Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

      Лесков. Его сын писал, что он в первые годы своего писательства выступил горячим оппонентом И.С. Аксакова в вопросе предоставления прав "потомкам Моисея, живущим под покровительством законов Российской империи"47. Статья была опубликована в "Северной пчеле" в 1862 г. (№ 70, 13 марта) как передовая. Обращаем внимание на то, что редактором "Северной пчелы" был пресловутый Фаддей Булгарин, в это время заглаживающий антисемитские грехи молодости: его имя присутствует среди "почтенных" авторов, высказывавшихся против юдофобских статей "Иллюстрации". Н. Лесков писал:
      "По мнению Дня, новый закон о евреях понят не так, как следует. Редакция никак не хочет примириться с мыслию о допущении образованных евреев на службу по всем ведомствам. По ее убеждениям, это невозможно, в такой же степени, в какой невозможно предположить, например, еврея обер-прокурором Святейшего Синода".
      Далее Николай Семенович иронизирует над славянофилами, для которых "самое допущение евреев к государственной службе было бы ничто иное, как фикция, смешная и недостойная народа. Г. Аксаков уже не в первый раз увлекся своею любовью к русскому народу и упускает из вида, что в делах, имеющих общественный интерес для страны, можно ожидать полного сочувствия всех лиц, населяющих эту страну и заинтересованных в ее положении, без различия племени, исповедания и цвета". О евреях написано тепло, автор отдает дань их дарованиям, попутно усмехаясь над историческими экскурсами националистов: "Разумное и способное еврейское племя, рассеянное по лицу земли, живет в России очень давно, и никогда еще не пользовалось полным гражданским равноправием не только с русскими, но даже с иностранцами, наезжавшими в несметном числе, ради просвещения скорбных головами чад земли русской". Автор патетически вопрошает: "Неужели г. Аксаков так мало верит в народный смысл и сомневается, что в русском обществе не достанет разума воспользоваться прекрасными дарованиями евреев, не привлекая их к должностям по Святейшему Синоду и не подчиняя русской жизни еврейскому преобладанию?" Но, увы, Иван Сергеевич как в воду глядел. Прошло не так много времени и председателем Святейшего Синода стал еврей, правда крещеный. Речь идет о Владимире Карловиче Саблере-Десятовском (1845-1929), действительном тайном советнике, статс-секретаре, члене Государственного совета, доценте на кафедре уголовного судопроизводства Московского университета и председателе Святейшего Синода в 1911-1915 гг.!
      Царствование Александра II было, даже по признанию "Еврейской энциклопедии", самым благоприятным периодом истории Российской империи. Но либеральные реформы были приостановлены уже в 70-е годы. И не последнюю роль в этом сыграли правые органы печати "День" и "Русь" Ивана Аксакова, прямые предшественники суворинского "Нового времени". Но вот удивительная вещь, однажды "День" опубликовал стихи одного из самых крайних западников, и весьма антипатриотического содержания:
 
Как сладостно – отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья!
И в разрушении отчизны видеть
Всемирную денницу возрожденья (1834) 48.
 
      Речь идет о Владимире Сергеевиче Печерине (1807-1885), отце Печерине, которому Александр Герцен в "Былом и думах" посвятил немало вдохновенных страниц. Отец Печерин – один из первых русских эмигрантов, может быть, один из первых "невозвращенцев".
      Друг Станкевича и Грановского, он сохранил о них теплые чувства на чужбине. В 1835 г. он был назначен экстраординарным профессором греческой словесности Московского университета. По словам Ивана Аксакова, Печерин соединял в своих лекциях замечательную эрудицию, живое поэтическое дарование и чутко отзывался на современность. В июне 1836 г. он навсегда покидает родину. Еще во время первой учебной поездки за границу он писал своему другу А.В. Никитенко: "Один за одним северные варвары возвращаются в свою орду… Что же касается до меня, то я надеюсь, что Бог в бесконечном милосердии своем не даст мне скоро увидеть бесплодных полей моей безнадежной родины. Друзья! Друзья мои! Я уеду отсюда…"49 Будучи человеком глубоко верующим, Печерин в своем знаменитом стихотворении "Как сладостно отчизну ненавидеть" прибегает к библейским ассоциациям, в первую очередь из книги пророка Исайи.
      Печерин остался за границей и принял католичество. Более того, впоследствии он принял и духовный сан. При изучении психологии русской интеллигенции обращает на себя внимание постоянная тяга к католицизму – П.Я. Чаадаев, B.C. Печерин, B.C.
      Соловьев… Вместе с тем все перечисленные "отщепенцы" были несомненными филосемитами.
      Попытка литературного возвращения Печерина на родину в определенной степени случайна. В 1865 г. в Дублине отец Печерин, просматривая русские периодические издания, в одном из номеров "Дня", издаваемого Иваном Аксаковым, натолкнулся на имя своего университетского товарища Ф.В. Чижова. Из Дублина на имя Аксакова пришло письмо, которое с подробными комментариями было опубликовано в № 29 "Дня" за 2 сентября 1865 г.
      Завязалась обширная переписка с Ф.В. Чижовым и А.В. Никитенко. Сам же Печерин начал писать мемуары, которые лишь в последние годы были опубликованы полностью50.
      Интересны взгляды Печерина – западника и католика – на еврейство, в какой-то степени близкие взглядам Т.Н. Грановского, с которым, напомним, он был очень дружен. Отрывок, который мы приводим, был написан в июле 1872 г. Владимир Сергеевич писал о кризисе христианской идеи, о христианстве, доведенном до абсурда к вящей славе еврейства:
      «Какое торжество для иудеев! Итак они пережили своего лютого врага! Вот этот выскочка из их же семьи. Вот это христианство! Оно прошумело несколько столетий, пролило потоки крови в бессмысленных войнах, сожгло миллионы людей на кострах, а теперь оно издыхает от старческого изнеможения перед глазами этих же самых иудеев. А у них все осталось по-прежнему: они не устарели – они вечно юны и будущее им принадлежит. Они везде блистают умом – в науке, в искусстве, в торговле; половина европейской прессы в их руках. Закон их не изменился ни на йоту, они поклоняются тому же единому Богу Авраама, Исаака, Иакова, и на них буквально исполнились слова их пророка: "Вы будете опекунами, отцами-благодетелями, кормильцами властителей мира. Цари вас будут носить на руках" и пр. Какое блистательное исполнение пророчества! Какому государю не пришлось сказать Ротшильду: "Отец ты мой, благодетель! помоги, ради Бога, пришла крайняя нужда; охота смертная, да участь горькая: хочется воевать, да денег нет: сделай божескую милость, одолжи несколько миллионов!" Даже сам папа, если не ошибаюсь, не раз прибегал к Ротшильдам (см.: Втор. 15:8: "Ты будешь давать взаймы многим народам, а сам ни у кого не будешь занимать, ты будешь господствовать над многими народами, а они не будут господствовать над тобою"). И даже наш железный Николай должен был преклонить перед ним главу и принужден был выдать ему именье Герцена. Велик Бог Моисеев! Да воскреснет Бог и расточатся врази его и да бегут от лица Его ненавидящие Его»51. Здесь мы видим не только пиетет перед еврейством, но и мистический ужас перед необыкновенной историей еврейства, видим зачатки зарождения мифа о всемирном владычестве еврейства, что у авторов-антисемитов получило дальнейшее развитие. И сама история с состоянием Герцена, так потрясшая тогдашнее общество, когда Ротшильд заставил "железного" Николая подчиниться банковским законам буржуазного общества, стала расхожим местом у писателей правого лагеря52.
      Восторг отца Печерина перед жизненной силой еврейства у других авторов превращается в навязчивую идею страха перед их нескончаемой историей. Те же самые слова в адрес еврейства произнес историк Николай Иванович Костомаров (1817-1885), почти современник Владимира Сергеевича. Немного изменена акцентировка, и мы получаем ужасную картину, частично воспроизведенную впоследствии Ф.М.
      Достоевским в "Дневнике": «Слов нет: Евреи народ вообще чрезвычайно способный и умный, содействовавший развитию человеческой образованности в большей степени, чем сколько нам представляет до сих пор историческая наука… "Жид любит деньги, больше всего любит Жид деньги", – повторяется с незапамятных времен эта избитая фраза. Действительно, и в XII веке Жид через деньги управлял борьбою Итальянских партий, и в XVI веке Жид вышел на сцену в гениальном типе у Шекспира, в его Шейлоке, и в XIX веке тот же вечный Жид является в многосложном образе европейского банкирства. Этот вечный Жид поймал слабую струнку мира и держится за нее и водит миром, и мир был обманут: мир думал, что Жид у него под пятою, а сам не услышал, как очутился у Жида на привязи. Иудей совершает изумительную борьбу с историей: история осуждает его на невежество и одичалость порабощенного состояния, – Иудей делается великим философом, поэтом, композитором; история выбрасывает его из колеи человеческого развития, – Иудей пролагает себе собственный путь, заходит вперед и смотрит иронически на это развитие, говоря сам себе: "идите, идите, боритесь… я буду смотреть и дожидаться; все для меня; безумцы, вы не знаете, что трудитесь, терпите для меня, пренебреженного, забитого, оплеванного, грязного Жида". История не раз грозила стереть Иудейское племя с лица земли, и на зло истории, Иудейское племя распространяется по всем концам земли… Он не дорожит вашим мнением…: он вас презирает делом. "Иудеи выше всех колен земных", думает он и доказывает это своей гигантской борьбой с роком, перед которым падали во прах сильнейшие племена земли. И что ожидает этот народ в грядущем?»53. Ответ, который дает Костомаров, достоин восхищения и сейчас: "Что если наше цивилизованное общество, после многотрудной борьбы со своими недостатками и страстями, кидаясь то в ту, то в другую сторону, доходя почти до отчаяния и потеряв веру в свою нравственную мощь, обратится к этому некогда отверженному народу и призовет его, как некогда наши предки варягов, устроить у себя наряд?"54 Не правда ли, прекрасные слова, да и к тому же отнимающие приоритет Достоевского, якобы пророчески сказавшего: "Жиды погубят Россию". Правда, поиски этой цитаты не привели к положительным результатам: Федор Михайлович не писал и не говорил этих слов, но подобное по смыслу можно извлечь из "Дневника". Любопытная для психолога деталь: Костомаров дружил с Д.Л. Мордовцевым, одним из светочей русского филосемитизма. Последний заметил, что Николай Иванович избегает говорить о Саратовском деле, недобросовестным экспертом которого он был55.
      Я вообще думаю, что надо относиться более спокойно к словесным выкрутасам. Один из апостолов славянофильства А.С. Хомяков в полемике с братьями Киреевскими по поводу статьи И.В. Киреевского "О характере просвещения Европы и его отношение к просвещению России", касаясь фразы о том, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте, во всем объеме общественного и частного быта древнерусского"56, имел мужество вопрошать: "В какое же время? В эпоху ли кровавого спора Ольговичей и Мономаховичей на юге? В эпоху ли, когда московские князья… употребляли русское золото на подкуп татар и татарское железо на уничтожение своих русских соперников? В эпоху ли Василия Темного, ослепленного ближайшими родственниками и вступившего в свою отчину с помощью полчищ иноземных? Или при Иване III и его сыне-двоеженце?"57 Пожалуй, у Хомякова слишком много личностей – князей, не они составляют основу народную. Несравненно более тягостно читать другие строки, написанные отнюдь не русофобом: «Несомненные факты указывают, что в русском народе, при многих проблесках превосходных качеств, проявлялась черствость и грубость, отсутствие сострадания к несчастию: татары брали многих русских в плен и привозили их, предлагая выкупить, но чаще всего увозили назад, потому что их не выкупали соотечественники. Правительство собирало с народа особый налог, называемый "полоняночными деньгами", для выкупления пленных, но эти деньги воровались без всякого зазрения… Вместе с тем и в семейной жизни господствовал грубый разврат… на половые отношения русские смотрели с совершенно животной точки зрения, и потому нередки были кровосмешения свекров с невестками, братьев с сестрами, даже родителей с детьми…»58 Далее идет ссылка на патриарха Филарета: "Многие русские люди поимают за себя сестры свои родные… а иные де и на матери свои посягают блудом и женятся на дщерях и сестрах, ежи ни в поганых и незнающих Бога не обретается; а иные жены свои в деньгах закладывают на сроки, и отдают те своих жен в заклад мужи их сами; и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до сроку, покамест которой жены муж не выкупит, блуд творит беззазорно; а как тех жен на срок не выкупят, они их продают на воровство же и в работу всяким людям".
      Ниже описывается церковная жизнь, где сорок сороков московских церквей не спасали от пьяных и развратных попов. Короче, по русской поговорке: "Каков поп, таков и приход". Этим страшным хулителем русских нравов был Николай Иванович Костомаров59. Один из критиков суммировал его взгляды на русскую историю следующим образом: "Костомаров подверг истинному поруганию все, что в русской истории имеет неоспоримое право на уважение истинно русских людей, начиная с первых князей, которые для него только разбойники и грабители. Владимир Мономах, Василько, Андрей Боголюбский – это люди своекорыстные, жестокие, способные на гнусное злодеяние. Дмитрий Донской – трус, человек неблагородный; Пожарский, Минин, Скопин-Шуйский – лица двусмысленные, своекорыстные, лживые и т. п.
      Самопожертвование Сусанина – миф, т. е. факт, никогда не существовавший…"60 Иной может подумать, что Костомаров – Писарев исторической науки. Это не так. "Писаревщина" – легкая детская болезнь, которую переживают большинство интеллектуалов. У Костомарова – анализ сделан на основании сухих летописных и иных документов, которые обжалованью не подлежат.
      Гласную приверженность еврейству демонстрировало очень мало русских интеллигентов. Зато в частных письмах и дневниках, где не надо было скрывать свои мысли, где самоцензура была ослаблена, то и дело проявлялись антисемитские ноты. Вот, например, А.И. Герцен (судя по одной заметке в "Еврейской старине" – еврей по материнской линии61), публикуя изредка в "Полярной звезде" и в "Колоколе" сочувственные корреспонденции о положении евреев в Польше, в одном из писем к Огареву разражается филиппикой против "шестидесятников" с неожиданной "изюминкой" юдофобии: «Тут все – и Бакст, отпирающийся от своих слов, сладкоглаголивый, семитический "муран" Венери – и пердословный Элпидин. Сопля Вормс и гной Серно-Соловьевича, жиденята, утята и гулята»62. Не испытывал Александр Иванович благодарности к "мировому еврейству", выручившему из цепких когтей двуглавого орла его "имения"…
      Должен сказать, что и патер Печерин на бытовом уровне не жаловал "избранный народ": оказавшись за рубежом без денег,он вынужден был заложить одежду. "Жид" (не еврей!), "варвар!", "злодей!" дал за операцию всего 8 франков. И будущий патер восклицает иронически: "От этих-то сынов Израиля я чаял спасения! Salus ex Judaeis est!* (Печерин цитирует Евангелие от Иоанна, 4:22.)63 Вот еще один из случаев бытового антисемитизма, о котором в народе говорят: "Для красного словца – не пожалеет и родного отца". Известный острослов и современник А.С. Пушкина, осмотрев картину Александра Иванова "Явление Христа народу" (первый авторский вариант названия -"Явление Мессии" – намного точнее), не нашел ничего лучшего, как пошутить: "Семейство Ротшильда на водах". Варианты остроты обыграны у Ольги Форш64. Имя острослова – Ф.И. Тютчев.
      Частная переписка и дневники писателей содержат массу интересных материалов по интересующему нас вопросу. Идеальный пример несоответствия между публичными декларациями и личной перепиской – А.И. Куприн. С точки зрения нашего исследования, некоторые произведения Александра Ивановича вполне вписываются в знакомую, чуть ли не сусальную картину благоговения перед еврейством, скажем, незначительного Г. Мачтета или классика В.Г. Короленко. Я говорю о таких замечательных произведениях Куприна, как "Суламифь", "Жидовка" и "Гамбринус". С другой стороны, у всех на памяти, какой шок вызвала публикация нескольких писем Куприна и их анализ, проведенный В. Левитиной. Интересующихся Куприным и его отношениями с еврейством отсылаю к этой работе65.
      Если мы вернемся вновь из лагеря разночинцев в лагерь аристократический, то нас поразит дневник Марии Башкирцевой. Талантливая художница (картины Башкирцевой висят в Русском музее и в музее "Карнавал" в Париже) и автор юношеского дневника, переведенного на многие языки мира, она сохранила активно непримиримое отношение к еврейству. Запись в "Дневнике" от 18 августа 1876 г. об одном летнем вечере в имении на Украине: "…пустили несколько ракет и заставили жида говорить глупости. Жид в России занимает среднее положение между обезьяной и собакой.
      Жиды все умеют делать и их употребляют на все"66. Если внимательно вчитаться во фразу о жиде, обезьяне и собаке, что-то останавливает. Покопавшись в памяти, я извлек нечто аналогичное у автора "Униженных и оскорбленных": "…знавший на своем веку много жидков, часто дразнил его (Исайя Фомича Бумштейна. – С. Д.), и вовсе не из злобы, а так, для забавы, точно так же, как забавляются с собачкой, попугаем, учеными зверьками и проч."67. Тоже – своего рода "бродячий сюжет"! В противовес нетерпимости, особенно проявляемой в области религиозной, можно привести множество других фактов. Зачастую происходила мешанина, внутренняя борьба, заканчивающаяся по-разному. Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовской (1853-1920), историк культуры, лингвист и литературовед, автор книги "Психология национальности", не утратившей значения и до сего времени, сам начисто лишенный малейшей тени антисемитизма, рассказывает о своем отце, вероятно, человеке добром, но не лишенном предрассудков. Так, он повествует о появлении в их доме – доме богатого помещика – некого Поппера (к сожалению, не указаны инициалы), выходца из бедной еврейской семьи, с отличием окончившего медицинский факультет. Поппер был домашним врачом и репетитором детей. На этом Поппере, как и на его друге Марсикани, по словам мемуариста, лежал "отпечаток лучшей поры 60-х годов – чего-то светлого, просвещенного, гуманного, чего-то от духа Н.И. Пирогова, который как раз тогда был в разгаре своей достопамятной деятельности как попечителя"68. Благодаря щедрой материальной помощи отца молодые люди получили возможность поработать за границей, в венских клиниках, написать диссертации и стать докторами медицины.
 

***

 
      *Спасение от иудеев (лат.).
 

***

 
      Отец не делал разницы между евреем Поппером и итальянцем Адольфом Доминиковичем Марсикани – каждый получил необходимую помощь. Впоследствии Поппер работал домашним врачом в семействе Фальц-Фейна в Таврии (основатели заповедника Аскания-Нова).
      Умер он во время эпидемии тифа в расцвете сил. Отец публициста Н.Н. Овсянико-Куликовский был видным общественным деятелем в двух губерниях – Таврической и Херсонской, где уже тогда возникли сложные национальные проблемы, но он пользовался непререкаемым авторитетом среди русских всех сословий, евреев, немцев-колонистов: за глаза они любовно его называли Николай Николаевич, что в то время считалось непозволительной вольностью (норма – "их превосходительство"). И вот Николаю Николаевичу пришлось разрешать домашнюю проблему, из которой с честью он выйти не смог, – религиозные предрассудки оказались сильнее его доброты. Он поссорился и совершенно разошелся со своей сестрой, Елизаветой Николаевной, вышедшей замуж за еврея, доктора Грумберга, "человека весьма почтенного", как подчеркивает мемуарист. Около 20 лет отец сохранял непреклонность, и только в старости, уже в 80-е годы, примирился с сестрой и ее мужем.
 
      Нам уже приходилось цитировать графа Алексея Константиновича Толстого (1817-1875).
      Надо сказать, что антисемиты с восторгом воспроизводят его юдофобские пассажи, относящиеся, по-видимому, к 1849 г.:
 
Стучат и расходятся чарки,
Питейное дело растет,
Жиды богатеют, жиреют,
Беднеет, худеет народ. ….
За двести мильонов Россия
Жидами на откуп взята –
За тридцать серебряных денег
Они же купили Христа"69.
 
      В письме к Болеславу Маркевичу он анализирует положение крестьян в своих имениях.
      Так, если в Красном Роге освобождение привело к повальному пьянству, то в Погорельцах (давших псевдоним писателю Перовскому-Погорельскому) "пьянство прекратилось совершенно – так что евреи уезжают оттуда, считая, что невыгодно оставаться в таком месте, где не пьют"70. Редакция советского издания сделала робкое примечание, указав, что среди владельцев кабаков и трактиров было немало евреев.
      Горько читать эти строки о евреях, способных лишь паразитировать на теле русского народа. Не будем вдаваться в социологию данного факта. Но и самому автору "Князя Серебряного", считавшему себя несравненно более русским, чем даже Аксаков, приходили в голову разные мысли о собственном народе. Да еще такие, что по сравнению с ними высказывания "Басманного философа" кажутся сладким елеем.
      Ведь он писал страшные слова о России: "Я пришел к убеждению, что мы не заслуживаем конституции. Каким бы варварским ни был бы наш образ правления, правительство лучше, чем управляемые. Русская нация сейчас немногого стоит, русское дворянство – полное ничто, русское духовенство – полные канальи, меньшая братия – канальи, чиновники – канальи…" Дальше цитата звучит столь современно, что бросает в дрожь: "…не существует уже и флота – этих геройских каналий, три четверти которых я бы велел повесить… армия деморализована необходимостью выбирать дисциплину или анархию…" И далее: «Я, к несчастью, разделяю мнение… что имеешь то правительство, которое заслуживаешь, а у нас правительство лучше, чем мы заслуживаем, потому мы настолько монголы и туранцы, насколько это вообще возможно. Позор нам! И это мы еще хотим повернуться спиной к Европе! Это мы провозглашаем новые начала и смеем говорить о гнилом Западе. Если бы перед моим рождением Господь Бог сказал мне: "Граф! выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться!" – я бы ответил ему: "Ваше Величество, везде, где Вам угодно, но только не в России!" У меня хватает смелости признаться в этом. Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению». Советская цензура добавляет примечание к этому пассажу, кстати, частично правильное: «Горькие слова Толстого о России и русском народе вызваны прежде всего его глубоким недовольством социально-политическими условиями русской жизни. Они перекликаются с известными словами Пушкина: "Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом"»71.
      Самый ужасный, самый русофобский эпитет о Родине есть и у другого великого поэта – "немытая Россия".
      Действительно, у графа было мужество написать эти слова. Он вообще был человек убеждений: чего стоит один его поступок, связанный с именем Н.Г. Чернышевского!
      Граф не любил "семинариста" и, понятно, не разделял его взглядов, но на вопрос Александра II, что делается в литературе, он ответил, что "русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского". Редкий случай: мягкий человек-император прервал своего друга резкой фразой: "Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском". Между друзьями произошла размолвка, но, увы, на судьбе арестованного это никак не отразилось, на что очень надеялся Алексей Константинович.
      Кстати, полемика в письмах с Маркевичем довольно часто касается национального вопроса. Охранитель и антисемит Маркевич должен был выслушивать тяжелые слова в адрес правых в разгар травли поляков и других национальных меньшинств. Для Болеслава Маркевича это было вдвойне тяжело: апостол православия, как сказано в любом справочнике, был польского происхождения по отцу. И вот граф ратует за терпимость, а Маркевич требует "навязать всеми средствами русскую национальность"72.
      В другом месте он упрекает Маркевича в смешении понятий "государство" и "национальность".
      Отсюда понятна и речь, произнесенная Алексеем Константиновичем Толстым в Английском клубе Одессы 14 марта 1869 г., когда он в заключение поднял тост за благоденствие "всей России и ее жителей, к какой бы национальности они ни принадлежали"73. (Последнее – курсивом в письме Маркевича.) Эти слова, сказанные в космополитической Одессе, были названы Маркевичем прискорбной ошибкой и, конечно же, как и предвидел Болеслав Михайлович, не были воспроизведены в газете Каткова "Московские ведомости". Да и сам Маркевич радуется, что граф – не государственный человек, ибо, находясь на высоте власти, он был бы "злейшим врагом"74.
      Можно говорить об истинном патриотизме Толстого, без оглядки защищающего идею "единения".
      Разногласия между друзьями носили "государственный" характер, но и на уровне литературно-музыкальном они принимали неожиданные формы. Каролина Павлова перевела "Дон Жуана" Толстого на немецкий язык. Восхищенный П.И. Бартенев (известный историограф) вознамерился заказать знаменитому Дж. Мейерберу музыку на слова романса из "Дон Жуана", чему решительно воспротивился Маркевич, заимствовавший из лексики Рихарда Вагнера некоторые пассажи: "Старый жид Мейербер не способен изобресть достаточно молодую, теплую и яркую мелодию для этих прелестных слов, точно вдохновленных андалузской музой"75. Другого мнения был сам автор: "…если бы старому еврею (интересно, во французском тексте стоит "еврей" или "жид"?) захотелось положить это на музыку, я был бы весьма польщен. Вы, мне кажется, слишком строги"76. Бог миловал Маркевича: смерть Толстого спасла его от презрения друга.
      А теперь небольшое отступление. В разгар перестройки появился ряд статей в журналах "Москва", "Наш современник", "Молодая гвардия" и других подобных изданиях, утверждавших, что главными разрушителями храмов в советское время были евреи. Например, Л.М. Кагановичу вменялось в вину уничтожение Храма Христа Спасителя и других сооружений в Москве. Абсурдность этого утверждения очевидна.
      В стране, где все решалось именем Сталина, даже "первые ученики" были лишены права на самостоятельное действие. Но в бытность Кагановича "хозяином" Москвы произошли большие изменения в облике города. Причины этих метаморфоз можно свести к нескольким важным пунктам.
      1. Атеистическое государство категорически не желало иметь идейного конкурента.
      Православная церковь отнюдь не единственная, которая подверглась репрессиям.
      Другие конфессии пострадали не менее, включая и иудаистскую.
      2. Москва стала столицей государства. Перенос столицы из Петрограда требовал огромной модернизации.
      3. Резко выросло население Москвы, что также было связано с переносом столицы.
      4. Индустриализация и развитие новых видов транспорта требовали реконструкции города. Грубо говоря, то, что сделал префект Оссман в Париже в 50-70-е годы прошлого века, делалось в 30-е годы в России. Напомним, что клерикалы атаковали Оссмана за снесение нескольких церквей в черте города, а интеллектуалы – за пренебрежение памятниками старины. Но спустя столетие парижские бульвары стали синонимом городской красоты. (Ле Корбюзье сравнил действия Оссмана с прямыми пушечными выстрелами в многовековой толще прогнивших улиц. Сам великий архитектор работал и в Москве, где по его проекту строились здания отнюдь не на пустом месте.) В конце 80-х годов Каганович оставил несколько писем и заметок по поводу сноса храма Христа Спасителя и Сухаревской башни в свое оправдание перед потомством.
      Первое письмо было направлено дочери-архитектору. Из письма явствует, что Каганович предлагал соорудить Дворец Советов на Ленинских горах. Но предложение было отвергнуто из-за дальности расстояния от Кремля. После долгих совещаний было принято решение о снесении Храма Христа Спасителя. Каганович пишет, что у него были возражения, связанные в первую очередь с боязнью затронуть религиозные чувства населения. Ярым сторонником сооружения Дворца на этом месте, по словам "Великого Кагана", был председатель Моссовета с не менее одиозной фамилией "т. Иванов".
      Вопрос о храме решался правительством СССР под председательством В.М. Молотова.
      При этом выяснилось, что знаменитые архитекторы Жолтовский, Фомин, Щуко и другие считали, "что особой архитектурной ценности Храм не представляет".
      Что же касается Сухаревской башни, то и ее долго не решались разрушить. Дело ускорил тот прискорбный факт, что с увеличением потока транспорта в этом месте ежедневно погибало до 10 человек. Иного решения, кроме сноса, не было найдено.
      Каганович ссылается на Генеральный план реконструкции Москвы, где сказано следующее: "При реконструкции города практически возникает вопрос об отношении к памятникам старины. Схема планирования отвергает слепое преклонение перед стариной и не останавливается перед сносом того или иного памятника, когда он мешает развитию города. Это, конечно, не исключает, а предполагает сохранение всего наиболее ценного в историческом или художественном отношении (например, Кремль, бывший Храм Василия Блаженного и т. п.)". Далее Каганович говорит о своих заслугах в деле сохранения памятников старины. Все это мы оставляем на совести "железного наркома", кроме совершенно справедливой фразы: «Я об этом вспоминаю не столько для самозащиты от некоторых черносотенных выпадов людей из так называемой "Памяти", сколько для установления действительных фактов истории…»77
      Но возвратимся к Алексею Константиновичу Толстому. Вот небольшой отрывок из его письма другу, императору Александру Николаевичу (август или сентябрь 1860 г.):
      "Ваше Величество. …я… лишен возможности лично довести до сведения Вашего Величества следующий факт: профессор Костомаров, вернувшись из поездки с научными целями в Новгород и Псков, навестил меня и рассказал, что в Новгороде затевается неразумная и противоречащая данным археологии реставрация древней каменной стены, которую она испортит. Кроме того, когда Великий князь Михаил высказал намерение построить в Новгороде церковь в честь своего святого, там, вместо того, чтобы просто исполнить это его желание, уже снесли древнюю церковь св. Михаила, относившуюся к XIV веку. Церковь св. Лазаря, относившуюся к тому же времени и нуждавшуюся только в обычном ремонте, точно так же снесли. Во Пскове в настоящее время разрушают древнюю стену, чтобы заменить ее новой в псевдостаринном вкусе. В Изборске древнюю стену всячески стараются изуродовать ненужными пристройками.