Полные похождения Рокамболя (№4) - Грешница

Первое чувство двух людей, движимых обоюдною, ненавистью, всегда заставляет их взглянуть друг на друга.

Свет, распространившийся по всему будуару, остановил внезапный порыв Леона, который бросился к человеку, решившему, что это последняя ночь в его жизни. Фернан, со своей стороны, тоже взглянул на своего соперника. Взгляды их встретились… Оба они вскрикнули ужасно, дико, невыразимо, так, как могли бы вскрикнуть только отец и сын, встретившись лицом к лицу с оружием в руках.

— Фернан! — вырвалось у столяра, и нож вывалился у него из рук и упал на пол.

— Роллан! — вскрикнул в свою очередь Роше и отступил назад, пораженный глубоким ужасом.

Эти два человека были друзьями, связанными десятилетней дружбой.

В эту минуту к ним подошла Баккара, которую они оба тотчас же узнали. Она молча поставила свечу на стол — на тот стол, где Фернан только что подписал свое разорение. Затем она своею сильною и крепкою рукой схватила за руку Тюркуазу и бросила ее на колени между двумя людьми, которые чуть было не зарезались из-за нее.

Поза, жесты, взгляд Баккара были настолько величественны и повелительны, что ни Фернан, ни Леон, которые за несколько часов перед этим умерли бы за улыбку их идола, не нашли ни слова, ни движения, чтобы защитить ее и протестовать против такого грубого и энергического вмешательства Баккара.

— Бедные безумцы! — проговорила наконец она, пожимая плечами, и, подняв нож, выпавший у Леона, она приставила его к горлу Тюркуазы.

— Выбирай, — решительно и твердо сказала Баккара, — или полное признание во всем или смерть.

Леон и Фернан стояли неподвижно и молча смотрели на то, что происходило перед их глазами.

— Ну, змея! — продолжала Баккара. — Признавайся же скорей Леону Роллану, что ты хотела увезти его сына только для того, чтобы отдать его в воспитательный дом, и что все происшедшее в последнюю ночь было только одной комедией, и что ты же вооружила его руку против Фернана. Признавайся, или я тебя тотчас же убью. — и при этом она надавила на нож…

— г Признаюсь, что все это чистая правда, — прошептала растерявшаяся и испуганная Тюркуаза.

Леон глухо вскрикнул.

— А теперь, — продолжала Баккара, — теперь признавайся Фернану, что ты заставила его подписать векселей не на пятьдесят тысяч франков, а на два миллиона, что ты привлекла его сюда для того, чтобы убить, и что ты продала его жизнь за триста тысяч франков.

Фернан пришел в ужас.

— Ну, Признавайся же, — резко проговорила Баккара.

— Это правда, — прошептала опять Тюркуаза.

— А теперь, — добавила повелительно Баккара, — скажи им имя того чудовища, орудием которого ты была.

Но Тюркуаза ответила ей только каким-то странным хохотом.

Баккара толкнула его ногой.

— Сумасшедшая! — проговорила она. — Теперь она больше уже ничего не ответит.

Баккара бросилась к двери, ведущей из будуара в гостиную, и обернулась к молодым людям.

Фернан и Леон, казалось, едва понимали, что случилось, и стояли как две статуи.

— Идемте же, — крикнула им Баккара, — идите же оба, я покажу вам человека, который так давно уже преследует вас во мраке… Идемте… Идемте — он там... я сорву с него маску перед вами. Вы убьете его, как убивают бешеную собаку… Идемте же! — повторила она еще раз громким голосом.

Она с шумом растворила дверь в гостиную… но в ту же минуту раздался выстрел… затем глухой крик, и" Баккара отшатнулась назад.

— Неужели, — подумала она, — совершилось наконец правосудие, и граф Артов убил проклятого Андреа?..

Но нет — наказание еще не настигло этого великого преступника, и. казалось, провидение ожидало, когда он закончит свои злодеяния, чтобы поразить его своим беспощадным бичом.

Вот что произошло.

Когда граф Артов остался с сэром Вильямсом, то ни один из них не пропустил ни одного слова из сцены, происходившей в соседней комнате.

Была минута, когда сэр Вильямс, никогда ничего не боявшийся, струсил и понял, что его положение больше чем отчаянное, так как его бывшие жертвы беспощадно убьют его.

Что же оставалось ему делать?

Граф охранял единственный выход между двух опасностей: в сомнительной смерти от пули и несомненной от ножа, вложенной Рокамболем в руки Леона Роллана, — предстоял выбор.

Сэр Вильямс не колебался.

Граф стоял перед дверью, а он находился в амбразуре окна, ставни которого не были закрыты.

Андреа решился…

В ту минуту, как отворилась дверь будуара, в этот момент он живо отворил окно и выпрыгнул в него.

Граф спустил курок… раздался выстрел, и негодяй исчез в облаке дыма.

— Где он? Умер? — вскрикнула Баккара. Граф молча указал ей на открытое окно.

Баккара вздрогнула и несколько минут находилась в глубоком отчаянии.

Но вдруг она подняла голову, глаза ее снова оживились и заблистали, а лицо приняло обычное спокойное выражение. Она вздохнула и прошептала:

— Надо начинать игру снова. Не вечно же этот негодяй будет ускользать от меня…

Затем она обернулась к Фернану и рассказала ему, что все то, что произошло с ним и с Ролланом. было устроено нарочно с целью погубить их обоих.

— Я узнала это, — добавила она, — от горничной, которую я подкупила.

— А! — вскрикнул тогда Роллан. — Теперь только я все понимаю; но… этот человек!

— Какой?

— Который приезжал за Тюркуазой и хотел убить меня.

— Это был третий актер; вас обманывали обоих, и развязка этой комедии без меня была бы кровавая.

Они оба вздрогнули.

— Идите же, бедные безумцы, — проговорила Баккара, — и возвращайтесь к истинному счастию… и предоставьте, — добавила она с волнением, — заботу охранять вас тем людям, у которых нет в этом мире ни детей, ни любви…

Посмотрим теперь, что делал несколько часов тому назад граф де Шато-Мальи.

Мы помним, что после ухода сэра Артура от молодого графа этот последний написал к госпоже Роше, прося ее позволенья быть у нее.

Это было как раз за несколько часов до только что описанных нами потрясающих сцен, театром для которых послужил отель в улице Виль л'Евэк.

В восемь часов вечера граф де Шато-Мальи был у Эрмины Роше, которая видела в нем самого искреннего и доброго друга.

Он молча поцеловал поданную ему Эрминой руку и остановился перед нею.

— Боже! — заметила она, — что с вами, граф, вы так бледны? Уж не случилось ли какого-либо несчастия?

Он покачал головой и опустился на колени.

— Успокойтесь, я пришел поговорить с вами и открыть вам страшного преступника.

— Преступника? — переспросила она, не доверяя своим ушам.

— Да, меня самого…

— Вы просто с ума сошли, — заметила она, улыбаясь, — но в чем же состоит ваше преступление?

— Оно не имеет даже названия.

— Но что с вами?

— Вы только тогда поймете, — сказал он, — когда выслушаете меня.

— Я вас слушаю, хотя, право…

— Вы скоро убедитесь в том, что я говорю правду. Но позвольте мне раньше всего задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Не встречали ли вы где-нибудь и когда-нибудь англичанина по имени сэр Артур Коллинс, он ходит постоянно в синем фраке и нанковом жилете.

— Да, сколько мне помнится, — ответила она, подумав, — я видела его однажды на бале у маркизы Ван-Гоп.

— И видели его только там?

— Да.

— Вы никогда не встречали его раньше?

— Никогда.

— В таком случае он нагло лгал, — заметил граф, — и это чрезвычайно странно.

Эти последние слова удивили до крайности госпожу Роше.

— Что вы этим хотите сказать? — спросила она.

— Он уверял меня, — ответил граф де Шато-Мальи, — будто бы он любил вас и долго преследовал своим обожанием.

Она невольно улыбнулась.

— Он просто фат, — сказала она, — и я только раз видела его.

Но граф продолжал быть мрачным. — Нет ли у вашего мужа врагов? — спросил он.

— Не думаю, — ответила она, — Фернан очень добр для того, чтобы иметь врагов.

— Однако, — продолжал граф, — я уверен, что у вас или у него есть ужасный и смертельный враг.

— Боже! — прошептала Эрмина.

— И этот-то враг, — продолжал он. — это не кто иной, как сэр Артур Коллинс!..

— Это немыслимо! — заметила Эрмина.

— Однако — это верно…

— Но ведь это человек, которого я почти не знаю…

— Может быть, ваш муж знал его?

— Нет, — сказала она, — этого не может быть… я теперь вспоминаю, как Фернан указал мне на него на бале у маркизы Ван-Гоп и сказал: «Вот странная личность!..»

— Непонятно! — подумал граф и рассказал Эрмине все то, что произошло между ним и сэром Артуром Коллинсом.

Эрмина слушала его с возрастающим удивлением, мысленно спрашивая себя, не бредит ли он и возможно ли, чтобы этот человек мог быть виновен перед нею.

Сначала она не находила даже слов для ответа и смотрела на графа де Шато-Мальи с грустным удивлением.

— Женщина, на которую я осмелился поднять свой дерзкий взгляд, — продолжал тихо граф, — были вы…

Эрмина продолжала молчать.

— Англичанин сказал мне, — говорил между тем граф де Шато-Мальи, — что женщина, за которой я должен ухаживать, будет именно та, муж которой поссорится в этот вечер из-за карт.

Эрмина вздрогнула.

— Итак, вы видите, — продолжал граф, — что сэр Артур знал наперед, что произойдет… да, я негодяй и достоин вполне вашего презрения… но раскаяние мое искупает мою вину, и на этот раз я вас спасу.

В его голосе было столько искренности, безнадежности и угрызений совести, что молодая женщина была глубоко тронута.

— Послушайте, — сказала она, — встаньте, ваше раскаяние исправляет и сглаживает вашу вину.

Граф де Шато-Мальи радостно вскрикнул.

— О, теперь, — сказал он, — этот человек может обесчестить меня.

— Обесчестить вас? — проговорила она с ужасом.

— Да, — ответил граф и рассказал ей всю сцену, которая произошла вчера между ним и сэром Артуром.

. Когда он замолчал, Эрмина протянула ему руку.

— Граф, — сказала она, — я вас охотно и от всей души извиняю… Хотите остаться моим другом?

Граф молча опустился перед ней на колени.

— Вы ангел доброты и невинности, — прошептал он.

— Нет, — заметила она с ласковой улыбкой, — я не ангел, а просто честная женщина, не забывающая своих обязанностей.

И она подняла его и посадила около себя.

— Вы меня назвали своим другом, — сказал он, — так позвольте же доказать мне это на деле и отдать свою жизнь до последней капли крови за исправление моей ошибки.

Она грустно покачала головой.

— Фернан, — проговорила она, — бедный больной… и его излечение может быть только со временем… Будем ждать и надеяться.

— О, вы правы, — прошептал граф, — надейтесь, так как положительно немыслимо, чтобы не настал тот час, когда он почувствует, что истинное счастье возможно только у ваших ног…

И, сказав это, граф поцеловал руку Эрмины и, простившись с ней, уехал домой.

— Мне кажется, — прошептал он, — что я остался по-прежнему честным человеком.

Когда граф вышел, Эрмина залилась слезами.

Она провела одна остаток этого вечера… Как мы знаем, , он обедал у Тюркуазы.

Часу в десятом вечера раздался звонок и заставил невольно вздрогнуть молодую женщину. Вскоре послышались знакомые шаги, и на пороге комнаты показался Фернан. Он направился прямо к молодой женщине и опустился перед ней на колени.

— Если я поклянусь вам теперь, — прошептал он, рыдая, — посвятить всю свою жизнь на исправление тех мучений, которые я причинил вам, — простите ли вы меня тогда и будете ли меня опять любить?

Она вскрикнула и страстно обняла его.

Счастье снова входило под кров Фернана и Эрмины.

Мы потеряли из виду сэра Вильямса с той самой минуты, когда он выпрыгнул в ок"но, рискуя сломать себе ноги. Но и на этот раз судьба была за него, он соскочил самым благополучным образом и, не раздумывая, отправился на квартиру к Рокамболю, который, как мы уже знаем, счел за самое удобное возвратиться к себе домой еще в начале той трагедии, которая произошла в отеле Тюркуазы. Сэр Вильямс застал своего достойного ученика сидящим в мягком кресле и спокойно покуривающим сигару.

— Я нисколько не забочусь об участи моего хозяина, — думал он, — вероятно, он уже ушел с векселями… Тюркуаза тоже как-нибудь поладит с убийцей — а мне положительно нечего было там делать.

Это спокойствие ученика сразу показало сэру Вильямсу, что он ничего не подозревает о том, что произошло.

Рокамболь в свою очередь, видя бледность сэра Вильямса, невольно вскрикнул:

— Боже, дядя, что с вами? Что случилось?

— То, что мы разбиты… — — Разбиты?..

— Женщиной, — добавил сэр Вильямс с горькой иронией.

— В самом деле, — пробормотал Рокамболь, побледнев от ужаса при одной только мысли о том поражении, которое потерпел сэр Вильямс, в гений которого он так глубоко верил.

Несколько минут продолжалось глубокое молчание.

— Да, — вздохнул через несколько минут сэр Вильямс, догадываясь о том, что происходило в душе его ученика, — мы побиты женщиной, но еще ничего не потеряно, и я, клянусь адом, выиграю это дело.

Тогда он рассказал в нескольких словах все, что произошло.

Рокамболь выслушал его до конца и ни разу не перебил.

— Действительно, — заметил он, когда сэр Вильямс остановился и успокоился, — Баккара вполне дельная баба, от которой нам необходимо отделаться как можно скорее.

— Это и мое мнение, и вслед за ней нужно отправить туда же Армана де Кергаца.

— Гм, — пробормотал Рокамболь, — я начинаю предполагать, дядя, что вы страдаете мономанией мести.

— Что?

— Я говорю, что вы страдаете мономанией, — повторил еще раз сухо Рокамболь.

Сэр Вильямс вздрогнул, взглянул на Рокамболя и замолчал.

— Вы даже забываете из-за мести действительность… нам, бедным смертным, право, не следует думать так много о мести, когда гораздо выгоднее заниматься денежными делами.

— Что ты этим хочешь сказать?

— То, что вы жалеете больше о том, что нам не удалось уничтожить Роше и Роллана, чем о потере двух миллионов.

— Это правда, — пробормотал сэр Вильямс, — но я их так ненавижу!

— Все это так, — продолжал, нисколько не смущаясь, Рокамболь, — но ведь нельзя же нам из-за всякой дряни бросать серьезные дела… положим, что вы можете иметь право мстить Арману де Кергацу, который отнял у вас двенадцать миллионов франков, но с какой же стати нам забывать теперь наши интересы ради каких-нибудь Фернанов, Ролланов и тому подобных личностей, которыми мы могли бы заняться в свободное время.

И, сказав это, Рокамболь посмотрел самым вызывающим взглядом на своего начальника.

— Что же, наконец, нужно, по-твоему, делать? — спросил его сэр Вильямс.

— Черт побери, да думать о пяти миллионах прелестной Дай Натха.

Эти слова окончательно возбудили деятельность сэра Вильямса.

— Это верно, — сказал он.

— Нам нужно торопиться, дядя.

— Сколько дней тому назад Дай Натха приняла ад?

— Завтра будет четыре дня.

Сэр Вильямс подскочил на своем месте.

— Черт побери! — вскрикнул он. — Ты .вполне прав, племянник, что я все позабыл из-за этой ревности, и если только маркиза не умрет в течение этих трех дней, то тогда миллионы Дай Натха отправятся вслед за этими векселями.

— Итак, дядя, — заметил Рокамболь, — оставим на время Баккара в покое.

— Да, это нужно так сделать.

— Кстати, узнала она вас?

— Нет.

— А как вы думаете, подозревает она вас?

— А, ну это совсем другое дело, я ничего не могу сказать ни за, ни против — эта женщина держит себя очень таинственно.

— Эта таинственность будет скоро разоблачена.

— Кем?

— Шерубеном.

— Ты думаешь?

— Положительно… он был у нее уже два раза, и всегда по вечерам.

— Боже! — воскликнул сэр Вильямс. — В таком случае это ясно, что мы разгаданы.

— Почему так?

— Да потому что Баккара, может быть, уже напала на следы дела Ван-Гоп. Неужели ты думаешь серьезно, что она может любить Шерубена?

— Черт побери! — проворчал Рокамболь. — Об этом нужно подумать.

Сэр Вильямс молчал и сидел задумавшись.

— Мое мнение, — проговорил он наконец, — что нам необходимо как можно скорее отделаться от Баккара, иначе мы погибли.

— Аминь! — произнес Рокамболь.

— Мой милый друг, — начал через несколько минут сэр Вильямс, — ты видишь, что я опять сделался, как ты говоришь, вполне положительным человеком.

— Вот как, — пробормотал Рокамболь насмешливым голосом.

— Ну-с, итак, я предполагаю, что нам необходимо поскорее отделаться от Баккара… теперь надо только придумать средство для этого.

— Средство… да просто — удар кинжала.

— Это довольно опасно — сперва надо найти для этого опытного человека, так как я предполагаю, что ни я, ни ты не согласишься лично устроить это.

— Конечно… нет.

— Затем… убийство Баккара у нее на квартире и убийство Ван-Гоп могут, наконец, заставить полицию взглянуть посерьезнее на эти дела и, быть может, вынудить нас скрыться.

— Не задушить ли ее?

— Ну — это тоже неудобно. — Отравить?

— Да, — ответил сэр Вильямс, кивая головой.

— Это довольно трудно, дядя.

— Ты думаешь?

— Во-первых, у нас нет ни малейшей возможности действовать в отеле улицы Монсей. Вся прислуга Баккара предана ей.

— Это подробности.

— Которые в моих глазах, — ответил Рокамболь, — представляют собой известную важность.

— Ты забываешь Шерубена.

— Черт побери, это важно.

— В каком отношении?

— Вы думаете о Шерубене, желая воспользоваться его услугами при отравлении Баккара.

— Да.

— Напрасно.

— Почему так?

— Да потому, что он хочет выиграть свое пари — а если Баккара умрет, то он потеряет пятьсот тысяч франков и попадет в руки графа Артова.

Сэр Вильямс улыбнулся.

— Ты все еще молод, — заметил он.

— Однако я говорю чистую правду.

— Конечно, это могло бы быть правдой, если бы мы имели глупость сказать Шерубену: ваша Баккара стесняет нас, а потому избавьте нас от нее; но ведь можно сделать так, что и Шерубен не будет знать про это.

— Например, я бы желал знать, как вы это сделаете?

Тогда сэр Вильямс сообщил ему свой план, состоящий в том, чтобы подбавить в флакон с духами несколько капель яду, один запах которого отравляет сразу человека.

— Ты скажешь Шерубену, — добавил он, — что если она только понюхает из этого флакона, то мгновенно влюбится в него.

— Вот это отлично, — вскричал Рокамболь, — это великолепная мысль, за которую я приношу вам искреннюю благодарность и дань уважения.

— А теперь, — окончил сэр Вильямс, — поговорим немного о серьезных делах.

— Вы хотите говорить о Дай Натха?

— Да.

— Не должен ли я побывать у ней?

— Конечно… я тебя снабжу сейчас же инструкциями. Мы увидим вскоре, какой ужасный план составил этот негодяй.

На другой день после этого, утром, когда Шерубен только что собирался выйти из дому, ливрейный лакей подал ему небольшую записочку.

Молодой человек сел в кресло и, развернув письмо, пробормотал:

— Это, вероятно, от Баккара!.. Он не ошибся.

«Я довольна вашим поведением, — писала ему молодая женщина, — а в особенности тем, что вы сознались публично в клубе в бестактности вашего пари, а потому я хочу немного вознаградить вас. Сегодня вечером в одиннадцать часов калитка моего сада не будет заперта».

— Черт побери, — пробормотал опять Шерубен, — хотя это письмо и не подписано, но я вижу в каждой его букве имя Баккара… Мне сдается, что я выиграл пари… и если только граф Артов настоящий дворянин, то он отсчитает мне завтра пятьсот тысяч франков.

И, положив это письмо в карман, он уже собирался выйти из дому, как резкий звонок в прихожей заставил его отложить свое намерение.

— Я готов держать пари, — подумал он, — что это виконт.

Он был прав: дверь отворилась и вошел Рокамболь. — Здравствуйте, дорогой мой, — сказал он, протягивая руку Шерубену, — как идут дела?

— Отлично, — ответил самодовольно Шерубен.

Рокамболь улыбнулся и опустился в кресло.

— А, — заметил Шерубен, — вам, вероятно, нужно поговорить о чем-нибудь?

— — Да, мой милый.

— Серьезно?

— Даже очень… но это дело всего десяти минут… а потом, если вы желаете, мы проедем в Булонский лес.

— Ион! — крикнул Шерубен. — Оседлай мне лошадь! Грум мгновенно исчез, чтобы исполнить приказание своего господина.

Шерубен сел напротив своего посетителя.

— Я вас слушаю, — сказал он.

— Мой милый, — начал виконт, — вы возьмите перо и напишите то, что я вам продиктую.

— Кому?

— Маркизе.

— А!

Шерубен был несколько неуверен в отношении победы над маркизой, которая представлялась ему образцом добродетели.

Он молча подошел к столу и взял перо.

Рокамболь начал диктовать.

«Милостивая государыня! Если бы один из смертных умолял вас ради его жизни и всего того, что только есть для него дорогого в этой жизни, — о том, о чем я вас хочу просить, — вы бы, конечно, не смели отказать ему, так как вы добры, как какой-нибудь ангел».

— Ну, это довольно чувствительное послание, — заметил Шерубен.

Рокамболь не слушал его и продолжал диктовать: «А между тем я весь дрожу, боясь, что вы откажете тому, кто имел смелость писать вам эти строчки.

Но между тем дело идет не о моей жизни или о моем счастье, а о существе слабом, беззащитном — о женщине — может быть, моей матери…»

— Постойте! — вскрикнул Шерубен. — У меня есть, оказывается, мать?

— Кажется, — ответил ему, смеясь, Рокамболь, — пишите.

Шерубен снова взялся за перо.

«Это слабое существо, — продолжал диктовать Рокамболь, — покинуто всеми и останется положительно одно в ту минуту, когда я покину навсегда Европу, — вот почему я вас осмеливаюсь умолять теперь позволить мне видеться с вами завтра в восемь часов вечера у госпожи Маласси. Послезавтра я уезжаю в Гавр, откуда отправлюсь в Индию… Я умоляю вас теперь на коленях исполнить мою просьбу и надеюсь на благородство вашей души».

— Однако это, право, замечательная мелодрама, — вскричал Шерубен, дописав последнюю строчку этого письма.

— Это верно, — согласился с ним Рокамболь, — но она произведет все-таки порядочный эффект.

— Вы предполагаете?

— Я положительно уверен в этом.

— И маркиза приедет?

— Конечно.

— Но… ведь у меня нет матери!..

— Да ее и не нужно.

— Почему?

— Потому что, как только приедет маркиза, вы броситесь перед ней на колени и скажете ей следующее:

— А вот, наконец, и ты, мой дорогой ангел, как я счастлив увидеть тебя опять.

— Маркиза, конечно, не ожидает подобной встречи, а потому будет сильно поражена этим и, вероятно, не станет вам возражать, а вы между тем будете продолжать.

— О, как я страдаю, когда не вижу тебя… Всякий раз, когда мы расстаемся до нового свидания, мое сердце разрывается на части.

— Но, — заметил Шерубен, — она уничтожит меня своим взглядом.

— Ей недостанет времени.

— Почему?

— Потому что через стеклянную дверь соседней комнаты будет произведен выстрел, который размозжит ей голову.

Шерубен вздрогнул.

— О, будьте вполне спокойны, — заметил прехладнокровно Рокамболь, — маркиз Ван-Гоп лучший из всех стрелков, которых я только знаю, и вы можете быть уверены, что он не убьет вас нечаянно.

— Но, — возразил Шерубен, — когда он убьет свою жену… то и меня будет ожидать та же участь?

— Нет.

— Но ведь это так должно быть.

— Положим… но он поклялся не трогать вас.

— Это успокаивает меня.

— Да и к тому же у вас будет вполне достаточно времени, чтобы бежать… у дверей будет ожидать почтовая "карета… вы сядете в нее и отправитесь в Гавр, где и подождете меня, а оттуда мы проедемся с вами по Англии.

— Отлично.

— Но, кстати, что ваше пари?

— Тсс! — пробормотал Шерубен. — Сколько мне кажется, то оно выиграно.

— Как! Вы надеетесь? Шерубен вынул письмо Баккара.

— Прочтите, — заметил он, подавая, его Рокамболю. Виконт прочел его и возвратил тотчас же назад.

— Мой друг, — сказал он, — вы не боитесь ловушки?

— Боже мой! Какой ловушки?

— Баккара в глубине своей души должна ненавидеть вас… Ведь вы держали об ней пари?

— Мой милый, — ответил совершенно спокойно Шерубен, — женщины прощают всегда смелость… Баккара сходит с ума от меня.

— Что же из этого… на вашем месте я бы не надеялся. Фат только пожал плечами.

— Полноте, — сказал он, — вы не знаете женщин… Если бы Баккара не была искренна и я не произвел на нее впечатление, то она бы не потребовала от меня, чтобы я отказался от этого пари.

— Итак, она убеждена, что этого пари больше не существует?

— Конечно. Она хочет сохранить графа и его миллионы… этот граф представляет собой для нее прозу жизни, а я — поэзию ее сердца.

— Но пари все еще существует?

— Тайно.

— И вы надеетесь выиграть пятьсот тысяч франков?

— Конечно!..

— В таком случае, — заметил Рокамболь совершенно спокойно, — позвольте мне сделать вам небольшой подарок.

— Делайте…

— Я привез с собой из Америки особенную туземную эссенцию, которая распространяет великолепное благоухание вокруг себя и вместе с тем замечательно возбуждает нервную систему, располагая человека к приятному и веселому состоянию духа, что бывает очень полезно в таком положении, как ваше!..

— Конечно, — заметил Шерубен, — и ваш подарок для меня дорог.

— У меня есть еще один флакон… я вам пришлю его завтра… вы подарите его Баккара как какую-нибудь драгоценность и порекомендуете ей убедиться в том, понюхав этой эссенции… она из одного только женского любопытства понюхает.

— Вероятно, — заметил, улыбаясь, Шерубен.

— В особенности, — продолжал Рокамболь, — не нюхайте сами — иначе вы рискуете разоблачить все наши тайны… смотрите же, исполните в точности все, что я вам сказал.

— Будьте спокойны, но госпожа Маласси?

— Ее не будет дома… так что вы будете наедине с маркизой… Все это уже отлично обдумано и подстроено-

— Так!

— Итак, мой дорогой, — закончил Рокамболь, — отправимся теперь, если вы желаете, в Булонский лес. На обратном пути мы заедем ко мне, и я дам вам этот дорогой флакон.

Молодые люди сошли вниз и, сев на лошадей, отправились, через Елисейские поля, в Булонский лес.

Вечером в этот же день Оскар де Верни отправился в свой клуб… Граф Артов был уже там.

Шерубен раскланялся с ним.

Через две минуты после этого они встретились вместе с ним в курительной комнате.

Шерубен опять поклонился ему.

— Вы имеете что-нибудь сказать мне? — спросил его вежливо, но довольно гордо граф.

— Мне хотелось, граф, напомнить вам о нашем пари.

— Я держу его.

— Мне вот это-то и хотелось знать, потому что, сколько мне кажется, я выиграю его.

— А… — заметил совершенно спокойно граф.

Шерубен подал ему письмо, полученное им в этот день утром, и спросил:

— Вы, вероятно, знаете руку Баккара?

— Даже отлично.

— Так вы теперь узнаете ее.

— Нет… вы ошибаетесь, сударь. Шерубен удивился.

— Как! — проговорил он. — Это не ее рука?

— Нет, — ответил с глубоким убеждением граф.

— Но ведь нельзя же сомневаться, что это письмо от нее?

— Может быть… конечно, она могла, из благоразумия, попросить написать это письмо свою приятельницу или даже просто свою горничную.

Это было так правдоподобно и так походило на женские привычки, что убеждение Шерубена нисколько не поколебалось.

— Очевидно, — сказал он, — что если Баккара не писала сама, то, по крайней мере, заставила писать за себя.

— Может быть, — подтвердил опять граф.

— Итак, вы теперь думаете, что проиграете пари?

— Ну, нет еще…

— Как! — вскрикнул удивленный Шерубен.

— Очень просто… для того, чтобы я это думал, необходимо, чтобы я слышал, как Баккара скажет вам, Шерубену: «Я вас люблю».

— Но можете ли вы как-нибудь спрятаться у нее?

— Очень легко… я подкуплю ее горничную и при посредстве ее спрячусь к ней в уборную… Баккара, по всей вероятности, примет вас в своем будуаре.

— А когда вы услышите это знаменательное слово, то сочтете ли вы пари проигранным с вашей стороны?

— Да.

— В таком случае, — заметил нагло Шерубен, — советую вам написать вашему банкиру.

— Я сделаю еще лучше этого, — ответил граф, смотря на часы, — теперь ровно восемь — , она ждет меня в девять и, конечно, выпроводит ради вас еще до одиннадцати часов… я возвращусь домой, захвачу с собой пятьсот тысяч франков в банковых билетах и возвращусь потихоньку обратно к ней и спрячусь у нее в уборной… Если Баккара, как вы говорите, действительно любит вас, то вы возвратитесь от нее сегодня с пятьюстами тысячами франков.

Шерубен поклонился.

— Точно так же я возьму и свои пистолеты, — продолжал граф с таким хладнокровием, что невольно смутил Шерубена, — потому что если Баккара вас не любит и не она писала записку, которую вы мне сейчас показывали, то ваше пари проиграно, и я воспользуюсь своим правом, чтобы убить вас.

Шерубен невольно вздрогнул при этих словах, но так как он глубоко веровал в свою звезду, то быстро оправился от смущения.

— Вы правы, граф, — пробормотал он и поклонился.

— Прощайте, — ответил ему граф. Они раскланялись и разошлись.

Граф вышел из клуба и спокойно отправился сначала к себе, а потом к Баккара.

Шерубен вошел в игорную залу, проиграл около двух часов в вист и ровно в половине одиннадцатого встал со своего места и направился к выходу из клуба.

В дверях он столкнулся с Рокамболем.

— А! — заметил он. — Вы едете, верно, за пятьюстами тысячами франков.

— Да.

— Не забудьте только духов, которые я вам дал.

— Не беспокойтесь.

— Завтра мне положительно некогда, — добавил Рокамболь, — смотрите же не увлекитесь своим счастием и будьте к назначенному времени у госпожи Маласси.