Крымская ракета средней дальности

      Я ничего не ответил и повесил трубку. К морю я пошел пешком. Стал накрапывать мелкий дождь. На мокром асфальте отражались фонари и неоновые вывески магазинов. Остро и горько пахло ночными цветами. Капли дождя шлепали по широким листьям магнолий. Шурша шинами, мимо проезжали редкие машины.
      Спортивный клуб содрогался от ударов волн по пирсу. Здание смотрело в штормящее море черными глазами окон. В одном из них горел свет. Я зашел внутрь. Пересек спортивный зал, пропахший запахом крепкого и свежего пота, и поднялся на второй этаж. Тихо открыл дверь. Ирэн сидела в кресле. Она подняла на меня красные подпухшие глаза. Рядом, на полу, стояли полная окурков пепельница и ополовиненная бутылка моего любимого красного вина.
      Казалось, что Ирэн вдруг лишилась какой-то внутренней пружины, которая держала ее в напряжении. Она слабо вздохнула. Рука с сигаретой безвольно опустилась. Беззвучно опрокинулся стакан, и остатки вина разлились по ковру.
      Я скинул ботинки, прошел к дивану, стоящему в углу, упал на него и мгновенно уснул.

Глава 29
ПИСТОЛЕТ С ОДНИМ ПАТРОНОМ

      Утром я старательно избегал взглядов Ирэн. Она ни о чем меня не спрашивала и пыталась делать вид, что между нами ничего не произошло. Выдержка у нее была завидная.
      – Ты так хорошо выбрит, – заметила она. – Я уже отвыкла видеть тебя таким.
      Она накрыла на столе завтрак: кофе с лимоном, бутерброды с маслом и сыром и сваренные вкрутую яйца. Я сказал, что страдаю отсутствием аппетита. Ирэн уже сидела за столом, растерянно смотрела на чашку с кофе и не знала, что ей делать.
      Я торчал на балконе и смотрел на серое штормящее море. Ирэн, не притронувшись к еде, убирала со стола.
      – Ты как-то странно на меня смотришь, – заметила она. – Тебе приснилось что-то плохое?
      Если бы она спросила о моей встрече со следователем, я, может быть, не сдержался бы и выпалил ей все, что тяжким грузом висело у меня на душе.
      – Я звонила генералу, – нерешительно произнесла она, когда я сел напротив телевизора и стал беспорядочно щелкать кнопками пульта.
      – Ну и что?
      – Он просит нас срочно приехать к нему.
      – Зачем?
      – Наверное, чтобы подробно расспросить о крушении самолета.
      Ирэн говорила тихим, мягким голосом. Моя отрицательная энергия воздействовала на нее, и девушка чувствовала себя виноватой, хотя и не понимала (или делала вид, что не понимает?), в чем именно.
      – Я не адвокат, – отрезал я. – Генерал думает только о том, как спасти свои погоны. Он надеется заболтать нас или подкупить, чтобы мы дали показания в его пользу.
      Мы на мгновенье встретились взглядами. Я увидел в глазах Ирэн боль и обиду. А что она увидела в моих? Презрение и холод отчуждения? Меня так и подмывало взять ее на пушку и спросить, кому она звонила с яхты. Но почему я не сделал этого сразу, как только пришел сюда после дикой ночи? Я оттягиваю время. Я боюсь узнать правду. Я еще оставляю себе надежду, что Эльза ошиблась, что Ирэн не предавала меня. И сколько я буду мучиться в неведении, терзая себя подозрениями? Не знаю. Мне тяжело, но надежда еще жива. Она лежит у моих ног – слабая, беззащитная, а в моих руках пистолет, и я должен сам, собственной волей поднять руку и выстрелить… Должен?
      К генералу мы ехали на попутке. Водитель начал вполголоса ругаться, когда свернул с шоссе в дачный поселок. Дорога там была грунтовая – грязная, скользкая, к тому же еще и узкая, и мы едва разошлись с «КамАЗом», везущим строительный щебень. Несколько раз мне пришлось выйти из машины, чтобы вытолкнуть ее из ямы, заполненной жидкой глиной.
      Дача, на которой генерал отсиживал домашний арест, еще не была достроена до конца. Каменный цоколь, первый этаж из бруса, второй – из вагонки. Генерал вышел встречать нас с зонтиком. Он был в спортивном костюме и пляжных тапочках. Задники тапочек шлепали по его пяткам и брызгали во все стороны. Пожилой мужчина, дедуля. Как военная форма, точнее, ее отсутствие, меняет человека!
      – Как я рад, ребятки, как я рад, – бормотал он, с тревогой выглядывая из калитки на дачную улицу. – Мне кажется, за мной скоро приедут. У нас совсем мало времени…
      Эти его «ребятки» мне сразу резанули слух, и я, еще даже не начав разговора, внутренне напрягся, занимая глухую оборону. Ничего он от меня не добьется. Я видел, что самолет был сбит ракетой, которая летела со стороны берега. И ничто – ни миллионные взятки, ни угрозы, ни жалобы не заставят меня изменить свое мнение и отречься от показаний. Я расплачиваюсь за чужие грехи и чужое предательство. Почему генерал должен избежать наказания за свой грех? Каждому должно воздаться по заслугам: и мне, и Ирэн, и генералу.
      Мы зашли в комнату, большую часть которой занимали шкафы и стеллажи с книгами. Не думаю, что генерал был ярым книголюбом и в перерывах между уничтожением гражданских самолетов запойно читал. Наверное, все эти запыленные собрания сочинений, среди которых были и раритетные издания, достались ему по наследству от предков. Посреди комнаты стоял камин, выложенный из красного облицовочного кирпича, в его чреве лежала аккуратная кладка дров, похожая на муляж. Мы сели на старинный скрипучий кожаный диван с протертыми валиками. Генерал придвинул к нам столик на колесиках, убрал с него вазу и отшлифованный корень, отдаленно напоминавший обнаженную женщину. Я подумал, что он сейчас начнет поить нас чаем с каким-нибудь дедушкиным угощением вроде плюшек или колотого сахара. Но генерал слишком ценил время, чтобы отвлекаться на такую ерунду. Он расстелил на столе большую топографическую карту Побережья, сверху которой было крупно написано: «Генеральный штаб», а в левом углу – «Секретно», и кинул на нее готовальню и линейку. Надев очки и властно опершись о карту обеими ладонями, как очень любят делать великие стратеги в кино, он с минуту внимательно рассматривал зеленые и коричневые пятна, покрытые сеткой координат и рельефными линиями, затем ткнул острием карандаша в светлое пятно.
      – Это полигон, откуда мы вели стрельбы, – сказал он.
      Я подчеркнуто не проявлял интереса ни к карте, ни к словам генерала. Ирэн же чуть на стол не легла, рассматривая контуры полигона, пристроившегося у самого моря между двух возвышенностей с плоскими макушками. Я знал, о чем генерал будет говорить дальше. Все это я уже слышал на теплоходе: о дальности стрельбы, о самоликвидации и прочих технических штучках.
      – Масштаб карты – в одном сантиметре пять километров. Заданный радиус действия наших ракет – сто двадцать километров. Большее расстояние ни одна из них пролететь не могла, потому как все ракеты имели ограниченный запас топлива и самоликвидатор. Теперь берем линейку, отмеряем циркулем радиус и чертим окружность…
      Он принялся рисовать циркулем окружность, центром которой был полигон. Ирэн так глубоко вникала в суть проблемы, что, как мне показалось, даже дышать перестала. Я же откровенно зевнул и уставился в окно, заставленное цветочными горшками.
      – Вот у нас получилась зона возможного поражения, – сказал генерал, опуская растопыренную ладонь на окружность. – Даже если предположить, что мои ракетчики перепились, сошли с ума и принялись запускать ракеты куда попало, то все равно они не могли попасть в самолет, потому что его курс проходил далеко от зоны возможного поражения.
      Он постучал пальцем по другому углу карты и добавил:
      – Вот приблизительно здесь самолет потерпел катастрофу.
      Мне стало скучно. Я встал и принялся ходить по комнате, рассматривая книги. Ирэн будет делать вид, что версия генерала увлекла ее с головой. Затем она постарается втянуть и меня в эту бестолковую работу по поиску причины крушения самолета. Она попытается утопить меня в цифрах, расчетах, зонах поражения и пьяных ракетчиках. Потому что ей выгодно увести меня в другую сторону – подальше от «Лендкрузера».
      Увидев в лице Ирэн благодарного слушателя, генерал обрушил на нее всю ударную мощь убеждения. Он начал говорить взволнованно и торопливо. Вот место падения и самоликвидации ракет. Это очень далеко от места крушения самолета. Есть всего три отправные точки, которые следует принимать во внимание: полигон, сектор стрельбы и курс самолета. Генерал уверен, что самолет взорвался по причине технической неисправности. Сначала произошло возгорание одного из двигателей, а затем огонь перекинулся на топливные баки… Я остановился, рассматривая золоченый корешок «Государя» Макиавелли. Мое терпение подходило к концу. Бесстыдная ложь генерала уже переходила все границы.
      – Моя совесть чиста! – дрожащим от волнения голосом сказал генерал. – Я не виновен в гибели этих несчастных ста пятидесяти человек!
      – Пожалуй, этого достаточно! – произнес я, повернувшись лицом к генералу. – Не знаю, почему Ирэн молчит и не хочет сказать правду. Тогда я скажу. Мы не были пассажирами самолета, генерал! Мы плыли на яхте и случайно оказались свидетелями катастрофы.
      Ирэн, как мне показалось, взглянула на меня с испугом. Генерал медленно поднял седую голову, оторвал ладони от карты и взглянул на меня.
      – И что же вы видели? – тихо спросил он.
      – Мы видели, что самолет был сбит каким-то летящим объектом, который оставлял за собой белый дымный след. Если вас не устраивает термин «был сбит», то я могу выразиться иначе: самолет развалился на части в результате столкновения с ракетой. В результате соприкосновения с ней. В результате взаимного касания друг с другом… Как угодно! Но это правда, генерал!
      Опираясь о стол, генерал опустился на диван. И без того бледное лицо стало белым как мел. Как бы ему не стало плохо, а то придется сломя голову бежать за «Скорой»… Он со слабой надеждой взглянул на Ирэн, полагая, что она добрее, честнее и не станет так жестоко лгать. Но Ирэн кивнула и тихо прошептала:
      – Да, это правда.
      Губы генерала дрогнули. Кажется, он что-то сказал и опять склонился над картой.
      – Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Я просто не в состоянии дать этому хоть какое-то объяснение… Если самолет все-таки был сбит ракетой, то мы к этому не имеем никакого отношения… Но кто же мог запустить ракету? Военных кораблей в районе учений не было. Подводных лодок не обнаружено… Абсурд…
      И тут вдруг я почувствовал, что в моей голове начинает происходить какой-то переворот, что я начинаю верить генералу. Точнее, он задал тот же вопрос, на который и я хотел получить ответ, и его недоумение показалось мне искренним: кто же мог запустить ракету? Черт возьми, не на одном же полигоне сосредоточены все ракеты страны? Я шагнул к столу и взглянул на карту. Генерал показывал место крушения самолета, но очень приблизительно. И я не успел запомнить, куда он ткнул пальцем. Но это неважно. На карте есть сетка координат. А я помню… я должен вспомнить, какие координаты передавал в службу спасения. И еще я помню, каким курсом шла яхта. Курс ракеты точно совпадал с курсом яхты. Зюйд-вест! Двести двадцать пять градусов!
      – Что-то мне… – пробормотал генерал и растерянно провел ладонью по карманам костюма. – Секундочку, подождите…
      Он не без труда встал, опираясь о стол.
      – Вам плохо? – с тревогой спросила Ирэн.
      – Не то чтобы плохо… Но валидол бы не помешал… На кухне есть. Сейчас…
      – Я вас провожу! – сказала Ирэн и взяла генерала под руку.
      Это хорошо, пусть они оба выйдут. Мне надо сосредоточиться и сделать очень важный вывод. Ирэн, эта хитрая бестия, не должна ни о чем догадаться. Я не позволю ей проследить за моим взглядом. Я буду индифферентным, равнодушным, тупым, как скала… Они вышли из комнаты. Я слышал, как за стеной стукнула дверца буфета, как полилась в стакан вода, как Ирэн о чем-то заботливо зачирикала. Линейка… Циркуль… Нет, циркуль мне не нужен. Какие же координаты я передал по мобильнику? Дай бог памяти… По широте: сорок три градуса пятьдесят две минуты… Сколько же секунд? Из-за этих секунд я еще ругался с диспетчером и советовал ей заново окончить среднюю школу… Да хрен с ними, с секундами. По долготе, если не изменяет память, тридцать шесть градусов и сорок пять минут… Да, кажется, так.
      Я склонился над обширным синим пятном, изображающим море. Нашел пересечение широты и долготы и поставил точку. Здесь была наша яхта в момент крушения самолета. Теперь курс: зюйд-вест, 225. Если из этого числа вычесть сто восемьдесят, то можно определить, с какой стороны ракета прилетела… Я приложил линейку и провел линию… Дальность действия – не более ста двадцати километров… Я отмерил отрезок линии, которая бежала по берегу, пересекала поселки, дороги, реки и поднималась в горы… Из кухни раздаются голоса. Кажется, Ирэн пытается успокоить генерала. Снова звенит стакан. Она заставляет его выпить валерьянку… Я склонился над картой и поставил маленькую галочку в лесном массиве, откуда был произведен запуск. Что здесь находится? Дремучие леса, склон горы, национальный заповедник… Ба! Именно в этих лесах сегодня ночью я гонялся за «Лендкрузером»! Никаких сомнений! Вот тоненькой нитью показана грунтовка, по которой мы ехали, вот первая развилка, вот вторая… Здесь я наткнулся на шлагбаум. А что за ним? Линия электропередачи, черные и коричневые кубики строений, обозначенные как «дом лесника»… Да это не дом, а целый поселок! А может быть, гарнизон? Воинская часть с ракетными установками?
      Генерал вернулся. За ним Ирэн. В ее глазах – немой упрек за чрезмерную жесткость. Но я уже не мог думать о таких вещах, как корректность и вежливость. Меня распирало от желания немедленно, сию минуту, узнать все.
      Генерал сел на диван и замер, прислушиваясь к своему сердцу. Откашлялся. Взял со стола карандаш и тотчас бросил его. Он готовился к встрече с нами, но сейчас все его мысли спутались. Он не знал, что еще сказать нам. Ответственность за гибель людей убивала его, и он это чувствовал.
      Я обошел столик с картой и встал так, чтобы закрыть ее собой от Ирэн.
      – Генерал, скажите, – произнес я, щелкнув пальцем по «дому лесника». – Что здесь находится?
      Он вздрогнул, вернувшись в реальность, надел очки и взглянул на карту. Затем тотчас снял очки, поднял голову и с настороженным любопытством взглянул на меня.
      – Я так понимаю, что коль вы спрашиваете, то какой-то информацией уже располагаете, – произнес он. – Да, здесь расположено одно из наших подразделений.
      – Ракетный дивизион?
      Генерал замялся и неопределенно качнул головой.
      – Я не имею права говорить вам об этом… Но почему вы спрашиваете?
      – Потому, что ракета, уничтожившая самолет, стартовала с этого места.
      – Что?! – неожиданно резко отреагировал генерал и даже вскочил с дивана. Снова нацепил очки, снова посмотрел на «дом лесника» и кинул очки на стол. – Не говорите глупостей! Этого быть не может! Это исключено!
      – Точно такими же аргументами вы отрицали, что самолет был сбит ракетой.
      Ирэн крутила головой, глядя то на меня, то на генерала. Можно было подумать, что она не понимала, о чем идет речь. Я кидал на нее редкие взгляды. Чувствовала ли она, что петля на ее шее сжимается?
      – Да поймите же вы, молодой человек! – зашептал генерал, тряся перед моим лицом ладонью. – Армия – это совсем не то, что вы себе представляете. Это дисциплина и регламентация, это взаимосвязь многочисленных структурных элементов. Это, в конце концов, единоначалие. И лишь когда поступает приказ от командира, вся эта сложная система начинает действовать в особом режиме, причем под жестким контролем. И только тогда может стартовать ракета.
      – Значит, ваша сложная система дала сбой, – ответил я.
      Генерал наигранно усмехнулся, схватился за лицо руками и покачал головой.
      – Командует этим подразделением полковник Стрельцов, – торопливо заговорил он, словно боясь, что я перебью его и опять начну нести ахинею. – Это мой боевой друг, которого я знаю уже не один десяток лет. Ручаюсь за него! Образец исключительной порядочности и чести… Извините, что я говорю такими высокопарными словами, но это правда, и другие эпитеты по отношению к Стрельцову трудно подобрать. В его части царит образцовый порядок. За последнее время – ни одного дисциплинарного нарушения. Отзывы проверяющих – блестящие. Солдаты умные, дисциплинированные. Ни самоволок, ни побегов, ни пьянства. Часть находится на круглосуточном боевом дежурстве и к стрельбам не привлекалась. Я, конечно, раскрываю вам сведения, содержащие военную тайну, но у меня нет других аргументов, чтобы помочь вам избавиться от страшного заблуждения!
      Я молчал. Все, что мне было нужно, я уже узнал. Генерал был искренен в своем желании выбить из моей головы дурь и высветлить имя полковника Стрельцова. Он думал о своей чести и чести своих подчиненных. А я – об истине. И, в общем-то, мы с генералом витали сейчас в совершенно разных плоскостях.
      Я услышал гул автомобильного мотора, но не придал бы ему большого значения, если бы вдруг испуганно не встрепенулся генерал. Он вскочил с дивана, быстро подошел к окну и что-то невнятно пробормотал.
      – Ну-ка, ребятки, идите наверх! И побыстрее! – зашептал он, и я заметил, как его лицо приняло обреченно-покорное выражение. – Кажется, за мной приехали. Возможно, повезут на допрос в прокуратуру. Или предложат пистолет с одним патроном…
      Он кое-как сложил карту и затолкал ее между книг. Поправил корешки и еще поставил перед ними вазу с икебаной. Мы с Ирэн поднялись по деревянной лестнице на второй этаж, зашли в спальню и встали по обе стороны от окна, чтобы нас нельзя было заметить с улицы.
      Перед калиткой стояли две черные «Волги». Три офицера в оливковых рубашках с короткими рукавами, поправляя на ходу фуражки, шли по дорожке к дому. Вот шаги уже слышны в терраске. Стук в дверь… Незнакомый молодой голос:
      – Игорь Васильевич? Здравствуйте. Я капитан первого ранга Кондратьев, следователь из военной прокуратуры…
      Генерал пробормотал: «Секундочку… Я только…» Не договорил. Хлопнули дверцы буфета на кухне, затем зашелестел полиэтиленовый пакет. Генерал о чем-то спросил, ему что-то ответили. Затем лязгнул дверной замок, и все стихло. Мы снова посмотрели в окно. Офицеры конвоировали генерала к машинам. Генерал, как и при нас, был в спортивном костюме, только напялил на голову легкомысленную тряпичную кепку да еще прихватил небольшой сверток, наверное, с мылом, бритвой и полотенцем.
      Через минуту машины скрылись за соседними дачами. Ирэн, потрясенная всем увиденным, молча глотала слезы. Я думал о том, что должен из кожи вон вылезть, но убедить Ирэн в том, что Стрельцов вместе со своей блестящей частью мне на фиг не нужен и что я смертельно устал, что мне надоело расследование и я хочу напиться до свинского состояния и заснуть богатырским сном на несколько дней. Про свинское состояние и сон я сказал ей открытым текстом, когда мы спустились вниз.
      – Ты что, Кирилл? – не веря своим ушам, произнесла Ирэн и захлопала мокрыми глазами. – Разве ты не понял, что все нити ведут в эту часть и именно там надо искать Максима Блинова!
      Она играла рискованно. Более всего Ирэн боялась именно того, что я зубами ухвачусь за Стрельцова. Наверняка этот честный Стрельцов и есть водитель «Лендкрузера», наверняка это он убил Новорукова, слесаря, Фатьянова, маримана и риелтора. Наверняка именно Стрельцову Ирэн сообщала обо всех наших передвижениях, в том числе и координаты яхты. И теперь она провоцирует меня, желая выяснить, о чем я догадываюсь и что намереваюсь сделать в ближайшем будущем.
      Нет-нет! Мои мысли должны остаться для нее тайной за семью печатями. Иначе предупредит Стрельцова об опасности, и они вместе начнут заметать следы. Или что еще хуже: он заставит ее выйти из игры и убить меня.
      – Нет, Ирина, нет…
      – Что нет? – с тревогой спросила Ирэн и протянула ко мне руки. – Что с тобой случилось этой ночью, Кирилл?! Я тебя не узнаю. Тебя как будто подменили…
      Еще мгновение – и я окажусь в ее объятиях. Я сделал шаг назад.
      – Мне все надоело. Я хочу спать. Я очень устал…
      Ни слова не говоря более, я повернулся и быстро вышел во двор, оттуда на улицу и крепко закрыл за собой калитку.

Глава 30
КРУТОЙ ВИРАЖ

      Ирэн не пришла ночевать в спортклуб. Впрочем, меня это не слишком обеспокоило. Она была свободна от меня и делала то, что считала нужным, что позволяла ей совесть и диктовали цели. Я даже не стал забивать голову предположениями касательно того, где она провела ночь, с кем и чем при этом занималась. Мне было ровным счетом наплевать на это. Все эти мелкие вопросы не стоили моего внимания. Я видел впереди цель, достигнув которую получил бы ответ на самый главный вопрос: кто убийца и кто его сообщник.
      Я прекрасно выспался. Впервые с того дня, когда убили Тосю, я спал глубоко, не вздрагивал от постороннего шума и не видел снов. Небо очистилось от туч, море успокоилось. Я поднялся на верхнюю надстройку пирса, встал на перила и сиганул оттуда в воду. Мне показалось, что я голым залез в гнездо ежей. Когда вышел на берег, моя кожа по цвету могла сравниться с восходящим над горами солнцем.
      Завтракал я в компании атлетов. Заворачивал ломтик козьего сыра в лист салата, сверху клал кусочек холодной баранины, приправленной хреном, все это крепко прижимал к тонкой грузинской лепешке и отправлял в рот. Славка не сводил с меня глаз. Я видел, как его подмывает спросить, что за странные отношения связывают нас с Ирэн: в прошлую ночь я где-то болтался, в эту – она и чего следует ждать от следующей. Но я знал, что он будет мучиться в неведении, строить догадки, но никогда не спросит меня об этом. Казалось, что мы оба негласно договорились вести эту странную игру, в которой победит тот, кто меньше узнает о сопернике.
      После завтрака мы распрощались. Я поблагодарил Славку и сказал, что вряд ли сегодня приду. Он спросил: «А как же инспектор по чистоте коммерческих сделок?» Я пожал плечами. Наверное, Ирэн ему понравилась. Если бы у нас со Славкой были иные отношения, я дал бы ему добрый совет: выкинуть ее из головы и стараться держаться от нее подальше. Хотя второй совет уже не актуален. Ирэн никогда больше не придет сюда. Я думаю, что она сейчас там, где ее почти невозможно достать.
      Я поймал такси и поехал в аэроклуб. Не знаю, кто придумал ему название «Персей». Этот мифологический герой, насколько мне известно, не имел ничего общего с полетами. Кроме того, столь светлый и героический образ менее всего подходил к бывшему аэродрому ДОСААФ, летный парк которого состоял из одного вертолета и двух самолетов, отлетавших все мыслимые и немыслимые сроки. Мне кажется, что название «Ступа» (имеется в виду летательный аппарат Бабы-яги) было бы точнее и скромнее.
      Как бы то ни было, я не знал о существовании других организаций, которые позволили бы мне два раза в неделю подниматься в небо в самостоятельном полете. Я летал потому, что не знал других способов избавиться от стрессов и усталости, отвлечься от тягостных мыслей о захлестнувшем Побережье криминале. Вино не могло тягаться с полетами по силе целебного воздействия на психику. Ручка управления, при помощи которой я вращал вокруг самолета Землю, не только доставляла удовольствие от власти над законами тяготения, но и позволяла взглянуть на человечество и нашу грешную суетную жизнь свысока, то есть с позиции бога и глазами бога. Во всяком случае, мне так казалось.
      Я попросил таксиста остановиться у ворот и дошел до летного поля пешком. Сегодня у будки диспетчера было необыкновенно много народа. Только что приземлившиеся парашютисты несли в охапках разноцветные комки шелка и строп. Воздушные акробаты последний раз перед посадкой в самолет отрабатывали какую-то сложную фигуру: было похоже, что они, взявшись за руки, водят хоровод. Худая, мелкая, похожая на очкастую крысу иностранка через переводчика разговаривала с пилотом спортивного «Як-52». Она хотела, чтобы он покатал ее на самолете и заодно продемонстрировал все фигуры высшего пилотажа. Пилот, глядя на крысу с состраданием, поинтересовался, надежно ли держатся на ее носу очки и завтракала ли она сегодня.
      Приближалось мое время, и я заглянул к диспетчеру.
      – С инструктором полетишь! – сказал он мне, не выпуская микрофона из рук.
      – Почему?
      – Да какая-то комиссия приехала! По безопасности полетов… Только деньги мне не суй, потом рассчитаемся!
      Солнце уже свирепствовало. Девушки и парни, ожидающие своей очереди на прыжки, стали кучковаться под крыльями «Ан-2», где была тень. Кому не хватило места, повязали на головы майки и футболки. Разогретый воздух дрожал над полем, словно заливное. Спортивный самолет с иностранкой, которой захотелось острых ощущений, сделал «свечку» и стоматологическим буром впился в белую мякоть облака. На мгновение он исчез из виду, затем, сверкнув крыльями уже над облаком, несколько раз перекрутился вдоль своей оси. Земное притяжение держало его за хвост подобно крючку с резинкой. Самолет поднимался вверх все медленнее, и наконец подъемная энергия закончилась, он остановился, замер на какую-то секунду. Лопасти винта, казалось, месили воздух в бешеном отчаянии, будто хотели ухватиться за край облака. Но тут звук мотора примолк, наступила тишина, и самолет стал нелепо и страшно валиться вниз: сначала на левое крыло, затем носом вниз, потом опрокинулся кверху днищем. Он падал беспорядочно, как детская игрушка, сброшенная с балкона, и солнце короткими вспышками отражалось то на крыле, то на хвосте, то на каплевидной сфере фонаря. Когда до земли осталось совсем немного, самолет снова издал пронзительный пчелиный зуммер, перестал вращаться и нацелился носом в будку диспетчера. Затем резко приподнял нос, по широкой дуге пролетел над линиями электропередачи и опять взмыл в небо. Выполнив «бочку» и боевой разворот, самолет угомонился, перестал хулиганить и, приглушив двигатель, пошел на посадку.
      Я перешагнул ограждение, обозначенное белыми флажками, куда через минуту подрулил самолет. Выстрелив сизым дымом, двигатель затих, лопасти остановились. Иностранка, постаревшая лет на десять, тараща во все стороны сумасшедшие подслеповатые глаза, долго и неуклюже выбиралась из кабины. Очков на ее лице уже не было. Как, собственно, и наивно-любознательного выражения, с каким она садилась в самолет. Заталкивая деньги в карман комбинезона, пилот подошел ко мне.
      – Готов? – спросил он меня. – Сегодня летим вместе.
      Я кивнул. Пилот хотел пить. Облизнув пересохшие губы, он пошел к ларьку, торгующему напитками. Зеваки обступили самолет, начали трогать крылья и лопасти. Я сказал им, что иногда у самолета случается самопроизвольный запуск, после чего работникам аэродрома приходится собирать отрубленные головы по всему полю. Толпа немедленно отступила от самолета. Я привычно поднялся на крыло и забрался в свою кабину. Наушники не стал надевать, задвинул фонарь и надавил кнопку стартера. Лопасти пришли в движение и начали взбивать сизый дым выхлопов словно миксером. Я поставил ноги на педали… «Это безумие! – сказал я сам себе и тут же начал полемизировать с собой: – А все то, что я делал последнюю неделю – не безумие? Вся моя нынешняя жизнь, мои мысли, мои цели – не безумие? А разве не с безумцами – жестокими и хитрыми – я имею дело?»
      Через мутный фонарь я смотрел на земной мир, который уже мне не принадлежал. Между нами стояла непреодолимая стена, сотканная из моей воли и вплетенными туда же нитями авантюризма. Зеваки пялились на меня с благоговением и отходили от самолета все дальше – уж больно страшно и громко он рычал. Я увидел своего инструктора. Зажав под мышкой бутылку с водой, он бежал к самолету, махал рукой и, судя по широко раскрытому рту, что-то кричал мне… Я безумец! Наверное, мне слишком многое сходило с рук, раз я позволяю себе то, что выходит за пределы здравого разума… Я становлюсь непредсказуемым и неуправляемым и потому опасен для общества. Общество избавляется от таких типов. Может быть, это произойдет в ближайшем будущем. Но мне не хочется думать о нем. Я отгородился от людей. Никто мне сейчас не нужен, никто не способен остановить меня…
      Я увеличил шаг винта и толкнул вперед левую педаль. Лопасти, изменив угол, стали засасывать воздух и с силой толкать его назад. Самолет тронулся с места и, подпрыгивая на каждой кочке, покатился в сторону вытоптанной, протертой до красной глины полосы. Инструктор понял, что его худшие опасения оправдались. Он не стал, как идиот, бежать за самолетом. Остановился у белого флажка, развевающегося в мощном потоке воздуха, и посмотрел по сторонам, словно призывал свидетелей обратить внимание на происходящее безобразие и самоуправство.
      Не надо думать, что будет потом, когда я вернусь. Это обыкновенная земная суета, возня червяков в консервной банке рыбака. Надо все выкинуть из головы, все, что не имеет отношения к пилотированию самолета. Я – пилот. Все внимание на приборы и на землю, которая еще была совсем близко и давала знать о себе буграми и кочками… Вот я на взлетке. Выровнял педали. Левая рука легла на рычаг газа и сдвинула его вперед до упора. Мотор по-звериному взвыл, словно я сделал ему больно. Ручку управления – чуть вперед. Самолет побежал по красной плеши. Меня прижало к спинке сиденья. Стрелка спидометра ожила и пошла по кругу, задевая цифры: «50, 70, 90…» Быстрее, быстрее от глупой комиссии, которая наверняка приняла меня за воздушного хулигана! Прочь от этих людей, которые привыкли устраивать свою жизнь между пунктов и параграфов летных инструкций. О чем они думают, глядя вслед моему самолету? Что они знают обо мне? Хмурят брови, цедя сквозь зубы ругательства, обещают мне большие неприятности, вплоть до полного отстранения от полетов, грозят строгими оргвыводами диспетчеру и инструктору…
      Есть взлетная скорость! Ручку на себя… Убрать шасси. Втянуть закрылки. На панели вспыхивают зеленые лампочки – значит, все команды выполнены. Обратного пути уже нет, самолет в воздухе, все пути ведут только в небо. Теперь правую педаль вперед и сразу же подать в сторону ручку. Можно прибрать газ на половину хода… Самолет, быстро набирая высоту, лег на крыло и по большой дуге полетел над аэродромом. Я посмотрел вниз. С такой высоты уже трудно было различить, кто есть кто: где инструкторы, где зеваки, где парашютисты. Лишь яркие пятна парашютов украшали выжженное поле, словно распустившиеся маки… Все! Самое страшное позади. Я уже переступил черту закона и инструкций, я уже сотворил то, на что не сразу смог решиться. Странно! Теперь я чувствовал облегчение. Необходимость выбора зачастую мучит человека больше, нежели страх за содеянное. У меня выбора уже не было, я его сделал. Теперь надо постараться извлечь максимум выгоды из ситуации, коль я принес в жертву свою репутацию самого опытного и аккуратного стажера-пилота.