Улики
ModernLib.Net / Поэзия / Дмитрий Бак / Улики - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(Весь текст)
Дмитрий Бак
Улики
Дмитрий Быков
УЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
Поэты не очень-то любят критиков, даже когда критики их хвалят. Это объяснимо: из всех литературных занятий поэзия – самое таинственное, и мы сами, может, не хотели бы, чтобы кто-то нам слишком подробно объяснял, как это получается. Своими ушами слышал, как один из самых знаменитых и титулованных русских поэтов говорил не менее титулованному и прославленному критику-структуралисту, сроду не сказавшему о нем плохого слова:
– Писал бы ты лучше прозу, честное слово, у тебя так хорошо получается! Я просто от рассказов твоих не могу оторваться!
Короче, прозаик может любить критика. И драматург тоже.
А поэт старается свое занятие обставить максимумом загадок, потому что на самом-то деле это довольно грубое ремесло. И тем, кто любит колбасу, лучше не видеть, из чего она делается. Скажем так: именно в поэзии наличествует максимальная дистанция между материалом и конечным результатом. Материал проходит слишком много стадий. Поэзия делается из сильных и, как правило, трагических эмоций, из горького и, по-ахматовски говоря, постыдного опыта. Поэтому говорить о ней вслух лучше не надо, пусть уж все происходит в тайне.
Но есть в России критик и филолог, которому разрешается писать о поэтах, и которого стихотворцы – даже терпеть не могущие друг друга – одинаково сильно любят. Это Дмитрий Бак, профессор РГГУ и двуязычный поэт.
Еще Тынянов говорил о том, что Мандельштаму пошел на пользу детский опыт – в доме говорили по-русски и по-немецки, и отец, по собственному мандельштамовскому признанию, русским владел неуверенно, слова ставил причудливо. Этот вариант освоения речи – «русский как иностранный» – помог и Баку: украинец по детству – западенец, идеально чующий мелодику мовы, он и в русских стихах ставит слова под углом, на глазах читателя пробивается к их подлинным значениям, избегает клише, потому что для него слова все еще имеют буквальный смысл. Пафос поэзии Бака – не традиционно лирический, а интеллектуальный и, я бы даже сказал, научный. Только анализу подвергается не чужое творчество, а собственное темное чувство, до истоков и причин которого Бак пытается дорыться. И структура большинства его текстов, собранных в этой книге, – и ранних, и, что интересно, поздних – сродни теореме: сначала – хаотичное на первый взгляд нагромождение слов, цитат, обрывков незаконченной мысли, из которого вырастает ясный, запоминающийся, афористичный финал. «Что и требовалось доказать». Отсюда же и пристрастие к сонетной форме, которая в идеале должна использоваться именно в таких случаях: теза и антитеза в двух катренах, синтез-силлогизм в терцетах. Прочие варианты от лукавого, и сам Шекспир, эту схему ломавший, композиционно ей следует.
При этом Бак – романтический поэт в самом чистом виде, с демоническим, одержимым страстями, сильным героем, который давно считает нормой конфликт с миром и временем, любит и одновременно проклинает одиночество, оберегает собственное достоинство.
Бак – максималист, отвергающий соблазн иронии и конформного примирения с собственной эпохой. У него серьезный перечень претензий к обеим Родинам. Отсюда его любовь и внимание к поэзии
Василя Стуса – другого максималиста и упорнейшего диссидента, погибшего на излете застоя в лагере, но не пошедшего на компромисс. Лидия Гинзбург – один из проницательных исследователей русской лирики – говаривала в минуты раздражения «Романтизм надо уничтожить», но признавала его высокую литературную эффективность, бесспорный художественный результат. Бак и живет, и пишет довольно трудно, и для читателя его стихи трудны, ибо требуют понимания, уважения и сотрудничества – соработничества, как говорили раньше. Но времена иронии кончились, так что книгу свою он выпускает вовремя.
Бак – поэт, чьи сочинения доказывают глубочайшее понимание законов лирики. И потому герои его критики – подчас весьма нелицеприятной – хором говорят: ладно, вам можно.
Хотя по мне, если честно, писал бы он стихи. Всем было бы лучше.
I
СОН РУДОКОПА (НОВАЛИС)
докопавшись до рудного места в подземном раю открываешь не новые дивные дива в полутёмном отрезке который с трудом узнаю я совсем не скучаю один и не знаю Годива помнишь ты или нет то что виделось где-то в тени белоснежного паруса простыни белой на пляже между двух летних дней против моря ладонь протяни и почувствуешь соль и об этом потом не расскажешь я лечу по кольцу в остановленном лихо такси мимо сирых райкомов и сызнова сыгранных саун там над градом и весью висит в облаках ты еси не проси у меня ни кольца ни монеты расплавлен этот рудный нетрудный и ломкий припой оловянный стеклянный распев деревянного марша в этом тесном краю достаю потолок головой молодой и тяжёлой а дальше всё старше и старше неделимый остаток сухой порошок в уголке приоткрытого глаза химеры вмороженной в камень узловатой как лампа твоя рудокоп вдалеке освещает дорогу назад и худыми ногами прошагал восемь раз за один поворот на лету back in USSR в пожелтевшем вернётся конверте Пол Маккартни приедет в две тысячи третьем году тридцать лет и два года спустя после медленной смерти * * * как зацепилась последняя ночь за улики комом растущие в горле и нечем дышать эти часы неподвижные эти улитки это забвение рода числа падежа ветер не сдержит уныло опавшие крылья в тёмный зенит унесут оправданья и боль всё что быльём поросло продолжается былью из миллиона исходов возможен любой это распутье летят паутинные нитки к чёрту послать или к сердцу ромашку прижать и зацепилась последняя ночь за улики петелька шёлкова мыльце не жить не дышать SIN. CLEARANCE[1]
дурнота в подвздошье клонит долу голову ко дну, грех бессвязный вавилонит — четверть силы на кону; бледный конь при всём народе хочет по небу взлететь: во аду ли в огороде, вполовину ли, на треть — не унять вины ванильной, переспелой в аккурат к распродаже половинной; колет, рубит всех подряд клон румяный, бес опасный — легионом золотым искривляет взор атласный: где ни тына, там алтын; …погляди: из грешной глины взрос бааловой главой хьюго босс неумолимый, хьюлетт-паккард вековой Bochum
* * * И вот завеса в храме раздралась надвое.
Мф., 27, 51Хочу ехать с тобой в электричке межрегиональной (интеррегиональбан удобный, зелёный такой), в третий раз расскажу, как – насыщен туманною манной — пропадал, оживал и опять умирал под пятой Поядавшего пламя – народ, пересозданный дважды; как, увидевши Край, Краснолицый в сомненьях упал на лице свое и на одежды, и влажный рот разинул в одном из Господних зеркал, обращённых к земле мимо ангелов, мимо проклятий, огибая пророчества, Силы минуя, и вот, усомнившийся гибнет и серое, пыльное платье, подминая под спуд, на лице свое присно падёт; просто в линию вытянуть эти прирейнские плёсы, только Мюльхайм и Дуйсбург оставить в покое лесам — и пустой горизонт резедою сырой отзовётся, и завеса – на две половины взлетит к небесам. Bochum
* * * Былой диагноз: «пульм эт кор ин нор.» (что значило – «всё в норме») запомнил из рецептов сорных, всегда звучавших, как укор. По вечерам я слышал хор — дуэт, верней сказать, и в форме военной был отец, и в корне всегда был прав, что твой сапёр. Мои родители-врачи имели цель: лечи, лечи! — над каждым словом совещались. «Не навреди!» – так Гиппократ им диктовал и обещал из — бавить бед, обману рад. * * * Не форсировать! Олететрин! Я внимал, как глухая тетеря, полурусским словам – не моим, но как будто понятным по мере, предназначенной давним врачом — педиатром для лёгкого слуха эскулапа-коллеги, причём — на старуху бывает проруха! — продираясь сквозь дебри густых, дребезжащих, как жесть, приговоров, я смотрел, как видна из-за них, мимо детских опасливых взоров, моя мама; вкушая, вкусих мало мёда диагнозов устных, терапевт участковый проник в педиатровы речи прокруста; а над ними, в затылок дыша, глоссолалия тучей косою бурей слов неопознанных шла раскалённым бронхитовым строем * * * остаётся немногое: подле котельной серый полдень был так тороплив, суетлив и податлив, как воск. Там, премного болтлив, я рассказывал Жеке и Сане отдельно (а потом ещё вместе) фантастику. Их удивление было особого сорта: как-то эти истории в душах своих размещали они, и ни бога ни чёрта не старались призвать, чтоб сюжетов густых Примечания
1
Здесь: очищение; полная распродажа.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
|
|