Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

На следующее утро, в субботу 30 апреля 1429 года, она осведомилась о гонце, отправленном к англичанам из Блуа с посланием - тем самым, которое она продиктовала в Пуатье. Вот этот документ, замечательный во многих отношениях: прямотой и деловитостью, силой выражения, душевным подъемом и наивной верой в способность выполнить великую задачу, взятую ею на себя, или возложенную на нее, как вам будет угодно. В этих строках как бы слышится шум битвы и грохот барабанов. В них живет воинственная душа Жанны, а другая Жанна - кроткая маленькая пастушка - скрывается из виду. Неграмотная деревенская девушка, непривычная диктовать что бы то ни было, а тем более официальные послания монархам и полководцам, продиктовала эти решительные, сильные слова с такой легкостью, словно занималась этим с детства:

"Во имя Иисуса и пресвятой девы Марии!

Король Англии, и ты, герцог Бедфорд[18], именующий себя

регентом Франции, и вы, Уильям де ла Поль, граф Суффольк, и Томас

лорд Скейлс, называющие себя наместниками упомянутого Бедфорда!

Призываю вас исполнить волю Божью. Отдайте Деве, посланной Богом,

ключи от всех славных городов, которые вы захватили и разграбили во

Франции. Дева послана Богом восстановить в правах Французский

королевский дом. Она охотно пойдет на мир с вами, если вы покинете

Францию и возместите причиненный королевству ущерб. А вам, лучники и

другие ратники, дворяне и простолюдины, стоящие под славным городом

Орлеаном, именем Божьим приказываю уйти восвояси, иначе Дева скоро

явится к вам сама, и тогда - горе вам!

Король Англии, если не исполнишь этого, то знай: я встала во

главе войска и буду гнать всех англичан из Франции, хотят они того

или нет. Кто не уйдет добром, тех я буду убивать, но кто уйдет

добром, тем будет пощада. Я послана Господом, владыкою небес, чтобы

изгнать вас из Франции, хотя изменникам отечества и не хотелось бы

этого. Не надейся, что когда-нибудь получишь королевство французское

в ленное владение от Царя небесного, сына пресвятой девы Марии; им

будет владеть король Карл, ибо такова воля Божья, которую он

возвестил королю через Деву.

А если ты не веришь, что такова Божья воля, возвещенная Деве,

то мы будем биться с вами всюду, где вас встретим, и дадим вам бой,

какого не видали во Франции тысячу лет. Знай, что Бог даровал Деве

больше мощи, чем ее может быть во всех полках, которые ты выставишь

против нее и ее славных воинов. А тогда посмотрим, кто одолеет

Царь Небесный или ты,

А тебя, герцог Бедфорд, Дева просит не искать собственной

погибели. Если послушаешь меня, мы славно повоюем вместе там, где

французам суждено свершить величайшие в христианском мире подвиги, а

если нет - придется тебе скоро расплачиваться за твои великие

злодеяния".

В этих заключительных строках Жанна предлагала герцогу идти вместе с нею в крестовый поход в Святую Землю.

Ответа на послание не было, и гонец не вернулся.

Тогда она отправила своих двух герольдов с новым посланием, требуя, чтобы англичане сняли осаду и отпустили гонца. Герольды вернулись без него. Они привезли от англичан предупреждение, что они поймают Деву и сожгут ее на костре, если она "немедленно не вернется к своему делу - пасти коров".

На это Жанна сказала только: очень жаль, что англичане сами накликают на себя беду и погибель; а ведь она "хотела бы дать им уйти подобру-поздорову".

Потом она обдумала новое предложение, которое считала приемлемым для англичан, и сказала герольдам: "Возвращайтесь и скажите от меня лорду Тальботу[19]: пусть выходит из бастионов со всем войском, а я выйду с моим; если я их побью - они уйдут с миром из Франции; если они меня - могут сжечь меня на костре". Сам я этого не слышал; об этом рассказал Дюнуа.

Вызов не был принят.

В воскресенье утром Голоса - или некое внутреннее чувство предупредили ее, и она послала Дюнуа в Блуа - стать во главе войска и немедленно идти на Орлеан. Это было мудрым решением: оказалось, что Реньо Шартрский[20] и другие королевские любимцы уже старались распустить армию и всячески мешали военачальникам Жанны готовить поход на Орлеан. Экие негодяи! Они попытались привлечь на свою сторону Дюнуа; но он уже однажды расстроил планы Жанны и потом имел основания пожалеть об этом; больше он решил ей не перечить и двинул войска в поход.

Глава XV. Моя превосходная поэма пропадает даром

А мы, приближенные Жанны, в ожидании, когда подойдет армия, жили в каком-то волшебном чаду. Мы бывали в самом лучшем обществе. Это было не в диковину нашим двум рыцарям; но для нас, деревенских парней, это была новая и чудесная жизнь. Любая служба при Деве считалась весьма почетной, поэтому нас носили на руках. Братья д'Арк, Ноэль, Паладин и другие - простые крестьяне у себя дома - здесь были важными особами. Удивительно, как быстро их деревенская робость и неуклюжесть растаяли под лучами всеобщего внимания и как быстро они освоились со своим новым положением.

Паладин был на верху блаженства. Язык его молол без устали, и собственная болтовня ежедневно доставляла ему новое наслаждение. Он начал расширять свою родословную во все стороны и раздавал дворянство своим предкам направо и налево; скоро почти все они были уже герцогами. Он заново выправил все рассказы о битвах и украсил их новыми великолепными подробностями, а также новыми ужасами, потому что теперь он добавил к ним артиллерию. Мы впервые увидели пушки в Блуа, и там их было всего несколько штук; здесь их было множество, и нам иной раз являлось внушительное зрелище английского бастиона, скрывающегося в дыму своих собственных орудий, пронизанном красными копьями пламени. Это грозное зрелище и громовые раскаты, грохотавшие за дымовою завесой, воспламенили воображение Паладина и помогли ему так расписать наши мелкие походные стычки с противником, что никто бы их не узнал, - разве только те, кто при этом не был.

Вы, вероятно, догадались, что у Паладина появился новый источник вдохновения. Вы не ошибаетесь, - это была Катрин Буше, восемнадцатилетняя хозяйская дочь, очень красивая девушка. Она могла бы поспорить красотой с самой Жанной, если бы у нее были такие же глаза. Но этого не могло быть: других таких глаз не было на земле и не будет. Глаза у Жанны были так глубоки и чисты, какими не бывают земные очи, они говорили, они не нуждались в помощи слов. Одним своим взглядом Жанна могла выразить все, что хотела. Этот взгляд мог уличить лжеца и заставить его сознаться; он мог укротить гордеца и вселить в него смирение; мог придать мужество трусу и сковать отвагу самого отважного. Ее взгляд смирял злобу и ненависть, умиротворял бушующие страсти; он мог вдохнуть веру в неверного и надежду в тех, кто отчаялся; мог очистить дурные помыслы; мог убедить - да, главное убедить кого угодно. Бесноватый из Домреми; священник, изгнавший лесовичков; духовный трибунал Туля; суеверный и робкий дядя Лаксар; упрямый правитель Вокулёра; безвольный наследник французского престола; ученые мужи из парламента и университета в Пуатье; нечестивец Ла Гир, баловень сатаны; своевольный Дюнуа, не признававший над собой ничьей власти, - вот перечень тех, кого победило ее чудесное и таинственное обаяние.

Мы были на равной ноге со знатными людьми, стекавшимися в дом, чтобы познакомиться с Жанной; все оказывали нам почет, - и мы были на седьмом небе. Но еще счастливее были те вечера, которые мы проводили в тесном кругу хозяйской семьи и ближайших друзей. В таких случаях все мы, пятеро юнцов, особенно старались отличиться и обратить на себя внимание Катрин. Никто из нас еще не бывал влюблен, а теперь, на наше несчастье, все мы влюбились в одну девушку - и притом с первого взгляда. Это было веселое и жизнерадостное создание, и я до сих пор с нежностью вспоминаю те немногие вечера, которые я имел счастье провести в ее милом обществе и в обществе ее близких.

В первый же вечер Паладин заставил всех нас терзаться ревностью: стоило ему завести рассказ о своих битвах, как он завладевал общим вниманием, а все остальные оказывались в тени. Его слушатели уже семь месяцев терпели бедствия подлинной войны, и их чрезвычайно забавляли вымышленные битвы, о которых распространялся наш хвастливый великан, и потоки крови, в которых он буквально плавал. Катрин получала от этих рассказов огромное удовольствие. Она не смеялась вслух - как того хотелось бы нам, - а прятала лицо за веером и тряслась от смеха так, что мы опасались, как бы она не лопнула. Когда Паладин кончал одну из своих битв и мы начинали надеяться, что можно будет переменить тему, она нежным голоском - таким нежным, что было просто обидно слышать! - переспрашивала его о каком-нибудь обстоятельстве, которое якобы очень ее заинтересовало, и просила рассказать об этом еще раз, поподробнее. Приходилось снова выслушивать все с самого начала, с добавлением еще сотни небылиц, которые не пришли ему на ум с первого раза.

Не могу описать, как я страдал. Мне ни разу прежде не приходилось испытывать ревности; было невыносимо, что этому негодяю так незаслуженно везло, а я оставался незамеченным, когда я жаждал хотя бы тысячной доли того внимания, которое расточала ему моя красавица. Я сидел подле нее и не раз порывался сказать, что и я тоже участвовал в этих сражениях, хоть мне и стыдно было пускаться на такие уловки; а она желала слушать только про подвиги Паладина... Однажды я отвлек на миг ее внимание, но она что-то недослышала из его вранья и попросила повторить - тем самым вдохновив его на новую битву, куда более кровавую, - а я был так огорчен своей неудачей, что больше уж и не пытался.

Остальные были не меньше меня возмущены наглостью Паладина и его успехом, больше всего - последним. Мы вместе обсуждали нашу беду. Это уж всегда так бывает, что соперники становятся братьями. когда один счастливец одерживает победу над всеми.

Каждый из нас мог бы чем-нибудь блеснуть, если б не этот негодяй, который не давал никому вставить слова. Я, например, сочинил поэму, потратив на это целую ночь, где в возвышенных словах воспел красоту нашей очаровательницы; я не называл ее имени, но всякий мог о нем догадаться уже по одному заглавию: "Орлеанская роза".

В поэме говорилось о том, как на поле брани расцветает нежная и непорочная белая роза, как она кроткими очами взирает на ужасы боя и заметьте, какой тонкий образ! - краснея от стыда за людскую жестокость, превращается в алую розу. В алую, - а раньше была белой. Целиком моя идея, и совершенно новая. Роза разливает нежное благоухание над осажденным городом, и неприятельские воины, вдохнув его, слагают оружие и рыдают. Это тоже была моя идея, и тоже новая. На этом кончалась первая часть поэмы. Дальше я сравнивал Катрин с небосводом - не со всем, разумеется, а только с частью. Она была луной, а окружавшие ее созвездия пылали к ней любовью; но она им не внимала, - и они знали, что она любит другого. Другого, который в это время воюет на земле, не страшась ранений и смерти, - воюет со злобным врагом на поле брани, чтобы спасти возлюбленную от безвременной гибели, а ее родной город - от разрушения. Когда несчастные влюбленные созвездия узнают, что для них нет надежды, сердца их разбиваются, - заметьте эту интересную мысль,- а их огненные слезы стекают с небесного свода; и эти слезы - не что иное, как падающие звезды.

Чересчур смело, пожалуй, но зато как красиво! Красиво и трогательно, особенно когда изложено рифмой. Каждая строфа кончалась рефреном, где говорилось о бедном влюбленном, навеки разлученном с предметом своей любви: как он томился, бледнел, таял и близился к могиле; это было самое трогательное место, и ребята едва удерживались от слез, когда Ноэль читал его.

В первой частя поэмы, где говорилось про розу, - то есть в ботанической части, если только мое скромное сочинение заслуживает такого названия, - было восемь строф по четыре строки; и столько же в астрономической части, - всего шестнадцать строф. Я мог бы сочинить и полтораста - так я был вдохновлен и полон высоких мыслей, - но это было бы слишком длинно для чтения вслух в обществе; а шестнадцать - это как раз столько, сколько нужно: можно было даже повторить, если попросят.

Товарищи мои были поражены, что я мог сочинить подобную вещь; да и сам я был поражен не меньше других, потому что не подозревал этого в себе. Спроси меня кто-нибудь еще накануне - могу ли я, я бы честно ответил: нет, не могу. Так бывает всегда: можно прожить полжизни и не знать, на что ты способен, - а ведь способность-то всегда при тебе и ждет только случая, чтобы проявиться. В нашей семье так уж повелось. У деда был рак, но, пока он не умер, никто этого не знал, даже он сам. Удивительно, как глубоко таятся в нас болезни и таланты. Мне было достаточно встретить прекрасную девушку, и вот на свет родилась поэма, а записать и зарифмовать ее оказалось сущим пустяком - не трудней, чем запустить камнем в собаку. Спроси меня кто-нибудь, могу ли я сделать подобное, я бы ответил, что не могу; а ведь смог же!

Товарищи наперебой расхваливали меня и удивлялись. Больше всего им нравилось, что Паладин будет наконец посрамлен. Они только об этом и говорили - до того им не терпелось утереть ему нос. Ноэль Рэнгессон был вне себя от восхищения: вот бы ему так сочинять! Но где уж ему! Он за полчаса выучил поэму наизусть, и надо было слышать, как хорошо и трогательно он ее декламировал. Это он умел; и еще он умел очень похоже изображать людей. Он мог изобразить Ла Гира, как живого, да и не только его, а кого угодно.

Я не умею читать стихи, и когда попробовал прочесть свои, мне не дали кончить, - все потребовали, чтобы читал Ноэль. А раз я хотел, чтобы поэма понравилась Катрин и всему обществу, я и поручил чтение Ноэлю. Он был вне себя от восторга. Сперва он даже не хотел верить, что я говорю серьезно. Но я сказал, что с меня довольно, если он назовет меня как автора поэмы. Ребята ликовали, а Ноэль сказал, что пусть только ему дадут выступить - он покажет, что есть нечто более прекрасное и высокое, чем вранье про победы!

Но как найти случай выступить? Вот в чем была трудность. Мы прикидывали и так и этак - и наконец составили отличный план. Мы решили дать Паладину начать рассказ про битвы, а потом под каким-нибудь предлогом вызвать его из комнаты; как только он выйдет, Ноэль займет его место, станет его передразнивать и окончит рассказ в манере самого Паладина. Это наверняка будет иметь успех и подготовит слушателей к поэме. Два таких торжества прикончат нашего Знаменосца - или хотя бы заставят присмиреть, а тогда и на нас обратят хоть какое-нибудь внимание.

Весь следующий вечер я нарочно держался в сторонке, дожидаясь, пока Паладин разойдется как следует и вихрем помчится на неприятеля во главе своего полка; тут я в полной форме появился в дверях и объявил, что посланный от генерала Ла Гира желает видеть Знаменосца. Паладин вышел, а Ноэль занял его место и сказал, что, хотя и случилась досадная помеха, он может, если обществу угодно, продолжить рассказ, ибо хорошо знаком со всеми подробностями битвы, о которой только что шла речь. Не дожидаясь просимого разрешения, он превратился в Паладина - разумеется, уменьшенного в размерах - со всеми его интонациями, жестами и позами и продолжал рассказ.

Трудно представить себе более точное и уморительное подражание. Слушатели извивались и корчились от смеха, и по щекам их текли слезы. Чем больше они смеялись, тем больше вдохновлялся Ноэль, тем большие чудеса он творил, пока смех не перешел в стоны. Лучше всего было то, что Катрин Буше просто умирала со смеху, так и покатывалась. Вот это была победа! Настоящий Азенкур!

Паладин отсутствовал каких-нибудь две минуты: он обнаружил, что с ним сыграли шутку, и вернулся. Подойдя к двери, он услышал выступление Ноэля и понял, в чем дело. Он спрятался за дверьми и дослушал до конца. Ноэля наградили восторженными рукоплесканиями; слушатели никак не хотели успокоиться и просили повторения. Но Ноэль был умен. Он знал, что когда слушатели всласть посмеялись, им нужны иные, противоположные впечатления, и они, следовательно, лучше всего подготовлены к восприятию поэмы, исполненной глубоких и тонких чувств и возвышенной грусти.

Он подождал, чтобы все успокоилось, а затем придал своему лицу серьезное и торжественное выражение, которое невольно сообщилось и слушателям; все затаили дыхание. Тихим, но отчетливым голосом он прочел первые строфы "Орлеанской розы". По мере того как лились из его уст размеренные отроки и проникновенные слова одно за другим, среди глубокого молчания, достигали ушей очарованных слушателей, послышались тихие восклицания: "Прелестно! Восхитительно! Превосходно!"

Тут Паладин, который не слышал начала поэмы, вошел в комнату. Прислонясь мощным станом к дверному косяку, он смотрел на чтеца как зачарованный. Когда Ноэль перешел ко второй части и слушатели растроганно внимали печальному рефрену, Паладин стал утирать слезы тыльной стороной руки; при повторении рефрена он громко всхлипнул и утерся уже всем рукавом. Это было так заметно, что даже несколько смутило Ноэля и произвело нежелательное впечатление на слушателей. При следующем повторении рефрена Паладин не мог больше сдерживаться и заревел белугой; это испортило весь эффект и у многих вызвало смех. Дальше пошло еще хуже. Никогда я не видел такого зрелища: он вытащил полотенце и начал утирать им глаза и при этом рыдал, стонал, охал, икал, кашлял, сморкался и давился, покачиваясь на каблуках, размахивая своим полотенцем и время от времени выжимая его. Разве тут можно было что-нибудь расслышать? Он совершенно заглушил Ноэля, а слушатели дружно хохотали. Никогда я не видел более отвратительного зрелища.

Вдруг я услышал бряцание доспехов, какое обычно слышно при беге, и около меня раздался самый оглушительный взрыв смеха, какой когда-либо разрывал мне барабанные перепонки. Я поднял глаза - это был Ла Гир! Он уперся в бока руками в железных рукавицах, откинул голову назад и хохотал, - так разевая при этом рот, что это было даже неприлично: можно было заглянуть ему внутрь.

Хуже этого могло быть только одно - и это случилось: у противоположных дверей послышался шум, засуетились и зашаркали лакеи, как водится при появлении высоких особ, и к нам вошла Жанна д'Арк. Все встали и попытались унять неприличное веселье и принять серьезный вид, но когда увидели, что и сама Дева смеется, возблагодарили Бога и дали себе полную волю.

Горько вспоминать о таких вещах, и я не хочу дольше на них останавливаться. Все впечатление от моей поэмы было испорчено.

Глава XVI. У нас появляется Карлик

Описанный эпизод так подействовал на меня, что на следующий день я не в силах был подняться с постели. Другие были в таком же состоянии. Если бы не это, кому-нибудь из нас выпало бы на долю то счастье, которое досталось в тот день Паладину. Но замечено, что Бог в своем милосердии посыплет удачу тем, кто обижен умом, - словно в возмещение; более одаренным людям приходится трудами и талантами добиваться того, что глупцам достается случайно. Так сказал Ноэль, и мне это суждение кажется весьма разумным.

Паладин целыми днями разгуливал по городу, для того чтобы за ним ходили, восхищались и говорили: "Смотрите, смотрите - вон идет Знаменосец Жанны д'Арк!" Он встречался и разговаривал со всякими людьми и однажды услышал от лодочников, что в крепостях на том берегу заметно какое-то движение. Вечером он расспросил еще кое-кого, и ему попался перебежчик из крепости, называемой Августинской, который сообщил, что англичане намерены под покровом ночи подбросить людей в гарнизоны на нашей стороне и заранее ликуют: они хотят напасть на Дюнуа, когда он пойдет с войском мимо бастионов, и полностью истребить его силы, - это будет легко, раз с ними не будет "колдуньи"; без нее войско поведет себя так, как французы привыкли поступать уже много лет: побросает оружие и разбежится, едва лишь завидит англичан.

Было десять часов вечера, когда Паладин принес эти вести и попросил дозволения переговорить с Жанной; я был на дежурстве. Очень горько было сознавать, какой случай отличиться я упустил. Жанна расспросила его подробно, убедилась, что вести достоверные, и сказала:

- Благодарю за отличную службу. Ты, может быть, предупредил большое несчастье. Будешь упомянут в официальном приказе.

Он низко поклонился, а когда выпрямился, вырос сразу на целую голову. Важно проходя мимо меня, он подмигнул и пробормотал про себя слова из моего злополучного рефрена: "О, слезы сладкие, о слезы!"

- Слыхал? Буду упомянут в приказе по армии... дойдет до сведения короля!..

Мне хотелось, чтобы Жанна заметила, как он себя ведет, но она погрузилась в глубокую задумчивость. Потом она послала меня за рыцарем Жаном де Мецом, и минуту спустя тот уже мчался к Ла Гиру с приказанием ему, лорду де Виллару и Флорану д'Иллье быть наготове к пяти часам утра с пятьюстами отборных солдат на хороших конях. В исторических хрониках сказано: "к половине пятого", но я-то знаю лучше - я сам слышал приказ.

Сами мы выступили ровно в пять и встретили подходившую колонну в седьмом часу, когда уже отошли примерно на два лье от города. Дюнуа был доволен нашим появлением; приближаясь к грозным бастионам, войско начало выказывать беспокойство. Но стоило передать по цепи, что едет Дева, как все страхи прошли, и вдоль колонны волною прокатилось "ура". Дюнуа попросил Жанну остановиться и пропустить колонну мимо себя - пусть солдаты убедятся, что весть о ее прибытии не была хитростью, придуманной, чтобы их подбодрить. Она остановилась со своим штабом на обочине дороги, и войско прошло мимо нее с приветственными кликами.

Жанна была в полном вооружении, но без шлема. На голове у нее задорно сидела бархатная шапочка с массой курчавых страусовых перьев, подаренная ей городом Орлеаном в день ее прибытия,- та самая, в которой она изображена на картине, хранящейся в руанской ратуше. На вид ей нельзя было дать больше пятнадцати лет. При виде войска кровь ее закипала, глаза загорались, а щеки покрывались румянцем. В такие минуты бывало видно, что она слишком прекрасна для этого мира; в красоте ее было нечто, отличавшее ее от всех виденных вами красавиц и возвышавшее ее над ними.

В обозе, на одной из телег, лежал человек. Он лежал на спине, связанный по рукам и по ногам. Жанна знаком подозвала офицера, командовавшего обозом; он подъехал и отдал честь.

- Кто там у вас связан? - спросила она.

- Пленный.

- В чем его вина?

- Он дезертировал.

- А что вы собираетесь с ним сделать?

- Мы его повесим; но сейчас некогда, подождет.

- Расскажи, как было дело.

- Это был исправный солдат; но он попросился домой повидать жену жена у него была при смерти. Его не пустили; тогда он отлучился самовольно. А мы как раз выступили в поход, так что он нас нагнал только вчера вечером.

- Нагнал? Так он, значит, вернулся по своей охоте?

- Да.

- И вы его считаете дезертиром? Боже милостивый! Привести его ко мне!

Офицер проехал вперед, развязал пленнику ноги,- но не руки, - и подвел к Жанне. В нем было футов семь росту, и он казался созданным для боя. Лицо у него было мужественное. Копна темных волос упала ему на лоб, когда офицер снял с него шлем; за широким 'кожаным поясом был заткнут боевой топор. Рядом с ним Жанна казалась еще миниатюрнее, - она сидела на коне, но голова ее была почти вровень с его.

На лице его была глубокая печаль. Казалось, вся радость жизни для него угасла. Жанна сказала ему:

- Подыми руки.

Голова у него была низко опущена. Он поднял ее при звуках этого ласкового голоса, и лицо его выразило жадное внимание, точно он услышал музыку и хотел бы слушать ее еще.

Когда он поднял .руки, Жанна разрезала его узы своим мечом, но офицер сказал испуганно:

- Сударыня, то есть ваша светлость...

- Что такое?

- Он ведь приговорен.

- Знаю. Беру на себя ответ за него. - и она разрезала веревки. Они так глубоко впились в тело, что на запястьях выступила кровь. ?- Экая жалость! - сказала она. - Не люблю крови. - И она отвернулась, но только на миг. - Дайте что-нибудь, перевязать его.

- Ваша светлость, это вам не приличествует. Позвольте позвать кого-нибудь.

-. Другого? Во имя Божие! Вы не скоро найдете кого-нибудь, кто это сделает лучше меня. Я сызмала умею оказывать эту помощь и людям и животным. Я и связала бы его половчей вас - веревки не врезались бы в тело.

Пока она делала перевязку, солдат стоял молча, изредка украдкой взглядывая на нее, как животное, которое нежданно приласкали и оно еще боится поверить этому. Штаб Жанны позабыл про войско, проходившее в облаке пыли, и не отрывал глаз от этой сцены, точно удивительнее ее ничего не могло быть. Я нередко наблюдал, как поражает людей любой пустяк, если он им непривычен. В Пуатье я однажды видел, как два епископа и еще несколько важных и ученых лиц следили за работой маляра, рисовавшего вывеску; они стояли не двигаясь и затаив дыхание; начал накрапывать дождь, но они его не замечали, а когда заметили, каждый из них глубоко вздохнул и поглядел на остальных, словно удивляясь, зачем они тут собрались и для чего сам он здесь. Вот как бывает с людьми. Людей не поймешь. Приходится принимать их такими, каковы они есть.

- Ну вот, - сказала наконец Жанна, довольная своей работой. - Вряд ли кто сделал бы лучше или так же хорошо. А теперь расскажи мне, что ты натворил. Рассказывай все по порядку.

Великан сказал:

- Вот как было дело, ангел ты наш. Мать у меня умерла, а потом - трое ребятишек, один за другим. Голодный год - что поделаешь! И у других так было,- видно, воля Божья. Хорошо еще, что я сам закрыл им глаза, сам и схоронил. А когда пришел черед моей бедной жены, я стал проситься в отпуск - ведь она одна у меня оставалась. Я в ногах валялся у начальстване отпустили. Что ж мне было делать - дать ей умереть одной? Пускай умирает и думает, что я не захотел прийти? А если б это я умирал, неужели она ко мне не пришла бы, хоть бы и под страхом смерти? Пришла бы! Чтобы ко мне прийти, она и через огонь прошла бы. Вот и я пошел к ней. Повидал ее. У меня на руках она и скончалась. Схоронил я ее. А тут армия выступила в поход. Трудненько было ее догонять, да у меня ноги длинные, за день немало могу отшагать. Вчера в ночь я их догнал.

Жанна сказала задумчиво, точно размышляя вслух:

- Похоже, что он говорит правду. А если это правда, не грех и отменить на этот раз закон; это всякий скажет. Может быть, и неправда, но если правда... - Она неожиданно обернулась к солдату и сказала: - Посмотри мне в глаза! - Глаза их встретились; и Жанна сказала офицеру:- Он прощен. А вы ступайте себе.

Потом она спросила солдата:

- Ты знал, что тебя казнят, если ты вернешься?

- Знал, - сказал он.

- Так зачем же ты вернулся?

На это солдат ответил просто:

- Затем и вернулся. У меня теперь никого нету. Не для кого мне жить.

- Как никого нету? А Франция? У сынов Франции всегда есть мать, а ты говоришь: не для кого жить. Ты будешь жить и служить Франции...

- Я тебе хочу служить.

- ...сражаться за Францию...

- Я за тебя хочу сражаться.

- Будешь солдатом Франции.

- Я хочу быть твоим солдатом.

-- ...и сердце свое отдашь Франции.

- Я отдам его тебе - и душу мою, если она есть, и силу мою, а она у меня немалая. Я был мертв, а ты меня воскресила; я думал, что незачем жить, - оказывается, жить стоит. Ты для меня Франция, и мне другой не надо.

Жанна улыбнулась; она была тронута его суровым и торжественным энтузиазмом, - так можно, 'пожалуй, назвать его необычайную серьезность.

- Пусть будет по-твоему. Как тебя зовут?

Солдат ответил без улыбки,

- Меня прозвали Карликом, да ведь это так, для смеха.

Жанна засмеялась и сказала:

- Пожалуй, что так. А для чего у тебя этот огромный топор?

Он ответил с той же серьезностью, как видно присущей ему от природы:

- Чтобы вразумлять людей и заставлять их уважать Францию.

Жанна снова рассмеялась и спросила:

- И многих ты вот этак вразумил?

- Да, их было немало.

- Ну и как? Запоминают они урок?

- Да, сразу утихают.

- Так я и думала. Хочешь служить при мне? Ординарцем, телохранителем или еще кем-нибудь?

- Если позволишь.

- Тогда, значит, решено. Получишь настоящее оружие, и продолжай вразумлять врагов. Бери себе коня, из тех, что ведут в поводу, да и поезжай за нами.

Вот как попал к нам Карлик. Он оказался очень хорошим малым. Жанна судила о нем по лицу, но не ошиблась. Не было человека преданнее; а топором он орудовал, как сам сатана. Он был так высок, что рядом с ним даже Паладин казался человеком обычного роста. Он любил людей, поэтому и его все любили. Мы ему сразу понравились, и рыцари тоже, да и почти все, с кем сводила его судьба. Но один ноготок на мизинце Жанны был ему дороже всего на свете.

Да, вот как он повстречался нам впервые: связанный на телеге, приговоренный к смерти, бедняга, - и не нашлось никого, кто замолвил бы за него словечко. А он оказался поистине драгоценной находкой. Рыцари обходились с ним почти как с равным - честное слово! - такой он был человек. Они дали ему прозвище "Бастион", а то еще "Адское Пламя" - потому что он уж очень разгорался в бою. А разве они стали бы давать ему прозвища, если б крепко не привязались к нему?

Для Карлика Жанна была Францией, душою Франции, воплотившейся в живой девушке. Такой она ему показалась при первой встрече, такой для него и осталась. И он был прав, видит Бог! Этот простой человек увидел истину, которой не разглядели многие. Это кажется мне замечательным. А ведь, в сущности, так всегда бывает в народе. Когда народ полюбит нечто великое и благородное, он ищет ему воплощение, он хочет видеть его воочию. Вот, например, Свобода: народу мало смутной и отвлеченной идеи, - он создает прекрасную статую, и любимая идея становится для него видимой, он может любоваться ею, он может ей поклоняться. Вот как оно бывает. Для Карлика Жанна была родиной, которая воплотилась в прекрасную девушку. Другие видели в ней Жанну д'Арк, он видел - Францию. Иногда он так и называл ее. Вот насколько глубоко укоренилась в нем эта мысль и как она была для него реальна. Так нередко именовали наших королей, но ни один из них не имел на это священное имя таких прав, как она.