение. Всем и каждому было суждено отведать горьких плодов, порожденных падением нравов. Подданным приходилось сносить чудовищную тиранию, среди господ вскоре воцарились подозрительность, раздоры и ненависть. Отец не раз ранил сыновей в сердце, лишая их самого заветного и дорогого, и немудрено, что впоследствии сыновья оплатили ему тем же, покинув его в час великой опасности.
      В Янине жила женщина по имени Ефросина, племянница епископа и жена одного из самых богатых негоциантов города, которая славилась умом и красотой. У нее уже было двое детей, когда Мухтар воспылал к ней страстью. И вот ей доставили приказ явиться к нему во дворец. Несчастная женщина, догадываясь, что ей предстоит утолить похоть молодого паши, тут же созвала родичей, чтобы посоветоваться, как быть. Все как один ответили; следует покориться, и поскольку жизнь ее мужа оказалась в опасности из-за возможной ревности ужасного соперника, решено было, что он в тот же вечер покинет город; так он и поступил. Ефросина стала принадлежать Мухтару, а тот, поддавшись ее очарованию, вскоре воспылал к ней искренней любовью и осыпал ее подарками и милостями. Так продолжалось до тех пор, пока молодому паше не пришлось уехать.
      Едва он отбыл, как жены его нажаловались Али-па-{347}ше на то, что Ефросина узурпировала их права и заставила мужа пренебречь ими. Али, непрестанно сетовавший на мотовство сыновей и сокрушавшийся об их расточительстве, не мог упустить случая разом приумножить свои богатства и устрашить непокорных.
      И вот как-то ночью он с толпой слуг явился в дом Ефросины и предстал перед ней в свете факелов. Зная, насколько он скуп и жесток, она попыталась обезоружить жестокость, утолив алчность: собрала золото и драгоценности, сложила их у ног паши, обратив на него молящий взгляд.
      - Ты вернула то, что принадлежит мне по праву,- молвил тот, принимая богатое подношение.- Но можешь ли ты вернуть похищенное тобой сердце Мухтара?
      Услыхав такое, Ефросина попыталась воззвать к его отцовским чувствам, заклинала сыном его, любовь которого явилась причиной ее горестей, а теперь сделалась преступлением. Молила пощадить ее, мать, которая до сих пор по праву слыла безупречной. Но ни слезы, ни рыданья не тронули старого пашу: он велел схватить ее, закатать в кусок грубого полотна и увести в тюрьму при серале.
      Все понимали, что несчастная Ефросина погибла, но люди надеялись все же, что опасность грозит ей одной. Однако Али, притворившись, что поддался увещаниям суровых поборников морали, желавших возродить добрые нравы, приказал схватить еще пятнадцать христианок из самых почтенных семейств Янины. А один валах по имени Николай Янко, пользуясь случаем, обвинил в прелюбодеянии свою жену, которой вскоре предстояло разрешиться от бремени. Все шестнадцать обвиняемых предстали перед судом визиря, приговор которого был заранее предрешен. Женщин обрекли на смерть и отвели в застенок, где они еще целых два дня томились в смертной тоске. На третью ночь за ними пришли палачи и повели к озеру, где им суждено было погибнуть. Измученная Ефросина, не в силах снести ужасных мучений, испустила дух на пути к озеру, и когда вместе с товарками несчастную бросили в воду, душа ее уже воспарила к Господу. Тело ее, на следующий день, было погребено на кладбище монастыря Святых Бессеребренников1*, где {348} и сегодня показывают ее могилу, поросшую белыми ирисами под сенью дикой оливы.
      ______________
      * 1 То есть святых Космы и Дамиана: по христианскому преданию, они, будучи врачами, отказывались от платы за лечение.
      Мухтар уже возвращался из поездки, когда гонец от Вели доставил ему весть о гибели возлюбленной. Вскрыв пакет, паша вскрикнул: "Ефросина!" - и, схватив пистолет, в ярости разрядил его в гонца, который мертвым рухнул к его ногам. "Ефросина, вот первое возмездие за тебя!" - воскликнул Мухтар, и, вскочив на коня, понесся в Янину. Охрана следовала в отдалении, не спуская с него глаз, а жители лежащих на пути селений, прослышав о гневе Мухтара, разбегались при одном его приближении. Так он и мчался - без передышки, не глядя по сторонам, пока не загнал лошадь, которая пала как раз у озера, где погибла Ефросина. Пересев в лодку, Мухтар отправился к себе в сераль, чтобы скрыть терзавшие его боль и ярость.
      Прекрасно зная, что можно не опасаться гнева, излившегося в слезах и криках, Али немедленно потребовал Мухтара к себе. "Уж себя-то он не убьет", - с горькой улыбкой сказал он придворному, которому поручил сообщить сыну свою верховную волю. И в самом деле, Мухтар, за минуту до того выкрикивавший угрозы и проклятья, едва получив повеление отца, сделался кроток и послушен.
      - Поди сюда, Мухтар, - проговорил визирь, протягивая ему для поцелуя руку, обагренную невинной кровью. - Я готов забыть твои увлечения и порывы, но запомни на будущее: человек, пренебрегающий, подобно мне, мнением людей, не боится ничего на свете. Теперь можешь идти, явишься за распоряжениями. Ступай и помни мои слова.
      Мухтар удалился в таком смущении, словно ему простили огромную провинность, и не нашел лучшего утешения, как целую ночь пьянствовать и развратничать вместе со старшим братом. Но недалек был уже тот день, когда оба они, претерпев от отца немало обид, составят заговор и осуществят ужасную месть.
      Тем временем диван начал проявлять недовольство бесконечными территориальными притязаниями паши. Не решаясь открыто обрушиться на столь могущественного вассала, министры решили окольными путями ослабить его влияние, и под предлогом того, что преклонный возраст Али не позволяет ему справляться с тяготами стольких должностей, у него отбирают управление {349} Фессалией. Но чтобы показать, что это делается отнюдь не из враждебных побуждений, отобранный у него санджак передают его племяннику Эльмас-бею, сыну Сулеймана и Хайницы.
      Та, столь же честолюбивая, как и брат, не помнила себя от радости, предвкушая, как будет править от имени сына, человека мягкого и бесхарактерного, привыкшего слепо ей повиноваться. Она испрашивает у брата позволения отправиться в Трикалу, чтобы присутствовать при вступлении Эльмас-бея в должность, и ко всеобщему изумлению такое разрешение получает. Никто не мог понять, как это Али столь легко отказался от столь значительного поста как губернаторство в Фессалии. Однако он так искусно притворялся, что в конце концов все поверили в его покорность. Когда же люди увидели, какой роскошный эскорт предоставил он сестре, чтобы отвезти ее в столицу отобранного в пользу племянника санджака, только и разговоров было, что о его великодушии. Он даже послал Эльмасу вместе с поздравлениями множество богатых даров, в том числе великолепную мантию из чернобурых лис, стоившую больше ста тысяч франков на нынешние деньги, и просил племянника непременно облачиться в нее, когда посланец султана вручит ему фирман на владение должностью. Хайнице было поручено лично отвезти сыну дары и наказ старого паши.
      Она пустилась в путь и, благополучно достигнув Трикалы, в точности исполнила поручение. Когда же наступил час столь желанной для ее гордыни церемонии, она лично проследила за всеми приготовлениями. Эльмас, облаченный в мантию из черно-бурых лис, был в присутствии матери провозглашен и признан правителем Фессалии.
      - Мой сын - паша, - воскликнула она, не помня себя от упоения, - мой возлюбленный сын - паша! Мои племянники умрут от зависти.
      Однако горделивой радости не суждено было длиться долго. Через несколько дней после вступления в должность Эльмас почувствовал упадок сил. Непреодолимая сонливость, конвульсивные приступы чиханья, лихорадочный блеск в глазах - все свидетельствовало о тяжком недуге. Подарок Али исполнил назначенное. Мантия из черно-бурых лис была пропитана смертоносной мокротой девушки, больной оспой, губительный яд {350} проник в кровь паши, не привитого от этой хвори, и тот умер через несколько дней.
      Хайница, на глазах которой сын испустил дух, обезумев от горя, разразилась рыданьями, угрозами и проклятьями; но не зная, кто был истинным виновником несчастья, отправилась в Янину, мечтая выплакаться на груди брата. Она нашла его в такой глубокой скорби, что не только не заподозрила, но готова была пожалеть. Такое сочувствие ее страданиям понемногу стало умерять отчаяние женщины, а ласки второго ее сына Аден-бея вскоре утешили ее. Тем времени Али, неустанно радевший о своей выгоде, не замедлил направить в Трикалу одного из своих приближенных, поручив ему править санджаком вместо усопшего племянника. Он без труда добился, чтобы Порта, убедившись, что любое поползновение против него не приносит ничего кроме несчастий, вернула ему правление Фессалией.
      Такой исход дела начал волновать умы. Но ропот народа, спорившего о причинах гибели Эльмаса, был заглушен громом пушек, возвестивших о рождении у Али нового наследника. Это был Салих-бей, рожденный невольницей-грузинкой.
      Фортуна, стремившаяся, казалось, как исполнять его преступные замыслы, так и потворствовать желаниям, уготовила ему драгоценнейший дар - добрую и прекрасную ликом жену, которой суждено было заменить подле него Эмине и вытеснить даже память о покойной.
      Вместе с фирманом, подтверждающим права Али на управление Фессалийским санджаком, диван прислал ему приказ разыскать и уничтожить банду фальшивомонетчиков, появившихся в тех краях. Али, радуясь, что может доказать султану свое рвение за счет обычного душегубства, тут же снарядил шпионов и, узнав, где укрываются преступники и кто их сообщники, отправился туда в сопровождении мощного эскорта. Это было селение, называвшееся Пличивица.
      Достигнув его к вечеру, он всю ночь напролет расставлял посты и дозоры, чтобы никто не мог ускользнуть, и на рассвете внезапно напал со всеми своими людьми на фальшивомонетчиков и застал их на месте преступления. Али тут же приказал повесить главаря у ворот дома и вырезать жителей селения.
      Внезапно девушка сказочной красоты прорвалась к нему сквозь толпу солдат и, ища спасения, прильнула к {351} его коленям. Изумленный Али стал ее расспрашивать. Она подняла на него глаза, полные наивной веры и ужаса, оросила руки его слезами и молвила:
      - Господин, умоляю, заступись перед визирем Али за мать мою и братьев. Отец мой, увы, уже погиб. Видишь, вон он висит на двери хижины. Мы ничем не могли прогневать грозного властелина, который приказал убить его. Мать моя бедная женщина и в жизни никого не обидела. Мы - слабые и беззащитные дети. Защити нас!
      Поддавшись невольному волнению, паша прижал к груди невинное дитя и, улыбаясь сквозь слезы, ответил:
      - Нашла кого просить: я и есть этот злой визирь.
      - О, нет, нет! Ты добрый, господин мой, ты добрый!
      - Ну что ж, дочь моя, успокойся и укажи свою мать и братьев. Я повелеваю сохранить им жизнь. Твои мольбы спасли их.
      И когда в порыве благодарности девушка простерлась ниц, он поднял ее и спросил, как ее имя.
      - Василики.
      - Василики! Царица! Имя твое - прекрасное предзнаменование. Василики, отныне мой дворец станет твоим домом.
      Вслед за этим Али велел конюшему собрать родных девушки, волею его избавленных от смерти, и доставить их в Янину вслед за той, которой предстояло безграничной любовью воздать ему за благодеяние.
      Мы исчерпаем все сокровища доброты, сокрытые в душе Али, когда расскажем, как по дороге в Янину на него накатила прихоть явить благодарность. Разразившаяся гроза принудила его укрыться в какой-то нищей деревушке. Он спрашивает, как она называется и, услыхав ответ, на минуту застывает в изумлении, словно пытаясь воскресить смутные воспоминания. Затем Али осведомляется, нет ли в деревушке женщины по имени Нуза. Ему отвечают, что здесь в самом деле есть одна дряхлая старуха по имени Нуза, которая изнурена болезнями и живет в глубокой нищете. Он велит привести ее. Дрожа от ужаса, несчастная является и падает перед ним ниц. Паша сам поднимает ее:
      - Знаешь ли ты меня? - спрашивает он.
      - Пощади, могущественный визирь, - отвечает несчастная, думая, что пришел ее смертный час, так как кроме жизни ей нечего терять. {352}
      - Вижу, что хоть ты и знаешь меня, но не узнаешь.
      Старуха смотрит на него в изумлении, ничего не понимая.
      - Помнишь, - продолжает Али, - лет сорок назад юноша попросил тебя спрятать его от гнавшихся за ним врагов? Не спрашивая ни кто он, ни как его зовут, ты спрятала его в своем бедном жилище, перевязала ему раны и разделила с ним скудную пищу; потом, когда он смог вновь пуститься в дорогу, ты вышла проводить его до порога и пожелала доброго пути и удачи. Пожелания твои исполнились, добрая женщина. Этого юношу звали Али Тепеленский. Юноша этот был я.
      Старуха на мгновение онемела от удивления, а потом ушла, благословляя пашу, пожаловавшего ей до конца ее дней доход в пятнадцать тысяч франков.
      Но эти добрые порывы, подобно двум молниям, лишь на мгновение осветили темный горизонт жизни Али-паши. Вернувшись в Янину, он вновь предался самодурству, интригам и зверствам. Не довольствуясь своими огромными владениями, он опять принялся при каждой возможности отвоевывать владения соседних пашей. И вот войска его заняли сначала Фокиду, потом Этолию, и Акарнанию, большую часть земель которых он опустошил, а жителей вырезал.
      Тем временем он принудил Ибрагим-пашу отдать младшую дочь Аден-бею, племяннику Али, рожденному Хайницей в кровосмесительном браке с убийцей первого мужа. Новый союз с семейством, которое он не раз обирал и подвергал гонениям, давал ему новое оружие против Ибрагим-паши и его родичей на случай, если он захочет вплотную наблюдать за сыном паши или задумает завлечь членов этого семейства в очередную западню.
      Устраивая женитьбу племянника, он не упускал из виду и карьеру собственных сыновей. Убедив французского посла в своей преданности императору Наполеону и заручившись его поддержкой, он сумел добиться для Вели фирмана на правление пашалыком Морея, а для Мухтара выторговал пашалык Лепант. Но добиваясь высоких должностей для своих детей, он стремился приумножить собственное могущество и потому сам выбрал им придворных и назначил военачальниками офицеров по своему выбору. А когда сыновья отправились в свои владения, Али оставил заложниками их жен, де-{353}тей и даже домашнюю утварь под предлогом, что не след обременять себя во время войны подобными вещами: как раз в ту пору Порта открыто выступила против Англии. Кроме того, он воспользовался этой оказией, чтобы отделаться от неугодных людей; среди прочих от некоего Исмаила Пашо-бея, который был его орудием, а потом стал противником. Паша назначил его секретарем Вели, якобы в доказательство своей милости и примирения, но на самом деле чтобы без помех обобрать его, завладев в его отсутствие янинским имением Исмаила Пашо-бея, где были собраны несметные богатства.
      Однако тот не позволил себя одурачить и, уезжая, дал волю досаде.
      - Этот изверг отсылает меня, чтобы обобрать, - воскликнул он, указывая на Али, видневшегося в окно дворца, - но что бы ни случилось, я отомщу и даже смерть приму с радостью, если смогу погубить его.
      По мере того, как росло могущество Али, он все больше стремился укрепить его окончательно. Он начал тайные переговоры с несколькими великими европейскими державами, стремясь обрести независимость и добиться, чтобы его признали греческим князем. Благодаря странной и таинственной случайности весть об этом дошла до дивана, куда были представлены и вещественные доказательства его вероломства: письма, запечатанные его личной печатью. Селим тут же направил в Янину капиджи-баши, что-то вроде полномочного представителя, чтобы рассмотреть преступление паши с юридической точки зрения и предать преступника суду.
      Явившись к паше, капиджи-баши представил подлинные доказательства его сношений с врагами государства. Али, понимая, что еще недостаточно силен, чтобы показать свое истинное лицо, все же не мог прибегнуть ко лжи перед лицом столь достоверных фактов. Он решил выиграть время.
      - В глазах его величества я виновен, - заявил он. - Печать действительно моя, не могу этого не признать, но письма написаны не моими секретарями: это не их рука. Наверное, кто-нибудь выкрал печать, чтобы, запечатав эти преступные послания, тем самым погубить меня. Прошу дать мне несколько дней, чтобы распутать это загадочное вероломство, очерняющее меня в глазах моего властелина и всех правоверных. Да бла-{354}говолит Господь ниспослать мне возможность доказать свою невиновность, ибо я чист, как солнечный свет, хотя все свидетельствует против меня.
      После этого разговора Али сделал вид, что занимается тайным расследованием, а сам искал способ выйти из затруднения законным путем. Несколько дней он перебирал разнообразные проекты, и наконец его находчивость подсказала ему, как выпутаться из одного из величайших затруднений, в какие ему доводилось попадать: он приказал привести грека, чьими услугами частенько пользовался, и обратился к нему со следующими словами: