Полные похождения Рокамболя - Капитан Мак

— Завтра? Это слишком поздно!

— Слишком поздно?

— Так вы не знаете?!

— Я знаю, что он арестован…

— Его должны сейчас повесить! — воскликнула Сара душераздирающим голосом.

Донья Манча остановилась, как пораженная громом.

— Что вы говорите? — прошептала она.

— Его должны повесить… через час… мой крестный, господин де Гито, уже получил приказ… Это ваш брат, дон Фелипе…

Сара, заливаясь слезами, схватила донью Манчу за руки. За ней стоял Сидуан. Он бросился к ногам доньи Манчи и заговорил:

— Уже и виселицу сколотили… Палача вызвали… Сударыня, Богом прошу, спасите капитана!

Услышав имя дона Фелипе, донья Манча вскрикнула:

— О, предатель! Теперь я понимаю, почему ты хотел отправить меня в Сен-Жермен!

И, схватив в свою очередь Сару за руки, она с решимостью сказала:

— Успокойтесь, мы спасем его.

Но Сидуан, рыдая, произнес:

— Да предлагал я ему бежать!

— И он отказался?

— Да, он сказал, что дал слово господину де Гито.

— Ну что же! — воскликнула донья Манча. — Мы спасем его вопреки ему самому.

Несколько танцующих в эту минуту приблизились к ним, и она сказала Сидуану:

— Тише! А вы, Сара, дитя мое, не плачьте. Я говорю вам, что мы его спасем!

И она увлекла их обоих за собой в тот зал, где стоял буфет

В те времена любой маломальский знатный господин не появлялся на балу без своего лакея. Этим и объясняется то, что Сидуан, не привлекая к себе ничьего внимания, свободно передвигался в толпе этих нарядных дам и господ. Его принимали за лакея одного из приглашенных, и когда увидели, что он входит в буфетную вслед за доньей Манчей, то решили, что это один из ее слуг.

Донья Манча держала Сару под руку и повторяла:

— Постарайтесь не показывать своего отчаяния, или мы все погубим.

И Сара покорно улыбалась, глотая слезы.

В эту минуту через зал проходил лакей с подносом, уставленным мороженым и напитками. Донья Манча сделала знак Сидуану. Тот понял и завладел подносом.

Тогда с молниеносной быстротой донья Манча расстегнула висевший на ее поясе маленький мешочек, вытащила оттуда крошечный пузырек, открыла пробку и вылила содержимое бутылочки в один из бокалов.

— Пойдите найдите капитана, — сказала она Сидуану. — Он где-то в зале среди танцующих.

— Но, — ответил Сидуан, — я его оставил там, в кабинете господина де Гито.

— Найдите его и заставьте это выпить. А я займусь тем, чтобы вопреки его воле, вывести капитана из Шатле.

Сара пошла вслед за Сидуаном, который нес поднос.

Капитан по-прежнему сидел на банкетке. В его душе ожесточенно боролись две силы: яростное желание жить и та стоическая философия, которая всегда помогала ему на поле битвы.

Время шло, приближалась роковая минута, а Мак говорил себе:

— В конце концов, секундное дело, да и днем раньше, днем позже… Ба!

Это говорила философия, но молодость и любовь к женщине тут же выдвигали свои возражения:

— Умереть в двадцать два года… и как раз тогда, когда, может быть, встретил свою любовь!

И Мак думал о Саре.

— Ах, я больше ее не увижу! Зачем смущать свою душу в последний час… да и огорчать это прелестное и радостное дитя!

Как раз в эту минуту он услышал чьи-то легкие шаги, а затем тяжелые мужские. Он вздрогнул, поднял голову и побледнел.

Перед ним стояли Сара и Сидуан.

— Это вы! — воскликнул он, глядя на девушку.

На мгновение ему показалось, что она ничего не знает. Но Сара была смертельно бледна. Она сказала ему, задыхаясь:

— И все же — надейтесь!

И протянула ему руку, которую он поцеловал.

— Надейтесь, — повторила она, — все делается, чтобы вас спасти.

— Как, вы знаете? — спросил он.

— Я знаю, что такой храбрый и честный солдат, как вы, не должен умереть смертью предателя.

— И все же именно так и случится, — грустно ответил он.

И, глядя на нее с невыразимой печалью и любовью, сказал:

— Вы ведь знаете, что у приговоренного к смерти, мадемуазель, есть свои привилегии?

— Ах! — проронила она.

— Ему ведь можно простить одно признание, правда?

— Признание?..

И Сара почувствовала, что сердце се часто-часто забилось.

— Сара… — произнес капитан, — уйдите и позвольте мне перед смертью обратиться мыслью к Богу… Сара, я люблю вас!

— Нет, — закричала она, — нет, вы не умрете!

— Меня никто не может спасти.

— Кто знает?

— О, как вы прекрасны, — сказал он, — вы так прекрасны, что и ангел позавидует! Сара… Сара!

Он говорил с таким жаром, что чувствовал, как в горле у него горит.

— Выпейте-ка это, капитан, — сказал Сидуан, подавая ему бокал.

— Зачем? — спросил Мак.

Сара взяла бокал из рук Сидуана.

— А если я вас об этом попрошу? — сказала она.

Мак схватил бокал и одним глотком осушил его. Потом, глядя на Сару, прошептал:

— Прощайте, Сара, прощайте… оставьте меня умереть с миром… и молите за меня Бога…

И в тот момент, когда он произнес эти слова, портьеры, отделявшие кабинет от залов, раскрытые с начала бала, побежали по карнизу и задернулись по мановению невидимой руки.

— Вот видите, — сказал капитан, вымученно улыбаясь, — вот меня и отделили от мира живых.

— Но с вами ваши друзья, — произнесла женщина, внезапно возникая на пороге другой двери.

Это была донья Манча.

— Вы, сударыня?! — воскликнул Мак.

— Да, я, — подтвердила она, — и я пришла вас спасти.

— Но я, — ответил он, — я дал слово господину де Гито. — Поэтому-то, — сказала она, — я и не стану требовать, чтобы вы его нарушили.

— И вы хотите меня спасти?

— Да.

— Значит, вы добились у короля моего помилования?

— Король в Сен-Жермене.

— Тогда, значит, вы видели кардинала?

— Он никогда никого не милует.

— Ну, а коль так, — наивно спросил Мак, — как же вы хотите меня спасти?

И с этими словами он встал.

Но ноги его подкосились; он провел рукой по лбу и прошептал:

— Как странно, все вокруг вертится…

Донья Манча улыбалась. Сара смотрела на Мака с беспокойством. Тот хотел сделать шаг вперед, но вынужден был снова сесть.

— Но я не боюсь смерти! — воскликнул он.

И он схватился за голову обеими руками, как будто хотел справиться с внезапным приступом какой-то болезни. Донья Манча приложила палец к губам и повернулась к Саре, продолжавшей в тревоге следить за Маком.

Внезапно Мак сделал еще одно усилие и попытался встать.

— Мне кажется, я умираю, — прошептал он и упал обратно на банкетку.

Глаза его закрылись, губы чуть-чуть шевелились; он шептал что-то непонятное, потом замолк.

Капитан Мак уснул под действием сильного наркотика.

Тогда донья Манча сказала Сидуану:

— Капитан Мак дал слово не бежать отсюда. Но ты-то ведь ни в чем не клялся…

— О, конечно нет, не такой я дурак!

— Прекрасно! Тогда бери его к себе на спину.

Сидуан повиновался и взвалил капитана себе на спину как мешок с зерном.

— А теперь иди за мной! — приказала испанка.

— А куда?

— Мы сейчас выйдем через эту дверь. В конце коридора нас ждут мои слуги, а внизу — моя карета.

Сара упала на колени.

Донья Манча протянула ей руку.

— До свидания, дитя мое, — сказала она.

… Не успели донья Манча и Сидуан, тащивший на спине капитана, выйти из кабинета, как туда вошел господин де Гито. Он был в настолько расстроенных чувствах, что сначала даже не заметил стоявшей на коленях Сары.

— О, это ужасно, — сказал он, — значит, я теперь палач? Господь несправедлив ко мне!

Сара бросилась ему на шею и, целуя его, воскликнула:

— Милый крестный, не надо сомневаться ни в Господней справедливости, ни в Его доброте!

Глава 21. Брат и сестра

Сутки спустя после событий, о которых мы только что рассказали, мы могли бы встретить мэтра Сидуана на улице Турнель; он шел, надвинув шляпу на глаза, прикрыв лицо плащом и время от времени оглядывался, чтобы выяснить, не идет ли кто-нибудь за ним следом.

Улица Турнель была тихой и спокойной. На ней было два или три особняка, принадлежавших знатным персонам, а в остальном там жили горожане и бедный люд.

Но мэтр Сидуан, по всей видимости, принимал напрасные предосторожности; за те три дня, что он впервые попал в Париж, он не стал настолько известен в городе, чтобы при его виде собралась толпа, и люди говорили:

— Глянь-ка, вот господин Сидуан.

Поэтому наш простак спокойно дошел до середины улицы Турнель и остановился у железной, отделанной медными украшениями двери красивого особняка, недавно проданного сиром де Растийоном, одним знатным разорившимся дворянином. Неделю назад особняк перешел в собственность доньи Манчи.

Это был подарок короля. Впрочем, господин кардинал этому подарку не воспротивился.

Донья Манча переселилась в свой новый дом только вчера. И переехала она туда в величайшей тайне, под покровом полной темноты.

Поэтому, когда Сидуан взялся за бронзовый молоток, один буржуа, стоявший на пороге своего дома, сказал ему:

— Сдается мне, парень, что там никого нет.

Но, к великому его удивлению, калитка отворилась, и Сидуан исчез за ней.

Он прошел через большой сад, оставив крыльцо особняка по левую руку от себя, остановился в глубине перед небольшим строением, полускрытом зеленью, и тихонько постучал. Ему никто не ответил. Он постучал сильнее. Опять тишина.

Тогда, увидев, что ключ торчит в замочной скважине, Сидуан решил войти.

Павильон был одноэтажный, и в нем было всего две комнаты. Сидуан прошел через первую комнату и вошел во вторую. В ней стояла кровать, наглухо задернутая пологом. Сидуан на цыпочках подошел к кровати и отдернул полог.

На кровати лежал одетый мужчина и спал. Это и был наш герой, капитан Мак.

— Капитан! — позвал Сидуан.

Но капитан спал крепко и не услышал. Тогда Сидуан взял его за руку и потряс. Но и это не помогло. Капитан продолжал спать.

— Ну, и зачем я спас его от виселицы, — произнес Сидуан, — если теперь он и так будет спать всю оставшуюся жизнь?

И на его простодушном лице отразился неподдельный ужас.

Но тут за ним раздались легкие шаги, и кто-то громко рассмеялся на его последнее замечание. Сидуан обернулся и оказался лицом к лицу с доньей Манчей.

— Успокойся, мой мальчик, — сказала она ему, — капитан в конце концов проснется.

— А когда?

— Через час-другой.

— А почему не сейчас, сударыня?

— Нужно, чтобы наркотик перестал действовать.

— Наркотик? — переспросил Сидуан. — Какое странное слово, сударыня!

— Если уж тебе слово кажется странным, — сказала донья Манча, — что же ты о его действии скажешь?

— Одно несомненно, сударыня, — ответил Сидуан, — что без этого удачного напитка… Это и есть наркотик, да?

— Да, именно это.

— Так вот, без этого напитка наш капитан так и остался бы в Шатле, ссылаясь на то, что он дал слово господину де Гито.

— А в Шатле бы его повесили, — вздохнула донья Манча.

— Ах, не говорите даже, сударыня; как вспомню, так и то у меня мурашки по коже бегают.

Донья Манча спросила:

— Ты выполнил мое поручение?

— Думаю, что да.

— Ты был у Сары Лоредан?

— Да, сударыня.

— Но ты не сказал, где он?

— Вы же мне запретили.

— Ты — верный слуга, и я тебя вознагражу.

— О, — с гордостью ответил Сидуан, — не за что. Вы уже вознаградили меня, когда спасли капитана Мака.

— Тсс! — прошептала испанка. — Не нужно произносить это имя.

— Почему?

— Потому что капитан Мак приговорен к повешению.

— Но ведь его не повесили?!

— Но могли бы.

— Не понимаю, — прошептал Сидуан.

— Это совсем просто, — сказала донья Манча. — Ты разве не понимаешь, что, раз капитана Мака приговорили к повешению, самое лучшее для него, чтобы избежать этой ужасной участи, не зваться больше Маком?

— А имя очень красивое, — с некоторым сожалением заметил Сидуан.

— Найдем ему другое, не хуже.

— Это нелегко, — вздохнул Сидуан, — но раз так нужно…

— Нужно! — ответила донья Манча. — Мак умер для всех, даже для тебя.

— Ох, вот оно как?

— Но зато дон Руис и Мендоза находится в добром здравии.

— А кто это такой, дон Руис?

— Это мой двоюродный брат, испанец, который ехал с вами через Пиренеи три месяца назад.

— Прекрасно!

— И погиб, сорвавшись в пропасть.

— Но, сударыня, — сказал Сидуан, — прошу меня простить, ведь вы только что сказали, что дон Руис пребывает в добром здравии?

— Ну да.

— И он же погиб в Пиренеях, а мне кажется, что можно быть или живым, или мертвым.

— Вот дурень! — проронила донья Манча. — Настоящий дон Руис действительно умер, но все его бумаги у меня.

— Ага!

— И я их отдам капитану, и отныне он — мой двоюродный брат, и его зовут дон Руис де Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и…

— Ах, сударыня, — прервал ее Сидуан, — имя длинное, как дорога из Блуа в Париж, и мне его не запомнить!

— Но имя дона Руиса ты запомнишь?

— Это-то легко!

И с этими словами Сидуан повернулся к постели, на которой по-прежнему крепко спал Мак.

— Но вы и вправду считаете, что он через два часа проснется?

Донья Манча утвердительно кивнула Сидуану, и вдруг вздрогнула: в окованную железом дубовую дверь кто-то стучал бронзовым молотком.

Поскольку она никого не ждала, донья Манча подошла к окну павильона, выходившему во двор. Лакей открыл калитку; за ним по дорожке шел богато одетый дворянин.

— Дон Фелипе! — прошептала испанка, узнав брата.

И она живо задернула полог постели, сказав Сидуану:

— Оставайся здесь, вытащи шпагу из ножен; ты отвечаешь за капитана в мое отсутствие.

— Будьте спокойны, — ответил Сидуан, обнажая шпагу.

Донья Манча вышла из павильона и пошла навстречу брату, шепча:

— Ну, здесь мы не в Шатле, и без моего разрешения здесь никого не повесят.

Через минуту брат и сестра стояли лицом к лицу на ступенях особняка. Молодая женщина ожидала, что брат ее будет вне себя он гнева. Но она ошиблась. Дон Фелипе улыбался; он взял руку сестры и почтительно поднес ее к губам.

— Моя прелестная сестрица, — сказал он, — я пришел посмотреть, как вы устроились в своем новом доме.

— Входите, — произнесла донья Манча, подозрительно глядя на него.

Дон Фелипе с большой похвалой отозвался о комнатах первого этажа, об их расположении, о позолоте на потолках, но, в качестве архитектора, сделал несколько незначительных замечаний о втором этаже, планировка которого, по его мнению, уступала первому.

Визит был долгим.

Донья Манча очень волновалась. Дон Фелипе ни разу не произнес имени Мака, не сделал ни одного намека на события прошедшей ночи. Но испанка хорошо знала своего брата. Она знала, насколько он коварен и злопамятен, и была настороже.

Наконец, когда дон Фелипе все обошел и все осмотрел, он остановился в маленьком будуаре, окна которого выходили в сад; в глубине был хорошо виден павильон, где был спрятан Мак.

— Ну что же, побеседуем немного, прелестная сестрица, — сказал испанец. — Итак, вы спасли капитана?

Донья Манча совершенно спокойно ответила:

— А разве не вы дали мне превосходный совет поехать в Сен-Жермен, повидать короля и добиться у него помилования для Мака?

— Да, я; и что же, вы последовали моему совету?

И на губах дона Фелипе появилась насмешливая улыбка.

— Надо думать, что последовала, раз капитана не повесили, — ответила донья Манча.

— А утверждают, что он бежал.

— Правда? — осведомилась донья Манча, и в голосе ее прозвучали насмешливые нотки.

— Да, несмотря на слово, которое он дал господину де Гито. Этот человек не только заговорщик, он еще и солдат, нарушивший клятву.

И с этими словами дон Фелипе внимательно посмотрел на сестру; вероятно, он ждал, что она будет протестовать.

Но донья Манча продолжала улыбаться.

— Дорогой мой дон Фелипе, — заметила она, — я вижу, что вы плохо осведомлены.

— Правда?

— Правда. Я знаю, что капитана в Шатле нет.

— Ах, вы это признаете?

— Да, но он не бежал.

— Но все утверждают, что король никакого помилования не подписывал.

— А его никто и не просил.

— Ах, так?!

— Вы сами прекрасно знаете, братец, что, пока бы я добралась до Сен-Жермена, капитана уже успели бы казнить.

Дон Фелипе прикусил губы.

— Но, — сказал он, — если король не подписал помилования, а капитана в Шатле нет, это служит достаточным доказательством того, что он бежал.

— Вы ошибаетесь. Его похитили.

— И он это позволил?! — презрительно спросил дон Фелипе.

— Никоим образом.

— Сестрица, — сказал испанец, — со всем смирением признаюсь вам, что не умею отгадывать загадки.

— Это очень просто. Капитана похитили, пока он спал.

— Чума его возьми! — воскликнул с насмешкой дон Фелипе. — И он умудрился заснуть за час до казни?

— Да.

— И не проснулся, когда его похищали?

— Нет.

— И крепкий же у него сон, сказать по правде!

— Это естественно: ему в питье дали наркотик.

— Кто дал?

— Я

И, сделав это признание, донья Манча пристально посмотрела на дона Фелипе и сказала ему:

— Не кажется ли вам, дорогой братец, что пришло время выложить карты на стол?

— Как вам будет угодно, сестра.

— Вы ненавидите Мака.

— Да нет, — ответил дон Фелипе.

— И все же это вы добились для него смертного приговора.

— Не отрицаю.

— Вы приказали уже и виселицу сколотить.

— И этого я не отрицаю.

— Объясните тогда мне, зачем вам с таким ожесточением добиваться казни человека, который вам безразличен.

— Этого требовали ваши же интересы, — холодно ответил испанец.

— Мои интересы?

— Ваши и мои.

— Ну, теперь я ничего не понимаю, — прошептала донья Манча.

— А ведь это так просто. Капитан Мак был вашим любовником одну ночь, ну, если вам угодно, один раз. Но этого может быть вполне достаточно, чтобы потопить ваш корабль.

— Вы так полагаете?

— Да; и поскольку кормчий этого корабля — я, и моя обязанность — бороться с противным ветром, я и решил выбросить этого капитана за борт.

— А я, — холодно прервала его донья Манча, — вытащила его из воды. Я не желаю, чтоб он умирал, понятно вам?

Дон Фелипе, услышав это, впал в полную ярость.

— Нет, это неслыханно! — закричал он. — Будьте вы смелы и честолюбивы, добейтесь милостей принца, дойдите до самого короля и подсуньте ему в любовницы вашу сестру, сделайте из этой женщины, которую вы сумели поставить так высоко, огромную силу, наделите ее почти королевским могуществом, свяжите с ней все свои планы — и все напрасно! В гостинице на большой дороге она случайно встречает какого-то солдафона, и в одну секунду этот искатель приключений разрушает все здание, которое вы выстроили с таким тщанием и терпеньем! Вот уж воистину, сударыня, — закончил дон Фелипе с какой-то дикой иронией, — к такой развязке я не был готов!

— Ну вот наконец, — тихо произнесла донья Манча, — теперь наконец я знаю движущие вами мотивы.

— Да, они именно таковы.

— И вы боитесь, что Мак все разрушит?

— Абсолютно все, — подтвердил дон Фелипе.

— Ну что же, могу сказать, что вы ошибаетесь… Мак человек храбрый и мужественный… Он полюбит меня и станет моим орудием… Он будет служить не королю, а нам…

Дон Фелипе пожал плечами.

— Мне кажется, вы обезумели, — сказал он.

— Нет, это вы ослепли.

И лицо, и взгляд доньи Манчи выражали холодную решимость.

— Слушайте меня хорошенько, — сказала она. — Вам выбирать: или вы позволите мне делать то, что я хочу, или я вас оставлю.

Дон Фелипе побледнел.

— Вы сами знаете, — продолжала донья Манча, — что мы здесь с серьезным поручением, что мы не только придворные, но и…

Дон Фелипе сделал испуганный жест:

— Молчите! — прошептал он.

— … заговорщики, — закончила донья Манча. — Агенты Испании, тайные представители партии, которая желает отстранить от власти Ришелье.

— Тише, сестра, тише!

— Так вот, — продолжала донья Манча, — посмотрите на меня.

И она подняла к небу правую руку.

— Я клянусь, что, если вы ослушаетесь меня, я поеду к кардиналу и открою ему нашу тайну. Я женщина: меня пощадят… А вы…

— В чем же я должен повиноваться вам? — спросил дон Фелипе убито. — Оставить в покое вашего дорогого капитана?

— Нет, больше того.

— Стать его другом?

— И еще больше… Я хочу, — сказала донья Манча, — чтобы капитан отныне звался Руис и Мендоза.

Дон Фелипе невольно вскрикнул.

— Вы вольны соглашаться на мои условия или отвергнуть их, — закончила его сестра.

Роли переменились: теперь приказывала донья Манча.

Дон Фелипе склонил голову.

— Хорошо, я повинуюсь, — прошептал он.

Глава 22. Дон Руис и Мендоза и Пальмар и проч. и проч.

А Сидуан тем временем не отходил от своего спящего капитана. Сидуан был просто великолепен: он сторожил капитана; обнажив шпагу, он ходил взад и вперед по комнате и был готов противостоять хоть всей Испании, то есть, в данном случае, дону Фелипе.

Но испанцы не пошли в атаку; никто не стал ломиться в двери павильона, и на этот раз Сидуану не пришлась обагрять свой меч в крови.

Он воспользовался свободным временем, чтобы немного помечтать о будущем. Отправной точкой его мечтаний была знаменитая веревка, которую Мак дал ему, выдав ее за веревку повешенного.

— Очевидно, — говорил себе бывший трактирщик, ставший военным, — именно веревке повешенного мы обязаны всеми этими чудесами. Ведь другие, то есть те, у кого нет и кусочка такой веревки, уже сто раз бы погибли за последние сутки… Во-первых, в Шатле, уж если виселица была сколочена, палач никогда без дела не остается, а тут он ушел ни с чем… Потом я, при своей хилости, без этой веревки никогда не смог бы взвалить капитана на плечи и протащить его мимо двадцати часовых. А эти болваны еще и кланялись мне, как будто я был сам господин де Гито собственной персоной… А в конце концов мы оказались здесь… во дворце… во дворце феи доньи Манчи… Значит так: если бы донья Манча не любила капитана, она бы не помогла нам его спасти и не захотела бы выдать его за своего двоюродного брата… Это все веревка повешенного помогла! Веревка дорогая действует!

Но тут одна неожиданно пришедшая ему в голову мысль испортила радость Сидуана.

— Все так, — сказал он себе, — а ведь барышня Сара Лоредан, о которой я совсем забыл, похоже, втюрилась в моего капитана… Тут за этим делом надо проследить, потому что между доньей Манчей, знатной дамой, и Сарой Лоредан, маленькой горожаночкой, и выбирать-то нечего…

Но, сказав себе все это, Сидуан сунул левую руку в карман и наткнулся на знаменитую веревку.

— Ну и дурак же я! — сказал он. — Ведь веревка-то здесь и не даст нам наделать глупостей!

И на его толстых, как у монаха, губах расцвела блаженная улыбка.

— Ну, — продолжал Сидуан, — подумаем немного. Капитан становится знатным сеньором, это ясно. Донья Манча его обожает, это тоже ясно. Он богат, любим, он будет маршалом Франции… и это все веревка… Ну а со мной-то что будет? Со мной, черт возьми! Ведь у меня тоже есть кусок этой веревки, которая приносит счастье, и мой путь, значит, будет похож на путь моего господина: я буду капитаном, буду богат… а почему бы и нет?

Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:

— Ну и ну! — сказал он. — Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать — правда одним глазом, а другим — смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!

И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:

— У дяди-то кроме меня других наследников нет!

Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.

— Сударыня, — спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, — вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?

— Не знаю, — ответила донья Манча.

Сидуан почесал за ухом.

— Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, — неожиданно сказал он.

— Вот как? — воскликнула донья Манча. — Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит…

— Да я просто забыл…

— О чем?

— Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на…

— На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? — с улыбкой спросила донья Манча.

— Именно так, сударыня.

— Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?

— И то, и другое.

— То есть как?

— Дядюшка у меня помер! — и Сидуан всхлипнул.

Потом улыбнулся и добавил:

— А я — его наследник… а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!

— Его звали Жоб? — переспросила донья Манча.

— Да, сударыня.

— Он был слугой Самюэля Лоредана?

— Точно так, сударыня.

— И он был твоим дядей?

— Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.

— И он умер?

— Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я — наследник, то нужно пойти к нотариусу… к прокурору.

— И потому ты хотел уйти?

— Да, сударыня.

— Хорошо, — сказала донья Манча, — помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.

— Как, вы его не оставите здесь?

— Конечно, нет.

Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.

Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.

По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.

— Это все веревка! — прошептал Сидуан.

И ушел по своим делам.

Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.

— Теперь все готово, — сказала она, — и я могу уйти.

И она на цыпочках вышла.

А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:

… Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.

Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.

Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.

Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа — то есть палач.

А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.

Не хватало только осужденного.

Мак стоял у окна и думал:

— Очевидно, это виселица для меня. Сейчас за мной придут.

В кабинете господина де Гито было четыре двери. Перед каждой стояло по солдату с алебардой на плече.

Мак отошел от окна и спросил у одного из солдат:

— Я чего еще ждут?

— Не знаю, — ответил тот.

Тогда Мак подошел к другому и сказал:

— Но ведь тут собираются повесить какого-то человека?

— Да, — ответил солдат.

— А как его зовут, не знаете?

— Не знаю.

Мак подошел к третьему, задал тот же вопрос и получил тот же ответ.

Четвертый, видимо, был осведомлен получше и ответил:

— Собираются повесить какого-то капитана.

— А имя его вы знаете?

— Мак, — ответил солдат.

— Это я, — сказал Мак.

— Не знаю, я никогда его не видел.

Мак вернулся к окну. Ему казалось, что все бывшие во дворе люди повернули головы в одну сторону и смотрят на дверь в углу двора.

Солдат, который только что дал Маку такие точные разъяснения, сказал ему:

— Оттуда должен выйти осужденный и пройти к эшафоту.

И не успел солдат это сказать, как дверь отворилась. Мак в полном изумлении отшатнулся от окна. На пороге двери появился человек в сопровождении четырех солдат. Руки его были связаны за спиной, и рядом с ним шел священник.

Мак был потрясен: человек, которого собирались повесить, был одет как он, и они походили друг на друга, как две капли воды.

И тут Мак закричал:

— Кто этот человек?

На что солдат ответил:

— Это капитан Мак.

— Это я — капитан Мак, я! — закричал Мак.

Солдат пожал плечами и повернулся к нему спиной.

И Мак в полном ужасе увидел, что этот человек, похожий на него, как его собственное отражение в зеркале, всходит на эшафот, целует распятие, которое священник поднес к его губам, потом просовывает голову в петлю.

Палач выдернул из-под его ног доску; Маку показалось, что он сам умирает, и он потерял сознание.