Геополитика постмодерна

Только такие люди способны изменить инерциальный сценарий, осуществив колоссальные потрясения. Это можно сделать только во имя национальной идеи и через полноценный террор, через репрессии. Если всевластие денег как универсальной ценности и всеобщего эквивалента будет укрощено на уровне личной или групповой психологии и если такая группа сможет консолидироваться и укрепиться в России, возникнет субъект альтернативной стратегии, контр-элита. Только такая пассионарная контр-элита способна укротить наркотическую нефте-газозависимость российской экономики.

Интересно посмотреть, как дело обстоит в других странах– экспортерах сырья. Например, в Саудовской Аравии такой идеократической надстройкой выступают исламисты-ваххабиты, которые принуждают общество придерживаться жестких религиозных ценностей, несмотря на экспортный характер экономики. Сверхприбыли реинвестируются в исламистскую идентичность, в исламское общество, в мусульманскую экспансию, в проекты «мирового халифата». В Иране, например, другая версия, шиитская версия исламской идеократии. В Ираке при Хусейне был исламский социализм, баасизм, тоже идеократия, но иного рода. Во всех случаях речь идет об идеологической надстройке с сильнейшим религиозным, национальным и социальным (т. е. нелиберальным) компонентом, который сдерживает, ограничивает и отчасти компенсирует экономический паразитизм и вырождение политических элит.

В России это тоже теоретически возможно, но маловероятно. Пока никаких ясных признаков поворота к идеократии нет. В рамках либерализма и демократии такого поворота и не произойдет: ведь по определению здесь табуированы и демонизированы национальная идея, религиозные императивы, политический фанатизм, идеологизированные группы, рвущиеся к власти не для того, чтобы пользоваться ее благами, а для того, чтобы осуществлять проект. Социалистическая идеократия дискредитирована. Есть только слабый шанс прихода к власти на фоне внезапной социальной, технологической или политической катастрофы какой-то группы фанатиков. Но пока не просматривается даже слабых признаков существования такой группы. Кругом либо пародии, либо симулякры…

Соответственно, при сохранении статус-кво российская экономика будет оставаться нефтеориентированной, а паразитирование на природных ресурсах не будет компенсироваться никаким национальным проектом. В такой перспективе у российской экономики – дальнейшее разложение, а параллельно – разложение общества, культуры, государственности. И эти процессы гораздо более катастрофичны, нежели те частности, которые критикуют западные эксперты.

Я думаю, что Запад больше всего боится именно идеократического переворота в России, поэтому заведомо и превентивно критикуются даже отдаленные предпосылки к созданию такой идеократии в России. Запад сейчас заинтересован в сохранении в российской экономике статус-кво. Да будь она в 100 раз криминальнее, пусть хоть каждый день будут убивать банкиров или бизнесменов – это, по сути дела, Запад особенно не тронет. Тронет, как только он различит первые признаки идеократической революции. Пока таких признаков нет, и я думаю, что Запад спокоен, а его рекомендации в отношении российской экономики, в первую очередь, политические. Я хорошо знаю западных экспертов, в том числе и в экономической сфере: это абсолютно идеологизированные люди. Они обладают своей собственной либерально-демократической моделью и советуют нам только то, что вписывается в эти рамки, и то, что соответствует их собственным интересам. Поэтому я думаю, что не стоит демонизировать этот доклад ОЭСР, в России ситуация в тысячу раз хуже, чем в нем сказано.

Рекомендации эти технически рациональны, но касаются деталей. А то, что у нас царствует абсолютная коррупция, – это страшно. Коррупция пронизывает мозжечок, средостение, нервные узлы государства, центры принятия решений. Коррупция – это не просто болезнь общества… Сейчас уже непонятно, это раковая опухоль на живом теле или просто остатки живой ткани в раковом пространстве. Коррупционный канцер стал субъектом российского бытия, люди без этого не делают ни шага. Процесс получения денег (благ) и процесс воровства и лжи в современной российской ситуации строго идентичны. Я думаю, что этого никак не изменить, и Запад заинтересован скорее в приукрашивании этих тенденций и критике всего того, что могло бы быть действительно направлено к некоему оздоровлению ситуации. Запад исключает только одно – возможность идеократической революции в России. А коль скоро это так, то он критикует любые экономические предпосылки, которые могут вести к идеократической революции, и в принципе старается сохранить статус-кво. Это отражено и в докладе, о котором мы говорим. Но это частный аспект…

– А с вашей точки зрения, для будущего России и ее блага идеократия – это единственный возможный и правильный путь?

А. Дугин: Да, Россию спасет только идеократия, в противном случае России просто не будет, Россия исчезнет. Сейчас Россия разлагается. Это смысл ее современного бытия.

Но не стоит забывать: процесс разложения может быть комфортным, приятным и уютным; он может приносить прибыль, приносить удовольствие, порождать галлюцинативное очарование… Процесс греха, грехопадения, разврата может доставлять наслаждение и удовольствие. Когда мы приходим от более высокого уровня энергии и организации на менее высокие, высвобождаются огромные силы, колоссальный потенциал. Это и есть наслаждение от греха, в этом и состоит привлекательность грехопадения, здесь кроется фасцинация коррупции, удаль воровства, дерзость разрушения, сладость распада. И эта энергия распада является комфортной и прибыльной для тех, кто отождествляется с этим процессом. Также грехопадение является захватывающим мероприятием: освобождаются высокие напряжения, скрытые токи, которые вызывают острое эфемерное наслаждение. Россия и ее экономика сегодня энтропируют. Скольжение в бездну не очень заметно, чувствуется лишь головокружение…

Идеократия – это, напротив, движение к здоровью, к существованию, к жизни, но оно требует колоссальных усилий, затрат, аскезы, сопротивления силам тяготения. Идеократия – это социально-политическая и экономическая негэнтропия. Поддерживание порядка в любой системе – это огромные затраты энергии для того, чтобы эта система держалась.

Но наше общество не готово к новому идеократическому мероприятию, а раз так, то оно обречено на уничтожение, распад, разложение, энтропию. Россия не выстоит при нынешнем положении дел. Россия сегодня – это просто некая территория, откуда берут нефть и газ и впаривают в эфир обезумевших Петросянов. Это только территория с сероводородами; это уже не страна, это не государство, это некий фантом.

Я переживаю это с огромной болью, потому что я на другой стороне, стороне порядка, организации, на стороне жизни, на стороне идеократии. Но силы танатоса, разложения и греха – в том числе и в экономике (ведь экономика – это некий показатель, выражение более глубоких социально-политических установок) – сегодня преобладают. Никаких перспектив у России при продолжении нынешнего экономического курса нет, даже и курса никакого нет. Сменится правительство – ничего не изменится, можно сменить президента – тоже ничего не изменится. Вопрос только в том, будет или нет идеократическая революция фанатиков. Я в ней жизненно заинтересован, я считаю, что это единственный выход и единственное благо. Но при этом я вынужден констатировать, что объективных предпосылок для того, чтобы это произошло, пока нет.

Вот такая трагическая ситуация. Без этого мы исчезнем, хотя это маловероятно. Поэтому я идентифицирую ситуацию как катастрофическую. А то чувство устойчивости, стабильности и успокоенности, которое испытывают политические элиты и зомбированные телемассы, – это вещь эфемерная.

– Но, с другой стороны, распад одного образования неизбежно ведет к появлению на этом месте чего-то нового.

А. Дугин: Не всегда. Распался Советский Союз – на его месте появились периферийные национальные государства, которые еще хоть как-то пытаются освоиться в мире, цепляются за историческое бытие, и осталась черная дыра на месте России, где не появилось ничего. Точно так же, когда будет распадаться Россия, я допускаю возможность появления энергетических ядер на ее периферии, скажем, в национальных республиках, у которых есть потенциал для идеократии, связанный с этносом, с культурой, с религией. Но после распада России в ее центре опять ничего не возникнет, и будет такая же ситуация, как с Советским Союзом. То есть где-то на периферии возникнет что-то новое, но центр опять будет парализован. Ужас в том, что в процессе коррупции политическим классом России, всем в целом, совокупно, без единого исключения, перейдены все рамки, все границы, все ограничительные моменты. Каждый осуществил такое количество преступлений, произвел такое количество лжи, соучаствовал в таком количестве насилия, что возврата из этого нет. Повязанность дерьмом еще более эффективна, чем повязанность кровью. Из-под этого мрака может выбраться только маленькая группа фанатиков-идеократов, но я пока даже близко не вижу их формирования. Общество очень быстро, хотя подчас незаметно, гниет, оно уничтожается, распускается. Это самоликвидация России, и в экономике эти процессы совершенно очевидны. И ничего другого при этой конъюнктуре цен на нефть не может быть. Нас погубили цены на нефть. Если бы нефть была 8-10 долларов за баррель, то, я думаю, в России началась бы реальная модернизация экономики, была бы выработана национальная идея, политический класс быстро бы поменялся и пришли бы совершено другие люди. 60 долларов за баррель – это смерть, это наркотик, это нас погубит. От этого спасения нет, рано или поздно это погубит и Иран, и других поставщиков нефти и газа, которые, к счастью для них, оказались на более архаичном, более энергетически высоком уровне религиозного фанатизма. Если что-то еще и удерживает других экспортеров сырья от разложения – это идеократия, религиозный фанатизм. В России прямо противоположная ситуация, соответственно, мы обречены. 60 долларов – это приговор. Это вердикт разложения, это отсутствие экономики и открытая возможность для любой трагедии – экономической, национальной, религиозной. При 60 долларов за баррель российская нефтегазовая элита, у которой есть реальная власть, пойдет на все, она сделает все что угодно. Она поставит любой спектакль и подберет любых актеров. И бездна покажется обезумевшим телезрителям цветущим садом, а гибель – веселой вечеринкой.

Приложение 3

Ратификация Киотского протокола: антиамериканский экологический фронт

Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу «OPEC.RU». 16.09.2004

– Александр Гельевич, в пятницу на встрече с послами 25 государств–членов ЕС Михаил Фрадков опроверг появившуюся в ряде СМИ информацию о негативном отношении Москвы к ратификации Киотского протокола. Он отметил, что консультации продолжаются и сейчас завершается работа на уровне экспертов. Однако «Время новостей» пишет, что в проекте доклада премьер-министра президенту Киотский протокол называется «несправедливым» и «научно не обоснованным». То есть понятно, что ратификация Киотского протокола – чисто политическая проблема. А с Вашей точки зрения, какие существуют «за» и «против» для ратификации Киотского протокола? И какую позицию занимаете лично Вы?

А. Дугин: Я полагаю, что проблема Киотского протокола и подписание этого протокола по экологии и ограничению определенных видов промышленных выбросов – проблема символическая и политическая. Инициаторы подписания Киотского протокола – страны Евросоюза. Идея заботы об окружающей среде является одним из идеологических элементов европейской социальной политики, наряду с правами человека, социальной обеспеченностью и т. д. Если говорить об общем стиле европейского сообщества, то гуманитарные, экологические, социальные заботы, заботы об окружающей среде – это неотъемлемая часть политического имиджа Европы. Европы, которая, по словам американского политолога Кэплана, все больше тяготеет к кантианской модели, в отличие от Америки, которая тяготеет к модели гоббсианской. Вот этой открытой, гуманной, демократической и гражданской Европе присуще заботиться об окружающей среде. Не столько на деле, сколько на словах, но это роли не играет, поскольку речь идет о политическом выражении европейской идентичности. Европу поддерживают и Япония, которая стала жертвой ядерной агрессии со стороны США, и многие страны третьего мира, у которых экологическое состояние совсем катастрофическое, поскольку туда в современном мире перенесена основная тяжесть индустриального производства, и больше всего страдает от этого разделения труда в глобальном масштабе тихоокеанский регион. Итак, Европа является политическим инициатором подписания Киотского протокола.

Позицию США в этом вопросе мы знаем. Она очень показательна, особенно республиканская позиция. Она совершенно безразлична к гуманитарной европейской идентичности. США (особенно при республиканцах) вызывающим образом отказываются подписывать что бы то ни было в этом роде, ограничивать как бы то ни было свое индустриальное производство. Хотя пункты Киотского протокола затрагивают американскую промышленность в весьма незначительной степени. Но Америка не хочет считаться с Европой, и это американский эгоистический ковбойский стиль в политике.

Теперь позиция России по отношению к этому символическому действию. Большого вреда российской промышленности подписание Киотского протокола не принесет, в общем и целом, хотя какие-то ограничения, конечно, потребуются. Вопрос лишь в том, стоит ли двигаться в этом направлении – в сторону европейского мира – или поступить, как США, проигнорировав его. Это принципиальный вопрос, который идет гораздо дальше, чем подписание самого Киотского протокола. Это выбор Россией одного из двух полюсов нынешнего Запада – либо атлантическая Америка с Англией, либо континентальная Европа. Киотский протокол – это политический акт, детище – может быть, наивное, смешное и даже неискреннее – именно континентальной Европы. Это «кантианская» затея, в терминах Кэплана, но никак не «гоббсианская». И за теми, кто выступает за подписание Киотского протокола в России, стоят не столько экологи, значение которых у нас равно нулю, сколько европеисты. У нас есть маленькое, хиленькое лобби европеистов, хотя сам президент у нас в значительной степени европеист. Подписать Киотский договор – это их проект.

Но у нас вокруг президента, во властных элитах, существует огромное, мощное, непоколебимое атлантическое лобби, гораздо более консолидированное, чем европеистское, играющее активно собственную партию, взращенное на американских (в первую очередь, консервативных и республиканских) фондах (Херитидж, Рэнд-корпорейшн и т. д.), внедренное к нам во власть в начале 90-х годов, если не раньше. Это проамериканское лобби постоянно контактирует с президентом, и ему настойчиво внушается, что «нужно подражать Америке», «следовать за Америкой», «слушаться Америку». А раз Америка плюет на Киотский протокол, чтобы, не дай Бог, не повысить политический вес Европы, то Россия тоже должна на него плевать. Это атлантистское лобби действует сейчас активно, часто грубо, бессмысленно и вопреки всякой элементарной логике (не говоря уже о соблюдении национальных интересов). Но как бы то ни было, это лобби у нас сильно, и оно приводит свои аргументы, почему у Кремля нет совершенно никаких экономических или экологических резонов подписывать Киотский протокол. Отчасти это правильно, потому что это только наложение на Россию определенных обязательств без каких-то позитивных последствий. Но это ведь только политическая программа, и поддержка ее зависит от характера и содержания нашей европейской политики.

Теперь о Фрадкове. Сам Фрадков, безусловно, европеист. Это хотелось бы подчеркнуть: у нас премьер – европеист. Поэтому понятно его стремление сблизиться с Европой. Он работал в Евросоюзе, он европеист по своим взглядам, и он европеист по своему складу. Его экономический стиль тоже в некоторой степени европеистский – корректная умеренная социал-демократическая модель, умеренное кейнсианство. Естественно, что он эту линию пытается провести в том числе и в символических политических действиях, таких как подписание Киотского протокола. Но он – европеист, который окружен проамериканскими и либеральными фигурами. Вся реальная экономика у нас в руках ультраамериканистов, ультралибералов и имеет антиевропейскую ориентацию. Практически весь экономический сектор правительства РФ – это либералы-американофилы, американская агентура влияния. Собственно, конфликт в правительстве развивается в последнее время именно по этой линии – это конфликт Фрадкова, европеиста и умеренного социал-демократа, с проамериканским либеральным сектором (Греф, Кудрин). К сожалению, проамериканский сектор не утрачивает своих позиций на протяжении всего времени правления Путина, хотя было бы логично сместить этих либералов на периферию.

Путин делает в этом направлении спорадические действия, но запала не хватает для того, чтобы довести начатое до конца, и снова выбор осуществляется между ультралиберальными и проамериканскими фигурами: либо Греф, либо Илларионов, хотя идейно они практически неразличимы.

Суммируя все вышесказанное: как геополитик и евразиец, я, безусловно, стою за ратификацию Киотского протокола. Да, эта экологическая демагогия не очень серьезная вещь. Но задача России – любыми способами и любой ценой сближаться с континентальной Европой: в данном случае цена не очень высокая, и мы можем и уступить. А выгоды, напротив, очень серьезные: укрепление оси Париж – Берлин – Москва, резкое улучшение образа России в Европе, развитие континентального партнерства. Было бы авангардным начать и совместные стратегические инициативы стран «экологического клуба» (Европа, Россия, третий мир) по защите от «эгоистических янки», несущих угрозу природе Земли и всему человечеству и бравирующих наплевательским отношением к окружающей среде. Антиамериканский экологический фронт, евразийский блок.

С геополитической точки зрения это очень важный акт. Это понимает Фрадков, и, естественно, его саботирует и торпедирует проамериканское, проатлантическое окружение президента, в том числе экономический сектор в правительстве.

Это основное противоречие политики России, которое проявляется и в мелочах, и в крупных проектах, и в экономической полемике, и во внутренней политике, и во всем остальном. Спор европеистов и атлантистов в окружении Путина – это самое главное не только во внешней, но и во внутренней политике, а подписание или неподписание Киотского протокола является одним из небольших эпизодов в этой позиционной игре с очень высокими историческими ставками.

Раздел IV

ГЕОПОЛИТИКА АСИММЕТРИЧНЫХ УГРОЗ: ВОЙНЫ ПОСТМОДЕРНА

Глава 1. Терроризм: еретики XXI века

Социально-политическая функция

Терроризм – метод политического действия, свойственный тем группам и секторам политического (национального, религиозного) спектра, которые в силу определенных обстоятельств не способны добиться своих целей (или просто заявить о себе, сообщить о своей точке зрения в желаемом масштабе), действуя в рамках закона. Условие появления терроризма – определенный зазор между серьезными ограничениями в социально-политической сфере и относительной мягкостью правоохранительной системы, поэтому для существования этого явления максимально благоприятны общества с либерально-демократическим устройством.

Политическая эффективность терроризма бывает различной. Иногда цели, поставленные террористами, достигаются. В других случаях система справляется с вызовом. Примеры неэффективного терроризма – ИРА, ЭТА, германский РАФ, Курдская рабочая партия; эффективного – действия чеченских боевиков в Буденновске (и последовавший за ними Хасавюрт), ООП в Израиле, исламских боевиков в Кашмире, эсеров в России накануне революции 1905 года.

Террористические образования варьируются от крупных этнических и религиозных объединений, входящих в состав еще более крупного государственного организма (в этом случае террористы осознают свою деятельность как тактическое направление в национально-освободительной войне) до террористов-одиночек, решающихся на отчаянный шаг, чтобы реализовать свою неосуществимую нормальными способами психологическую или политическую программу (например Освальд – убийца Кеннеди, Игаль Амир – убийца Рабина и т. д.). Довольно часто террористические организации представляют собой сообщество представителей небольших маргинальных политических партий или сект. В таком случае в них зачастую присутствует феномен «коллективного гипноза»: реальность они воспринимают через призму своих догм. Порой к террористическим методам прибегают и правительства определенных государств в ходе горячего (или холодного) противостояния с враждебными державами. Данную разновидность терроризма принято называть «диверсионной деятельностью».

Геополитические аспекты

Геополитика исходит из видения конфликтной природы политической географии современного мира. Она рассматривает не столько противоречия между государствами, сколько противоречия между цивилизациями и, шире, между типами цивилизаций.

Геополитика выдвигает в качестве основного положения существование двух полярных субъектов мировой политической истории: атлантизм и евразийство, Море и Сушу. Геополитический анализ любой проблемы становится верным лишь в том случае, если осуществляется приведение рассматриваемой ситуации к изначальному геополитическому дуализму. Говорить о геополитической подоплеке терроризма значит говорить о тех случаях, когда террористическая деятельность используется в интересах одного из двух мировых полюсов против другого.

Геополитика утверждает, что приоритетная зона столкновения интересов двух полюсов – береговая зона (римланд), простирающаяся по евразийскому материку от Западной Европы к Дальнему Востоку, захватывая Средиземноморье, Центральную Азию и Индию. Здесь нагляднее всего дает о себе знать противоречие между геополитическими векторами. Эта зона, а также другие периферийные зоны мировой политики, такие как Африка или Латинская Америка, представляют собой полосу потенциальных конфликтов. Ведь по правилам геополитической игры и атлантизм, и евразийство стремятся усилить свои позиции – естественно, за счет ослабления позиций соперника. Не случайно именно эта географическая зона является ареной наиболее радикальных террористических действий.

В период холодной войны геополитический, по сути, террор выражался в идеологических формах – противостоянии двух систем. После распада Варшавского договора и СССР идеологическое оформление было упразднено, но геополитическое содержание игры за контроль над береговой зоной сохранилось, на этот раз с серьезным перевесом атлантистского полюса. В связи с этим геополитические процессы и соответствующая им расстановка сил сегодня претерпевают важные качественные изменения. Продолжая логику атлантистской стратегии, США изолируют и оказывают давление на те политические образования, которые на предшествующем этапе входили в несущую конструкцию евразийской геополитики или могут быть потенциально интегрированы в евразийский блок на новом этапе, если этот блок начнет укреплять свои позиции.

Один из таких геополитических инструментов – исламский фундаментализм, или исламизм (особенно ваххабизм), который был использован Западом для противодействия просоветским режимам в исламском мире или тем версиям политизированного ислама, которые, основываясь на традиционных масхабах (юридических школах толкования) и шиизме, стремились отстоять определенную независимость как от Запада, так и от социалистического Востока. Таким образом, в основе радикальных версий современного исламизма лежит атлантический геополитический вектор, а следовательно, это направление терроризма есть генетическая производная атлантизма. К этой же категории относятся наиболее непримиримые террористические группы чеченских повстанцев или вчерашних афганских талибов. Отсюда следует, что структура террористической сети исламизма укоренена в спецслужбах Запада и является развитием геополитической логики борьбы за контроль над римландом.

Однако резкое ослабление стратегических позиций восточного полюса (евразийства) качественно изменило баланс сил в этой сфере. В частности, ослабли, а то и вообще рассеялись радикальные политические и террористические организации, которые ранее были инструментом геополитики Евразии. Так, с арены политической жизни сошел крайне левый сектор террора, в недавнем прошлом довольно влиятельный и опасный, особенно в странах Ближнего Востока, в Африке и Латинской Америке. Лишившись мощной поддержки со стороны, структуры евразийского терроризма постепенно рассосались, либо были законсервированы.

В такой ситуации сохранение сети атлантического терроризма при распылении организаций с противоположными геополитическими целями привело к определенному функциональному изменению. Можно сказать, что нацеленный на довольно масштабное противостояние с противоположным полюсом атлантистский террор, благодаря накопленной инерции и быстрой самоликвидации евразийского стратегического пространства, обратился против тех, кто его породил, оснастил и финансировал.

Таким образом, произошла существенная мутация террора: в однополярном, пусть номинально, мире обнаружился симметричный ему фактор влияния, получивший название «международный терроризм» и новую функциональную нагрузку. Отныне этот термин стал обозначать радикальные действия всех противников однополярного глобализма. В то же время речь идет не о законченном факте, а о диалектическом процессе. Несмотря на небывалое могущество атлантического полюса и слабость полюса евразийского, окончательного триумфа однополярности пока не произошло и возможность восстановления в новом масштабе сухопутного евразийского фокуса остается одной из вероятностей. А так как геополитическая теория утверждает, что определенный баланс в этом вопросе является исторической константой, евразийские тенденции проявляются повсеместно – хотя бы как препятствие для глобализации. Однако выход терроризма в оппозицию к своим организаторам не может быть признан абсолютным, так как определенный антиевразийский потенциал этого явления все же сохраняется. Аль-Каида и Бен Ладен (созданные ЦРУ) продолжают служить стратегическим интересам атлантизма, даже позиционируя себя как его непримиримые враги. Вспомним, что последствиями терактов 11 сентября в Америке стали закрепление американского военного присутствия в Центральной Азии и усиление влияния США в береговой зоне.

Психология терроризма

К террористической деятельности склонны люди особого типа. Их отличают большая психическая активность, яркие лидерские качества, неспособность к компромиссам, презрение к материальным ценностям и комфорту. Это, как правило, представители «контр-элиты» (по В. Парето), которые не могут достичь высокого положения, но обладают большой концентрацией психической энергии, решительностью, презрением к опасности и смерти. В некоторых случаях эти качества граничат с психическим расстройством, переходят в патологию. Но статистика показывает, что клинические отклонения психики наблюдаются у меньшинства тех, кто профессионально занимается террором. Сложность выполняемой задачи требует вполне рациональной и стабильной манеры поведения.

Террориста отличают презрение к жизни, отсутствие осознания границы между жизнью и смертью. Это проявляется в отношении не только к чужой, но и к собственной жизни. Поэтому среди террористов так много религиозных фанатиков, сектантов, мистиков, иногда они также активно употребляют психоделические вещества. Показательно, что духовный пастырь ранней ИРА Мод Гонн была активисткой английского эзотерического братства «Голден Даун», куда входили также поэт Йейтс, литератор Брэм Стоукер и т. д. Многие современные активисты итальянских «Красных бригад» – практикующие оккультисты.

Демонизация терроризма

Рассмотрение этого явления как глобальной угрозы (демонизация) характерно для бытовой мифологии либерал-демократических обществ светского типа. В этом проявляется особенность самой политической системы. Психологически, политически, типологически – фигура террориста представляется в таких обществах воплощением «чужого», «враждебного», «иного». Террорист – идеальный образ для социального апартеида, пария. Все составляющие терроризма (от политических, геополитических до психологических) принадлежат к комплексу установок, жестко вынесенных за скобки социальными нормативами.

По мере успехов глобализации атлантического полюса и соответствующей либеральной системы ценностей категория терроризма будет постепенно эволюционировать, распространяться на все социально-политические, религиозные, конфессиональные группы и даже психические типы, которые не вписываются в либерально-демократическую цивилизационную парадигму. Если однополярные тенденции будут развиваться и далее в ущерб геополитическому балансу, понятие международного терроризма может стать самостоятельной социально-политической и цивилизационной категорией. Но в таком случае это явление существенно изменит свое содержание. Постепенно образ террориста (Карлоса, Бен Ладена или Хаттаба) может превратиться в аналог того, чем в эпоху Инквизиции были колдуны.

В однополярном либеральном мире, если он окончательно и бесповоротно утвердится, борьба с «международным терроризмом» станет, по сути, борьбой с теми человеческими измерениями, которые выходят за границу либеральных нормативов «открытого общества».

Глава 2. Терроризм в медийном пространстве

Современный терроризм как явление

Современный терроризм имеет ряд особенностей по сравнению с предшествующими политическими эпохами, поэтому следует дать основные характеристики терроризма как явления в целом. У терроризма всегда идейные и политические корни, которые питают конкретную террористическую практику, наравне со специфическими психологическими и социальными условиями, в которых живут потенциальные исполнители терактов. Психологический тип террориста определяется способностью пойти на насильственные действия против мирных граждан ради осуществления части политического или идеологического проекта. Именно наличие такого проекта существенно отличает террориста от криминального преступника.