Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!

– Он хотел основать здесь что-то типа секретной военной базы для постройке кораблей, – рассказал мне сотрудник внешней разведки Владислав К., который иногда охотится в этих местах. – Место идеальное: ни один шпион не проберется, зато поблизости протекает Волга, а из озера Великое в нее течет речка Созь. Чтобы строить корабли, Петр и завез сюда людей, в основном каторжан. Но потом передумал и решил строить базу под Воронежем. А люди остались. Еще тридцать лет назад, когда я там впервые побывал, это были три деревни, в которых жило двести душ.

Владислав открывает карту:

– Вот, видите, они до сих пор обозначены: Петровское, Заречье и деревня Остров. Все вместе это называлось Петроозерье. У них там даже колхоз был, «Ильич» назывался.

– Вы будете смеяться, но эти мужики – шведы, – сразил меня своей версией Евгений Желязков, главный специалист авиапредприятия, чьими вертолетами добираются на эти острова не самые бедные охотники и рыболовы (другого пути без риска для жизни туда нет).

– Кто-кто эти мужики?

– Потомки пленных шведов. Их селил сюда Петр Первый. Разумеется, шведского в них уже не осталось ничего – ни внешности, ни характера. Хотя… Когда прилетите, обратите внимание на Минея – Виктора Минеева. В нем что-то скандинавское есть – голубые глаза, рыжеватые волосы.

– А мы тут им негра везем, – попытались мы, в свою очередь, шокировать Евгения Петровича и показали ему нашего Деда Мороза. Звали его Тафен Ванджи Марсель Клебер. Марсель, учащийся ординатуры Тверской медицинской академии, известен в регионе как человек, который полтора года назад пытался баллотироваться в мэры Твери. Попытка не удалась, но прецедент на российской политической арене был создан. Мы попросили его исполнить на островах роль Деда Мороза, и он любезно согласился.

– Негр – это нормально. Главное, баб не везите! Говорят, они от одного их присутствия дичают.

Перед самым взлетом Марсель показал пилоту горящую на табло надпись: «Отказ левого генератора». Пилот махнул рукой – дескать, фигня. Марсель одобрительно расхохотался. Мы взлетели. Надпись пропала.

Пейзаж за бортом вертолета достоин Чукотского полуострова: натуральная тундра. В то, что до Москвы всего лишь двести с небольшим километров, верилось с трудом. Петроозерье с высоты птичьего полета показалось большой деревней: по островам были разбросаны несколько десятков домов, как потом оказалось, брошенных. На одном острове на фоне снега нарисовались четыре человеческих фигурки, на другом – еще одна. Это потом мы узнали, что мужиков осталось пять. Летчики рассказывали, что в последний раз, когда они сюда летали, их было семеро. Поэтому первым делом мы спросили, где еще двое? Доложил человек, по описанию похожий на Минея:

– Это Зеловы, что ли? Генка сгорел в прошлом году. Печку перетопил. Говорил же я ему: «Ставь бревна вертикально: и тепла больше будет, и не угоришь». А он горизонтально ставил, вот и угорел. А Сашка замерз. На лодке его нашли. Поехал в деревню Спас за самогонкой, а тут мороз ударил, он и не доехал. У нас ведь жизнь тут какая? То дорога длинная, то работа тяжелая.

– Значит, пятеро?

– Да нет. Тошка Корюшкин с Нового года заспиртованный лежит – считай, не человек уже. Юрка Кузьмин ему каждое утро только голову от подушки за волосы поднимает, вливает сто грамм и обратно кладет. Какой из него герой.

Ну что ж, четверо так четверо.

Миней, почтальон с вилами

По паспорту – Виктор Васильевич Минеев. Кличку «Печкин» не получил лишь потому, что на островах ни у кого никогда не было телевизора и, похоже, уже не будет: два года назад приказала долго жить трансформаторная подстанция. Миней действительно похож на шведа, особенно если побрить, снять с головы строительный подшлемник и отнять вилы, с которыми он никогда не расстается, даже зимой.

Насчет небритости Миней ответил нам так:

– Когда праздник, то уж какое тут бритье. А праздник – всегда.

А насчет вил объяснил подробнее:

– Без вил я не почтальон, а название одно. Ближайшее почтовое отделение – в селе Сутоки. Туда пять часов идти на веслах по озеру и еще двенадцать километров по болотам, а там такой путь, что недавно, говорят, спортсмены из Твери пробовали идти, но повернули назад. И волки и медведи встречаются. Волков я не боюсь, им тут и без людей дичи хватает. А вот медведь – зверь мерзопакостный, от него нигде не спрятаться, одно спасение – вилы. Иной раз и нечисть попадается. Иду я тут на веслах мимо вон того мыса, из Сутоки возвращаюсь. И вижу: на мысу стоит лось не лось, антилопа не антилопа, а что-то такое с рожками на четырех ногах, красивое такое и чувствую – женщина. Формы такие, женские. Я прохожу, ее не трогаю, а она как поскачет за мной, прямо по воде. Я – ходу, но вижу: догоняет. Ну, думаю, если лодку перевернет – все, разделает меня в воде как котенка. Схватился за вилы – в лоб ей целюсь. И тут она испугалась, отстала. Я отплыл подальше, а когда домой пришел, посмотрел на часы – час ночи. То есть это все ровно в полночь происходило…

Такие походы Виктор совершает каждый уик-энд и получает за это 400 рублей в месяц. Письма на остров приходят редко, постоянный груз – это хлеб, водка и три газеты: районная «Родная земля» – для Юрки Кузьмина, «Тверские ведомости» – для себя и «СПИД-инфо» – для Косыгина. Впрочем, про Косыгина я узнал не от Минея. На Косыгина лишнего здесь никто не скажет – боятся его.

Косыгин. Шериф и любовник

В отличие от Толи Кузьмина по кличке Сталин у Косыгина фамилия Косыгин настоящая. А с Минеем Александра Александровича объединяет лишь одно – он тоже «непьющий». Здесь так называют не того человека, который вообще не пьет алкоголя, а для которого водка – не главное. Косыгин, как и все в Петроозерье, – холостяк, но в отличие от остальных интерес для женщин еще представляет и поэтому отличается донжуанскими наклонностями. Миней как наиболее мобильный из жителей островов слышал о любовных похождениях Косыгина и в Сутоках, и в Спасе-на-Сози, и в Васильевских Мхах. Время от времени к Косыгину из Твери даже приезжает подруга. Еще Косыгин выполняет на островах роль шерифа. Со всеми конфликтными ситуациями идут к нему. Но, как это бывает свойственно гарантам законности и правопорядка, характер имеет тяжелый и в поведении непредсказуем.

– К нему в ближайшие дни лучше не идти, – посоветовал Миней. – Сан Саныч не в духе.

– А Сталин в духе?

– Сталин всегда не в духе. Но к нему идти можно.

Сталин. Директор гостиницы

Кличка приклеилась к Анатолию Петровичу Кузьмину после того, как его назвал Сталиным Миней при губернаторе Платове, когда последний прилетал на острова во время предвыборной кампании. Слово «Сталин» не несет для островитян никакого положительного заряда, и Кузьмин его полностью оправдывает своим скверным характером. Ведет он себя как Косыгин в квадрате, но если косыгинские заносы можно понять и простить за ту общественную нагрузку, которую он несет в качестве «разводящего», то Сталин никакой полезной роли в петроозерском социуме не играет, а любит лишь командовать по каждому поводу. Впрочем, вру: Кузьмин в своей пустой деревне по документам числится директором несуществующей гостиницы еще существующего охотхозяйства.

Мерзкому характеру Сталина в деревне склонны приписывать мистическое происхождение.

– Тут у нас церква раньше стояла, – рассказал Миней. – Ее разрушили в шестьдесят первом году, и не по указке сверху, а хулиганье по глупости разломало. С тех пор все, кто в этом участвовал, умерли не своей смертью. Один Сталин остался. Но ему тогда двенадцать лет было, видимо, потому ему от Бога послабление вышло – не смерть, а всего лишь самодурство. Может, оно и к лучшему, что он живет на отдельном острове. Мы тот остров Сталинградом зовем. Будь Кузьмин поближе к обществу, еще довел бы кого-нибудь до греха.

В нашем присутствии сталинская сущность Анатолия Петровича проявлялась лишь тогда, когда паузы между стопками затягивались. После каждых пятидесяти грамм он удовлетворенно замолкал и улыбался. А на прощание даже попытался сделать Марселю комплимент:

– Брат. Ну вылитый Юрка. Как пришли – все мучаюсь, на кого же он похож. А теперь понял – на брата Юрку.

Тут Марсель понял страшную вещь. Какую – чуть позже. Сначала о Юрке.

Юрка-Налей и фиолетовая лошадь

Юрка – это тот самый, который каждое утро вливает бесчувственному Толику Корюшкину в рот сто грамм. Нежное отношение к потерявшему человеческий облик собрату продиктовано, наверное, потребностью видеть перед собой того, кто еще хуже тебя. Для людей сторонних Юрка – самая большая загадка этих островов. Сторонним непонятно, как человек, который не имеет никаких финансовых источников существования, пьет так, как будто водку из озера черпает. На самом деле все просто. Юрке просто феноменально везет. Благодаря его везению, между прочим, на островах и Новый год-то состоялся.

– Это за неделю случилось. Приехало семь «Буранов» из Москвы. Как они доползли-то, не знаю: до того один пытался сюда на «Буране» прийти, так утопил его и сам еле жив остался. А эти пришли. Миней в тот момент на рыбе был, а я клюкву перебирал – не все же пьем-то. А они – прямо к тому месту, где церква была. Прибегаю, гляжу – среди них поп. Он прямо на колени упал перед фундаментом и ну снег целовать. А его друзья мне говорят: «Козлы вы, что церковь разрушили». Но на «Буране» прокатиться дали. А на прощание, честное слово, тысячу рублей отвалили. Просто так. Я пошел в Сутоки, шестнадцать бутылок купил и Новый год ребятам устроил. Вчера последнюю допили.

– И что теперь делать будешь?

– А я перед Новым годом брагу заварил. Получится брага.

– Да, на этот раз получится, – кивнул Миней. – Было что пить, так что он ее не трогал. А то он обычно заведет брагу, а терпения выдержать не хватает. Чуть забродит – он ее и выпивает. Прямо стоит и ждет, когда пузыри первые пойдут, тут же – хрясь!

– Точно, – рассмеялся Юрка. – Хрясь!

– А когда брага кончится, он вспомнит страшное слово – «налей». Мы этого слова как огня боимся, когда Юрка его произносит. А ты знаешь, что у него корова есть? Ты спроси у этой коровы, как она жива-то еще. Она тебе ответит: «Дядя Миней меня спасает». Юрка пьет, а я его корову спасаю. Вот быка он недавно зарезал, бык отмучился. А еще у него Башмак есть, лошадь фиолетовой масти. Ее так прозвали, потому что скачет она, как-то пришлепывая. Но на нее у меня времени уже не всегда хватает. Удивительно, как у такого человека столько скотины. Ни у кого столько скотины нет.

Впрочем, побывав у Юрки в гостях, мы поняли, что Башмак и корова живут не в пример лучше хозяина. Их хоть Миней кормит, а Юрка последний раз закусывал в Новый год и печь топил тогда же. И дело даже не в том, что дров ему не хватает или лень:

– Понимаешь, если я истоплю печь, запах дома противный становится, вся грязь расцветает. А так морозцем придавит – и вроде ничего.

Описывать Юркино жилище не представляется возможным. Единственный элемент убранства, который не нарушает норм антисанитарии, – это портрет Ленина. В тот момент на дворе было минус три. Сейчас, когда я пишу эти строки, ударили морозы до двадцати. Я понимаю, что Юрка все-таки затопил печь, и мне страшно представить, какая же там сейчас вонь.

Что понял Марсель

Марсель не обиделся, когда Сталин обозвал его братом. Даже когда познакомился поближе со Сталиным-младшим. Но с того момента он как-то напрягся. По всему было видно, что его терзает какая-то догадка.

– Слушай, Дим, мне кажется, они не секут насчет цвета кожи.

– В смысле?

– Они не замечают, что я черный.

– Из вежливости, наверное.

– Не-е. Здесь не то. Ты слышал, он же меня братом назвал.

Мы решили провести следственный эксперимент. Марсель достал из паспорта фотографию своей камерунской семьи и показал ее Юрке:

– Вот это моя мать. Она сама с Украины, но вышла замуж и уехала жить к отцу в Оренбург. Это моя сестра, она уже десять лет в Твери живет. А это дедушка, он из оренбургских казаков.

Юрка послушно кивал головой. А вот дядя Миней напрягся:

– Ты, брат, что-то заливаешь! Я же в Сутоках все же телевизор иногда смотрю, про Африку знаю.

Пришлось ему рассказать про суть нашего эксперимента. Миней рассмеялся:

– С Юркой это бесполезно. Он и людей-то, кроме нас, не видел. Он думает, что так и надо: у кого-то черные волосы, у кого-то – лицо. А когда напьется, он и розовых видит, и голубых, и в желтый крестик. А ты сам-то из каких африканских казаков будешь?

– Из камерунских.

– А, знаю. Там футболисты хорошие. А ты вот скажи мне, там, в Камеруне, хуже нашего живут?

– Бывает, и хуже. У нас есть такое племя – пигмеи, так они не то что за бутылку, а за коробок соли полслона отдадут.

– А пьют они больше Юрки?

– Они вообще не пьют.

– А почему же плохо живут?

– Потому что не работают. Фигней страдают.

– И не работают, и не пьют? Что-то я этого не понимаю. У нас человек либо пьет, либо работает. Другого не бывает.

– А у нас бывает. Камерунские казаки – люди загадочные. Я этим летом ездил туда после десяти лет разлуки. У меня двоюродная сестра замуж выходила, с регистратором договорились на час дня. Денег ему заплатили. А он пришел в шесть вечера. Не пьяный, ничего – просто опоздал на пять часов. И никто не обиделся. Это нормально.

– Человек не пить и не работать не может, – поддержал Минея Юрка. – Он тогда деградирует.

– Ну иногда бывает, и у нас выпивают. Вот в Твери одно время продавали «русские йогурты» – сто грамм в упаковке. В Камеруне есть почти то же самое, только называется не йогурт, a condom (Марсель употребил более понятное островитянам слово). Это дешевый виски, ну самогон, в такой маленькой упаковочке, как шампунь одноразовый. У нас их водители маршрутных такси очень любят. Два кондома засадил – и баранка сама крутится.

– А у вас там Бог есть? – поинтересовался Миней.

– У нас там духи есть. И им приписывают все, что происходит. Вот, например, почему у вас в деревне плохо живется? У нас сказали бы так: «Это все ваш Сталин виноват. Сталин – это злой дух, и от него на островах жизни нету».

– Ты знаешь, Марсель, а ведь так оно и есть. Я давно что-то такое подозреваю. У нас ведь, когда Сталин пьяный и довольный, и рыба в сеть идет. А когда трезвый и злой, он своей злобой и рыбу от сетей отгоняет. Точно, дух. Надо будет с ним на эту тему поговорить как следует.

Когда мы уже сидели в вертолете и нервно посматривали на светящуюся надпись «Отказ левого генератора», Марсель прокричал мне в ухо:

– Здесь я наконец понял одно русское выражение!

– Какое?

– Здравствуй, ж…, Новый год! Вот какое! Мы взлетели. Надпись погасла.

Профессиональные соображения

Кирпич – это не размер текста, а его состояние.

Репортаж может быть большим (в разумных пределах), но читаться на одном дыхании. А может быть на четверть полосы – и уже кирпичом.

Мой первый начальник Александр Голубев, который сейчас работает в «Коммерсанте», вместо слова «заметка» иногда употреблял слово «песня»: «Ну что, когда песню напишешь?» В его шутке была доля истины. Чтобы не стать кирпичом, репортаж действительно должен быть похож на песню, в которой припев читается между строк, а текстовая масса разбита на куплеты.

Чем сложнее сюжет, тем лучше будет, если вы раздробите его на небольшие перегоны. У каждого из них будет свое смысловое начало и завершение, но в то же время каждый такой перегон дает очередной импульс всему тексту. Так будет легче и писать репортаж, и его читать. Он станет похожим на извилистую дорогу, ехать по которой гораздо интереснее, чем по прямой. До конца пути сохраняется интрига – а что там, за поворотом? Если этой интриги не получается, значит, у вас выходит кирпич.

* * *

Вещь банальная, но очень важная: если вы хотите СТАТЬ репортером – у вас, скорее всего, ничего не получится. Надо хотеть СТАНОВИТЬСЯ репортером – тогда шансы есть.

В первые лет пять карьеры свое творческое самолюбие следует засунуть как можно глубже. А когда придет время его вынимать, вы уже поймете, что можно обойтись и вовсе без творческого самолюбия.

* * *

Не надо злоупотреблять диктофоном.

Это не только затягивает подготовку текста, но и способствует тому, что репортаж становится перегруженным второстепенными деталями. Процесс расшифровки диктофонных записей так погружает в тему, что каждая фигня кажется архиважной.

Я пользуюсь диктофоном лишь в трех случаях.

1. Когда тема конфликтная и нужно иметь подтверждение слов собеседника.

2. Когда собеседник, выдавая важную информацию, говорит очень быстро, а заставить его говорить медленнее не представляется возможным.

3. Если речь собеседника настолько колоритна, что зафиксировать ее другими средствами просто нереально.

Во всех остальных случаях вполне можно обойтись блокнотом или даже собственной памятью. А иногда это просто необходимо: многим людям свойственно раскрепощаться, когда они видят, что их слова никак не фиксируются.

* * *

Отправляясь в командировку, не стоит заранее становиться экспертом в той теме, по которой предстоит работать. Это сделает вас невосприимчивым к деталям (в лучшем случае) или предвзятым (в худшем). Оставьте себе пространство для удивления и неожиданных открытий. Оптимальная степень первичного погружения должна быть такой, чтобы не испытывать на месте чувство дезориентации – не более того. Если переборщить, то репортаж получится сухим. Если, наоборот, на этой стадии недоработать, вас на месте могут легко ввести в заблуждение. Короче, не надо бояться быть дураком. Главное – чтобы не полным.

* * *

Знаете, чем отличается очень хороший репортаж от просто неплохого репортажа?

Очень хороший репортаж похож на самолет. В нем тоже нет ничего лишнего. Поэтому он летает.

Ничто так не портит репортаж, как этот смысловой целлюлит. Надо уметь уничтожать собственный текст. Даже получать от этого удовольствие. На самом деле процесс написания репортажа начинается не тогда, когда ты с выпученными глазами гонишь текстовую массу, а когда спустя некоторое время начинаешь сбрасывать балласт. Как только твое произведение становится легче воздуха – оно готово, можно сдавать.

Еще у репортажа должен быть «профиль крыла». Но об этом – в следующем соображении.

* * *

Как известно, самолет не полетит, если в результате разгона давление снизу не окажется сильнее давления сверху. Можно развить сколь угодно бешеную скорость, но, если корпус аэролайнера не обладает правильной аэродинамической конструкцией, отрыва от земли не произойдет и самолет в небо не втянется.

Профилем крыла репортажа может быть что угодно. Неожиданный угол зрения, ярко выраженное доминирующее настроение, смелое и удачное композиционное решение, сильный сквозной образ… А вот фактура сама по себе профилем крыла быть не может. Фактура – это скорость. Какой бы сенсационной она ни была, если в репортаже нет ничего, кроме фактуры, – он так и будет гонять туда-сюда по взлетке, пока пассажиры не потребуют трап.

Наличие профиля крыла читатель должен почувствовать в первые тридцать секунд чтения. На взлете. Как только это произошло – он уже никуда не денется, шасси убраны.

3

2002 год, июль

Поза Ку

Как проводят остаток своей жизни осужденные террористы

Полгода назад был вынесен приговор чеченскому бандиту Салману Радуеву. Приговор, оставленный без изменений Коллегией Верховного суда, вступил в силу. Сейчас Радуев этапируется в город Солъ-Илецк Оренбургской области, в колонию ЮК-25/6, где уже отбывают пожизненное наказание пятеро террористов, в числе которых Салаутдин Темирбулатов по кличке «Тракторист». Этот репортаж – попытка сделать наказание, которое несут террористы, публичным. Как в Средневековье, как в современной Америке. И пусть это не смертная казнь, но общество имеет право увидеть, что эти люди наказаны и как именно они наказаны.

Черный дельфин

Проходя мимо административного здания колонии, можно подумать, что в небольшом городке Соль-Илецке есть дельфинарий: перед крыльцом застыли в прыжке два чугунных черных дельфина в человеческий рост. Выглядит зловеще и непонятно. При чем тут дельфины?

Еще в восьмидесятых, когда здесь располагалась колония особого режима для туберкулезных больных, один зэк-умелец сделал два фонтанчика в виде черных дельфинчиков. Они до сих пор стоят на режимной территории. Эти не так зловещи, как те два новодела, что стоят на свободе. Но впечатление – как железом по стеклу. Дельфинчики черные, а шарики, на которых они стоят, – красные. Курортный стиль.

– Название прижилось по аналогии с «Белым лебедем», – рассказал мне начальник колонии Рафис Абдюшев. – Так называется колония в Соликамске Пермской области, где теперь тоже открылся участок для ПЛС – пожизненного лишения свободы. Мы ездили туда опыт перенимать.

– А смысл-то какой в этом дельфине?

– С тех пор как мы тоже стали колонией для ПЛС, смысл появился. Черный дельфин – это осужденный, который ныряет сюда к нам и не выныривает. Еще люди говорят, что у нас здесь все осужденные живут в позе черного дельфина. Иногда эту позу называют по-другому – Ку.

– Это как в фильме «Кин-дза-дза»?

– Хуже.

Ништяк

В «Черном дельфине» живет полковник армии Дудаева Салаутдин Темирбулатов по кличке «Тракторист». На соседнем этаже – два организатора взрыва дома в Буйнакске 4 сентября 1999 года, в результате которого погибли пятьдесят восемь человек, Алисултан Салихов и Пса Зайнутдинов. В той же камере Тамерлан Алиев с Зубайру Муртузалиевым, они осуждены за пособничество организаторам теракта в Махачкале на улице Пархоменко 4 сентября 1998 года, унесшего жизни восемнадцати человек. Их соседи по колонии – осужденный Рыльков, на счету которого тридцать семь изнасилований и четыре убийства, осужденный Буханкин, который считает себя учеником Чикатило, некто Николаев и Маслич, осужденные за каннибализм. И еще пятьсот сорок осужденных.

– Каждую новую партию осужденных мы встречаем так, – рассказал замполит Алексей Викторович Трибушной. – Они с завязанными глазами проходят сквозь строй собак на поводке, которые лают у них над самым ухом. От автозака до самой камеры. Осужденные не знают, что собаки на поводке, поэтому ожидают расправы в любой момент. После этой процедуры они уже в таком состоянии, что применять резиновые дубинки и «черемуху» почти не приходится. Но все равно, попав сюда, каждый осужденный проходит пятнадцатидневный воспитательный период.

– Учите «резиновой азбуке»?

– Редко. Это первые этапы в 2000 году приходилось воспитывать по полной программе. Люди еще не совсем понимали, что такое пожизненное лишение свободы. Тот же Темирбулатов сначала по-русски не понимал. Мы звоним начальнику областного УИНа Александру Гнездилову: «Товарищ генерал, он по-русски не понимает!» – «Как не понимает, чтобы завтра к утру понимал!» Через два часа перезваниваем: «Товарищ генерал, все в порядке, уже спряжения проходим». Теперь вновь прибывшие просто вливаются в сложившуюся систему и не рыпаются. Эти пятнадцать дней им нужны лишь для того, чтобы выучить все рапорты и научиться принимать позу Ку.

Мы поднялись на третий этаж тюремного корпуса еще екатерининской постройки. Когда-то здесь сидели «боевики» Пугачева, работавшие на местных соляных приисках. Я заглянул в глазок камеры. Осужденные в черных робах с полосками на брючинах, рукавах и шапочках сидели по два – четыре человека в камере. Вернее, не сидели, а ходили из угла в угол – три шага туда, три обратно. Некоторые бегали. Многие драили унитазы или мыли полы – от скуки здесь это делают по три-четыре раза на дню. Я прошел по коридору в обе стороны и глянул в каждый глазок – одно и то же. Замполит громыхнул засовом, и осужденные в глазке, как током ударенные, метнулись к стенам.

– Чего это они?

– Когда дверь откроется, все уже должны стоять в позе Ку.

Дверь отворилась, за ней – решетка от пола до потолка.

Справа и слева у стен замерли люди. Если хотите понять, что такое поза Ку, встаньте лицом к стене так, чтобы можно было до нее дотянуться рукой. Ноги раза в два шире плеч. Теперь согнитесь так, чтобы упереться в стену не лбом, а затылком. Поднимите руки за спиной вверх, насколько это возможно, и растопырьте пальцы. Это еще не все. Закройте глаза и откройте рот. Теперь все.

– А зачем открывать рот? – спросил я замполита.

– Во рту можно спрятать что-нибудь острое. Вы не думайте, что это мы придумали для забавы. Тут все инструкции кровью написаны. Пожизненно осужденный – самый опасный осужденный. Знаете, есть слово такое – «ништяк». Это когда ничто не страшно. Смертной казни нет, а что бы ты ни сделал, хуже пожизненного тебе уже не дадут.

Эти вопрос и ответ были потом. Потому что сразу после открытия двери один из осужденных метнулся на середину комнаты, согнулся перед нами в позе Ку и затараторил очень громким и очень счастливым голосом:

– Здравия желаю, гражданин начальник!!! Докладывает дежурный по камере осужденный Свиридов!!!

Далее без запинки последовали полный список статей, по которым Свиридов осужден за разбойное нападение, умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, кражу в составе организованной группы и вовлечение несовершеннолетнего в преступную деятельность, информация о том, какой суд и когда вынес приговор, решения по кассационным жалобам. И все это – без единой запинки и с тремя восклицательными знаками.

– Вопросы, жалобы, заявления есть?

– Никак нет, гражданин начальник!!!

– На исходную. Второй.

Первый прилип затылком к стенке, второй метнулся на середину.

– Есть, гражданин начальник!!! Здравия желаю, гражданин начальник!!! Докладывает осужденный Барбарян!!!

Из дальнейшего следовало, что Барбарян сидит за убийство четырех человек.

– На исходную. Третий.

– Есть, гражданин начальник!!! Здравия желаю, гражданин начальник!!!

Последний рапорт длился особенно долго. Одно только перечисление статей заняло полминуты: 102-я, 317_я, 206-я, 126-я, 222-я, 109-я, 118-я, 119-я, 325-я…

Дослушав рапорт, замполит закрыл дверь и включил в ней свет. Вся камера разом:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

Замполит выключил свет:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

– Пост номер пятнадцать, вопросы, жалобы, заявления есть?

Небольшая пауза, и стройный рев из всех камер сразу:

– Никак нет, гражданин начальник!!!

Если бы замполит мне не сказал, я бы никогда не догадался, что третий рапорт произнес Темирбулатов по кличке «Тракторист». В позе Ку все люди одинаковые.

Камера 141

На другом этаже, в специальной коридорной клетке, нас уже ждали Алисултан Салихов и Иса Заинутдинов, осужденные за взрыв дома в Буйнакске. В профиль с открытым ртом они были похожи на рыбу, выброшенную на песок. В той же самой позе их отконвоировали в камеру для разговора, посадили на вмонтированную в бетон табуретку и пристегнули наручниками к специальному ушку. Опять доклад и приказ открыть глаза. Алисултан Салихов наконец стал похож на человека, а не на робота, но глаза как шальные бегали мимо меня.

– Чего это он?

– Им запрещается смотреть в глаза. Чтобы лиц не запоминали.

Салихов и Зайнутдинов получили пожизненное за организацию взрыва дома в Буйнакске в сентябре 1999 года. Это был первый из серии чудовищных терактов, после которых в Чечне возобновилась контртеррористическая операция. Под руинами погибло пятьдесят восемь человек. Салихов лично подогнал грузовик, начиненный взрывчаткой, к дому на улице Леваневского. Своей вины он не признает до сих пор.

– Я занимался частным извозом. Старший брат позвонил мне, сказал, что у него поломалась машина и чтобы я приехал – помог. Я отвез машину туда, куда он сказал, но то, что в ней взрывчатка, я не знал!

– Вы чувствуете раскаяние?

– Какое может быть раскаяние, если я не считаю себя виновным?

– Ваши отношения с сокамерниками как складываются?

– Нормально. Они там все по той же статье сидят.

– Читаете что-нибудь?

– Сейчас читаю Коран. А до этого православные газеты читал.

– А как это вы – и то и другое?

– Чтобы знать. Все должен знать человек.

– Религиозный обряд совершаете?

– Пять раз в день.

Пса Зайнутдинов – почти старик, хотя, когда он был в розыске, среди его примет было и «атлетическое телосложение». По-русски он говорит пока неважно, но рапорт уже произносит без акцента. Виновным себя тоже не считает.

– Это все политика. Нашим властям мешали религиозные люди. Мешали их коррупции, их бизнесу. И чтобы расправиться с ними, чиновники не побрезговали взорвать. А я просто в долги залез, нужно было машину продать. Я же не знал, для чего она нужна.

– Ваши первые впечатления об этом учреждении? В таких строгих условиях можно ли вообще остаться человеком?

– Я вам так скажу: я на этапе встречал людей, которые убили три, четыре, пять человек. За деньги. Этих людей уже человеком не сделаешь. В нашей камере мы этого человека не убили. У нас люди спокойные, хорошие, нормальные люди.

– На что вы надеетесь?

– На Всевышнего. И еще у меня есть надежда, что когда-нибудь уйдет эта власть. Год, два, три – и уйдет. Брежнев ушел, Путин уйдет, другой уйдет.

Читаю личные дела, и сомнения в их невиновности рассеиваются. На суде Зайнутдинов признал, что его сын Магомедрасул работал у Хаттаба и что он поехал навестить его в Чечню и там познакомился с Салиховым, постоянным посетителем ваххабитской мечети на улице Пирогова в Буйнакске. Следствие установило, что, возвращаясь от Хаттаба, они раздобыли две машины для теракта (второй грузовик, припаркованный у другого дома, не взорвался по чистой случайности). Потом Салихов сам припарковал грузовик в нужном месте, а после взрыва оба уехали в Грозный к Хаттабу. Там они долгое время носили оружие, но утверждают, что ни разу не выстрелили. Затем Хаттаб сделал им поддельные паспорта и попытался переправить в Азербайджан. Зайнутдинова задержали в Махачкале, Салихова – в Баку.