Мщение Баккара

      — Я даже полагаю, — продолжал он после некоторого молчания, — что вы можете через перегородку и щель…
      — О боже мой! Его видеть! Только об этом я и прошу. Доктор продолжал:
      — Чтобы хорошо знать состояние сумасшедшего, необходимо следить за ним тайно и в то время, когда он думает, что он совершенно один. Перед нашим отъездом в Испанию я для этого приказал в этой самой комнате проделать маленькую дырку, которая выходит в соседнюю комнату.
      Говоря это, доктор встал и подошел к зеркалу. Между стеклом и рамой была всунута визитная карточка. Он приподнял ее и сказал графине: «Глядите!». Баккара подошла и бросила жадный взгляд через зеркало, в раме которого была проделана дырочка. Она увидела спальню и в ней — сидящего на кресле графа, который держал руками голову и, казалось, о чем-то глубоко размышлял.
      — Тс, — сказал доктор, — не шумите.
      Он открыл пустой шкаф, который был отделен от комнаты графа только тонкой перегородкой, через нее можно было ясно слышать все, что говорилось в соседней комнате.
      При шуме отворявшегося шкафа граф вздрогнул и приподнял голову. Тогда доктор, приложив палец к губам, тихо сказал графине: «Смотрите и слушайте, но не шумите». Потом он взял за руку Серизу Роллан и сказал: «Пойдемте со мною».
      Графиня осталась одна. Она не отводила глаз от дырки в зеркале, прислушиваясь к малейшему шуму. Через несколько секунд отворилась дверь в комнату графа и вошла Сериза. Она была одна, доктор, по всей вероятности, остался в прихожей, и Баккара слышала, как он возвратился назад.
      — Я научил вашу сестру, что говорить, — прошептал на ухо мулат.
      При шуме отворившейся двери граф быстро встал и внимательно посмотрел на Серизу.
      — Здравствуйте, — сказала она.
      Он все смотрел на нее и, казалось, колебался с минуту, потом протянул ей руку и сказал:
      — А, это вы, Сериза?
      — Да, мой брат.
      — Знаете ли, моя милая Сериза, — сказал он, усаживая ее на диван, — ведь вы давно не были у меня.
      — Нет, граф, только два дня. Он улыбнулся и сказал:
      — Два дня? Но это очень давно, маленькая сестрица, — и он с любовью пожал ей руку.
      — А Леон? — спросил граф.
      — Он приедет к вам завтра.
      — В самом деле?
      — Уверяю вас.
      Граф стал говорить с Серизой об ее муже, о ребенке и об их занятиях так благоразумно, как бы он мог говорить три месяца тому назад, но он не сказал ни слова о графине, даже, казалось, избегал случая произнести ее имя. Сериза пробыла у него целые полчаса. Он простился с ней со всеми признаками любви и уважения, потом, когда за ней затворилась дверь, он сел на свое кресло и заплакал.
      Когда Сериза вошла в комнату, она застала доктора, держащего на руках бесчувственную графиню.
      Самуил Альбо тотчас запер шкаф, чтобы граф не мог услышать, что происходило в соседней комнате,
      — О, — прошептала графиня, — он более не сумасшедший, и он припоминает… Боже мой! Как он должен меня презирать.
      — Милостивая государыня! — отвечал доктор. — Ваш муж плачет, и, как вы говорите, сумасшествие исчезает по мере того, как являются воспоминания. Его слезы могут вам это засвидетельствовать.
      Баккара горько заплакала.
      — Теперь, — продолжал мулат, — мне остается сделать последний опыт. Я убежден, что он будет окончательный.
      Сериза и Баккара посмотрели на него. Потом доктор наклонился к уху графини и сказал:
      — Если вы его любите, если вы не хотите его убить, ради Бога, уезжайте.
      — Уехать! — сказала она.
      — Да, уезжайте, уезжайте сейчас же.
      И так как она, казалось, не понимала его, он прибавил:
      — Ведь ваш муж провел ночь накануне дуэли у господина д'Асмолля?
      — Да, — ответила Баккара,
      — Итак, — сказал доктор, — надобно, чтобы завтра очень рано утром господин д'Асмолль был здесь. Вот все, что я могу сказать вам сегодня. Надейтесь на Бога, ваш муж спасен, и скоро вы увидите его у ваших ног. Разве его слезы не говорят вам, что он еще любит вас?
      Баккара встала и дошла до кареты, шатаясь и опираясь на доктора и Серизу. Она не знала, что доктор хочет делать, но смело вверилась ему. Через час она возвратилась в Париж и в девять часов вечера отправилась к господину де Клэ. Мы уже знаем, что там происходило.
      — Милостивый государь! — сказала Баккара виконту Фабьену, когда уже все было объяснено и когда молодой муж Бланш де Шамери собирался идти в свой клуб и восстановить там ее честь в общественном мнении, опираясь на свидетельство Роллана. — Мой несчастный муж находится теперь в Фонтеней-о-Роз под присмотром одного искусного врача, которого вы знаете, — Самуила Альбо. Доктор вас ждет, он утверждает, что ваш вид очень поможет ему.
      — Я отправлюсь.
      — До свидания, милостивый государь.
      Фабьен пошел в свой клуб, потом возвратился домой. Он не нашел нужным рассказывать своей жене происшествия дня.
      На другой день утром он приехал на Фонтеней-о-Роз и застал Самуила Альбо на пороге дачи.
      Мулат, как, вероятно, помнят, лечил мнимого маркиза де Шамери. Господин д'Асмолль, который никогда не должен был узнать ужасного конца того, кого он считал своим братом, протянул доктору руку и дружески пожал ее. Доктор провел его в ту же самую комнату, где накануне принимал графиню Артову. Потом точно так, как и для нее, он вынул визитную карточку и сказал: «Смотрите!» Виконт наклонился и увидел графа Артова, который лежал на диване и, казалось, крепко спал.
      У графа была на глазах повязка, и Самуил Альбо, дав ему предварительно наркотическое, подверг его индийскому способу лечения, который он испытал над Цампой, с той только разницей, что количество индийских трав, нарезанных и приложенных в виде компресса, было не столь велико и, следовательно, не могло произвести опасного результата.
      Доктор все это объяснил господину д'Асмоллю и потом прибавил:
      — Сегодня в полночь я был у графини в Париже. Я узнал от нее, что вы знаете о существовании той женщины, которая так похожа на нее.
      — Я видел ее, доктор.
      — Следовательно, мне нечего вам объяснять.
      — Решительно нечего. Я знаю все, исключая одной вещи.
      — Какой?
      — Имени того подлеца, который вел всю эту интригу.
      — Это, — сказал доктор, — непроницаемый секрет.
      — Так что же я должен делать?
      — Выслушайте меня, — сказал доктор.
      Мулат и господин д'Асмолль долго разговаривали вполголоса, потом мулат прошел в комнату, где спал граф, осторожно снял с его глаз повязку и разбудил его.
      Русский джентльмен проснулся, с удивлением посмотрел вокруг себя и, казалось, не знал, где он. Он посмотрел на мулата и сказал ему:
      — Кто вы?
      — Ваш доктор, господин граф, — ответил Самуил.
      — Разве я болен?
      — Вы были больны.
      — Сколько времени?
      — Ровно три месяца.
      — Это странно, — сказал граф. Он снова осмотрелся.
      — Но где же я?
      — В Фонтеней-о-Роз.
      — У кого?
      — У себя.
      — А, — сказал хладнокровно граф, — вы, кажется, смеетесь надо мной.
      — Нет.
      — Но я никогда ничего не имел в Фонтеней-о-Роз.
      — Подождите, господин граф, — сказал Самуил, который ударил два раза в стену, — я хочу представить вам одного вашего знакомого, при виде которого вы все припомните.
      Вслед за этим отворилась дверь и вошел Фабьен. Вдруг граф ударил себя по лбу, вскрикнул и встал.
      — А! Помню! Помню!
      Он отодвинулся почти к самой стене, посмотрел пристально на виконта и глухо сказал:
      — Да, не правда ли, я ночевал у вас накануне дуэли? Ведь не брежу же я? Что же случилось?
      — Я вам все расскажу, — ответил Фабьен. Доктор встал и на цыпочках вышел из комнаты.
      Тогда Фабьен взял графа за руку и сказал:
      — Будьте спокойны и, главное, тверды.
      Граф поднял на виконта свои большие голубые глаза.
      — Сядьте же тут, подле меня, — продолжал Фабьен, — а я сейчас все расскажу вам.
      — Начинайте, я вас слушаю, — сказал спокойно граф.
      — Вы страдали умопомешательством…
      — Это очень может быть, так как я до сих пор не знаю, как очутился здесь.
      — А вы здесь уже около месяца, а перед этим вы жили в Ницце.
      — Решительно ничего не помню.
      — Однако, граф, это совершенно верно.
      — Ну, а раньше этого?
      — Прежде вы лечились у себя.
      — Так сколько же времени продолжалась моя болезнь?
      — Целых три месяца.
      Граф приложил ко лбу руку и, казалось, весь погрузился в прошлое. Так прошло несколько минут, и наконец он сказал:
      — Но когда же я помешался?
      — В то самое время, когда вышли на дуэль с Ролланом де Клэ и держали уже в своих руках шпагу, собираясь защищаться.
      — И что же?
      — Что? То, что с вами сделался припадок умопомешательства. Вы встали на колени перед Ролланом де Клэ.
      — Какой ужас! — прошептал граф, мгновенно побледнев.
      — И стали принимать себя за него. Вы стали извиняться перед ним, как будто бы Роллан де Клэ извинялся перед графом Артовым.
      — Боже! — прошептал граф. — Неужели то, что вы мне рассказываете теперь, виконт, — правда?
      — Клянусь честью.
      — Что же я сделал потом?
      — Вас, конечно, отвезли домой.
      — Ко мне?
      — Да.
      — В улицу Пепиньер?
      — Да, мой друг. Граф вздрогнул.
      — Но… ее там не было? — прошептал он.
      Он не мог произнести ее имени, он задыхался.
      — Она была там.
      — И видела меня?
      — Она ухаживала за вами, она сама возила вас в Ниццу и привезла вас оттуда.
      — О, — проговорил граф, — это уж слишком позорно. Я должен отомстить за себя.
      — Я даже хотел предложить вам это сам, — сказал холодно Фабьен. — Необходимо убить господина де Клэ и ту женщину, которая любила его. Надо же убить их вместе.
      — О! Они теперь вместе?
      — Вероятно.
      Губы графа задрожали. Вечно спокойный Фабьен, казалось, превратился совершенно в другого человека.
      — Что же вы хотите, — проговорил он— иметь сумасшедшего мужа очень удобно.
      — Ну, теперь мое сумасшествие уже прошло, — проговорил яростно граф, — и я докажу им обоим.
      — Вот посмотрите, — сказал ему тогда Фабьен и подал письмо без подписи, написанное тем почерком, который так походил на почерк графини Артовой.
      Это письмо было одно из полученных Ролланом писем, которые он все сохранил у себя. Для чего это было сделано — это было тайной доктора Самуила Альбо.
      Это письмо было без числа, и в нем заключалось только следующее: «Приходите в одиннадцать часов в маленький домик».
      — Вы видите, что она ждет его.
      — Но где, когда? — вскричал глухо граф.
      — В Пасси, в том доме, который она нарочно наняла для этого.
      — И это… сегодня?
      — Да, мой друг. Поедемте туда, теперь как раз самое время.
      — Поедемте, поедемте, мой дорогой друг.
      — Поедемте, — сказал Фабьен.
      Виконт постучал в перегородку, и на этот зов явился лакей.
      Граф сразу узнал его — это был его камердинер.
      — Вот видите, я совсем поправился, — заметил граф, — я узнал своего камердинера.
      Через несколько времени граф был уже совсем одет и пошел с Фабьеном д'Асмоллем в сад.
      — Говорите, — сказал тогда граф, — я готов теперь все выслушать.
      — Нет, отомстите сперва, — ответил Фабьен и передал графу красивый кинжал, вложенный в черные кожаные ножны.
      — Будьте спокойны, — проговорил тогда граф, — моя рука не дрогнет.
      Пока они разговаривали таким образом, они прошли через весь сад и подошли к решетке его. Здесь их ждала карета Фабьена. Они сели в нее, виконт крикнул кучеру: «В Пасси!» — и карета быстро покатилась. Через час они остановились. Фабьен и граф Артов вышли из кареты.
      Фабьен провел тогда Артова к маленькому домику, в котором Ребекка принимала обыкновенно Роллана де Клэ. У домика стоял щегольской экипаж.
      — Это ее карета, — заметил Фабьен и позвонил.
      Дверь тотчас же отворилась, но горничная, отворившая ее, при виде двух незнакомых мужчин как-то смутилась и поспешно сказала:
      — Барыни нет дома.
      — Она дома, — сказал резко Фабьен. — Мы друзья господина Роллана де Клэ, и ты обязана пустить нас.
      — Как нужно доложить о вас?
      — Никак. Возьми вознаграждение, — добавил он и, взяв графа за руку, прошел с ним осторожно на цыпочках через приемную и поднялся по лестнице.
      На площадке первого этажа д'Асмолль остановился и посмотрел на графа, который был бледен как смерть.
      — Слушайте, — сказал он. — Я слышу их голоса. Граф прислушался и задрожал всем телом. Тогда он нагнулся к замочной скважине.
      Перед ним сидела женщина, развалясь небрежно на кушетке. Она была освещена светом из отворенного окна. Это была графиня Артова, но покрытая уже морщинами и постаревшая на три или четыре года. На коленях перед ней стоял молодой человек и держал ее руки. Граф узнал в нем Роллана де Клэ.
      Артов, не помня себя от бешенства, вышиб дверь и бросился с поднятым кинжалом в комнату, где так мирно сидели любовники, но в ту минуту отворилась другая дверь, в нее вошла женщина и встала между ним и испуганною четой, поспешно вскочившей со своих мест. Кинжал выпал из рук графа, и он остановился в недоумении.
      Женщина, вошедшая теперь в комнату, была другая графиня Артова, но моложе и прекрасней той, у ног которой сидел Роллан де Клэ.
      — Итак, милый мой Станислав, которая же из нас твоя жена? Кто из нас носит твое имя?
      Граф вскрикнул. Он все понял и лишился чувств. В это время вошел доктор Самуил Альбо.
      — Успокойтесь, графиня, теперь ваш муж спасен, — сказал он, — этот последний кризис послужил спасением для него.
      Через несколько часов после этого граф Артов сидел у окна в маленьком домике в Пасси.
      Д'Асмолля уже там не было. С графом находились графиня, Роллан де Клэ и доктор Самуил Альбо.
      — Друг мой, — сказала графиня, — теперь мы можем жить спокойно и счастливо. Сэр Вильямс умер, а наследник всех его пороков приведен в полнейшее бессилие.
      — А д'Асмолль ничего не знает?
      — И никогда не узнает, — продолжала Баккара, — иначе это известие навсегда отравило бы их жизнь.
      — А он?
      — Маркиз де Шамери, который женился на Концепчьоне?
      — Да.
      — Он вернется через несколько лет и так загорит под китайским солнцем, что будет просто неузнаваем. Его жена расскажет ему парижскую жизнь Рокамболя.
      Затем графиня обвила его шею своими прекрасными руками и, наклонясь к нему, прошептала:
      — О! Как я страдала! Я уже думала, что умру. А теперь, мой друг, я хочу жить для тебя. Я люблю тебя!
      Спустя пять лет после только что описанного нами события графиня Артова, бывшая тогда в Одессе, получила следующее письмо:

      «Милая моя графиня!
      Это письмо опередит меня несколькими днями.
      Альберт и я — мы возвращаемся, или, лучше сказать, мы просили, чтоб нам позволили возвратиться.
      Мой муж так изменился за это время благодаря действию китайского солнца, что его положительно нельзя узнать.
      Ждите же нас.
Ваша Концепчьона».

      Письмо Бланш де Шамери, виконтессы д'Асмолль, к графине Артовой заключалось в том, что она сообщила графине о своей радости по случаю возвращения своего брата и писала ей, что она едет навстречу ему в Кадикс.
      Концепчьона писала также виконтессе д'Асмолль и просила ее приехать к ней на корабль, так как карантинные правила заставляют пробыть их около двух недель, не сходя с корабля. Комендант порта, желая услужить виконту д'Асмоллю, взялся тайком провезти их на корабль «Сервантес», на котором приехала Концепчьона с мужем.
      — Мне кажется, это довольно трудно, — заметил Фабьен.
      — Да, но у меня составился небольшой план, — сказал комендант.
      — В чем же он будет состоять? — спросила Бланш.
      — Видите ли вы этот островок?
      — Да.
      — «Сервантес» стоит недалеко от этого островка, а на нем у нас находятся мастерские, где каторжники выделывают канаты. На этом же островке находится сталактитовый грот. Я повезу вас туда показать его вам.
      — Отлично, — заметил виконт.
      — При наступлении ночи, — продолжал комендант, — мы опять сядем в лодку, что сделает также и капитан «Сервантеса» с нашими дорогими пассажирами, лодки наши встретятся, и мы… ну, да вы понимаете.
      — Конечно, — засмеялся Фабьен.
      Комендант посадил Фабьена и его жену в лодку и перевез их на остров.
      Каторжники, ужинавшие в это время, при виде коменданта встали и сняли свои шапки.
      — Хорошего аппетита! — пожелал им комендант.
      Он вел под руку Бланш де Шамери, а Фабьен шел подле него.
      Шагах в тридцати от группы ужинавших лежал отдельно один арестант.
      При виде коменданта он хотел встать, но не смог сделать этого и только снял свою шапку.
      — Что с ним? — спросил комендант.
      — Это маркиз,— ответил сторож, — он только что сломал себе ногу, и его надо отправить в госпиталь.
      — У вас есть и маркизы?— спросил Фабьен, улыбаясь.
      — Да. Он, по крайней мере, выдает себя за него. Он, кажется, француз. Лет пять тому назад бежал, испортил себе лицо, чтобы не быть узнанным, и был пойман опять через несколько дней.
      Каторжник стонал от боли.
      — Бедный человек! — проговорила госпожа д'Асмолль и подошла к каторжнику.
      Каторжник увидел ее и вскрикнул. Бланш взяла свой кошелек и, достав из него несколько золотых монет, подала их каторжнику и сказала:
      — Не унывайте, Бог милостив и простит вас. Затем она отошла.
      Рокамболь забыл на время свои физические страдания, и две крупные слезы выкатились из его глаз.
      — Она не узнала меня, — проговорил он с отчаянием. — О! Все, что я вынес до сих пор, было ничтожно перед этим. Вот истинное наказание!