Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кофе в час Волка

ModernLib.Net / Дмитрук Андрей / Кофе в час Волка - Чтение (стр. 1)
Автор: Дмитрук Андрей
Жанр:

 

 


Дмитрук Андрей
Кофе в час Волка

      Андрей Всеволодович ДМИТРУК
      КОФЕ В ЧАС ВОЛКА
      Автор приносит благодарность за помощь
      Анатолию Кириллову
      Под утро художнику-оформителю приснился сон - один из тех поразительно счастливых снов, где сверкают улыбка и приключение. Не успеваешь проснуться, и вот уже испарились события, и остается только щемящая сладость - иной раз надолго, надолго...
      Он лежал, не желая разнимать накрепко спаянные веки. Ловил последние вздохи приснившегося леса, глубину и свежесть; великий покой, подчеркнутый резким щебетом пичуг и гнусавым звоном насекомых. Скрипнули в вышине сучья, синицы обменялись короткими возгласами. И вдруг, сламывая и смешивая дрему, над самым ухом пробили главные часы страны, и вагонами покатились сообщения. Дикторов было двое - мужчина и женщина. Судя по категорически-бодрым голосам, они успели отменно выспаться.
      Еще не в силах протянуть руку, чтобы выключить радио, он продолжал лежать, а на него уже наваливались все прелести ясного сознания. И прежде всего жгучее чувство стыда. Надо же так набраться, чтобы не помнить, как выпроводил "толпу", чтобы лечь спать при работающем динамике... У корня языка гнездилась ноющая боль, словно от царапины. Конечно, стакан воды он себе не поставил, и чайник пуст, и сейчас придется плестись к этому отвратительному крану, пахнувшему ржаво и затхло. А потом - обратно на диван, еще хотя бы на пару часов.
      В "Последних известиях" мелькнула пауза, и он - уже вполне трезвым ухом - успел принять короткую морзянку дятла и понял, что ни гул ветвей, ни лесная шелестящая благодать не исчезли.
      После крепкого массажа пальцами удалось разлепить веки. И тотчас, поймав боковым зрением яркий свет, зелень и трепет, он повернулся и вскочил так резко, что застоявшаяся кровь больно ударила изнутри в череп.
      Посреди истоптанных, закапанных краской половиц лежал оазис густой зелени, выпуклый, как бок спящего медведя. Как если бы некто из вчерашней "толпы", решив подшутить над пьяненьким хозяином, ночью втихомолку вынул часть досок и на место их аккуратно погрузил вырезанную где-то на поляне шапку крылатого орляка, цветов и цепких трехлистий ежевики. Все это увенчивал куст шиповника, осыпанный алыми лакированными бусинами. Но, во-первых, велик был остров, как раз человеку лечь, раскинув руки и ноги для подобной шутки нужен грузовик и целая бригада рабочих. Во-вторых, вообще не мог существовать в Северном полушарии, ибо за окном полуподвала серел грязным снегом анемичный ранний апрель. И в-третьих и в главных - не только на островке стояло иное время года, что было с чудовищной натяжкой допустимо при наличии теплиц. Нет - кругом гудел, щебетал и похрустывал, своими вздохами тревожил застойную табачную муть незримый лес. Трава была освещена совершенно иначе, нежели хмурая комната, - щедрым полным солнцем. Остров исходил жаркими золотыми столбами, немного не достигавшими потолка. В солнечных колоннах сновали, вспыхивая, мошки, солидно перепархивал иссиня-багровый мотылек. Внезапно легкие отвесные тени, топчась и приплясывая, столкнулись над островом - и стало понятно, что лучи падают сквозь колеблемые ветром кроны.
      Как положено при оглушительном впечатлении, после первой темноты в глазах и толчка во всем теле, подобного резкой остановке автомобиля, наступило равновесие. Перестроившись на новые условия игры, сознание наконец почувствовало себя дома. Уже почти спокойно ступил он на изрядно нагретый пол. Рука сама нащупала сигареты и зажигалку.
      С весельем очарованного внимания присел наш герой перед островком, рядом с крайними стеблями.
      Вещь была неоспорима. Нагретой землей, муравейником и грибницей пахло в комнате. Ласковое тепло прикоснулось ко лбу, голым коленям и рукам. Тепло живое и ощутимое, как огромная кошка, во всеоружии соблазнов лета, безделья и загара, особенно манящих для души, издерганной полугодичными холодами. Захотелось броситься с размаху прямо в солнечный туман, всем телом подмять папоротник.
      И он чуть было не сделал это. Уже напряг мышцы ног - но внезапно заметил, как сизая струя, выпущенная после очередной затяжки, растекается по невидимой преграде. Как будто за стеклом золотился маленький рай... Вещее чутье заставило встать и отойти от греха.
      Нестерпимый по контрасту, изо всех углов прыгнул на него сырой озноб. Бегом ворвавшись в первую комнату, он занял дощатый закуток - самодельную ванную - и подставил голову под кран. Фыркал, плевался, тер зубы пальцем; намазанным мятной пастой - черт унес куда-то щетку. В зеркале осмотрел разинутый рот и подъязычье - ничего, никаких повреждений. Голова опять напомнила о себе при небрежном повороте, и он дал клятву держать в мастерской анальгин.
      "О чем это я думаю?!" - одернул он себя, возмутившись, будто совершил святотатство. Причесываясь и подстригая бородку все перед тем же зеркалом для бритья, представил себе Крымова - бригадира, старшего партнера по мастерской. Беспардонного Крылова, который мог явиться в любую минуту. Разумеется, не так рано, однако, безусловно, мог. То ли доделывать эскиз пенопластового фриза для Дворца культуры "Строитель", то ли с очередной подружкой, разомлевшей от его колоритного брюха и безудержного шутовства. Но Крымов ли страшнее всех? Еще не догадываясь, что за диво поселилось под его крышей, - хотя интуиция нашептывала что-то знакомое, - наш герой уже ревновал зеленую тайну, опасался санитарных комиссий, испытывающих охотничью страсть к мастерским; пожарных и милицейских чинов, тоже нередко жаловавших в гости и глубоко убежденных, что государство зря предоставляет отдельным, причем не лучшим своим гражданам некую площадь, помимо квартир.
      Вообразив обморок должнострого лица, вслед за этим - волокиту письменных объяснений, дикое любопытство города и, как триумф справедливости, ледяной блеск научных приборов, - вообразив все это, он мрачно вернулся во вторую комнату. И успел заметить огромную, больше вороны, серо-коричневую птицу, скользнувшую, распластав маховые перья, над самыми головками лиловых колокольчиков. Птицу, бесшумно возникшую из ничего и исчезнувшую за краем солнечного потока.
      Его словно обварило. Ноги задрожали так, что пришлось опять сесть на диван. Наконец-то он постиг свою судьбу в случае подчинения соблазнам островка - то есть чем обернулся бы желанный отдых на солнышке.
      Слава богу, "Теорию относительности для миллионов" он в школьные годы штудировал; фантастику тоже пожирал, только давай... Пересеклись две независимо существующих Вселенных. Та, другая, вливается в точку пересечения звуками, запахами и ветром; зноем, уже заметно нагревшим комнату, и наивной пестротой лесных цветов. Реальность этой в с т р е ч и сложна и мало доступна рассудку. Во всяком случае, проникновение неравномерно. Возможно даже, односторонне. Если до сих пор еще мелькала шальная мысль, - а что же возникло т а м на месте подлеска, неужели кусок замызганного пола? - то теперь ее стерло новым, жутковатым пониманием. Островок странным образом существовал в о б о и х мирах, никуда не пропав из родного леса. Причем, очевидно, мастерская оставалась неощутимой о т т у д а. Птицы пролетали сквозь нее, и невидимые дебри, вероятно, расстилались там на месте города. Землянин, ступив через границу островка - если это возможно, - оказался бы среди трав и стволов, под небом иного бытия. Относительно Земли это было бы все равно, что умереть.
      ...Что делать дальше? Разориться на червонец-другой, заказать ребятам из выставочного цеха складную брезентовую ширму? Толку нет. Все равно солнце будет проникать о т т у д а, и скоро полуподвал накалится так, что придется работать при открытом окне. От чужих глаз никуда не денешься. Тем более что и время суток в двух мирах не совпадает - значит, станет сиять на весь двор среди ночи... Ах, черт бы тебя побрал! (Он курил машинально, чувствуя отвратительный вкус во рту). Опускай глухую штору на ночь, приходи в банную жару... Да, это сейчас жарко, а потом? Если там кончится лето? Вычерпывать ведрами ноябрьский ливень? Мерзнуть, зарабатывать воспаление легких, когда в комнате валит снег?
      Страх сменился яростной досадой. Он уже едва не плакал, глядя на островок. Он горько сожалел, что не может забить окно досками, навесить амбарный замок и навеки не показываться на этой улице. Работа. Крымов. Кроме того, даже если бы удалось скрыться - грозовой потоп, подмывающий дом; удар молнии, лесной пожар. Страшные сюрпризы, после которых уже никому ничего не докажешь.
      ...Наконец он окончательно осознал, что и с чудом, и с мастерской придется распрощаться. Вот так-таки пойти и доложить. В ту же самую милицию. Видимо, и досада-то, и ярость происходили от глухого изначального чувства неизбежной утраты. Несмотря на все грозящие неудобства - ох, как же не хотелось снова смотреть на загаженные половицы!.. Успел отогреться, прильнуть душой к маленькому раю. Ведь не было, не было в его жизни до сих пор ни волшебства, ни тайн. Куда там! Училище, провал на экзаменах в художественный, армия; и вот уже восемь лет, как навязчивый мотив, рекламный комбинат. Крымов, Лана, похмелья, денежные заботы: "сделать потолок"; "втереть очки" худсовету, выдав дешевую работу за более дорогую; сорвать щедрый "левый" заказ, и так далее...
      Пока не натикало семь, он курил и со всей осторожностью, как минер, бродил вокруг оазиса. В общем, уголок был вполне земной, среднеполосный, хотя поручиться за полное совпадение он не смог бы из-за постыдного незнания ботаники. Определенно был знаком орляк, с его грубыми перьями на голых рыжих стеблях - плебей среди папоротников. Ну, лопух, изгрызенный жуком или червем... та же на нем паутина, тот же лиловый отлив мясистых черенков. Белые лепестки ежевики начинают осыпаться, обнажая кулачки будущих ягод, - август? Привычные скромные звездочки багряных гвоздик, лепешки тысячелистника. А такая штука есть в наших лесах? Ажурный сизо-голубоватый шар, на вид жесткий, как сталь, с торчащими шипами. Плохо быть невеждой в делах природы, выхолощенным горожанином...
      Натягивая водолазку, джинсы, проверяя содержимое карманов пиджака и пальто - удостоверение, платок, деньги, талоны на транспорт, - он ощущал, как растет сердцебиение. Дико, невообразимо. Не упасть бы на улице, как записные инфарктники. Однако никуда не денешься - надо идти, ждут...
      От порога он обернулся на слабый, вкрадчивый шум, подобный топоту крошечных человечков. Редкие капли постукивали по ягодам, скатывались по ложбинкам листьев... но через минуту стало ясно, что дождь не состоится. В последний раз кивнул ушибленный каплей колокольчик, и вновь брызнул полдень, заплясали огненные мошки.
      Выйдя на темную подвальную площадку, он привычно нагнулся и сунул было ключ под резиновый коврик. (Недавно у них с Крымовым было два ключа, затем Лана посеяла один из них.) Итак, наш герой уже отогнул край коврика, но, повинуясь все тому же вещему голосу, вдруг отпустил его. И положил ключ в карман...
      ...Выпив в гастрономе бутылку пива, он отправился колесить по городу. Ездил целый день, и день не удался. Даже погода была под стать событиям. Промозглый ветер катился из улицы в улицу, хозяйничал как в аэродинамической трубе, залеплял водой ветровое стекло такси, и "дворники" противно взвизгивали, размазывая грязь...
      ...Строго говоря, наш герой вообще не любил бывать там, где уже окончил работу. Восемь лет оформительской лямки сделали его мудрым. Заказчик всегда егозит, когда договаривается с тобой, он прямо-таки излучает предупредительность. Заказчик верит, что твой стенд (витрина, рельеф, щит, набор знаков для торгового зала) сделает эпоху в рекламе. И вот - слаб человек! - ты сам начинаешь верить, что создашь н е ч т о, разорвешь будничный круг... Ах, не разорвешь ты его никогда! По мере выполнения убеждаешься, что работенка будет рядовая, и дай бог, чтобы приняли ее и свои, и чужие; и прощаешься с заказчиком скомканно, отводя глаза, а он, деликатная душа, молчит.
      ...Торгово-экономический институт - здесь он оформил кабинет общественных наук... Худсовет работу принял, как вполне ординарную. Декан, обидно заметив - "на твердую троечку", все же обещал подписать приемо-сдаточный акт. Что ж, и то хлеб... Следовало побывать у трех заказчиков, а также в бухгалтерии художественного комбината...
      И опять надсадно трубил ветер проспектов, и сбивались под низким грязным небом автомобильные пробки, и постовые в опущенных капюшонах шествовали угрюмо, как чернецы.
      Из дневной круговерти он выпал около шести вечера, вконец издерганный, голодный и преследуемый дразнящим видением, которое, безусловно, было связано с походом в расчетную часть комбината, где усталые женщины копошились в месиве бланков. Представилась ему груда лимонно-желтых, кирпичных и кровавых листьев. Когда т а м наступит осень, опавший груз невидимых, где-то за перекрытиями бормочущих крон затопит островок. Печальный и пряный запах будет в мастерской, и шелест, похожий на жалобу леса.
      Почувствовав, что на глазах выступают слезы, он опрометью свернул в какой-то мокрый, зябкий палисадник и стоял там один над ноздреватыми сугробами, пока не отхлынула горечь. Вспомнились давние, наивные надежды, похороненные под цинизмом и суматохой. Как мальчишкой тщательно срисовывал эти самые осенние листья, любовно отобранные в парке; как старался не пропустить ни одной жилки, ни одного зубчика... Как, чуть повзрослев, строил натюрморты: кружка, яйцо, фарфоровый слоник... Грезилась ему тогда жизнь живописца, вольная и ясная, точно игра детей за уэллсовской "дверью в стене", и в то же время вдохновенно-аскетическая, подчиненная одному лишь пафосу творения. Дивные полотна складывались на пороге сна, поражая гармонией и смыслом. Вот цель его земных дней... Не будет суетной погони за удовольствиями, мелочных расчетов; темные порывы инстинктов не одолеют его... В четырнадцать лет он засыпал счастливым, с холстом и красками у постели, чувствуя себя посвященным в рыцари и готовым на подвиг.
      ...А не оборвать ли все одним ударом? Заявление на стол, и в аэропорт. Вещмешок, этюдник... Много ли ему надо?
      Струсил. Сцепив зубы, втиснулся в очередной троллейбус и поехал в центр.
      Наступило тягчайшее из испытаний.
      Кофейня, расположенная в холодном и прокуренном подземном переходе на центральной площади, встретила дежурным набором лиц. Мальчики за тридцать и мальчики за сорок, вершившие свой крестный путь на стыке нескольких искусств, не прикасаясь ни к одному из них, заказывали "двойные" без очереди. Буфетчица была своя. Следовало только вовремя возвращать ей чашки, вынесенные из круглой стеклянной кофейни в подземный переход, туда, где можно курить. Здесь витийствовали поэты, которых не публиковали, и трясли немытыми кудрями художники, коих не выставляли. Жажда самоутверждения, густая, как табачный дым, накапливалась в переходе, метко прозванном "трубой". Все вылетало здесь в трубу - время, молодость, крохи способностей, ясный ум. Здесь проводили дни и годы, старели, повинуясь расслабляющему влиянию бесчисленных "двойных" и бесконечной болтовни. Здесь было единственное место на земном шаре, где местные мыслители могли собрать аудиторию. Возникали микрокумиры, калифы на час. Женщины с помятыми лицами и голодными глазами по-кошачьи бродили в толпе, жадно вдыхая дым и сплетни. Здесь знали все про всех, ворошили чужое белье страстно и самозабвенно, поскольку занять мозги было нечем. Порою в "трубе" складывались брачные союзы; чаще происходили скандалы с мордобоем, дававшие новую пищу языкам женщин-кошек.
      Войдя в толчею "трубы", наш герой пожал несколько рук и привычно отмахнулся от предложений послушать стихи, купить фотокопию буддийского гороскопа, выяснить отношения по поводу общей знакомой и т. п. Но если от "трубных" знакомых можно было легко отделаться, то Крымов, прочно занимавший место на подоконнике внутри кофейни, был настоящей проблемой.
      Никита, напоминавший чудовищного бутуза-переростка из "Пищи богов", покоился среди болтливой мелюзги, как танкер на рейде, окруженный снующими катерами. Привычным ветерком овевали его пустословные споры с немедленным переходом на личность, неуклюжие пикировки; улыбка, раз и навсегда растянувшая огромные губы, не покидала клоунского лица. Он бывал подчас ужасен в своей улыбчивой беззаботности. Левой рукой Крымов пригибал плечи курносой толстушки в клеенчатом плаще; правой, в которой была чашка кофе, завладела шустрая смуглянка с заячьими передними зубами, трещавшая быстро и возбужденно. Девочки тянулись к Никите, поскольку он совмещал в одном лице и младенца, и огромного, как бык, мужчину.
      - А кто это к нам пришел? - засюсюкал Крымов, увидев младшего совладельца мастерской. - А кто это бабушку зарезал? - Голос у него, как у многих непомерно грузных людей, был пронзительный и какой-то спертый, сдавленный до визга. Белянка-толстушка уже переглядывалась с подругой, предвкушая очередную потеху.
      - Ник, мне с тобой поговорить надо. Выйди, а?
      - Ого! - выкаченные глаза бригадира чуть было не покинули орбит. Держите его, он еще не очнулся со вчерашнего! - Он сделал вид, что прячется за девичьи спины. - Убьет ведь меня сейчас, изуродует! Смотрите глаза, как у Раскольникова!
      - Пожалуйста, выйди! - устало и терпеливо повторил наш герой. Еще раз всплеснув подушками ладоней, но уже понимая, что представления не получится, Крымов нехотя поднялся, поставил чашку и вышел в переход, к лестнице, ведущей наверх.
      - Охота тебе шута корчить, Никита? Сколько можно?
      - А кого мне корчить? - резонно ответил тот, поднимая воротник стеганой ярко-желтой куртки. - Роденовского мыслителя, как ты? Так это еще смешнее... Ты что, вытащил меня сюда, чтобы читать проповеди?
      - Нет, - покорно улыбнулся наш герой, уже готовый признать вину. Душа его качалась сегодня маятником - от мрачной нервозности к радостному умилению. В конце концов детское преобладало в Крымове, и он мог бы после надлежащей подготовки принять тайну. - Видишь ли... У меня кое-то случилось... одна вещь... странная такая, не знаю, как тебе объяснить...
      Он оборвал себя. Шутовская маска на лице Крымова озарилась грубым, хитрым торжеством. Конечно же, Ник истолковал услышанное в худшую сторону, разом уничтожив доверие и порыв. Можно было понять, что событие, взволновавшее друга, носит в его глазах низменный, срамной характер. Можно ли было отдать ему прозрачные тени на золоте, кровь ягод и звон жуков, пролетающих из ничего в ничто?..
      - В общем... ты не приходи сегодня в мастерскую. Ладно?
      - Так. - Крымов расплылся в нарочито подобострастной гримасе. - А завтра можно, начальник?
      - Не знаю. Завтра встретимся, скажу.
      - Может быть, ты в одиночку и "Строитель" ублаготворишь? - Крымов все еще держал придурковатую ухмылку, но глаза нехорошо сузились.
      - Это ненадолго... прошу тебя... день, два... там все равно сейчас нельзя работать... я так редко тебя о чем-нибудь прошу, - заторопился он, сознавая, впрочем, что вопиет в пустыне. Беззаботность Крымова было нелегко поколебать. Но кому это удавалось, тот раскаивался.
      - Ты что же это, парень? - с угрожающей мягкостью осведомился Никита, и с младенчески-круглых щек его сбежал румянец. - Кому ты пудришь мозги? Что я, тебя не знаю, что ли? Седина в бороду, а бес в ребро? Курсисточку завел? Вот я Лане скажу, не обрадуешься...
      - Какую курсисточку? - пролепетал наш герой, смешавшись и теряя нить мысли.
      - А такую! Не женитесь на курсистках! - Никита зашелся показным хохотом.
      - С ума ты спятил! Да что у меня, дома своего нет, что ли?
      - Тоже мне, дом! За стенкой мама с папой, которым давно хочется нянчить внуков... от Ланы.
      Крымов явно издевался, шел на скандал, и обе его приятельницы давно прильнули к столику, лица выражали испуг пополам с жадным любопытством.
      - Раз в жизни... раз в жизни попросил тебя о чем-то важном. - Собрав все свое небогатое мужество для следующей фразы, наш герой выпрямился, застегнул пальто на все пуговицы и отчеканил:
      - В общем, имей в виду: сегодня я тебя не пущу. Как хочешь. Я предупредил.
      - Э, да ты не шутишь! - вдруг совсем другим, торопливым и мнимо-бесстрастным тоном сказал Никита. Так говорят перед тем, как ударить. - Что в мастерской? Потолок обвалился? Пожар? Ну?!
      - Ник... - прошептал наш герой, пятясь, точно от наезжающего танка.
      - Ключ, - все так же сказал Крымов и лихорадочно облизнул губы. - Где ключ?
      - У меня.
      - Дай-ка его сюда.
      - Нет...
      - Быстро! - Надвигаясь животом, Никита оттягивал ручищу, сгибая и разгибая пальцы. - Давай, а то я и без милиции справлюсь!
      - Не подходи!
      Голос сорвался каким-то щенячьим писком. В носу предательски щипало. Мало, мало мы меняемся с детства, зря представляем себе возмужание, как полную метаморфозу, выход мотылька из куколки... Вот и дрогнули, расплылись выложенные плиткой стены подземного перехода.
      Крикнув что-то впрямь оскорбительное, Крымов вцепился в левый рукав нашего героя. Изо всех сил ударив кулаком правой, злосчастный хранитель тайны освободился и побежал, не оглядываясь, вверх, на центральный проспект.
      Обида, жгучая, как жар на переломе болезни, не помешала трезво оценить положение. Следовало тотчас взять такси. Он был уверен, что Крымов, наоравшись вволю перед девочками, сделает то же самое.
      Запереться. Выдержать осаду. Ник дверь не выломает, побоится. Но вот милицию, пожалуй, приведет. А что, если сразу явится с участковым? Нет, в это не верилось. Хотя и открылся сегодня Крымов с неожиданной стороны, но не совсем же он чужой, восемь лет что-нибудь да значат...
      Прошлепав низким сводчатым подъездом, соединявшим старые дворы-колодцы, наш герой вошел в свое парадное. Сырая тьма встретила его. Только на одном из верхних этажей желтел тусклый свет. Надо же так опуститься - за полгода не сменить перегоревшую лампочку на своей площадке...
      Он удержал ногу над ступенями. Показалось, что кто-то притаился за дверью мастерской; смотрит, как выбивается из замочной скважины тоненький сизый лучик. Нет - ничего. Только тихая холодная нить подмигивает, словно в комнате работает телевизор. Дополняя впечатление, младенцем завопила ночная птица; ей ответил далекий вой хищника.
      Он все еще медлил спускаться, когда из какой-то квартиры просочился, вызывая голодную слюну, запах тушенного с пряностями мяса. Сбегать бы в гастроном. Ведь ничего с утра во рту не было, кроме бутылки пива и двух пирожков на ходу... Нельзя. Крымов. Сейчас ворвется. Квартиры извергали лязг кухонной посуды, дробь детской беготни, возгласы женщин. Потом словно трамвай потащился по битому стеклу - в девятой врубили музейный магнитофон. На первом этаже завозились с замком, выходя. Ему не оставалось ничего иного, как вставить ключ. Хоть какую-то пользу принес островок - не надо было ощупью искать скважину...
      На пороге мастерской будто опостылевший груз упал с его плеч. Зато ноги сразу обмякли, как у путника, одолевшего безмерные пространства. Он протащился во вторую комнату и рухнул на диван с благодарным чувством возвращения.
      Фосфорический циферблат будильника показывал восемь с четвертью; следовательно, т а м могло быть около двух часов ночи. По счету Древнего Востока - час Волка.
      Ночное светило, царившее в чужом небе, было, очевидно, непохоже на наш вечный спутник. Его сиренево-желтый, осязаемо плотный свет казался ярче лунного. Сияние размытым куполом струилось над островком, точно обозначив объем взаимопроникновения миров. Вершина полусферы почти достигала потолка, края касались альбомов на полке и бесстрастно, разоблачительно освещали до последней царапины все убожество рельефа.
      Потеряв дневную пестроту, растения были очерчены электрическим контуром. Зубцы, черенки, соцветия и усики горели хрупкой голубизной; вязь теней была черна, как узорный чугун. Чуть волнуясь, трава показывала мнимую глубину.
      Он увидел дрожащие искры на лопухе, потеки на полу - и понял, что дождь все-таки прошел, и пожалел, что нет микроскопа, который позволил бы в капле рассмотреть лицо сиреневой луны.
      Поднявшись, он вышел в первую комнату - за ведром и тряпкой.
      Тут как раз постучали в дверь, и довольно настойчиво. Наш герой только улыбнулся - значительно улыбнулся лесной ночи, как заговорщик, как равный. Душа оттаяла бесповоротно. Будем достойными своей божественной сущности. Конечно же, он впустит Крымова, и потешится над его неминуемым столбняком, и поделится своим толкованием чуда. Возможно, Никита предложит какое-нибудь реальное объяснение, чем перекресток четырехмерных континиумов. А потом, налюбовавшись... Один из них все-таки пойдет в райотдел. Ибо нет в государстве спецслужбы, ведающей взаимопроникновением миров...
      Открывая, он заранее задрал голову, зная, на какой высоте увидит яростные зрачки Крымова, и был просто ошарашен, уткнувшись взглядом в темноту. Маленькая щуплая гостья зябко передернула плечами:
      - Что это у тебя тут делается? Ящик купил, что ли? (Ящиком Лана именовала телевизор.) Или напрокат взял? Умные люди берут напрокат на несколько лет, так дешевле... А почему ключа нет на месте? Я весь газ сожгла в зажигалке... Да пусти же!
      - Лана, - сказал он, и во рту пересохло, точь-в-точь как утром, и виски снова тронула изнутри боль. - Лана, я сейчас пущу тебя, но прежде...
      - Ты не один? Кто у тебя, признавайся?
      Она сказала это нарочно громко - и уже пыталась из-за спины хозяина рассмотреть источник сиреневого, поразительно интимного ореола. Наш герой знал способность Ланы ревновать и взбеленяться из-за пустяков, подчас оскорбляя ни в чем не повинных женщин, оказавшихся рядом с ним случайно или по делу. Вот и сейчас - острый носик под краем вязаного берета так и вытянулся... Он не сдержал смешка, и Лана, мгновенно разъярившись, сильно толкнула его и вбежала в мастерскую...
      Полминуты спустя она уже сидела на диване и завороженно слушала. У Ланы были прекрасные, глубокие темные глаза на впалом личике; сосредоточенность обнаружила легкое косоглазие.
      Сердечная подруга освоилась быстро, ибо ожидала чуда, пожалуй, более постоянно и доверчиво, чем наш герой. Безоговорочно приняла его версию о пересечении Вселенных. Ее мало смутили загадки и даже явные нелепости островка: почему тепло и свет, звуки и запахи проникают оттуда к нам, а обратно, по-видимому, нет? Что за невидимая преграда между мирами? Отчего дождевые капли, цветочная пыльца или пух свободно странствуют по комнате, а более крупные предметы, лист или птица, не покидают своих измерений?
      Он подивился, как никогда, способности женщин осваиваться со сказкой, принимать ее в ряд житейских реалий. Что это? Тысячелетний фатализм - или, наоборот, неиссякаемая вера в достижимость идеала? Вот сидит Лана - в потертых вельветовых брючках, заправленных в сапоги; сидит, обмотав шею длинным шарфом, подперши подбородок острыми кулачками, и в смоляных распахнутых глазах - сиреневые точки. Сидит, коротко остриженная, прокуренная, будто бедовый мальчишка, и смотрит в нежное сияние, как сотни веков назад вглядывались пещерные мечтательницы в игру пламени. А потом нашептывали детям первые на планете сказки, рисовали на каменном своде пляшущих духов.
      И не существует для Ланы ничего, кроме лунного потопа, сонного шепота крон и пьянящего ночного аромата, похожего на запах душистого табака, но еще более сладкого и дурманного.
      - Никита уже видел? - приглушенно, как в музее, спросила она.
      Он объяснил ситуацию с Никитой и добавил:
      - Кстати, понять не могу, почему он до сих не здесь.
      - Ему же лучше. Пусть только попробует скандалить. Вышибу отсюда, никакой участковый не поможет.
      - Ну ты и грозная у меня...
      Теперь они оба смотрели, как перепархивает по ветвям шиповника пара жемчужно-розовых бражников с круглыми "глазками" на крыльях. Где-то захрустел хворост под осторожной звериной лапой. Нервно звякнул торопливый будильник, скрипом ответила ему со двора дверь мусорника. Диковинный коктейль звуков и впечатлений. Поздний городской вечер - и час Волка в глухом лесу.
      - Знаешь, о чем я сегодня думал?
      - О чем?
      - Ведь я, по сути, никогда не бывал в таких уголках... Здесь, у нас, на Земле. Разве что в пионерском лагере. А то еще с училищем... выезжали "на шашлыки". Шум, гам, у кого-нибудь обязательно транзистор... вина нахлещемся... тоже мне, общение с природой!
      - Давай в мае сорвемся куда-нибудь. В деревню. Я возьму дней пять за свой счет; мне дадут.
      - Не в этом дело, Лана. Я отравлен, понимаешь? "Труба" эта проклятущая, суета, дрязги, торговля собой... Мне скоро тридцать, а я до сих пор ни черта не сделал, нигде не побывал. Тяжелый какой-то стал, старый, вялый... В Сибирь куда-нибудь... в Норильск, Хатангу... Поехала бы со мной, а?
      Лана ответила матерински-терпеливо:
      - Кто-то ведь должен быть и оформителем, лапушка.
      - Да, должен. Но, наверное, только тот, для кого эта работа - одна на свете... дело жизни! Вообще, я думаю плохих работ нет, а есть люди не на своем месте. Как я. Вот посмотри... - Он с трудом заставил Лану отвернуться от оазиса, глянуть на рельефы - сухой, скучный рисунок подъемных кранов и солнц, похожих на шестерни. - Ведь есть же на свете человек, который сделал бы это гениально... а главное, сделал бы с удовольствием! А мне противно. Я себя буквально заставляю браться за нож, за краскопульт... Значит, не мое дело!
      - А какое твое?
      - Когда-то думал - писать маслом... Не вышло! Во всяком случае, сейчас мне было бы легче валить сосны где-нибудь в тайге... плотничать, столярничать... Перед собой честнее.
      - Тогда свари кофе, - неожиданно лукаво покосилась Лана. - Вполне честная работа. Все равно ведь не уснем!
      - Сахара нет.
      - Нем лучше. Шелтон советует поменьше сладкого.
      В отрешенном состоянии, шагая сквозь призрачные фиолетовые сумерки, он отыскал медную "турку", выдул из нее пыль и понес под кран - набирать воду. Он чувствовал себя участником спектакля, который вот-вот оборвется.
      Однако, стоя за дощатой перегородкой, наш герой внезапно постиг, что нынешний акт спектакля довольно-таки мрачен. Час Волка. Самая темная предрассветная стража, когда человек особенно слаб и безволен, нервы его пропитаны ядами усталости. Потому-то и приходит Волк. Человек в этот час легкая добыча. Кто может выйти на поляну в другой Вселенной? Пусть не убить, но одним своим появлением смешать строй души, внедрить в память тот гибельный ужас - один на всю жизнь, - которого помнится, ждал наш герой в детстве, ночью на пустой улице, торопясь мимо витрины с манекеном. А вдруг подмигнет манекен? Двинет рукой?.. Он представил себе, как закричала бы Лана.

  • Страницы:
    1, 2