Покоренная поцелуем

Местные крестьяне сердито ворчали, признав, что их господин куда-то исчез приблизительно в то время, когда Гарольд призвал своих землевладельцев присоединиться к нему при Гастингсе. Хотя никто открыто об этом не говорил, было ясно, что их владелец взял в руки оружие, чтобы бороться с Вильгельмом, а это означало, что как его земли, так и сама жизнь подлежали конфискации. С течением времени мучившие ее по ночам кошмары, в которых фигурировал этот лишенный имущества безликий сеньор, прекратились и ее больше не беспокоило, что в один прекрасный день он может вернуться. И рот теперь он живет, только благодаря ее милости, этот обломок человека, вовсе не такой страшный враг, каким она его себе представляла.
      И все же в этом человеке, несмотря на его отвратительный внешний вид, было что-то такое, что требовало к нему достойного отношения.
      - Леди Мария!
      Напыщенный, властный зов заставил ее вздрогнуть всем телом.
      - Филипп! - отозвалась она, крепко сжав зубы, стараясь, однако, оставаться грациозной. Этот повелительный, вечно во все вмешивающийся Филипп Мартел постоянно сует свой докучливый нос в двери поместья Лэндуолд! У этого человека было какое-то пристрастие появляться в самый неподходящий момент, в такой, как сейчас, например, когда все ее мысли были в полном разброде, ее терпение подходило к концу из-за жалкого поведения Гилберта. Ей вовсе не хотелось слушать его лицемерных замечаний, она не желала, чтобы его суждения порождали в душе сомнения в отношении ее мудрого решения не лишать жизни Ротгара.
      - Этого не может быть! - Перед ней стоял Филипп, его нос дрожал, как у хорька, вынюхивающего мышь. На самом деле он и сам был похож на этого юркого вонючего зверька: у него было узкое длинное тело, беспокойные глазки, неописуемая шевелюра темных, тронутых сединой волос. Даже статус рыцаря, которого он так ждал, но так и не смог получить, вряд ли улучшил бы его внешний вид.
      - Вам, должно быть известно, что я считаю своим долгом донести обо всем Вильгельму, если вы намерены даровать жизнь заклятому нашему врагу, - сказал он. - Но это не одно дурное известие, которое я обязан довести до его сведения. Почему стены нового замка не возводятся с той быстротой, на которую мы рассчитывали?
      - К Пасхе все войдет в свою колею, - торопливо и необдуманно пообещала Мария только ради того, чтобы унять его без толку мелющий, раздражающий ее язык. Она понятия не имела, как ему удалось втереться в доверие Вильгельма. Может, его статус незаконнорожденого смог внушить к нему любовь также незаконного короля. Черт с ним. После Пасхи Филипп будет совершать частые поездки в Нормандию, куда удалился Вильгельм, где ему предстояло решать какие-то чиновничьи дела, поэтому сейчас ей нужно было его как-то успокоить и умиротворить.
      Стены будут возводиться гораздо быстрее после того, как будет вырыт ров.
      - Сильно на это надеюсь, - фыркнул Филипп. Казалось, его оскорблял тот минимум внимания, который она уделяла его личности.
      Может, это было и так, но, хотя она и старалась заручиться благосклонностью Филиппа, хотя знала, что нужно бить тревогу по поводу растущей власти Гилберта над людьми, Хью, она в данный момент не могла сосредоточиться ни на чем другом, кроме как на подборе людей для кухни и тех девушках, которые таскали ведра с чистой водой в тот дом, в котором пребывал сейчас Ротгар Лэндуолдский.
      Она притворялась, что слушает болтовню Филиппа, а сама в это время наблюдала, как они отвозят от дома другие ведра, содержимое которых вначале было похоже на болотную вонючую грязь, и воображала, что в результате от Ротгара ничего не останется, - нечего будет предъявлять перед Хью.
      Филипп все болтал, а Мария гадала, какой может быть цвет волос у Ротгара Лэндуолдского.
      У нее не было никаких сомнений в отношении цвета глаз - они были голубые, постоянно голубые эти глаза англичан, хотя, конечно, оттенок их менялся.
      Негромкий голос сэра Уолтера заставил умолкнуть Филиппа и нарушил ее праздную созерцательность - Теперь сакс никого не обеспокоит, миледи.
      - Уолтер! А я и не знала, что ты вернулся! - Мария, схватив за руку этого пользующегося ее полным доверием рыцаря, подвела его к Филиппу:
      - Позаботьтесь, чтобы Филипп как следует отдохнул в тепле перед отъездом в Стиллингхэм.
      - Но мне хотелось увидать этого сакса...
      - Вы будете тихо сидеть возле камина, а я буду сторожить свою даму. Уолтер произнес эти слова таким тоном, который не вызывал никакого желания с ним спорить. Мария пыталась скрыть улыбку, когда Филипп, недовольно ворча и шаркая ногами, пошел прочь, словно наказанный отцом нашкодивший мальчишка. Даже Филипп Мартел не мог преодолеть его бесстрастной, флегматичной решимости до конца исполнить порученное задание. Слава Богу, этот Уолтер, который долгие годы служил у ее отца, перешел на службу к Хью как раз перед славной победой, одержанной норманнами. В нынешние, пропитанные насквозь предательством времена, не так просто сыскать честного человека.
      Уолтер сказал, что теперь сакс никого не обеспокоит. И вправду, нос Марии больше не морщился от запахов, исходивших от тела Ротгара. Но что-то внутри нее восставало при виде его беспомощности и кротости. Она вспоминала, как она опустилась перед ним на колени, вспоминала тот мимолетный, иллюзорный момент, когда вдруг вообразила, что он станет на ее сторону, защитит ее от Гилберта, придаст ей сил, чтобы она смогла разоблачить коварство Гилберта и организовать эту встречу с Хью. Теперь, под наплывом безотчетных чувств, она хотела все это сделать ради него, Ротгара.
      Его рыжевато-коричневые, с золотистым отливом волосы не были похожи на норманнские жесткие прически. Они не желали лежать ровно у него на лбу, и вместо этого образовали целый ворох неукротимых, довольно плотных, мокрых после купания колечек. Кожа у него на лбу и вокруг глаз была темной, как у человека, проводящего немало времени на солнцепеке, а его подбородок и впавшие от голода щеки были огненно-красного цвета после того, как ему сбрили бороду.
      Он стоял, и Мария впервые увидела в таком положении Ротгара Лэндуолдского. Рядом с ним все его пленившие норманны казались карликами, если бы только у него, как верно заметил сэр Данстэн, не был такой вид, словно он сто лет не ел. Кроме того, он не мог до конца выпрямиться, он все время сгибался в талии, словно только что получил сильный удар в живот. На нем была туника рыжевато-коричневого цвета с голубым оттенком и, хотя ее расцветка и размер вполне ему соответствовали, она висела на нем, как дурно скроенная крестьянская блуза, хотя плотно, как и требуется, облегала его широкие плечи.
      Одной рукой он оперся о крышку массивного дубового стола. Марии показалось, что Ротгар просто боялся потерять равновесие.
      - Вы можете ходить? - спросила она, надеясь заполучить предлог для невыполнения своего обещания отвести его к Хью.
      - Да, могу. - Это был даже не голос, а лишь шепот, исходивший из глубины его горла. Мария обменялась недоверчивым взглядом с сэром Уолтером. Покачав головой, норманнский рыцарь подошел к нему и схватил его за предплечье. Ротгар увернулся, но при этом чуть было не упал на пол.
      - Вы с трудом даже стоите, не говоря уж о том, чтобы ходить, - заметила Мария.
      - На голодный желудок много не находишься. После этих слов у него в животе сильно заурчало. Ротгар схватился за Уолтера одной рукой, а второй старался не потерять равновесия, чтобы не упасть. Вдруг он ей улыбнулся. Вот он стоял перед ней, человек, едва не умерший с голоду, в плохо подогнанной одежде, отвратительно побритый и постриженный, но в выражении этих искривленных, умаляющих собственное достоинство, дергающихся губ она видела все свойства человека, который когда-то был правителем Лэндуолда.
      Его жалкий вид пробудил в ней чувство сострадания.
      - Я прикажу принести вам еду, - сказала она, удивляясь внезапно возникшей сухости во рту, и до сих пор не теряя надежду отложить встречу, которую сама обещала организовать.
      - Боюсь, я нахлебался во время мытья воды, словно рыба, которую снова выбросили в воду из сетей и это заставило вновь заработать мой желудок.
      Мария вдруг вспомнила эту грязную, вонючую воду, которую носили из купальни, и ее сразу же стошнило. Она быстро поднесла пальцы к горлу.
      Кажется, он понял причину ее реакции.
      - Нет, нет миледи. Я пил чистую воду, и только потом смывал ею грязь.
      - Вы, я думаю, можете теперь съесть немного хлеба.
      На него, казалось, снизошла задумчивость, словно он мысленно совершал путешествие в другом пространстве и времени.
      - Я не стану, миледи, есть, пока не станет известна моя дальнейшая судьба. Было бы ужасно... неприятно вначале снова приучить желудок к добротной пище, в которой тебе потом все равно откажут.
      Его слова намекали на тот тяжкий опыт, на те жестокие лишения, через которые ему пришлось пройти. Все это она была в состоянии только вообразить. Его неожиданная осторожность пробила похожий на сон туман, который окутал все ее существо при первом, брошенном на этого человека, взгляде. Она не должна забывать ту угрозу, которую он представлял для них, и не кудахтать над ним, как курица-несушка, не воображать, что он желает ей успеха в ее борьбе с Гилбертом. Однако он мог бы пойти на это, принимая во внимание, какая судьба ожидает его, попади он в руки Гилберта. Его могли запереть где-нибудь и держать там, покуда он не умрет с голоду, либо вышвырнуть вон из Лэндуолда без средств к существованию, - такие последствия вполне реальны после предпринятых ею шагов по представлению его Хью.
      - В таком случае пора идти, - сказала она. - Хью, господин Лэндуолдский нас ждет.
      Тут она поняла, что голубые английские глаза могут выражать куда более острое отчаяние, чем перед угрозой голодной смерти.
      ***
      Мария пошла впереди Ротгара. Она делала какие-то странные рывки и постоянно оборачивалась. Хотя его походка не была столь целеустремленной, как ему бы того хотелось, все же он, спотыкаясь, выдерживал ее темп, хотя вечно бдительный сэр Уолтер несколько раз врезался в него сзади. Он старался предотвратить столкновения с ней, и такое занятие по крайней мере отвлекало его от необходимости озираться вокруг, жадно поглощать взглядом то, что больше ему не принадлежало, и ему оставалось глядеть только на Марию.
      Она была хрупким созданием с тонкой костью и, казалось, вся состояла из широких глаз и пышных волос. На ней, судя по всему, было одно из платьев его матери, которое, вероятно, заботливо хранилось в сундуке после ее смерти. Насколько мог судить Ротгар, Мария оставила его ширину без изменений, укоротив только длину. Но как он ни старался, как ни напрягал память, ему никак не удавалось представить свою мать в этом платье.
      Он почувствовал, как его желудок протестует против того количества воды, которое он проглотил, как его свело резкой судорогой. Но он был только рад испытываемой боли. Она напоминала ему о его нынешнем положении: побежденный, сакский воин, беглый раб, слабый, словно только что появившийся на свет котенок. Рассудок его, казалось, настолько же ослаб, что и тело, в противном случае, он немедленно принялся бы за организацию нового побега, а не наблюдал бы за тем, как облегает сакское платье узкие норманнские бедра.
      Она остановилась возле двери в его покои, как он и предполагал. Это была единственная отдельная комната во всем замке: с камином, широкими затянутыми кожами окнами с прекрасным видом на уходящие далеко вдаль земли Лэндуолда. Она по праву принадлежала владельцу поместья. Сэр Уолтер, следуя слишком близко за ним, подтолкнул его на пороге. Ротгар впервые увидел Хью, и возникшие у него две мысли заставили его лишиться дара речи.
      Первая была достаточно простой: Мария командовала норманнскими рыцарями абсолютно безнаказанно, она осмеливалась противоречить этому негодяю Гилберту с такой властностью, которая редка у женщин. Он сразу оценил, какой властью здесь пользуется Мария, как только она подошла и стала рядом с сидящим мужчиной, единственным, кроме него самого, находившимся в комнате. Так вот он какой, этот Хью. Если отставить различия пола и физических габаритов, они были похожи друг на друга, словно две капли воды. Хью и Мария - это не господин и госпожа, нет, это брат и сестра.
      Вторая оказалась более жестокой, а посему и труднее воспринимаемой. Наклонившись, Мария что-то шепнула ему на ухо, а затем своей нежной рукой повернула его голову, удерживая ее на одном месте, покуда Хью разглядывал Ротгара своими мутными, безжизненными глазами. Он широко раскрыл рот, но затем громадной рукой, непонятно почему, сильно сжал куклу из пшеничной соломы.
      Поместье Лэндуолд: земля, замок, люди, которых он любил и за которых чуть не потерял жизнь ради их спасения и защиты, - все это теперь силой вырвано из его рук и передано какому-то безумцу.
      Глава 2
      - Стоило бы Данстэну ударить вас по голове мечом посильнее, вас могла бы ожидать такая же судьба.
      Марии стало куда легче на душе после того, как она произнесла эти слова, тем более, что Ротгар в это время поднес руку к коротко остриженным волосам, к тому месту, где скрывалась его собственная рана.
      - Значит, он не всегда был таким? Выражение лица бывшего владельца Лэндуолда стало иным. Презрение уступило место настороженной жалости. Теперь в его словах чувствовалась странная смесь любопытства с облегчением.
      - Достаточно бросить на него один только взгляд, чтобы заметить все характерные черты истинного норманнского рыцаря, - сказала Мария, хотя сейчас ее хвастовство не имело того эффекта, который оно, несомненно, имело бы шесть месяцев назад.
      Предплечье Хью, величиной с ее бедро, все еще было невероятной мускульной силы. Однако когда она пару дней назад, ухватившись за него обеими руками, повела его к столу, почувствовала едва заметное расслабление плоти, словно она начала усыхать от груза того оружия, которым Хью прежде владел с таким мастерством.
      - Его ударил копьем один из ваших, ударил трусливо, сзади. Вот почему он сейчас такой.
      Они стояли молча, наблюдая за тем, как Хью, не обращая никакого внимания на них, своей могучей рукой пытался обмотать соломенную куклу лежавшим на столе куском проволоки. Мария отвернулась, не желая видеть, как беспомощно возился ее брат, вновь и вновь пытаясь соединить концы проволоки на талии куклы.
      - Жителей Лэндуолда, вероятно, раздражает его правление.
      Если бы в словах Ротгара Мария уловила презрение, если бы она почувствовала, что тот насмехается над Хью или высмеивает его состояние, она немедленно вызвала бы Уолтера и приказала, правда, с опозданием, предать его казни. Однако его слова свидетельствовали лишь о крестьянах, которыми он когда-то управлял.
      - Их раздражает норманнское правление, - призналась она.
      На губах Ротгара появилась тень улыбки, словно известие об ослином упрямстве его крестьян и их нежелании сотрудничать с новыми хозяевами очень ему понравилось. Мария верно подыскала слова, чтобы приглушить его радость.
      - Они не знают, насколько он недееспособен.
      Ротгар пожал плечами:
      - Я не умею ни читать, ни писать, но ведь у него на лице написано, что он неполноценный человек. - Они не видят его таким. - И чуть было не поддалась порыву, чтобы прикрыть ему уши, но он, судя по всему, не прислушивался и не замечал, что беседа между ними касается его. И все же ей было не по себе - не хотелось обсуждать его слабость в его присутствии. - Сейчас он находится под воздействием сильных лекарств. В противном случае, его мозг раздирают когтями демоны... Я не даю ему успокоительного, когда он должен предстать перед народом. Можете себе представить, какие боли тогда он испытывает... - Теперь по ее лицу пробежала улыбка, окрашенная глубокой печалью. - Крестьяне считают его самым свирепым, самым вспыльчивым сеньором. Они очень боятся навлечь на себя его гнев, и ни один из них не претендует на особое внимание владельца к себе.
      - Несмотря на все это, я очень сомневаюсь, что вам удалось скрыть от них правду. Даже я не мог скрыть ни малейшего секрета от людей Лэндуолда. - Он вновь посмотрел на Хью:
      - Как это случилось?
      Как случилось.., эти двусмысленные английские слова заставили Марию усомниться в том, правильно ли она поняла вопрос Ротгара. Как он сам был схвачен и брошен в темницу в Лэндуолде? Как был ранен Хью и как ему удалось жениться на невесте Ротгара? Таким образом права, принадлежавшие Ротгару по рождению, были отторгнуты и переданы норманнским правителям? Как могло случиться, что одержавший победу норманн и понесший поражение сакс обсуждают подобные вещи, не чувствуя при этом никакой злобы? И почему она испытывает необъяснимое облегчение от того, что доверила свою обременительную тайну потенциальному врагу. По выражению его лица было трудно догадаться, что же больше всего его интересовало.
      Казалось, его ничуть не волновало, что она его пристально изучает из-под опущенных ресниц, но ей вдруг стало ужасно стыдно за то, что она позабыла о терзавших его муках голода, о его плачевном физическом состоянии. Он сказал, что не станет есть, покуда не узнает, что ожидает его в будущем, но и не стал жаловаться, когда стало очевидно, что Хью не может принять столь скоропалительного решения. Он молча стоял перед ней, давая ей время подумать.
      - Жизнь моя кончена, - сказал он, сильно напугав ее.
      - Что привело вас к такому выводу? Он кивнул в сторону Хью:
      - Вы выдали мне свою тайну. Разве вы не боитесь, что я могу ее разболтать?
      Он не лгал. Она должна опасаться обретенной им силы в результате ее неосмотрительного поступка. Ей следует подумать о том, как воспользоваться его умом, его методами, чтобы обуздать упрямых, как волов, крестьян Лэндуолда. Но ей это не приходило в голову. Она смотрела на него, видела, как он прислонился к стене, сложив руки на груди, чтобы была менее заметна его худоба, и очень сожалела, что отдала приказ постричь и побрить его. Ей бы очень хотелось увидеть его спадающие до плеч густые коричневато-рыжеватые с золотым отливом волосы, и она считала, что если какому-то человеку идет борода, то этим человеком непременно должен быть Ротгар Лэндуолдский.
      Наконец Хью удалось справиться с проволокой. Он издал, выражая свое удовлетворение, слабый радостный крик, который заставил вздрогнуть Марию и отвести пристальный взгляд от Ротгара, на которого она глядела с затаенным восхищением волчицы, околдованной ярким огнем. Моргая, она вновь обратила все свое внимание на Хью. При этом ей показалось, что Ротгар дал волю долго сдерживаемому дыханию.
      Она осыпала своего брата щедрыми комплиментами и даже поаплодировала его успеху.
      - Вот видите, ему становится лучше с каждым днем! - Она обращалась с этими словами к Ротгару, пытаясь проворными пальцами развязать узел, который стоил стольких трудов Хью. Она понимала, что он вновь займется этим и уделит своему занятию гораздо больше времени, и подождала, пока он снова займется куклой. У нее не выходили из головы слова Ротгара: "Как это случилось? "
      Она решила пока ответить на самый простой из вопросов и, отойдя от Хью, взяла в руки его шлем.
      Когда она подала ему его шлем, Ротгар выпрямился. Она повернула его поврежденной частью. Ее ловкие движения привлекли внимание Хью, и, заметив шлем, он весь побледнел, тяжело и прерывисто задышал, словно охваченный паникой. Вдруг кто-то неожиданно понесся навстречу Хью. Он метался из стороны в сторону, убыстряя свой бег. Это был мальчик лет тринадцати, почти уже мужчина, но удивительно маленький, очень смуглый с коротким пучком черных, как смоль волос, увенчивающих его голову, с ушами скорее заостренной формы, с косыми карими глазами и узкими бровями. Он уселся возле ног Хью, и рыцарь, сразу успокоившись, принялся гладить ребенка по голове.
      - Боже мой! - отшатнулся Ротгар. Его глаза расширились от испуга. - Это лесной человек!
      - Насколько вы, англичане, суеверны! Это всего лишь Фен. - Ротгар был не первым саксом, проявившим такую реакцию при виде мальчика. - В тот самый день, когда ему нанесли удар по голове, в результате чего он стал таким, Хью спас Фена от неминуемой гибели. С тех пор Фен верой и правдой служил ему и заботился о нем. - Она улыбнулась Фену, а затем дала шлем Ротгару, закрыв его своим телом от глаз Хью, а Фена от взора Ротгара. - Вот, смотрите, куда был нанесен удар, - сказала она, указывая на вмятину в шлеме. Она вложила в нее кулак, затем распрямила пальцы. - Четыре пальца глубиной - ширина ладони, - и невольно вздрогнула, вспоминая такую же вмятину на черепе Хью. Ротгар, посмотрев на пышную шевелюру Хью, перевел взгляд на шлем и нахмурился:
      - Никогда не носил таких. Куда пришелся Удар?
      Она мягко погладила его свежевыбритый затылок с короткими, плотными, кудрявыми волосами. Ей пришлось задрать голову, так как ее макушка от силы доставала до его подбородка. Может, из-за различия в росте, ее короткой руки, его голова покорно склонилась ей навстречу. Его лоб чуть не коснулся ее лба, губы его дрожали всего в нескольких дюймах от ее губ.
      - Удар пришелся вот здесь, - сказала она почему-то сразу охрипшим голосом. Она не была уверена, что ее пальцы указывали точное место, но, казалось, была не в состоянии их оторвать. Они, казалось, пульсировали в унисон с потоком жизненной энергии, будоражущим его тело.
      - Понятно.
      Его теплое дыхание было мягким, словно первый весенний ветерок. Она чувствовала его на своих губах, хотя произнесенные шепотом английские слова смущали ее еще больше. Что видел он, когда его глаза сверлили ее глаза, когда ее пальцы запутались в нежной шелковистости его кудрявых волос? Видел ли он в ней родственницу дворянина.., или просто продажную девку, предающуюся непристойным ласкам?
      Мария отдернула руку.
      Еще никогда, с тех пор, как умер ее муж Ранульф, пульс ее так не учащался, когда мужчина был рядом с ней. Но если быть честной до конца, то не с тех пор, как умер Ранульф.., а даже и тогда, когда он был жив. Осторожно взяв в руки шлем Хью, она поспешила к своему брату.
      - Мария! - прозвучал у нее над ухом голос Ротгара, его приятный, чуть хрипловатый тембр взволновал ее так, что по всему телу забегали мурашки. Вероятно, он бесшумно, словно кот, последовал за ней.
      Ей следует отплатить за бешеные удары пытающегося вырваться из груди сердца.
      - Уолтер! - Ее обращение по имени к рыцарю прозвучало насмешкой над Ротгаром, который осмелился также обратиться к ней.
      Он ворвался в комнату, держа руку на рукоятке меча. Только после этого она соизволила отреагировать на долгий взгляд Ротгара. Заметив в нем озадаченность и боль, она постаралась не выдать своих чувств.
      - Уведите его! - приказала она.
      - Прошу вас, но я многого не понимаю. - Уолтер резко схватил его за руку. - Что прикажете с ним сделать, миледи?
      Было достаточно одного ее слова, чтобы его верный меч либо пронзил сердце Ротгара, либо снес ему голову с плеч. Стоило ей это сделать, как она избавится от его навязчивого присутствия, сможет умиротворить Гилберта, а также вернуть себе лояльность рыцарей Хью, но таких слов не последовало.
      - У него не вызывает аппетита ни норманнская еда, ни норманнское питье. Заприте его где-нибудь, - приказала она.
      - Где же, миледи? В этом доме нет подвалов.
      - Посадите его в курятник, - решила она. - Это избавит нас от лисиц и прочих хищников. Там ему будет неплохо.
      Уолтер с Ротгаром давно ушли, как вдруг Мария почувствовала, как кровь в ее жилах явно замедлила свой бег.
      ***
      Эдит, плотнее прижимаясь к стене, дюйм за дюймом приближалась к главному входу, двери которого не были закрыты на засов - впервые на ее памяти. Само собой разумеется, это результат неосмотрительности одной из этих глупых девиц или парней с вытаращенными глазами, которые так разволновались из-за вести о пленении Ротгара и возвращении его в Лэндуолд.
      Добродушный смех доносился от группы норманнов, сгрудившихся вокруг тех рыцарей, которые выловили в лесах Ротгара. Эдит сделала еще один шаг по направлению к двери, уповая на небо и надеясь, что те неотесанные парни, которые обычно ее здесь сторожат, сейчас разделяют веселую компанию рыцарей. Может, на сей раз ей все же удастся избежать их сверхбдительных взглядов и их прилизанных фраз: "Не беспокойтесь, миледи. Я принесу все, что вам нужно"; "Я провожу вас, миледи, и подожду снаружи, пока вы закончите";
      "Нет никакой нужды разговаривать с ними. Я могу доставить им любое сообщение от вашего имени". До елейности вежливые, неизменно куртуазные, тем не менее, они держали ее в плену под присмотром этой стервы Марии, словно на ней были оковы или кандалы.
      Осталось совсем немного. Порыв свежего воздуха донесся до нее через щель между створками, и ледяная свежесть стужи только дразнила ее обещанием свободы. Еще три шага.., нет, только два...
      - Сегодня дует колючий ветер, леди де Курсон, а на вас даже нет плаща.
      Если бы раздавшийся у нее за спиной голос принадлежал одному из ее обычных охранников, Эдит, вероятно, взвыла бы от отчаяния и неудачи. Но демонстрировать такую слабость перед Гилбертом Криспином отнюдь не мудрый шаг.
      - Я заметила, что дверь не закрыта на засов, - сказала она. Эта ложь ей удалась легко, сложнее оказалось выдавить из себя такую улыбку, чтобы отбить у этого всесильного рыцаря задавать ей дополнительные вопросы в отношении причин ее нахождения в опасной близости от выхода.
      Она не успела собрать в кулак все свое мужество и повернуться лицом к нему, как почувствовала его руки у себя на плечах. Потом всю ее охватило тепло наброшенного на нее плаща на меховой подкладке. Ей и не нужно было поворачиваться, так как Гилберт, выйдя вперед, раскрыл перед ней двери.
      - Не желаете ли сопровождать меня во время инспектирования нашей обороны? - Эдит потребовалось собрать всю свою силу воли, чтобы медленно, с достоинством, выйти из дверей, словно не прошло и полгода с тех пор, когда она это делала в последний раз.
      Ей удалось пройти рядом с ним около десяти шагов, а потом ноги у нее задрожали, подкосились, и она уже не могла идти дальше.
      Гилберт, вероятно, предполагал заранее, что случится такая беда. Он сжал ее за локоть.
      - Пройдет, - заверил он ее. - Мне приходилось видеть многих осужденных, которые бегом удирали из плена, а потом падали на землю, как подкошенные. Мне кажется, что сейчас вы испытываете такие же чувства, которые одолевают воина, который выживает в битве, несмотря на полное отчаяние.
      Она, полагаясь на его силу, шла, прихрамывая, смущенная и возбужденная до предела. Она наслаждалась порывами ветра, ей доставляли удовольствие комки мерзлой земли, которые впивались в ступни через мягкие подошвы ее шлепанцев. Вот из-за облака вышла луна, а она подняла к небу голову, чтобы сильнее, острее воспринять ее желтоватый блеск.
      Кружащее голову чувство свободы и неожиданное соучастие в ее проступке Гилберта развязали ей язык.
      - Каждую ночь, когда раздается храп и кашель Хью, я предаюсь мечтам о побеге из Лэндуолда. Мне кажется, что я буду бежать быстро-быстро, как заяц, а не ковылять, как убогая старуха.
      - И какую же борозду на поле изберет мой маленький английский зайчик? Мягкий смех Гилберта не смягчил суровости его слов. Удовольствие Эдит от предпринятой озорной эскапады сразу покинуло ее.
      - Мне не нужно ничего иного, кроме того уюта, который был мне предоставлен воспитавшими меня монахинями, - пробормотала она сквозь зубы, внезапно задрожав всем телом от холодного ветра.
      - И вы поспешите прямо к своим монашенкам, даже не останавливаясь в пути, чтобы посплетничать о своем муже, правителе Лэндуолда, со своими друзьями, членами семьи?
      Щеки Эдит вспыхнули от гнева.
      - Вы также недоверчивы ко мне, как и Мария. В Лэндуолде у меня нет ни друзей, ни семьи. И даже если бы они здесь были, у меня нет никакого желания рассказывать всякому встречному-поперечному о том, как я была насильно отдана в жены безнадежному идиоту.
      - Но вы же непременно расскажете о своем положении монашенкам.
      Серебряный лунный свет резче очертил дерзкое лицо Гилберта. Эдит нравилось любоваться только одним мужским лицом - лицом Христа, распятого на кресте. Некоторым женщинам - она знала это, - Гилберт нравился, они считали его привлекательным, они восхищались его смуглыми чертами, широкими плечами, мощными бедрами. Их любование им вызывало у нее удивление, - они явно никогда не видели его таким, как она сегодня ночью, когда луна отбрасывала зловещую тень на его торчащие брови, на плотно сжатые губы, а какой-то неприятный отталкивающий блеск еще больше чернил его невероятно черные глаза. Она снова задрожала всем телом, но уже не только от холода, и решила, что ему лучше лгать.
      - Да, я расскажу монахиням о своих муках. - Он покачивал в такт ее словам головой, и ей очень захотелось хотя бы умерить чрезмерное самодовольство с его лица. - Да, я расскажу настоятельнице, что до сих пор девственница, что готова постричься, и попрошу ее выделить для меня место. Хью долго не протянет. Мария со своими приспешниками его убьет, или же он сам размозжит себе голову о стену, чтобы навсегда избавиться от жестоких болей.
      Она ожидала, что норманн рассмеется. Она ожидала его язвительных шуток по поводу ее девственности, его поддразниваний, его утверждений, что они правильно поступили, обвенчав ее с Хью, чтобы тем самым установить какое-то подобие нормального положения, одновременно изолировать ее, чтобы никто, кроме норманнов, не знал истины. Но он вдруг заговорил с таким трудом, словно кто-то железными пальцами сжал ему горло.
      - Хью был моим другом. Я так по нему скучаю.
      - Но ведь он еще не умер. - Непроизвольно она почувствовала приступ жалости к своему мужу, вспоминая, как он сидит, крепко охватив руками свою лохматую голову, вспоминая это отрешенное безумное от диких болей выражение его глаз, когда доза лекарств, выданная Марией, начинает утрачивать силу, и он остается наедине с ней, с Эдит. - Мне кажется.., кажется, что теперь он может воспользоваться нашей дружбой, сэр Гилберт.
      - Та человеческая оболочка, которая называет себя Хью де Курсоном, уже не мой старый друг, как и не ваш муж.
      Слова Гилберта больно резанули ее. Жутковатые, дрожащие завывания волка доносились издалека, вызывая необычайно громкое кудахтанье в курятнике. Эдит почувствовала, что Гилберт не отпускает ее локтя и по-прежнему сильно сжимает его. Она попыталась было отстраниться, но он лишь сильнее сжал пальцы.