Добычин Л
Встречи с Лиз (рассказы)
ЛЕОНИД ДОБЫЧИН
Встречи с Лиз
Содержание:
Козлова
Встречи с Лиз
Ерыгин
Савкина
Лидия
Сорокина
Сиделка
Лешка
Конопатчикова
КОЗЛОВА
1
Электричество горело в трех паникадилах. Сорок восемь советских служащих пели на клиросе. Приезжий проповедник предсказал, что скоро воскреснет бог и расточатся враги его.
Козлова приложилась и, растирая на лбу масло, протолкалась к выходу. Через площадь еле продралась: пускали ракеты, толкались, что-то выкрикивали, жгли картонного бога-отца с головой в треугольнике, музыка играла "Интернационал".
- Мерзавцы, - шептала Козлова, - гонители... - Снег скрипел под ногами. Примасленные полозьями места жирно блестели. Над школой Карла Либкнехта и Розы Люксембург стояла маленькая зеленоватая луна. Козлова вздохнула: здесь мосье Пуэнкарэ учил по-французски.
Она пошла тише. В памяти встали приятные картины дружбы с мосье.
Вот - чай. Мосье рассказывает о лурдской богородице. Авдотья отворяет дверь и подсматривает. Козлова показывает на нее глазами. - Приветливая женщина, - говорит мосье. Потом он берется за шляпу, Козлова встает, и они отражаются в зеркале: он, аккуратненький, седенький, раскланивается, она прямая, в длинном платье, пальцы левой руки в пальцах правой, тонкий нос немного наискось, на узких губах - старомодная улыбка. - Приходите, мосье...
А вот - в кинематографе. Играют на скрипке. Мосье завтра едет. С тоненького деревца в зеленой кадке медленно падают листья. - Как грустно, мосье... - Девица в красной вязаной кофте отдергивает занавеску и впускает. По сторонам холста висят Ленин и Троцкий... Бьет посуду и ломает мебель комическая теща, красуются швейцарские озера и мелькают шесть частей роскошной драмы: Клотильда отравилась, Жанна выбросилась из окна, а Шарль медленно отплывает на пароходе "Республика", и ему начинает казаться, что все случившееся было только сном.
- Так и вы, мосье, забудьте нас, как сон.
- О, мадмуазель!
Обратный путь полон излияний. В прекрасной Франции мосье будет думать о ней. Он будет следить за политикой.
"Кого же и назвать Сивиллой нашего времени, если не мадам де-Тэб", напишет он, когда можно будет ждать чего-нибудь такого...
2
Вечера Козлова просиживала на лежанке - штопала белье или читала приложения к "Ниве". Вторник был женский день - ходили с Авдотьей в баню, орали дети, гремели тазы, толстобрюхие бабы с распущенными волосами, дымясь, хлестали себя вениками. В воскресенье брали по корзине и отправлялись на базар. - Гражданка, гражданочка, - высовываясь из будок, зазывали торговки, - барышня или дамочка!
Иногда приходила Суслова, и долго пили чай: хозяйка - чинная, с любезной улыбкой, гостья - растрепанная, толстая, с локтями на столе и шумными вздохами. Говорили о тяжелой жизни и о старом времени. Авдотья слушала, стоя в дверях.
- В Петербурге я кого-то видела, - рассказывала круглощекая Суслова, задумчиво уставившись на чашки (одна была с Зимним дворцом, другая - с адмиралтейством). - Не знаю, может быть, саму императрицу: иду мимо дворца, вдруг подъезжает карета, выскакивает дама и - порх в подъезд.
- Может быть, экономка с покупками, - отвечала Козлова.
Зима прошла. Первого мая Козлова выстирала две кофты и полдюжины платков: пусть выкусят. В открытые окна прилетали звуки оркестров.
Из монастыря принесли икону святого Кукши. Ходили встречать. Возвращались взволнованные.
- Мерзавцы, гонители...
- Господи, когда избавимся?.. Мусью не пишет?
Потом взошла луна, и души смягчились... В соборе трезвонили. В саду "Красный Октябрь" играли вальс. Встретили Демещенку, Гаращенку и Калегаеву, задумчивых, с черемуховыми ветками.
Остановились над рекой и поглядели на лунную полосу и лодку с балалайкой:
- Венеция, - прошептала Козлова.
- "Венеция э Нaполи", - ответила Суслова и, помолчав, сказала тихо и мечтательно: - Когда горел кооператив, загорелись духи, и так хорошо пахло...
Под утро около кровати кто-то кашлянул. Козлова повернулась и увидела святого Кукшу - в синей епитрахили, как на иконе. Он подал ей хартию, и она прочла, что там было написано:
"Кого же и назвать Сивиллой нашего времени, если не мадам де-Тэб".
Проснулась в волнении и пораньше вышла, чтобы перед канцелярией забежать в собор. Дверь была заперта. Козлова толкнула калитку и села подождать в саду.
Столб с преображением и зеленым куполом стоял над кленами. Таяли рыхлые облака телесного цвета, и через них местами сквозило синее. Скрипнула дверь, епископ вышел из сторожки - простоволосый, с ведром помоев. Постоял, считая удары часов на каланче, и опрокинул свое ведро под столб с преображением.
"Недолго мучиться", - радостно думала Козлова, смотря ему вслед.
Обедала поспешно - хотела сходить к Сусловой, но, встав из-за стола, разомлела и едва добралась до кровати. Проснувшись, к Сусловой поленилась. Отправила Авдотью встречать корову и пошла на огород. Солнце садилось, и закат был простенький: одна полоска - красноватая и одна - зеленоватая.
Козлова была любительница поливать. - Когда поливаешь, - говорила она, - душа отдыхает и погружается в сладостное состояние.
Лила двенадцатую лейку, и луна блестела в быстро исчезавших лужицах. Загремел оркестр. Козлова бросилась к воротам.
Чихнула от пыли. Дымные огни развевались на факелах. Отсвечивались в медных трубах. Керзон болтался на виселице. Свет пробегал по лицам маршировщиков.
- Ать, два! Левой! Да здравствует коммунистическая партия! Ура!
Разинув рот, маршировала Суслова.
Из темноты прибежала Авдотья: - Англия воюет.
Пред киотами зажгли лампадки и при двух лампах пили настоящий чай. Воняло керосином и копотью. С светлым лицом, Козлова достала из лекарственного шкафа баночку малины. - Пасха, - наслаждалась Авдотья. Ругали дурищу Суслову.
3
Сидели на сверхурочных. Кусались мухи. Гудел большой колокол, дребезжа, подпевали стекла.
Демещенко согнулась над столом и выцарапывала: - Товарищ Ленин.
Гаращенко и Калегаева, развалившись на стульях, грызли подсолнухи и глазели на новую.
- Завтра - Иоанна-воина, - сказала новая, франтоватая старушка с красными щеками. - Когда вы с кем-нибудь поссоритесь, молитесь Иоанну-воину. Я всегда так делаю, и знаете - ее забрали и присудили на три года.
"Хорошая женщина, - подумала Козлова, - религиозная... Сутыркина, кажется".
Перенесла свои бумаги и чернильницу к Сутыркиной: - Вы где живете?
Вышли вместе: Козлова - степенная, в синем газовом шарфе с расплывчатыми желтыми кругами, Сутыркина - вертлявая, в старой соломенной шляпе с перьями.
У калиток ломались перед девицами кавалеры. Мальчишки горланили "Смело мы в бой пойдем". Оседала поднятая за день пыль. Торчали обломки деревьев, посаженных в "день леса". Тянуло дохлятиной.
- Свое холщовое пальто, - говорила Сутыркина, - я получила от союза финкотруд. В девятнадцатом году я у них караулила сад. Жила в шалаше. Приходили знакомые, и, скажу, не хвастаясь, мы проводили вечера, полные поэзии.
Козлова слушала с таким лицом, как будто у нее во рту была конфета: полные поэзии вечера!
- Вы говорите, в девятнадцатом году, - сказала она любезным и приятным голосом. - Помните, все тогда ахали - того бы я съела, этого бы съела. А у меня была одна мечта: напиться хорошего кофе с куличиком.
Они подружились. Часто пили друг у друга чай и, когда не было дождя, прохаживались за город. Разговаривали о начальстве, об обновлениях икон, вспоминали прежние моды.
- Вы не были на губернской олимпиаде? - спрашивала иногда Сутыркина, почти совсем голые! Фу, какое неприличие. - И, улыбаясь, долго молчала и глядела вдаль.
Раз или два встретили Суслову, и она останавливалась, и, обернувшись, смотрела на них, пока не исчезнут из вида...
В зеркальных крестах горело солнце. Ярко желтелись клены. Рябины с красными кистями напомнили Козловой земляничные букетики. Она остановилась, наклонила набок голову и, держа левую руку в правой, картинно любовалась.
Нагнала Сутыркина: - Недурная погода. С удовольствием бы съездила на выставку. Очень хорош, говорят, Ленин из цветов.
Козлова поджала губы.
- Знаете, - с достоинством сказала ей Сутыркина, - я всегда соображаюсь с веянием времени. Теперь такое веяние, чтобы ездить на выставку - пополнять свои сельскохозяйственные знания.
Дождь стучал по стеклам. За окнами качались черные сучья. В канцелярии было темно. Демещенко, Гаращенко и Калегаева зевали и подолгу стояли у печки. Сутыркина читала газету.
- Вот два интересных объявления.
Все на нее взглянули, она встала и прокашлялась. Одно было от Харина к седьмому ноября у него огромный выбор хлебных и кондитерских изделий. Другое - от епископа: седьмого ноября во всех церквах будет торжественная служба и благодарственный молебен.
- Понимаете, какое теперь веяние?
4
Козлова сидела на теплой лежанке и читала приложения к "Ниве". Авдотья мела пол. Пахло мышами от приложений и полынью от полынного веника.
Александра Николаевна вышла за Петра Ивановича - стоя под венцом, они блистали красотой. А Алексей Егорыч приходил к ним каждый праздник и, сидя после сытного обеда в удобном кресле, от времени до времени испускал глубокий вздох.
Козлова закрыла глаза и несколько минут наслаждалась этим приятным концом. Потом достала четыре булавки из деревянной коробочки с лиловыми фиалками и подколола юбку. Она сама нарисовала эти фиалки, когда была молоденькой...
Надела валенки, вязаную шапку, кофту и пошла пройтись.
Подскочила Суслова - красная, в большом платке, с петухом под мышкой.
- Ну, как? - бормотала она. - Давно не встречались... Тяжело жить. Вот, купила петуха - на два раза. При такой-то семье... Мусью не пишет?
Козлова взяла ее за руки. - Приходите в половине шестого.
По дороге скакали светлоглазые галки. Низко висели тучи. Иногда пролетали снежинки.
Посмеиваясь приятным мыслям, Козлова бродила по улицам. Зашла на кладбище с похожими на умывальники памятниками и, улыбаясь, поклонилась родительским могилам...
Из ворот был виден монастырь святого Кукши - тоненькие церковки, пузатые башни. Вспомнились: красно-коричневый дворец, желтое адмиралтейство...
Сегодня вечером чувствительная Суслова заглядится на чашки, притихнет, задумается и расскажет, как видела императрицу. Уютно, как в романе из "Приложений", будет шуметь самовар, от лампы будет домовито попахивать керосином. - Вы меня, кажется, встречали с этой женщиной, - скажет Козлова. - Настоящей дружбы у нас с ней не было.
На столбах зажглось электричество - желтые пятнышки под серыми тучами. Два воза дров въехали в ворота школы Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Здесь учил мосье Пуэнкарэ.
1923
ВСТРЕЧИ С ЛИЗ
1
Шевеля на ходу плечами, высоко подняв голову, с победоносной улыбкой на лиловом от пудры лице, Лиз Курицына свернула с улицы Германской Революции на улицу Третьего Интернационала.
С каждым шагом поворачивая туловище то направо, то налево, она размахивала, как кадилом, плетеным веревочным мешком, в который был втиснут голубой таз с желтыми цветами.
Кукин повернулся через левое плечо и молодцевато шел за ней до бани. Там она остановилась, повертелась, торжествующе взглянула направо и налево и вспорхнула на крыльцо.
Дверь хлопнула. Торговки, сидя на котелках с горячими углями, предложили Кукину моченых яблок. Не взглянув на них, он, радостный, спустился на реку.
"Пожалуй, - мечтал он, - уже разделась. Ах, черт возьми!"
Ледяная корка на снегу блестела на вечернем солнце. Погоняя лошадей, мужики ехали с базара. Вереницами шли бабы с связками непроданных лаптей и перед прорубью ложились на брюхо и, свесив голову, сосали воду:
- Животные, - злорадствовал Кукин.
Когда он шел обратно через сад, луна была высоко, и под перепутанными ветвями яблонь лежали на снегу тоненькие тени.
"Через три месяца здесь будет бело от осыпавшихся лепестков", - подумал Кукин, и ему представились захватывающие сцены между ним и Лиз, расположившимися на белых лепестках.
Он посмеялся шуткам молодых людей, которые подзывали извозчиков и говорили "проезжай мимо", и в приятном настроении повернул в свой переулок.
Клуб штрафного батальона был парадно освещен, внутри гремела музыка, на украшенной еловыми ветвями двери висело объявление: труппа батальона ставит две пьесы - "Теща в дом - все вверх дном" и антирелигиозную.
Чайник был уже на самоваре. Мать сидела за Евангелием.
- Я исповедовалась.
Кукин сделал благочестивое лицо, и под тиканье часов "ле руа а Пари" стали пить чашку за чашкой - седенькая мать в ситцевом платье и ее сын в парусиновой рубахе с черным галстучком, долговязый, тощий, причесанный ежиком.
2
В канцелярию приковыляла хромоногая Рива
Голубушкина и велела идти к Фишкиной - графить бумагу.
- Читали газету? - спросила она, подняв брови: - Есть статья Фишкиной: " Не злоупотребляйте портретами вождей". - И, откинув голову, она выкатила груди.
Было холодно. В открытое окно дул мокрый ветер. Рива усердно переписывала. Кукин, стоя, разлиновывал.
Фишкина, приблизив темное лицо к его руке, смотрела, и ее черная прическа прикоснулась к его бесцветным волосам. Тогда она встряхнулась и отошла к окну.
Стояла, вглядываясь в тучи, коротенькая, черная, прямая и презрительная. Потом негромко высморкалась и, повернувшись к комнате, сказала:
- Товарищ Кукин.
Приотворилась дверь, и кто-то заглянул. Она надела желтую телячью куртку и ушла.
- Вы ей понравились, - выкатывая груди, поздравляла Рива и таинственно оглядывалась, - Старайтесь к ней подъехать: она вас будет продвигать. Жаль только, что нас с ней переводят. Но ничего, я вам буду устраивать встречи.
- Возможно, - радовался Кукин. - В конце концов, я не против низших классов. Я готов сочувствовать. - И, ликуя, он насвистывал "Вставай, проклятьем".
Красные и синие шары метались по ветру над бородатым разносчиком. На углах голосили калеки. От дома к дому ходила старуха в черной кофте:
Подайте милостыньку, Христа ради,
Что милость ваша
Кормилица наша,
Глухой больной старушке.
У ворот с четырьмя повалившимися в разные стороны зелеными жестяными вазами Кукин положил руку на сердце: здесь живет и томится в компрессах Лиз. У нее нарывы на спине - в газете было напечатано ее письмо, озаглавленное "Наши бани".
В библиотеке висели плакаты: "Туберкулез! Болезнь трудящихся!" - "Долой домашние! Очаги!"
- Что-нибудь революционное, - попросил Кукин.
Девица с желтыми кудряшками заскакала по лесенкам.
- Сейчас нет. Возьмите из другого. "Мерседес де-Кастилья", сочинения Писемского...
Ах, черт возьми! а он уже видел себя с теми книжками - встречается Фишкина: - Что это у вас? Да? - значит, вы сочувствуете!
Мать сидела на диване с гостьей - Золотухиной, поджарой, в гипюровом воротнике, заколотом серебряной розой.
- Не слышно, скоро переменится режим? - томно спросила Золотухина, протягивая руку.
- Перемены не предвидится, - строго ответил Кукин. - И знаете, многие были против, а теперь, наоборот, сочувствуют.
Покончив с учтивостями, старухи продолжали свой разговор.
- Где хороша весна, - вздохнула Золотухина, - так это в Петербурге; снег еще не стаял, а на тротуарах уже продают цветы. Я одевалась у де-Ноткиной. "Моды де-Ноткиной"... Ну, а вы, молодой человек: вспоминаете столицу? Студенческие годы? Самое ведь это хорошее время, веселое...
Она зажмурилась и покрутила головой.
- Еще бы, - сказал Кукин. - Культурная жизнь... - И ему приятно взгрустнулось, он замечтался над супом: - Играет музыкальный шкаф, студенты задумались и заедают пиво моченым горохом с солью... О, Петербург!
3
- Идемте, идемте, - звала Золотухина. - Долой Румынию.
Кукина отнекивалась, показывала свои дырявые подметки...
Ходили долго. Развевались флаги и, опадая, задевали по носу.
Эх, вы, буржуи,
Эх, вы, нахалы.
Луна белелась расплывчатым пятнышком. В четырехугольные просветы колоколен сквозило небо. Шевелились верхушки деревьев с набухшими почками.
- Вот, все развалится, - вздыхала Кукина, качая головой на покосившиеся и подпертые бревнами домишки, - где тогда жить?
Фишкина презрительно посматривала направо и налево: - Фу, сколько обывательщины!
Ковыляя впереди, оглядывалась на Кукина и кивала Рива и, пожимая плечами, отворачивалась: он ее не видел. Перед ним, размахивая под музыку руками, маршировала и вертела поясницей Лиз. Когда переставали трубы, Кукин слышал, как она щебетала со своей соседкой:
- В губсоюз принимают исключительно по протекции...
В канцелярию пришел мальчишка:
"Не теряйте времени, - прислала Рива записку и билет в сад Карла Маркса и Фридриха Энгельса. - Подъезжайте к Фишкиной. Она вас продвинет. Вы не читали "Сад пыток"? - чудная вещь".
- Лиз, - сказал Кукин, - я вам буду верен...
- Плохи стали мои ноги, - жаловалась мать. - Сделала студень и оладьи, хотела отнести владыке, но, право, не могу. Попрошу бабку Александриху, а ты будь любезен, Жорж, присмотри за ней издали.
- Сейчас, - сказал Кукин и, дочитав "Бланманже", закрыл переложенную тесемками и засушенными цветками книгу.
- Ах, - вздохнул он, - не вернется прежнее.
Штрафные, ползая на корточках, выводили мелкими кирпичиками на насыпанной вдоль батальона песочной полоске: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
Лиз лиловая, с лиловым зонтиком, с желтой лентой в выкрашенных перекисью водорода волосах, смотрела.
Кукин остановился и обдергивал рубашку. Лиз засмеялась, покачнулась, сорвалась с места и отправилась.
За ней бы! - но нельзя было оставить без присмотра Александриху.
Возвращались вместе - Александриха в холщовом жилете и полосатом фартуке и унылый Кукин в парусиновой рубашке с черным галстучком - и белесым отражением мелькали в черных окошках.
- Утром дух бывает очень вольный, - рассказывала Александриха... Бегали мальчишки и девчонки. Хозяйки выходили встречать коров. В лоске скамеек отсвечивалась краснота заката.
Запахло пудрой: на крыльце у святого Евпла толпилась свадьба - какое предзнаменование!
4
В воде расплывчато, как пейзаж на диванной подушке, зеленелась гора с церквами.
Солнце жарило подставленные ему спины и животы.
- Трудящиеся всех стран,- мечтательно говорил Кукину кассир со станции,- ждут своего освобождения. Посмотрите, пожалуйста, достаточно покраснело у меня между лопатками?
Шурка Гусев, мокрый, запыхавшись, с блестящими глазами прибежал по берегу и схватил штаны:
- Девка утонула!
Толпились мужики, оставив на дороге свои возы с дровами, бабы в армяках и розовых юбках - с ворохами лаптей за спиной, купальщицы - застегивали пуговицы.
- Вот ее одежда,- таинственно показывала мать Ривы Голубушкиной, кругленькая, в гладком черном парике с пробором.- Знаете ее обыкновение: повертеть хвостом перед мужчинами. Заплыла за поворот, чтобы мужчины видели.
"Почему вы к ней не подъезжаете? - писала Рива.- Я опять пришлю билет. Будьте обязательно. Есть вокальный номер:
Деньги у кого,
Сад наш посещает,
А без денег кто
В щелки подглядает.
После него сейчас же подойдите: - Что за обывательщина! Я удивляюсь; никакого марксистского подхода!"
Пыльный луч пролезал между ставнями. Ели кисель и, потные, отмахиваясь, ругали мух. Тихо прилетел звук маленького колокола, звук большого - у святого Евпла зазвонили к похоронам.
Бросились к окнам, посрывали на пол цветочные горшки, убрали ставни.
- Курицыну,- объявила Золотухина, по пояс высунувшись наружу.
Кукина перекрестилась и схватилась за нос: - Фу!
- Чего же вы хотите в этакое пекло,- заступилась Золотухина.- А мне ее душевно жаль.
- Конечно,- сказал Кукин,- девушка с образованием...
После чаю вышли на крыльцо. Штрафные пели "Интернационал".
Блеснула на гипюровом воротнике серебряная роза.
- В ротах,- встрепенулась Золотухина,- в этот час солдаты поют "Отче наш" и "Боже, царя". А перед казармой - клумбочки, анютины глазки... Я люблю эту церковь,- показала она на желтого Евпла с белыми столбиками,- она напоминает петербургские.
Все повернули головы. По улице, презрительно поглядывая, черненькая, крепенькая, в короткой чесунчовой юбке и голубой кофте с белыми полосками, шла Фишкина.
- Интересная особа,- сказала Кукина.
Жорж поправил свой галстучек.
1924
ЕРЫГИН
1
Ерыгин, лежа на боку, сгибал и вытягивал ногу. Ее волоса чертили песок.
Затрещал барабан. Пионеры с пятью флагами возвращались из леса. Ерыгин поленился снова идти в воду и стер с себя песчинки ладонями.
По лугу бегали мальчишки без курток и швыряли ногами мяч.
"Физкультура,- подумал Ерыгин,- залог здоровья трудящихся".
Базар был большой. Стояла вонища. Китайцы показывали фокусы. На будках висели метрические таблицы.
- Подайте, граждане, кто сколько может, ежели возможность ваша будет.
Ерыгин прошелся по рядам - не торгует ли кто-нибудь из безработных.
Перед лимонадной будкой толпились: товарищ Генералов, мордастый, в новеньком синем костюме с четырьмя значками на лацкане, его жена Фаня Яковлевна и маленькая дочь Красная Пресня. Наслаждались погодой и пили лимонад. Ерыгин поклонился.
По заросшей ромашками улице медленно брели епископ в парусиновом халате и бархатной шапочке и Кукуиха с парчовой кофтой на руке:
- Клеопатра - русское имя?
- Да.
- А Виктория?
Пообедав, Ерыгин свернул махорочную папиросу и уселся за газету. Видный германский промышленник г. Вурст изумлен состоянием наших музеев.- Вот вам и варвары!
В дверях остановилась мать.- Так как же на бухгалтерские? - Ее бумазейное платье с боков было до полу, а спереди, приподнятое животом,короче.- Бухгалтера прекрасно зарабатывают.
Ерыгин подпоясался, взял ведра. На него смотрела из окна Любовь Ивановна. В кисейной кофте, она одной рукой ощупывала закрученный над лбом волосяной окоп, другою с грацией вертела пион.
Против колодца, прищурившись, глядела крохотными глазками белогрудая кассирша Коровина в голубом капоте.
- Я извиняюсь,- сказала она.- Не знаете, откуда эта музыка?
- Возвращаются со смычки с Красной Армией,- ответил Ерыгин и пошел улыбаясь: вот, если бы поставить ведра, а самому - шасть к ней в окно.
Вечером Любовь Ивановна играла на рояле. Наигравшись, стала у окошка, смотрела в темноту, вздыхала и потрагивала голову - не развился ли окоп.
На комодике поблескивали вазы; розовый рог изобилия в золотой руке, голубой - в серебряной. Мать штопала. Ерыгин переписывал:
Белые бандиты заперли начдива Виноградова в сарай. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной Армией. Бандитов расстреляли. Начдив уехал, а Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б).
2
Стояли с флагами перед станцией. Солнце грело. Иностранцы вылезли из поезда и говорили речи. Мадмазель Вунш, в истасканном белом фетре набекрень, слабеньким голоском переводила.
Они проезжали через разные страны и нигде не видели такой свободы.Ура! - играла музыка, торжествовали и, гордясь отечеством, смотрели друг на друга.
- Сoвьет репёблик!
- Реакшьон фашишт!
Возбужденные, вернулись. Разошлись по канцеляриям. Товарищ Генералов сел в кабинет с кушеткой и Двенадцатью Произведениями Мировой Живописи, Ерыгин - за решетку.
Захаров и Вахрамеев подскочили расспрашивать. Здоровенные, коротконогие, в полосатых нитяных фуфайках. Они, черт побери, проспали.
Впустили безработных...
Небо побледнело. Загремела музыка- Любовь Ивановна зажгла лампу, подвила окоп и приколола к кофте резеду.
Ерыгин взял с комода зеркальце, поднес к окну и посмотрелся: белая рубашка с открытым воротом была к лицу.
Девицы выходили из калиток и спешили со своими кавалерами: торопились в сквер - в пользу наводнения.
- Под руководством коммунистической партии поможем трудящимся красного Ленинграда!
Ленинград! Ревет сирена, завоняло дымом, с парохода спускаются пузатые промышленники и идут в музей. Их обгоняют дюжие матросы - бегут на митинги. В окно каюты выглянула дама в голубом...
- Да здравствуют вожди ленинградского пролетариата! - Взревели трубы, полетели в черноту ракеты, загорелись бенгальские огни.
Осветилась круглоплечая Коровина, ухмыляющаяся, набеленная, с свиными глазками, и с ней - кассир Едрёнкин.
Из дворов несло кислятиной. За лугами, где станция, толпились огни и разбредались. Без грохота обогнала телега, блестя шипами.
Ерыгин отворил калитку. Над сараями плыла луна, наполовину светлая, наполовину черная, как пароходное окно, полузадернутое черной занавеской.
- Ты? - удивилась мать.- Скоро!
3
"Настя" будет напечатана. Пишите"...
У крыльца Любовь Ивановны соскочил верховой. Кинулись к окнам. Она, сияющая, выбежала. Лошадь привязывали к палисаднику. Ерыгин приятно задумался. Вспомнил строку из баллады.- Кинематограф,- посмеялась мать и засучила рукава - мыть тарелки.
Золотой шарик на зеленом куполе клуба "Октябрь" блестел. Низ штанов облепили колючие травяные семена. Милиционер с зелеными и красными петлицами стоял у парикмахерской. Ему в глаза томно смотрела восковая дама.
Придерживая рукой под брюхом, на мост прискакали косматый Захаров и гладкий, как паленый поросенок, Вахрамеев. Ерыгин пощупал их мускулы. Закурили махорку.
- Мы поступили на бухгалтерские.
- Нет,- сказал Ерыгин,- у меня в голове другое.
Он пошел. Они взобрались на перила и спрыгнули.
Мадмазель Вунш, скрючившись, сидела под ракитами. В шляпе набекрень, она была похожа на разбойника. Ерыгин сделал подкозырек. Мадмазель Вунш не видела: уставившись подслеповатыми глазами на светлый запад, она мечтала.
За лугами проходили поезда и сыпали искрами. Стемнело. Сделалось мокро. Ерыгин измучился: ничего из жизни Красной Армии или ответственных работников не приходило в голову.
Шагает рота, красная, с узелками и вениками, хочет квасу...
Расскандалился безработный, лезет к товарищу Генералову. А у него на кушетке Фаня Яковлевна с Красной Пресней - принесли котлету.- Товарищ, прошу оставить этот кабинет...
А постороннее, чего не нужно, вертелось:
Мадмазель Вунш, еще молоденькая, слабеньким голоском диктует: "Немцы звери".- На столе клеенка "Трехсотлетие": толстенькие императорши, в медалях, с голыми плечами и с улыбками...- До свиданья.- Бродит лошадь. Бородатые солдаты молча плетутся на войну. У дороги стоит барыня - сует солдатам мармелад. Последние три штучки отдает Ерыгину...
На каланче прозвонили одиннадцать. Из-за крыш вылезла луна - красная, тусклая, кривая. Ерыгин стучался домой мрачный. Любовь Ивановна в ночной кофте, с бумажками в волосах, высунулась из окна и смотрела: к кому?
4
Перед столовой "Нарпит" воняло капустой, и, поглядывая поверх очков, прохаживался около своего ящика панорамщик. Здесь Ерыгин замедлял шаги и, повернув голову, смотрел в окно. Видны были тарелки с хлебом и горчичницы. В глубине клевала носом плечистая кассирша.- Бельгийский город Льеж посмотрите? - подкрадывался панорамщик. Ерыгин встряхивался и бежал на бухгалтерские.
Будет много получать, придет пить пиво...
Глина раскисла. У Фани Яковлевны засосало калошу. Безработные не приходили. Ерыгин с Захаровым и Вахрамеевым сдвигали табуретки и болтали. Сблизив головы, смотрели, как Захаров рисует Германию под пятой плана Дауэса: дождь, плавают утки, рабочие с бритыми головами таскают камни, надсмотрщики щелкают коровьими кнутами, из-под зонтика выглядывают социал-предатели, потирают руки и хихикают.
К праздникам подмерзло. Выпал снег. Седьмого и восьмого веселились. Выбралась и мать в клуб "Октябрь". Возвращаясь, плевалась.
Висели тучи. С канцелярии убирали транспаранты и гирлянды из крашеных бумажек: - Империалистические хищники, терзающие Китай! Прочь грязно-кровавые руки от великого угнетенного народа.
За рекой было бело - с черными кустиками. Сзади звонили. Навстречу мужики гнали коров. По брошенным вместо мостика конским костям Ерыгин перешел через ручей.
Тащились с сеном. Тоненькие стебельки свисали и чертили снег... Что-то припомнилось. Барабанный треск, песок, тонко исчерченный... По зеленой улице с серыми тропинками разгуливают архиерей и нэпманша - затевают контрреволюцию. Интеллигентка Гадова играет на рояле. Товарищ Ленинградов, ответственный работник, влюбляется. Ездит к Гадовой на вороном коне, слушает трели и пьет чай. Зовет ее в РКП(б), она - ни да, ни нет. В чем дело? Вот Гадова выходит кормить кур. Товарищ Ленинградов заглядывает в ящики и открывает заговор. Мужественно преодолевает он свою любовь. Губернская курортная комиссия посылает его в Крым. Суд приговаривает заговорщиков к высшей мере наказания и ходатайствует о ее замене строгой изоляцией: Советская власть не мстит.
1924
САВКИНА
1
Савкина, потряхивая круглыми щеками, взглядывала на исписанную красными чернилами бумагу и тыкала пальцем в буквы машинки.
Дунуло воздухом.- Двери! Двери! - закричали конторщики. Вошел кавалер щупленький, кудрявый, беленький...
Солнце грело затылок. Гремели телеги. Гуляли чванные богачки Фрумкина и Фрадкина. Морковникова, затененная бутылками, смотрела из киоска.
Блестя трубами, играли похоронный марш. Несли венки из сосновых ветвей и черные флаги. На дорогах с занавесками везли в красном гробу Олимпию Кукель.
Савкина пригладила ладонями бока и, пристроившись к рядам, промаршировала несколько кварталов.
Повздыхала. Как недавно сидели за сараями. День кончался. Толклись мошки.- Все так прилично одеты,- уверяла Олимпия и таращила глаза.- У некоторых приколоты розы... Ах, родина, родина!..
