Сладкий привкус яда

Обнищавшие провинциалы смотрели на потомственного князя как на тронувшегося умом мессию, от которого пользы, как от иконы, висящей в углу избы, – вроде всесилен, а денег не выпросишь. Нам вообще не дано понять русских эмигрантов с их гипертрофированным определением истинной ценности…

Моя нога сорвалась с зеркала – тончайшего натечного льда, залившего все зацепки на стене, но я даже не успел испугаться. Когда из-за гипоксии притупляется интеллект, страх тоже становится каким-то мягким и тянущимся, словно жвачка, на которую нечаянно садишься в метро. Несколько метров я летел вниз, потом упал в сугроб лицом вниз, и все вокруг потемнело.

Некоторое время я лежал неподвижно, ожидая продолжения полета в сольном исполнении или вместе с лавиной, а когда понял, что силы гравитации отказываются работать на меня, приподнял голову, сдвинул залепленные снегом очки на лоб и сразу увидел чуть правее и выше распластанную красную палатку, похожую на большую спящую черепаху.

Это был третий высотный лагерь. Вчера утром Родион вместе со Столешко вышли отсюда на седловину и час спустя перестали отвечать на позывные базы. Больше суток о судьбе двух альпинистов в базовом лагере никто ничего не знал. Конечно, кроме меня.

Глава 3

КРАСНАЯ ПАЛАТКА

Я не стал тратить силы на то, чтобы подняться на ноги, и пополз к палатке на четвереньках, как уставший от пастбища баран в свою овчарню. Я разгребал перед собой снег и дрожал от холода, предвкушая чашку горячего кофе со сливками и медом, тепло газовой горелки, представлял, как, насытившись и согревшись, надену на обмороженный фейс маску и стану дышать чистым кислородом, и мозги мои просветлеют, очистятся от галлюцинаций и панических мыслей.

Добравшись до полочки, я настолько изнемог, что ничком повалился на красный тент палатки и лежал так довольно долго, мысленно играя две роли, одна из которых приказывала немедленно подняться, а другая просила оставить в покое еще на пару минут.

Родион и Столешко вытащили концы распорок, чтобы палатка распласталась и стала менее подвластна ветру. Я совершал подвиг, загоняя распорки в свои гнезда и придавая «Сьерре» форму купола. Когда наконец палатка налилась объемом, я издал хриплый вопль победителя и ввалился через рукав-тамбур внутрь.

Пятизвездочный отель на берегу лазурного моря не ввел бы меня в такой экстаз, как это хлипкое, раскачивающееся из стороны в сторону жилище – единственное место на горе, защищенное от ветра и способное хранить тепло. Я стоял на четвереньках на клеенчатом полу и понимал, что человеческое счастье на самом деле заключается в отсутствии снега и льда вокруг себя, а все остальное – мелкие прибавки. Мои глаза еще не привыкли к сумеречному фону, которым было наполнено внутреннее пространство, я еще видел перед собой зеленых медуз, но уже слепо шарил руками по бугристому полу, отыскивая газовую горелку, пакеты с порошковым супом, сухофруктами, пластиковые баночки с медом, творожные шарики в шоколаде… Заледенелые перчатки со свистом скользили по полу, но не встречали препятствий. Я двигался по кругу, и движения мои становились все более торопливыми. Наконец я замер, стоя на коленях, и почти с ужасом посмотрел вокруг себя.

Палатка была пуста. В ней не было ни баллонов с кислородом, ни газовой горелки, ни продуктов, ни спальных мешков. Через рваную дыру в потолке, которую я только сейчас заметил, внутрь сыпался снег.

Я принялся обыскивать карманы, нашитые на боковые перегородки. Выворачивая их, я кидал на пол отработанные аккумуляторы, пустые газовые баллончики, обрывки бумаги. Лишь только в тамбурном отсеке, отделенном от жилой зоны, я нашел наполовину исписанную тетрадь и обернутую в полиэтилен дискету, на которую несколько дней назад записал файлы с портретами Столешко и Родиона.

От палатки тянуло сырым могильным холодом. Я полз сюда из последних сил, надеясь влить свежую жизненную струю в свой слабеющий организм, но надежда оказалась обманутой. Что произошло здесь сутки назад? Какая причина заставила Родиона и Столешко вынести неприкосновенный запас, который пополнялся здесь усилиями нескольких связок восходителей? Разве они не знали, что для нас с портером кислород и провиант станут вопросом жизни и смерти?

Мне хотелось плакать от отчаяния и боли, но не было сил выдавить из себя слезу. Затолкав тетрадь и дискету под свитер, я вылез из палатки через дыру и снял ее с себя, словно широкую юбку.

Надежду я похоронил под палаткой, куда на всякий случай заглянул, да еще и порылся в окружающих сугробах. Нет ничего! Вверху – черные камни, перемежеванные с языками льда и косыми застругами снега, внизу – бездонная пропасть, и все высечено хлестким ледяным ветром, отшлифовано снежной крошкой. Мгла наваливалась на крохотный мирок, доступный моему обозрению, становилась плотнее, и черные краски в ней набирали силу, вытесняя белый свет, словно мою жизнь.

Я сделал несколько шагов по полочке и в том месте, где ее вылет сходил на нет, плавно срастаясь с отвесной стеной, выкопал из-под снега высотный люминесцентно-салатовый ботинок «Koflach» с выгравированным на носке вензелем Родиона «ОррО».

Спустить ботинок вниз я не смог бы ни за какие деньги. Я закинул его в палатку, выдернул растяжки и засыпал палатку снегом.

– Креспи, – прохрипел я в радиостанцию, – я спускаюсь.

– Ты где?! – сквозь треск помех долетел голос американца.

– В третьем.

– Ну?! Что?! Где они?

– В палатке никаких следов. Нашел только ботинок Родиона и обрывок веревки.

Креспи понял, что я мысленно похоронил Родиона и Столешко. Он сразу переключился на того, кого еще можно было спасти, – таков закон гор.

– Доктор просит, чтобы ты прихватил шприц-тюбик с глюкозой и атропином для Бадура… Слышишь меня?.. И кислород!

– Ну да, здесь целый кислородный склад… Если сможешь, вышли нам навстречу двойку. Я Бадура далеко не унесу. Дай бог самому доползти до него.

– Хорошо, через час выйду на связь!

Что было дальше – я помню смутно. Через час меня привел в сознание сигнал вызова, и я обнаружил себя на карнизе, где оставил Бадура. Портера не было. Я ползал по карнизу, смотрел в пропасть, звал его осипшим голосом, но никто не отзывался. Вместе с Бадуром пропал мой пуховик и рюкзак.

Стемнело. Аккумулятор, питающий лампочку на налобной повязке, быстро истощился. Я уже не чувствовал ни рук, ни ног и с безразличием воспринимал свои страдания. Я не хотел думать о том, что заставило Родиона и Столешко так бесчеловечно поступить со мной. Поджав ноги к животу и закрыв перчатками лицо, я лежал на краю карниза. Я знал, что умираю, но не испытывал ужаса от прощания с жизнью. Истощенному, обессилевшему человеку воспринимать смерть намного легче, чем цветущему и сильному.

Радиостанция смешно пищала мне в ухо, казалось, что внутри ее суетились какие-то говорящие жучки, скребли мохнатыми лапками по мембране и проводам, а я пытался что-то сказать в ответ, но сил хватало только на разбавленный тяжелым дыханием шепот.

– Стас! Ответь мне! Из второго лагеря к тебе вышла двойка! Они скоро подойдут! Держись! Еще немного…

Держаться было не за что, кроме как за свое лицо. Перчатки, которые я прижал ко рту, побелели от конденсата. Холод, захватив ноги и задницу, уже брал штурмом живот, стремясь проникнуть внутрь меня, выстудить желудок, легкие и сердце, остановить их конвульсии, сковать морозом и тем самым подарить мне счастье остаться на горе вечно молодым и нетленным. Это представлялось заманчивым, намного более заманчивым, чем продолжать жить.

Потом, как во сне, я видел в темноте скользящие по камням и льду световые пятна, слышал крики, скрежет кошек. Кто-то переворачивал меня с бока на спину, связывал мне ноги веревкой, протыкал иглой сонную артерию, загоняя в кровь огонь, а потом меня долго-долго тащили в спальном мешке по крутому склону волоком, как покойника, и я временами приходил в чувство, слышал скрип снега и видел у самого лица движение ног в ярких ботинках.

В тесной, но прогретой палатке второго высотного лагеря, когда несколько капель горячего супа пробили себе путь между моих опухших от мороза губ, я сумел выдавить из себя несколько слов благодарности двум американцам, которые стащили меня вниз.

– Нет, шеф, никакого отека легких, дыхание у него чистое! – говорил один из них по радиостанции с базовым лагерем. – Только очень устал и обморозил пальцы на руках. С рассветом начнем спуск. Он что-то бредит про обрезанную веревку, но сейчас с ним разговаривать бессмысленно…

Я увидел, как из темноты на меня надвинулось темное лицо Бадура. Отогревшийся, отдохнувший, он сверкал свинцовыми белками и скреб грязными ногтями по щекам, сдирая кожу, которая из-за солнечных ожогов слезала клочьями.

– Будете жить, сэр! – с поганеньким оптимизмом говорил он, прихлебывая подогретую ракшу. – Вы думаете, что Бадур бросил вас и ушел вниз?.. Ай, напрасно! Я за помощью пошел. Я понял, что вас спасать нужно…

Он коверкал английские слова, перекатывая их во рту вместе с жирной ракшой, и воровато поглядывал на возню у тамбура, где мои спасители отстегивали кошки и стаскивали ботинки.

– Что ж ты пуховик мой на карнизе не оставил, когда понял… – прошептал я.

Мое внимание уплывало вместе со взглядом, и портер, чтобы снова напомнить о себе, тихонько подергал за край моего спальника.

– Очень трудное было восхождение, – тихо шепнул он, склонившись надо мной. – Бадур сильно рисковал жизнью. Надо бы заплатить побольше. Я согласился с вами идти за пятьсот баксов, потому что думал, что погода будет хорошая. А если б знал, что начнется буран… Бадур здоровье на этой горе подорвал. Большая семья в Катманду, шестеро детей…

Силы стоило экономить, но ради такого случая я пустил в ход резервы. Высунув из спальника руку, я не без труда сложил непослушные обмороженные пальцы в кукиш и поднес его к лицу портера.

– Выкуси, а потом сбегай за своим рюкзаком, альпиноид, – прошептал я и снова отключился.

Глава 4

ПИСЬМОВОДИТЕЛЬ КНЯЗЯ

Мораль – самая тяжкая ноша из числа тех, которые мы взваливаем на себя добровольно. Когда я натыкался на грузный от тоски взгляд руководителя экспедиции Гарри Креспи, мораль обрушивалась мне на плечи мокрой лавиной.

Креспи относился к моим доводам, мягко говоря, с плохо скрытым скептицизмом. Мало того, он был уверен, что кислородное голодание и психологическая нагрузка серьезно повредили мой мозг. В то время как я сидел в раскладном кресле, укрытый пуховым спальником, и нервно стучал зубами, Креспи стоял по одну сторону от меня, а экспедиционный врач по другую, и оба с состраданием смотрели на меня.

– И где же эта обрезанная веревка? – мягко спросил руководитель, глядя мне в рот. Мой взгляд был ему неприятен, и, чтобы не отводить глаза, он как бы притворился косоглазым. Сосульки на его бороде напоминали хрустальные подвески на люстре, только не звенели, когда начальник дергал головой.

– Там осталась, – ответил я, кивая куда-то наверх. – У меня не было сил вырубить ее изо льда.

– Может быть, вам показалось? – спросил врач, заботливо поправляя спальник на моей груди. Это был даже не вопрос, а доброжелательное утверждение, нестрашный диагноз, вроде: ты дебил, приятель, но это заурядно – в мире очень много дебилов.

– Не надо, доктор. Не надо, – посоветовал я. – Я все прекрасно помню. Это была оранжевая, с голубой оплеткой семимиллиметровка.

– Да мы не о веревке, а о срезе, – поспешно пояснил Креспи и в доказательство своих слов поднял с пола конец репшнура. – Вот это, например, обрыв или обрез?

– Обрез, – ответил я уверенно, так как репшнур был мой. – Причем годичной давности. Поэтому он обтрепался и теперь похож на обрыв. Но там я видел совершенно свежий срез.

– Ну хорошо! – теряя терпение, произнес Креспи. – Я могу вызвать полицейский вертолет. А что будет, если полиция квалифицирует этот сигнал как ложный вызов? Мне придется оплатить перелет в оба конца.

– Я оплачу. Только не тяни с вызовом, Креспи.

Креспи и врач переглянулись. Руководитель нервничал. Он не хотел неприятных разговоров вокруг экспедиции, спонсором которой была известная итальянская фирма «Треккинг», производящая горное снаряжение. Экспедиция носила рекламный характер, и вызов полиции в базовый лагерь мог повредить делу.

– Ну, что же ты молчишь? – прервал я затянувшуюся паузу.

Руководитель, высохший от возраста и любви к горам, белизну коротких волос которого оттеняло загоревшее до черноты лицо, стащил зубами рукавицу, кивнул врачу и что-то неслышно сказал. Решение выходило из него мучительно медленно. Я понял, что он сказал «о'кей», но скорее пока только для себя.

– А о чем говорить? – сглаживая слабоволие Креспи, ответил врач. – Вы пока не убедили нас в необходимости полиции. Мы должны выслушать Бадура.

– Бадур до третьего лагеря не дошел. Потому ничего интересного он не скажет, – возразил я.

– Выздоравливай! – категорично потребовал Креспи и протянул мне руку, ставя точку на разговоре.

– Вам надо отоспаться. Я принесу хорошее успокоительное, – добавил врач таким тоном, с каким палач обещает жертве добросовестно намылить веревку.

Я проводил их взглядом и, как только услышал затихающий скрип шагов за палаткой, сразу же подсел к столу и включил «ноутбук» Родиона, который он всегда брал с собой в горы. Я вогнал в прорезь дискету и вызвал команду на загрузку программы. Обмороженные пальцы с трудом попадали на нужные клавиши, глаза совсем некстати стали слезиться. Я тер воспаленные веки кулаком и пялился на возникшие на экране портреты Столешко и Родиона анфас и в профиль. За этим занятием меня застала Татьяна. Я едва успел отключить экран.

– Здравствуй, – сказала она, скидывая с головы капюшон. От нее тянуло свежим морозом. В протекторах ботинок девушка принесла снег, и на полу, между входом и столом, осталось несколько белых следов, словно Прокина, как мышь, прибежала с мучного склада. – Ты позволишь мне сесть?

Я искоса взглянул на нее и нахмурился.

– Спасибо, – сказала Татьяна, словно я расшаркался перед ней. Расстегнув «молнию» на пуховике, она села на сколоченную из ящиков скамейку. – Я принесла письмо от князя. Вообще-то оно адресовано Родиону, но ты тоже можешь его прочитать, чтобы потом не задавать мне лишних вопросов.

– Меня не интересуют чужие письма, – ответил я.

Она держала лист бумаги в вытянутой руке. Я смотрел на клавиатуру. «Каким же мерзким кажусь я ей со стороны!» – подумал я. Мне приходилось играть несвойственную роль, и меня коробило оттого, что игра давалась без напряжения. Раньше мне казалось, что сыграть подлеца порядочному человеку очень трудно.

– Хорошо, я зачитаю, – сказала Татьяна спокойно, опуская руку. Она со странной внимательностью рассматривала мое лицо: ее зрачки безостановочно двигались, будто по моей физиономии бежала строка телетекста. Я не выдержал этой почти ощутимой ласки вниманием и поднял глаза. Ее взгляд неуловимо изменился, и я догадался, что девушка думает уже не о пропавшей альпинистской связке, а о моей голове с пылающими мозгами.

– У меня есть французский аэровит, – сказала она, расстегивая «молнию» на пуховике. – Он здорово помогает от «горняшки». Тебе будет легче…

– Мне будет легче, – пробормотал я, – если ты выйдешь отсюда… Кто тебя просил беспокоиться о Родионе? Кто тебя прислал сюда?

– На все эти вопросы я уже ответила Родиону.

– Тогда и свои вопросы задай ему!

Татьяна вздохнула и с завидным терпением произнесла:

– Меня прислал сюда Святослав Николаевич Орлов, бывший эмигрант, потомственный князь, владелец усадьбы в Араповом Поле. – Вынув из-за пазухи коробочку, девушка встряхнула ее, как погремушку, и, взяв мою руку, развернула ее ладонью вверх. На линию жизни выкатились две желтые, нагретые ее пуховиком пилюли. – Можно не запивать. Разгрызи как следует и проглоти.

Лоб девушки закрывала оранжевая повязка, она же превращала прическу в некое подобие букета, в котором светлые, выгоревшие почти до белизны волосы фонтаном шли кверху, в романтическом беспорядке опадали на высокий воротник пуховика, на лоб и глаза и только уже где-то за воротником сплетались в косу. Словом, каждая деталь ее облика была гармонично связана с альпийской экзотикой, и портрет девушки мог бы украсить обложку какого-нибудь журнала для любителей активного отдыха.

– И что тебе от меня надо? – устало спросил я, опуская таблетки в карман.

– Исчерпывающей информации о Родионе и Столешко, – ответила Татьяна, легко рассматривая мои глаза. Ее лицо освещал рассвет улыбки. – Твоя гипотеза об убийстве меня не устраивает. Я должна знать все подробности: в каком состоянии был лагерь, что ты нашел в палатке, где находились веревка, горный ботинок…

– А государственную тайну тебе не выдать? – грубо спросил я. – Что это за манера такая – лезть в душу! Дай сюда твое письмо!

Я почти вырвал лист из руки Татьяны. Если бы она держала его крепче, то он бы порвался. Я положил письмо перед собой.

– И для какой цели тебе нужна информация? – произнес я и углубился в чтение короткого письма, прищурив один глаз, словно был на тестировании у окулиста.

«Дорогой сын! Танюша Прокина – мой новый письмоводитель, девушка весьма легкая на подъем, блестяще справляется со всеми моими поручениями (английский и французский в совершенстве, изумительнейшая физическая подготовка, верховая езда и бальные танцы!!!), что и навело меня на мысль отправить ее к тебе, полагая, что такой человек не только не станет обузой, но и поможет во многих твоих делах. Обнимаю – твой отец князь Орлов».

Почерка князя я не знал, и у меня не было полной уверенности, что письмо действительно написано отцом Родиона.

– Ну и что? – отчужденно спросил я. – Я сам могу такое написать. Ты Родиону его показывала?

– Конечно.

– И что он сказал?

– Ничего. Он поцеловал меня.

– Погорячился, конечно, – пробормотал я.

– Надо понимать, ты отказываешься со мной говорить? – уточнила Татьяна, причем так легко и малозначимо, будто давно смирилась с этим, и мой ответ особого значения для нее не имел.

– Правильно понимаешь, – ответил я.

На этом наш недолгий разговор был прерван редкими и гулкими звуками ударов. Повар, колошматя палкой по пустой бочке из-под соляры, приглашал «сахибов», то есть восходителей, на ужин. Татьяна поднялась со скамейки и протянула мне руку, сузив ладонь лодочкой. Мне почему-то пришло в голову, что она хочет, чтобы я пожал или поцеловал ее руку. Но ей всего лишь нужно было письмо.

Прежде чем вернуть его девушке, я поднял лист и посмотрел через него на свет. Во всяком случае водяные знаки в виде замысловатого логотипа князя просматривались четко. «Однако никаких инструкций относительно письмоводителей я не получал, – подумал я и слишком откровенно уставился на девушку, дожидаясь, когда она выйдет из палатки. – Кто она? Новая фигура на игровом поле князя?»

Глава 5

ЧЕСТЬ ФИРМЫ

Столовая уютно располагалась на краю лагеря, среди каменных завалов горного «мусора», который ледник, сползающий с Плахи, аккуратно сгребал в одну кучу. Шерпы питались из общего котла, но в своих палатках, используя в качестве посуды армейские котелки. А привередливые американцы постарались превратить процесс потребления пищи в приятную и комфортную процедуру. В большой палатке, освещенной светильниками, был установлен длинный стол, собранный из кусков легкого пластика, на краю которого возвышались стопки одноразовых тарелок, пластиковых ложек и чашек. А дальше, по всей длине стола, стояли блюда с яствами. Тихо играл джаз. На тканевых стенах висели фотографии голливудских звезд, президентов, кто-то продолжил галерею портретами жен, собак и младенцев. Исхудавшие, с черными лицами, восходители в свитерах грубой вязки и тяжелых высотных ботинках изо всех сил старались вести себя так, как в «Макдоналдсе», и, неторопливо продвигаясь вдоль стола, загружали тарелки отварным рисом, сухой овсянкой, сушеными фруктами, кружочками копченой колбасы, наливали в чашки густой порошковый суп или бульон из кубиков.

Даже глубоко уважая ностальгию клаймберов^[6] по своей родине, я не смог сдержать улыбку, войдя в палатку. Стоящий у входа шерп в замусоленном белом халате предложил мне влажную салфетку для мытья рук, которой я тотчас прикрыл рот. Народу было немного. Большинство членов экспедиции, разбившись на штурмовые двойки, ютились сейчас в тесных высотных палатках промежуточных лагерей, в сравнении с которыми базовый был курортным раем.

Я взял тарелку и в раздумье остановился перед медным чаном с отварным рисом, сдобренным гуляшом из сублимированной говядины. Креспи вместе с малорослым представителем фирмы «Треккинг» стоял у противоположного торца стола. Руководитель экспедиции заметил, как я зашел в палатку, но сделал вид, что увлечен беседой с итальянцем. Креспи имел право так поступать, потому что я не был членом команды.

– Добрый вечер! – поздоровался я, бесцеремонно прервав беседу Креспи и итальянца. Ложка с тушеной фасолью, которую Креспи намеревался отправить в рот, повисла между мной и фирмачом, словно шайба в момент вбрасывания.

Руководитель сдержанно поклонился, зато итальянец, лицо которого было обрамлено курчавой бородкой, плавно переходящей в бакенбарды, а затем в лысину, жизнерадостно протянул мне руку. Осуществляя рукопожатие, я рассматривал лицо фирмача и думал о том, что если его голову оторвать, перевернуть и поставить лысиной вниз, то получится новый тип лица – гладко выбритое, с торчащей дыбом короткой прической.

– Это господин Ворохтин, – выразительно представил меня Креспи. – Тот самый альпинист из России.

Услышав, что я «тот самый», итальянец торопливо отдернул руку. Его универсальное лицо вмиг помрачнело. Он сделал шаг назад и покосился на мои французские ботинки. Щедро смазанные ветрозащитной помадой, его губы дрогнули и презрительно скривились. Во всем лагере только я и Татьяна не были обуты в итальянские «Треккинги», и фирмач смотрел на меня, как на негра в толпе куклуксклановцев.

– Вы вызвали полицию? – спросил я у Креспи.

– А вы по-прежнему настаиваете? – выдержав паузу, вопросом на вопрос ответил американец, кидая картонную тарелку в пластиковый пакет для мусора.

– Не просто настаиваю, а требую, – уточнил я. – Мы упускаем время. С каждым часом преступник уходит все дальше, и доказать его вину будет сложнее.

Креспи передернуло от слова «преступник». Он отвернулся к столу и в растерянности посмотрел на блюда.

– Я очень сожалею о трагической гибели ваших друзей, – пробормотал он. – И понимаю, что эта утрата невосполнима. – Он повернулся ко мне лицом. В белой пластмассовой ложке лежала иссиня-черная маслина. – И все же… Все же нельзя терять голову и принимать решения сгоряча. Вы понимаете меня? Преступления не было! Не было!.. Если, конечно, не считать преступницей гору.

– Креспи, – произнес я усталым голосом, – вы талантливый организатор и альпинист от бога. Но, поверьте, криминальные дела не в вашей компетенции.

Руководитель сник, выпадая из строя защитников чести фирмы. И тогда его подменил итальянец.

– А в чем, собственно, проблема? – свежим голосом возвестил он. – Давайте начистоту, господин… простите, как ваша фамилия? Какие у вас к нам претензии? Что конкретно вас не устраивает?.. Но не торопитесь с ответом. У меня для вас большой сюрприз!

Начались рекламные штучки, понял я. Креспи о чем-то задумался, гоняя косточку маслины во рту. У входа в палатку появился рыжеголовый врач, он приветственно вскинул руку и принялся расстегивать многочисленные замки и липучки на куртке.

– Наша фирма решила презентовать вам последнюю модель суперботинок! – объявил итальянец. – Комбинация нижней пластиковой части и кожаного верха делает обувь чрезвычайно прочной и комфортной для технического лазания…

– Креспи, вы делаете себе только хуже, – произнес я. – Вольно или невольно, но вы потворствуете действиям преступника. А это чревато последствиями.

– …Двойной ударопоглотитель и система «мангуст», обволакивающая ногу по бокам, особая вентиляционная способность дают ощущение…

Руководитель, сплевывая косточку на ложку, вскинул на меня взгляд.

– А вы не задумывались, какими последствиями обернется для вас вызов полиции?

– …Самоочищающийся профиль дополняет образ истинно агрессивного дизайна для тех, кто нацелен на победу… – не видя ничего вокруг, кроме своих ботинок, продолжал рекламное выступление итальянец.

Я выжидающе смотрел на Креспи. Ему уже стало ясно, что убеждением и ботинками с агрессивным дизайном меня не взять. Но если он нашел, чем меня зацепить, то обязательно выложит свой козырь. Креспи хотелось увидеть в моих глазах если не испуг, то хотя бы любопытство. Не знаю, что он там увидел, но его лицо выражало разочарование.

– Не задумывались, – понял он. – Тогда я вам объясню. Портер, с которым вы поднимались в третий лагерь, утверждает, что намного ниже третьего лагеря вы услышали крики о помощи, которые доносились с гребня контрфорса.

– Крики? – переспросил я. – Портер сказал, что слышал крики?

– Он сказал, что вы оба слышали крики, – уточнил Креспи.

– Так. Дальше!

– Портер предложил вам пойти на голоса и помочь людям, но вы ответили, что намерены продолжить восхождение к третьему лагерю. И тогда он сказал, что пойдет на помощь русским один.

– И неужели пошел? – спросил я, пожимая руку итальянцу в знак благодарности за впечатляющую рекламу.

– Пошел, – кивнул Креспи.

– Может быть, он спас Родиона и Столешко, а я до сих пор ничего об этом не знаю?

– Не исключено, что спас бы, – ответил Креспи, подставляя под краник бачка чашку. – Если бы вы не отобрали у него рюкзак с кислородом и провиантом.

– Креспи, – сказал я, – вы действительно верите в это?

– У меня нет оснований не верить Бадуру. Он не в первый раз работает в моей экспедиции и хорошо зарекомендовал себя.

На его лбу выступили капли пота. Казалось, что короткий седой ежик на голове американца – иней, который от тепла столовой начал таять, и капли воды покатились по лбу. Спортивные успехи Креспи остались в прошлом, а материальные всецело зависели от «Треккинга». И надо было всего ничего – немного солгать, немного пойти против совести, что стоило лишь нескольких капель пота.

– Я думаю, что мы обойдемся без полиции, – сказал итальянец и примирительно похлопал меня по плечу. – Я вам еще не рассказал о нашей куртке «Полярное солнце». Это нечто необыкновенное!

Врач с тарелкой на ладони подошел к нам.

– Как самочувствие? – поинтересовался он у меня. – Будьте добры, подайте хлеба, вы рядом стоите… А я принес вам то, что обещал. Держите!

Я уже забыл, что он обещал скормить мне какие-то успокоительные таблетки, и машинально протянул руку. Из пластиковой упаковки мне на ладонь выкатились две желтые пилюли. Я смотрел на них и думал, чем для меня может обернуться слишком узнаваемое повторение эпизода с таблетками.

– Выпейте, – сказал врач, теребя клиновидную рыжую бородку.

– Рекомендации врачей надо выполнять, – нравоучительным тоном добавил итальянец.

– Мы не желаем вам зла, – заверил Креспи. – А о вашем неблаговидном поступке я постараюсь забыть.

Они обступили меня со всех сторон. Я продолжал стоять, держа пилюли на ладони. Они таяли, клеясь к мозолям.

– Вы уверены, что эти таблетки мне помогут? – спросил я врача.

– Вне всякого сомнения, – ответил он.

– А память они улучшают?

– И память тоже.

Креспи протянул мне свою чашку, предлагая запить лекарство. Я опустил руку с таблетками в карман, где уже лежала пара очень похожих таблеток, вежливо отстранил итальянца и быстро пошел к выходу, затылком чувствуя недобрые взгляды. Президенты с фотографий смотрели на меня так же отчужденно, словно были в сговоре с Креспи, врачом и итальянцем.

Я вышел в ночь, под колючий свет звезд, хоровод которых острым углом закрывала Плаха, тускло отливающая холодным серебром. Палатку шерпов я нашел скорее по звуку электрогенератора, чем зрительно, откинул полог из старого верблюжьего одеяла и зашел внутрь. Большинство носильщиков уже спали, кое-кто еще подогревал на горелке ракшу или играл в карты. Бадур, сидя перед керосинкой, точил напильником зубья кошек. Увидев меня, он отложил работу и стал торопливо менять сосредоточенное выражение лица на счастливое.

– Привет! – громко поздоровался он со мной, чтобы привлечь внимание своих земляков. – Почему не спишь так поздно?

– Привет, – ответил я и похлопал его по плечу. – Я тебе кое-чего принес. Выйдем на воздух.

Наверное, Бадур рассчитывал на деньги, потому не стал надевать ботинки и пуховик, и вышел в чем был – босиком и в свитере. Мы стояли по колени в снегу рядом с кемпинговой палаткой руководителя экспедиции, за тонкой стенкой которого тихо шипела включенная на прием радиостанция. Этот звук, не меняющийся на протяжении прошедшего дня, напоминал процесс приготовления яичницы.

Без вступлений, ударом в челюсть я свалил Бадура на снег, сел на него верхом и вставил ему между зубов дюралевый крюк.

– Глотай! Может быть, вспомнишь, как все было на самом деле, – сказал я, заталкивая Бадуру под язык таблетки. – Да не рычи ты, я же не драться с тобой пришел, а помочь… Ну? Проглотил? В голове стало светлее?

Глава 6

ФРАНЦУЗСКИЙ АЭРОВИТ

Оранжевый вертолет с военными опознавательными знаками на борту, не выключая двигателей, со свистом резал морозный разреженный воздух и поднимал снежную пыль. Она кружилась вокруг, словно геликоптер попал в эпицентр смерча. Открылась дверь, и на снег спрыгнул офицер в коричневом свитере с матерчатыми нашлепками на плечах, медной бляхой на груди, в малиновом берете. Низко пригибаясь и прикрывая лицо от ледяных опилок, он побежал в нашу сторону.

Мы с Креспи стояли рядом, но как бы отдельно друг от друга. Очень недовольный тем, что я самовольно воспользовался радиостанцией, он с утра не разговаривал со мной и старался не замечать. Я же был с ним подчеркнуто вежлив. Представитель фирмы, вчистую забывший о своем обещании сделать мне подарок, нервно крутился между нами, вытаптывая в снегу восьмерку, и беззвучно шевелил губами, словно повторял перед ответственным выступлением текст речи.