Гаугразский пленник

— Но…

— Сурген — мой сын. Он не может не стать хорошим воином.

Слова отца разнеслись по всему подворку, отчетливо прозвучав в тишине. В тишине?… Мильям поднялась и привстала на цыпочки. Действительно: музыканты прекратили игру, юные танцовщицы сложили покрывала и присели в рядок у циновки, а многоголосая толпа, прошелестев напоследок тихим шепотом, словно угасающий ветер в винограднике, умолкла, приготовившись слушать.

И Мильям, восторженно затаив дыхание, приготовилась тоже.

Он долго устраивался посреди подворка, кряхтя, что-то бормоча себе под нос и покрикивая на мальчика, который так и этак укладывал для господина мохнатую кошму. Потом старик битый час настраивал струны, низко склоняясь к ним глуховатым ухом. Но все давно к этому привыкли. И готовы были ждать сколько угодно, когда он начнет говорить.

Сам Каралар-ван. Сказитель, чья слава разнеслась по всему Гау-Гразу.

— …И снова пришли чужие воины, и лилась кровь, и горели селения, и плакали женщины. А правители широких равнин вновь и вновь клялись своими ложными богами, будто хотят мира и любви. Мира, в каком живут владыки с рабами, любви, какой ван предается со шлюхой. Так повелось от века, люди широких равнин всегда мнили себя господами. Их лживые речи и кровавые клинки от века были направлены в одну цель — свободу великого Гау-Граза.

И был день, подобный ночи, и была буря, подобная огню, и взметнулась земля, и наши древние горы сошли с мест и шагнули навстречу чужакам. Восемь дней и восемь ночей земля спорила с небом, раскаленные камни и мутные потоки без жалости настигали пришельцев, а тайная долина Варну подножия отца гор Ала-Вана, за тройною спиной неприступного Кири-Гава, хранила детей Гау-Граза.

И был девятый день, и сказал Могучий устами славного Тизрит-вана: это наша земля. В силах вольного народа сделать так, чтобы нога чужеземца вовек не осквернила границы Гау-Граза. Наши древние горы помогут нам нести стражу, а наши женщины родят нам больше сыновей, чем возьмет война. И ответили славные ваны: да будет так! И стеною встали вдоль границы, и сыновья, вошедшие в возраст, встали с ними, готовые принять посвящение оружием.

И была битва…

Предание о славном Тизрит-ване, вечной войне и священной свободе Гау-Граза всегда произносилось в день проводов юноши на посвящение оружием. Мильям слышала его во второй раз. Когда уходил старший брат Айдабек, она еще не родилась, проводов Харсуна не помнила — была совсем маленькой… Но прошло всего девять месяцев с тех пор, как на войну отправился третий сын в семье, Избек, — тогда же, должно быть, был зачат восьмой, Абсалар. Для которого Каралар-ван тоже когда-нибудь произнесет это предание…

Мильям не сомневалась, что Каралар-ван также вечен, как его легенды.

Он закончил, напоследок несколько раз перебрав струны. Мальчик уже держал наготове глиняную пиалу кумыса — сказитель никогда не пил вина. Восхищенная тишина постепенно наполнялась звуками: поначалу негромкие, они стремительно набирали силу, будто селевой поток из урочища на склоне Кур-Байги.

И вдруг разом оборвались. Потому что отец, славный воин Азмет-ван — это о нем, о нем тоже только что говорил сказитель! — просто обвел толпу повелительным взглядом.

Он уже сидел на своем месте у циновки, по левую руку от Сургена. Пришло время последнего обряда, совершаемого перед тем, как оба воина отправятся в дорогу.

С еле слышным мягким звуком откинулся полог жилища. В проеме показалась Адигюль. Она успела переодеться в темно-лиловое платье без пояса, закуталась в длинную, шитую золотом накидку. На вытянутых руках — отдыхающими змейками поблескивали от локтей до запястий бесчисленные браслеты — первая дочь в семье несла серебряную чашу с золотым ободом, в который были вкраплены четыре пурпурных сверкающих камня.

Адигюль остановилась перед отцом и братом, опустилась на колени и протянула мужчинам чашу. Отец наклонился и, не касаясь чаши руками, сделал один длинный глоток. Затем отпил Сурген.

Воды из источника Тайи.

И еще по баклаге с этой водой каждый из них возьмет с собой на войну. А ведь вода — та самая… которую набирала она, Мильям. Тихонько улыбнулась, закрывшись краем накидки.

…Небо над селением стало совсем черным. На круглой, как яйцо, вершине Седу лежала луна, похожая на сырную лепешку. Затем два круга разъединились, пропустив между собой тоненькую полоску ночи.

Давно ушел Каралар-ван — он нигде не задерживался надолго, дорожа славой редкого и желанного гостя. Покинули подворок музыканты и танцовщицы, разошлись гости из соседних селений, да и местные потихоньку разбредались по своим жилищам; время от времени кто-то спотыкался о циновку, опрокидывая, а то и разбивая в черепки пустую миску или кувшин. В воздухе стоял вечерний стрекот сверчков и кузнечиков.

Но некоторые остались: темные, а потому большей частью неузнаваемые фигуры в лунном полумраке. Мильям заметила, как невысокий щуплый юноша — Арваз? — подошел со спины к Адигюль и обнял ее за плечи. Сестра предостерегающе подняла палец: молчи!.. слушай… сейчас!..

Навострила уши, вытянула вперед черепашью шею старая Захраб-ани.

Всплакнул ребенок, наверное, Абсалар, — и тут же умолк с хлебной соской, а может, и с материнской грудью во рту.

Мильям прислушивалась настолько пристально, что ночь казалась ей наполненной целой лавиной шумов, звонов, шепотов, шелестов… Нет, еще неслышно. Но уже скоро… как только они въедут на перевал Кену на вершине Изыр-Буза… так всегда бывает, и нельзя пропустить…

Вот.

Звук раздался так отчетливо, словно это здесь, сразу за плетеной изгородью, простучали копыта двух коней, унося Сургена и отца на древнюю вечную войну Гау-Граза.

— А мне не очень понравилось, — сказала Ахсаб. — Я не люблю про битву. Я люблю про Тизрит-вана и прекрасную Галибу. И про волшебницу Мейну.

— Я тоже люблю про Мейну, — вздохнула Мильям. — Но это же только на свадьбах…

Солнце уже припекало, будто в самом разгаре лета, и девочки перебрались в тень. На ярко-синем небе нестерпимо сверкала снежная вершина Ала-Вана, а остальные горы уже сдались, сбросили белые накидки. Мильям подумала и последовала их примеру — а что, жарко же! Да и кто увидит здесь их с Ахсаб?… Все заняты повседневной работой теплого времени года. Ей самой сегодня надо еще сбить масло, испечь лепешки, обобрать зеленых гусениц с виноградных листьев…

— А у вас скоро и будет свадьба, — сообщила Ахсаб.

— У нас?

Жалко, что вырвалось: мгновением позже Мильям сообразила, что Ахсаб имеет в виду Избека — до его возвращения остался месяц с небольшим. Но еще неизвестно, из какого селения он возьмет себе жену, а ведь основные празднества проходят в невестином доме.

И потом… но отец ничего не говорил об Избеке. А сказал бы.

— Ваша Адигюль выходит замуж. Ты не знала? А моя мать уже готовит жениховы дары.

— Твоя мать?!

Ахсаб снисходительно рассмеялась:

— У них давным-давно договорено. Еще до того, как мой брат Мухатбек ушел на посвящение оружием. Он вот-вот вернется и сразу пошлет дары. — Она мечтательно вздохнула. — Ты б видела, Мильям, какие там покрывала…

— А…

— Ты про Арваза? Да ну его, просто твоя сестра решила повеселиться перед свадьбой. Адигюль обещалась Мухатбеку. На проводах она подала ему воду из источника Тайи, вместо меня, представляешь?! А это значит — на жизнь и на смерть.

— На смерть… — неслышно повторила Мильям.

Последние слова Ахсаб почему-то поразили ее гораздо больше, чем новость о скором замужестве Адигюль. О воинах не говорят — смерть. Умирают женщины, старики, маленькие дети… и еще трусливые глобалы — они, как известно, зубами цепляются за свои смердящие шкуры. Воины Гау-Граза уходят к Могучему, который ждет их на пиру и рад каждому гостю. Но почему же так больно — когда уходят?!.

Она почти не помнила Харсуна, чье тело привезли в селение прошлым летом. Совсем не знала Айдабека — впрочем, его еще никто не видел убитым. Но Сурген…

Лучше не думать.

— Это только так говорится — на смерть, — пояснила Ахсаб. — Ну, заклинание. А Мухатбек точно вернется. Твоя сестра его держит, понимаешь?

Ее лицо вдруг стало загадочным — почти как вчера утром, когда они подрались из-за бабочки. Мильям сама пришла мириться: Ахсаб же не виновата, что родилась первой дочерью в семье. Само собой, она гордится своим тайным знанием. Так устроен мир, и устроен он справедливо… Справедливо!..

Это она, Мильям, словно неточная линия в чеканке, портит правильность и гармонию мира. Ну почему ей так хочется знать то, чего не позволено от рождения? Почему она все время думает об извечных, предопределенных вещах так, будто их возможно изменить?! И даже будто она… могла бы…

— Как держит?

Прикусила язык. Но Ахсаб сегодня не была настроена задаваться, свято храня древние тайны. Наоборот, ей самой не терпелось поделиться, похвастаться, рассказать:

— За шнурок. Из его и своих волос, с нитью из черной овцы и, кажется, еще с какой-то травой… я знаю, только забыла. Главное, конечно, чтобы он пролежал ночь в новолуние под Сокольим камнем и чтобы обязательно дождь, ну и заклинание… А потом разрезают напополам. И он точно вернется… тот, у кого половинка.

— Правда? А если глобалы его…

Ахсаб пожала плечами:

— Можно, конечно, еще попросить Матерь Могучего, чтоб оберегала… но за шнурок вернее.

Мильям прикусила губу. Над вершиной Ала-Вана мохнатая туча, похожая на овечью шкуру, закрыла солнце, и оно выпустило между завитками небесной шерсти сноп ярких горячих стрел.

Значит, любой воин может остаться в живых, не уйти на пир Могучего, не пропасть без вести, не вернуться домой трупом в заскорузлом камуфляже. Если только этого захочет девушка, которая…

Первая дочь в семье.

— Ты чего?

Мильям вздрогнула:

— Я пойду, Ахсаб. Поздно уже. Лепешки… и гусениц надо обобрать с винограда…

Она старалась идти медленно — пока Ахсаб могла ее видеть. Потом прибавила шагу, сорвалась, побежала, все быстрее, быстрее… Сурген. Его точно убьют в первом же бою, он же такой высокий и широкоплечий, в него так удобно стрелять. А вертихвостка Адигюль тем временем держит за половинку шнурка какого-то Мухатбека, о котором, наверное, и думать забыла, тискаясь на виноградниках с недоростком Арвазом… И ничего нельзя поделать. Так устроен мир. Справедливо…

Тяжело переводя дыхание, остановилась под яблоней. Той самой, где вчера они с Ахсаб… В траве что-то желтело, и Мильям опустилась на корточки.

Внизу под яблоневой веткой лежала мертвая бабочка. Черные муравьи уже облепили ее со всех сторон, деловито отгрызая ножки и крылья.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Привет.

— Ничего себе!

В дверном проеме стоял Винс. Шагнул вперед, и створки сомкнулись за его спиной. Вот это явление!

— Я… в общем… — выдавил кривую улыбочку. — У меня дело, Юсь.

Видок у него был еще более дурацкий, чем обычно: волосы будто прошли ионное отбеливание, а физиономия ярко-малиновая, как фрутолинный десерт, даже конопушек не видно. И того же цвета тощая шея, торчащая из широкого ворота белого комба. Ну, это все я еще стерпела, но при взгляде на уши, просвечивающие рубином, не выдержала — молча захихикала прямо ему в лицо.

— …к твоему брату.

— Его нет. — Я отчаянно боролась с настоящим, в полный голос, хохотом. — Слушай, а связить перед тем, как приходишь, тебя не учили? Или связилка глючит?

— Нет… то есть я…

— Чтобы застать Роба дома, надо связить как минимум недели две подряд. — Понемногу я справилась с собой и теперь читала мораль с очень даже умным видом. — И то если повезет. Так что…

Дверь за Винсовой спиной приоткрыла деликатную щель: я разглядела в шлюзе кусочек его капсулы, безумно дорогой и стильной во всем, кроме владельца. Воспринимать намек он и не думал. Разве что втянул шею в плечи и стал ниже меня не на полголовы, как всегда, а на все три четверти. И еще помялся на худющих ногах — может быть, приспичило в туалет.

— Я хотел сначала поговорить с тобой, Юсь. Я ведь твоего брата… ну, почти не знаю.

Мог бы сказать правду — «боюсь». Я бы поняла. Роба все боятся.

И какое у Винса может быть к нему дело? Становилось интересно, однако давать слабину, выказывая любопытство, я не собиралась.

— Воспитанные люди все равно связят. Откуда ты знал, что я дома? Я как раз собиралась улетать, между прочим.

— У меня же твой маячок.

— А-а.

Фатальные ошибки молодости. Давным-давно, на празднике Открытого социума — ну, когда шестилеток с помпой выпускают из группы социализации интегрироваться во взрослую жизнь, — кто-то придумал этот маразм, распространившийся среди нас со скоростью хорошего вируса в сети. Обмениваться ДНК-маячками. Дружба навек и так далее — и куда только Наставница смотрела, не говоря уже о родителях?!

Для начала мы, конечно, обменялись с Далькой, что в принципе неплохо, в жизни пригодилось. А потом выскочило шило в одном месте: все ж меняются дальше, а я?! Вот тут-то и подрулил этот конопатый чудик… А теперь расплачивайся всю жизнь. В которой он то и дело возникает, и, как правило, в самое неподходящее время.

Между прочим, по закону код маячка имеют право знать, кроме близких родственников, только розыскные программы органов Глобальной безопасности. А у военных еще командир отряда; я мысленно примерила на Винса камуфляжный комб и опять повеселела.

— Ладно, проходи. Вон та скользилка для гостей.

Он кивнул и поднял ногу так неуклюже, словно никогда в жизни не вставал на скользилку. Чудо в белых перьях.

— Почему ты такой красный? — спросила я, когда мы домчались до моей комнаты.

Винс ответил не сразу. По правде говоря, на данный момент он и особенно красным-то не был: веснушки отчетливо проступили на позеленевших щеках. Еще пару поворотов, и точно не выдержал бы моего темпа, бедненький. А я знаете как натренировалась в детстве на скользилках?… Ого-го!

— Сгорел, — наконец выдавил он. — На море. Я всегда сгораю, даже при непрямых лучах, через все светофильтры. Кожа такая.

— На море слетал? — отозвалась я очень равнодушно. — Мы с предками тоже когда-то были. Скукотища там.

Он уже пришел в себя после наших гонок, опять покраснел и горячо со мной не согласился:

— Что ты, Юста! Море никогда не надоедает. Знаешь, я каждый год месяца за три начинаю дни считать… глупо, конечно. Но море…

— Каждый год?!. Ты…

И моему болтливому языку тут же как следует досталось — от обеих челюстей. Тоже мне новость. Всем известно: у некоторых социальных категорий неограниченный доступ к экодосугу, хотя считается, будто лото-выборка в равной степени охватывает… ну и далее по тексту. А то, что мама Винса — крутая шишка в Экологическом ведомстве, Далька еще когда пыталась мне внушить…

Ну и по фиг, где он там отдыхает.

Я отступила в глубь комнаты и с размаху повалилась на кровать. Надо сказать, кровать у меня с недавних пор — супер. Когда заходишь в комнату, ее почти не видно, но как только активизируешь дизайнерскую программу… в общем, сексодром что надо, на вид вдвое шире и длиннее, чем на самом деле. Но главная фишка не в этом. От контакта запускаются все четыре стены: раньше там обитали Воспиталька и разные медведи-ежики, а теперь я закачала новейшую версию «Камасутры». Короче, впечатляет.

Винс уж точно впечатлился. Зря мне казалось, что это раньше он был красный.

Но окончательно его добила рекламная вставка (без нее эротические программы не скачиваются, даже с пиратских серверов): «Генная контрацепция — оберег вашей любви. Гарантия — 99,9(9)%». На фоне танцующих сперматозоидов.

— Что это? — пролепетал он.

— Суровая правда жизни. — Я резко вскочила с кровати, и стены выкинули нейтральный стереоорнамент. — Ноль целых ноль один в периоде процента. Тайна моего рождения. Всегда полезно помнить.

Кадык на Винсовой шее судорожно дернулся. Пожалуй, с мальчика на сегодня хватит. Интересно, он когда-нибудь целовался?… Вряд ли.

— Ну, что там у тебя? В смысле, к Робу. Да ты не бойся, садись.

Надо было видеть, с какой обреченной физиономией он опустился на краешек кровати — больше в моей комнате сидеть не на чем, все продумано. А коснувшись задницей ворсистого покрытия, чуть не подпрыгнул, словно сел на животное ежика из лесной экосистемы. Хотя «Камасутру» я, разумеется, уже отключила.

Не знаю, почему я его все время мучаю. Прикольно, вот и все.

— Но ты клянешься, что никому?…

Я пожала плечами:

— Слушай, ты же сам ко мне пришел. Обратиться прямо к Робу тебе, видите ли, слабо…

— Не слабо. Просто…

— Да поняла, поняла. Не знаешь, как найти правильный подход. Но это твои проблемы, Винс! Я и так отменила важную встречу, а теперь ты сидишь тут и уже сорок минут пытаешься развести меня на какую-то идиотскую клятву. Или говори, или всего хорошего.

Насчет важной встречи я, конечно, загнула: договаривались с Далькой пойти в одно заведение, где, она говорит, новая потрясная виртуалка по взаимоотношению полов, — лично я не вижу, в чем кайф, там обычно тусуются одни задохлики вроде Винса. Так что пусть идет сама, я даже рада. Но это дурацкое «никому-никому»… как маленький, честное слово! И не скажешь, что вот-вот пятнадцать стукнет, даже на неделю раньше, чем мне.

— Юсь… — протянул совсем уж жалобно. — Просто это не моя… ну, не только моя тайна. Если ты кому-нибудь скажешь, то подведешь очень хороших людей… поклянись, Юста, я тебя очень прошу!…

Честное слово, он меня достал! Я возвела глаза к потолку — на верхнем мониторе все еще извивались в эконом-режиме бледные камасутровцы, жаль, что Винс не видел, — и, чувствуя себя полной дурой, сказала:

— Клянусь.

Он расплылся в блаженнейшей улыбке; казалось, что даже рубиновые уши улыбались, слегка шевелясь над белыми волосами.

— Ну вот видишь! Я всегда знал, что тебе можно доверять.

Как будто я уже успела не выдать его тайну под страшными пытками. Вздохнула:

— Поехали.

Винса, конечно, тут же переклинило; однако он героически преодолел зажим, несколько раз сглотнул, запасся впрок воздухом и заговорил:

— Это касается моей практики по первичной специализации… кафедра сравнительной истории и этнографии доглобальных народов, я ведь тебе рассказывал?

— Рассказывал. Самая бесперспективная из всех возможных. Ну и?…

— Нет, почему… Ты просто не знаешь Ингара, то есть доктора Валара, он мой руководитель… я вас познакомлю, честно! Собственно, это его проект. Ингар начал над ним работать еще тогда, когда мы с тобой в группу социализации ходили. Проблема в том, что начальство очень косо смотрит на исследования в этом направлении. Прямо не запрещают, конечно, но… ты понимаешь: «несвоевременно, нецелесообразно, риск во много раз превышает потенциальную научную ценность результатов» и все такое. Финансирование, само собой, ноль, плюс Ингару постоянно подбрасывают всякую левую нагрузку — например, практикантов вроде меня…

— Его проблемы. Хотя сочувствую.

— Да нет, я как раз… — Сбить Винса с потока умных мыслей легче легкого; никогда не упускаю случая. — Я даже… ну ладно. Так вот. На сегодня Ингар все-таки подготовил потрясающую теоретическую базу, ну и материальную кое-какую… Словом, он уже готов приступить к полевым исследованиям. Есть люди, которые добровольно согласились войти в состав экспедиции. — Тут он просиял, как новенький СД-ром. — Но…в общем, ради чего я и решил к тебе обратиться. То есть к твоему брату.

— Стоп-стоп-стоп. — Я замахала руками. — Так не пойдет. Какие исследования? Что за экспедиция? Конкретно.

Он замялся:

— Юста… Это не совсем легально, и…

— Я же поклялась.

Можете себе представить, как я ухохатывалась — в душе. На физиономии же ухитрялась сохранять совершенно трагическое, похоронное выражение. Если честно, я давно уже догадалась. История доглобальных народов, тоже мне. И этнография. И мой дорогой братец в придачу.

Негромкий голос Винса съехал до оглушительного шепота:

— Экспедиция на Гауграз.

Я выдержала паузу. А потом спокойно сказала:

— Ты дурак, Винс. И твой Ингар дурак.

За Ингара он заметно обиделся.

— Я же говорил: финансирование — ноль.

— Тогда забудь.

— Но я думал…

— И не думай. Меньше чем за три сотни Роб даже из виртуалки в баре не вылезет. А насчет всяких… любителей острых ощущений у него твердая такса: пять. Если еще не поднял, я в его дела не особенно въезжаю.

Вот теперь на Винса действительно было жалко смотреть. Малиновые щеки поблескивали капельками пота, волосы на висках слиплись, а белый комб аж прилип к телу, обрисовывая далеко не ту мужскую грудь, какую стоило бы обрисовывать. Взмокший, несчастный, он глядел на меня умоляющими глазами побитой собаки (есть такое животное в приграничной экосистеме). Но что поделать?… Я сказала ему чистую правду.

— Просто… Мы же все — теоретики, Юсь. Нас могут подстрелить еще на границе, и неизвестно, с какой стороны скорее. Экспедиции необходим проводник. Такой человек, как… Робни.

— Ищите деньги. Видишь ли, за светлые идеи он не работает. Кофе хочешь?

Вообще-то не понимаю, почему принято предлагать гостям такую гадость. Лично я спокойно обхожусь обычным энергиком, он по крайней мере вкусный, хоть и не разливается по красивым дымящимся чашечкам. Но Винс — именно тот случай, когда можно побыть светской дамой. Не составляя ему компании, разумеется.

Он поднялся, снова нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

— Кофе… ну…, а у вас натуральный?

Надо же! Вот уж не думала, что он из тех чудиков, которые мало того что добровольно и с готовностью это пьют, но еще и различают по степени натуральности и даже по сортам. Но между прочим — я в свое время специально наблюдала, — так называемые ценители кофе в момент, когда горячая горечь попадает им в рот, все равно морщатся. Вот так-то.

— Натуральный, — заверила я. — Есть еще гаугразский чай, но не советую — вставляет не по-детски. И Роб злится, если берут без спросу.

Винс топтался на месте, изображая ярко-красным лбом напряженную мыслительную деятельность. «Пить или не пить — вот в чем вопрос»; я тихонько угорала со смеху. Честное слово, только ради возможности так потрясающе поприкалываться стоит иногда его терпеть.

— Спасибо, я, наверное, пойду, — наконец выдавил он. — Юсь, он все-таки твой брат. Поговори с ним, пожалуйста!

Я усмехнулась:

— Ладно, попробую сбить с полсотни. Кстати, имей в виду: по пять — это за каждого. Пусть твой руководитель подумает, на кого можно безболезненно сократить вашу экспедицию.

Самое смешное, что он не понял намека.

— Хорошо, я ему скажу, только… Знаешь что, Юсь? — Винсовы глаза заблестели. — А ты приходи к нам на кафедру! Раз уж я все равно тебе рассказал… И познакомишься с Ин… с доктором Валаром. Завтра в шесть тридцать встретимся на квадрате, договорились?

Винс уже встал на скользилку и сделал героическое лицо, готовясь к новым гонкам. И, надо сказать, у меня и в мыслях не было лишать его этого удовольствия. Так что еще неизвестно, что я имела в виду, утвердительно кивая. Может быть, «поехали».

…Он ушел, и сразу стало скучно. Связить Дальке было уже поздно, да не очень-то и хотелось. А других планов на сегодня я не разработала. Может, «смертовиков» погонять?… На днях вышла последняя обновленная версия, только вчера скачала. Однако особого желания я в себе опять-таки не обнаружила.

Вот в такие минуты и подползают пораженческие настроения на тему «мама была права». Имеется в виду та эпопея с первичной специализацией — когда предки на ушах стояли, доказывая, что нельзя терять год, что я безнадежно отстану от сверстников, выпаду из социума, морально разложусь и т.д… и т.п. Разумеется, существует же стандартная схема развития личности: группа социализации — начальная школа — колледж — первичная специализация — профессиональный колледж — университет… Шаг в сторону считать побегом и стрелять на поражение. Страшилка для правильных детишек вроде Винса.

А я хочу жить так, как сама считаю нужным. Без Наставниц и Лекторин; слава богу, мне уже не положена по возрасту Воспиталька. И тем более не подчиняться каким-то людям, всяким там «доктор-валарам». Говорите, так не бывает? Бывает, просто мало кто пробует. Вот Роб же смог! Ему никто не указывает, чем в какой момент заниматься.

И я смогла. Я — свободный человек, а не «личность, интегрированная в социум». Да!…

Включила персонал и попробовала засечь маячок Роба. Просто так. И тут же по монитору цветной пылью осыпались пиктограммы и символы, пришлось перегружать. Сама виновата: Роб еще до отряда умел блокироваться так, что не только ни фига не засечешь, но можно запросто угробить всю систему, а теперь и подавно. И правильно. Я сама ненавижу этот маячок, только ж от моего братца никак не добьешься нужной программы…

Сейчас он, конечно, попросту заседает в каком-нибудь баре. Где виртуалка по той же теме, что и стены в моей комнате, а в смежных помещениях за отдельную плату можно поиметь то же самое в реале. Но в реале, насколько я знаю, Роб здесь не заказывает. Считает, что приграничные бордели лучше.

И ничего, что его нет дома уже вторую неделю. Если бы он вышел, я бы знала. Он всегда говорит мне, когда выходит. Мне одной.

Вспомнила Винса с его экспедицией и вслух засмеялась. Знал бы он, сколько подъезжает к Робу таких вот «исследователей Гауграза»! Мало кто прямо признается, что хочет подзаработать на продаже оружия или контрабанде сырья и артефактов. Как правило, у всех его клиентов исключительно высокие благородные цели. Вплоть до установления мира со смертовиками… короче, обхохочешься.

Стоп.

Прислушалась. Нет, разумеется, шлюзовая система при входе у нас, как и везде, работает бесшумно. И я всегда в таких случаях сначала решаю, что показалось… чаще всего так оно и есть.

Одним прыжком вскочила на скользилку. Сразу, без разгона, врубила седьмую скорость и помчалась по коридору.

— Роб!!!.. Привет.

— Юська, уйди… Ну тебя на фиг, башка раскалывается…

Винса я увидела издалека — вообще-то на институтском квадрате толчется масса народу, но мало кто при этом подпрыгивает и машет руками над головой. Похоже, он не рассчитывал особенно, что я приду. Кстати, главным образом поэтому я и пришла.

Подскользил навстречу. По идее, полагалось со мной поздороваться, но в то же время он еле сдерживался, чтобы не спросить насчет Роба, а потому с ходу выпалил третье:

— Ингар тебя очень ждет!

Физиономия у него была уже не такая красная, как вчера. Зато нос начал шелушиться смешными белыми чешуйками.

Путь на кафедру — как там? — сравнительной истории и этнографии доглобальных народов сам по себе был весьма показателен. Сначала мы пробирались сквозь толпу студентов (заученные великовозрастные парни и дуры-девки в коротких конусильках), потом свернули в боковой коридор — народу стало поменьше, затем завернули за угол, где под дверью аудитории торчали три калеки; но и тут не остановились, а нырнули в какой-то аппендикс, в котором не смогли бы разминуться две скользилки. Эта кишка еще пару раз изогнулась и только тогда уперлась в дверь.

С одной створкой, представляете?! И к тому же ее пришлось открывать руками!

Впрочем, от помещений, расположенных на первом уровне города, можно и не такого ожидать. А Винсов институт вообще частично размещается в «здании», то есть в блоке, сохранившемся еще с доглобальных времен, когда в городе был один-единственный уровень и эти… «улицы» вместо тоннелей для капсул.

Сразу за дверью Винс радостно объявил:

— Она пришла!

Кафедра была маленькая и какая-то неприлично тесная: казалось, — в нее с огромным трудом втиснули два персонала, шкаф для дисков, атмосферой и аннигилятор. Я не сразу поняла почему, а когда поняла, то даже присвистнула: одна стена в этой комнатушке была без монитора! Белая слепая стена с нелепыми завитушками под самым потолком. Кстати, тоже белым, слепым и к тому же в трещинах.

Разглядывая помещение, я сначала совершенно не обратила внимания на… него. До тех самых пор, как он подошел ко мне совсем близко и сказал:

— Добрый день. Я доктор Ингар Валар. Можно просто Ингар — мы тут все на «ты».

Я подняла глаза.

И поняла, что пропала.

…Нет, на самом деле я, разумеется, ничего такого сразу не поняла. Наоборот: мне даже показалось, что он старый… я ведь ожидала после Винсовых рассказов, что он окажется старым. И безнадежно скучным: скажите, станет нормальный человек заниматься этими самыми историей с этнографией? И вообще он стоял уже слишком близко и был выше меня на две с половиной головы — разве я могла нормально его разглядеть?…

От меня ждали ответа, и я сказала:

— Юста Калан.

Он пожал мне руку. Ладонь у него была большая, очень теплая и такая сухая, словно ее всю жизнь мыли только в ионном очистителе.

— Не может быть. Винс!

Тот не шагнул — прыгнул вперед, загородив меня собой. Теперь я видела лицо Ингара поверх торчащих ежиком белых Винсовых волос. Рассматривала. Начинала понимать, что он вовсе не старый. Что он…

— Так тот человек, о котором ты говорил, — Робни Калан?

По обеим сторонам белого ежика вспыхнули двумя рубинами и без того красные уши.

— Просто я подумал… да.

Брови — как узкие крылья птицы чайки из приморской экосистемы. Четкие, будто обрубленные линии под скулами. Лоб — в полтора раза выше, чем бывают человеческие лбы. Глаза…

— Вы знаете Роба… доктор Валар?

Его имя — не говоря уже о «ты» — почему-то не далось мне вслух; я разозлилась и несколько раз повторила про себя: Ингар, Ингар, Ингар… Глупо вообще-то. А глаза у него обыкновенные, серые, прищуренные и в красных прожилках: и чего он не носит линзы, как все люди? Сейчас расскажет, что ходил с моим братом в одну группу социализации. Вообще удивляюсь, откуда у Роба такая широкая популярность — с его-то родом занятий. Но факт остается фактом: до фига народу не только, в курсе, но и всеми силами пытаются примазаться к его сомнительной славе.

Все равно не поверю. Уж для этого-то он — Ингар, Ингар!.. — точно старый.

Но ничего такого он не сказал.