Дело, которому служишь

      Белаш неловко кивнул. Полбин пробежал глазами приказ.
      - Вот. Особо отличившимся присваивают звание Героя Советского Союза. Хотелось бы там быть?
      Белаш помедлил с ответом. Он мог сказать прямо: "хотелось бы". Но такой ответ нескромен. Сказать, что очень хочется побывать в родном городе? Это будет искреннее, но лишь наполовину, ибо звание Героя тоже манит...
      Полбин не стал ждать ответа.
      - Понимаю, - сказал он. - Будете хорошо воевать - и здесь высокую награду заслужите. Только вот в Мелитопольском полку служить не придется. А что, если вернетесь домой, в Мелитополь, из Берлинского полка?
      - Это совсем здорово! - сияя улыбкой, ответил Белаш.
      - Здорово потому, что в этом нет ничего невероятного, - сказал Полбин. - В Берлине мы будем.
      Улыбка не сходила с лица Белаша. Полбин внимательно смотрел на него. "Молодость! - думал он. - Я был постарше, когда первый раз сел в кабину У-2. Да и все мы, летчики старшего поколения, позже начинали... Мой Виктор, если пойдет в авиацию, а пойдет наверняка, тоже в таком возрасте начнет летать. Только ему уже не придется сразу на фронт итти. Насчет этого мы с Белашем постараемся..."
      - А в Берлине мы скоро будем? - спросил Белаш.
      - Вот этого точно я не знаю, - усмехнулся Полбин. - Но в том, что будем, уверен абсолютно. Для этого нужно только одно...
      Он помедлил, пристально глядя на Белаша. Лейтенант молчал, но по блестящим глазам его было вид- но, что он с нетерпением ждет конца фразы.
      - Нужно только не теряться... В воздухе особенно. Лейтенант понял намек и опустил глаза, но тотчас же поднял их.
      - В воздухе я не теряюсь, товарищ генерал, - сказал он твердо.
      - Значит, Берлин недалеко... Ну что же... Может быть, все-таки поработаем?
      Белаш поднялся и вышел.
      Полбин посмотрел ему вслед и подумал: "А ведь верно, не теряется в воздухе. Только сегодня я ему наградной лист на "Красное знамя" подписал. То-то обрадуется, когда узнает. Первый боевой орден!"
      Он углубился в работу. Статья об ударах пикировщиков по артиллерии подвигалась медленно. "Пикировщик - снайпер бомбометания и, следовательно, одна из центральных фигур на поле боя, - писал он. - Действуя по артиллерии врага, пикировщик непосредственно участвует в самой гуще боя, активно вмешивается в ход боя, точными ударами расчищая путь пехоте. Поэтому надо постоянно воспитывать летные кадры в духе правила: "Борьба с артиллерией самая почетная, хотя и сложная задача пикировщика".
      Полбин закончил работу через час. Выйдя в комнату дежурного, он увидел, что Белаш спал, привалившись головой к ящику телефонного аппарата. Рядом лежал затрепанный номер журнала "Красноармеец" с кроссвордом, который был заполнен карандашами всех цветов - каждый дежурный писал своим.
      Открыв дверь в коридор, Полбин увидел часового с автоматом на ремне.
      - Пусть отдохнет, - сказал ему Полбин, кивнув на Белаша. - Разбудите, если кто позвонит. Дверь я оставлю так.
      На клочке бумаги он быстро написал: "Я на радиостанции. Звонить туда. Полбин".
      Листок он положил на крышку аппарата.
      Глава VIII
      Самолет пикировал.
      Земля валилась навстречу, словно не "Петляков", дрожа от напряжения, несся к ней, а разом поднимались вверх серые осенние поля, дороги, рваные пятна голых рощиц, в которых притаилась вражеская артиллерия. Тусклая лента Днепра набухала, становилась все шире и шире, - казалось, река на глазах выходила из берегов. Так бывает в кино, когда экран вдруг быстро идет на зрителя и все вырастает, увеличивается в размерах.
      Белаш был замыкающим в небольшой группе самолетов. Бомбили "вертушкой", уже по второму заходу.
      - Сброшены! - воскликнул штурман Светлов. Самолет, освобожденный от бомбового груза, облегченно вздрогнул. Повинуясь рефлексу. Белаш чуть отжал штурвал.
      Он не знал, что эту ошибку будет так трудно исправлять. Он даже не сразу понял, в чем состояла ошибка.
      Когда самолет стал выходить из пике, Белаш взглянул на приборы, чтобы проверить высоту вывода. Она вполне отвечала заданной - восемьсот метров. Надо было догонять летевшего впереди Гусенко, чтобы встать ему в хвост.
      Вдруг Светлов сильно ткнул его рукой в плечо. Белаш удивленно обернулся.
      У штурмана было такое выражение лица, как будто, проснувшись, он увидел на своей подушке ядовитую змею. Бслаш проследил за его взглядом и почувствовал, как холод прошел у него по спине.
      На правом крыле самолета лежала бомба. Она уютно устроилась между мотором и фюзеляжем. Своя бомба! Черное тело ее лоснилось, отверстие ушка подвески было забито остатками тавота. "Жирно смазывают", - некстати подумал Белаш, а в следующую секунду вдруг ощутил, что не слышит гула моторов. Какой-то высокий, зудящий звук ворвался в уши, вытеснив все. Да, лейтенанту казалось, что он слышит, как жужжит ветрянка взрывателя, поблескивающая в головной части бомбы.
      И опять совсем неподходящие мысли промелькнули в мозгу Белаша. Он увидел себя в классе на занятиях по бомбардировочному делу. Чертеж на стене изображает взрыватель в разрезе. Тонкое жало бойка на пружинке удерживается ветрянкой, похожей на безобидную детскую мельницу из бумаги. "Как только ветрянка под действием струи воздуха вывернется, - объясняет преподаватель, можете считать, что ваш взрыватель на боевом взводе. Достаточно легкого удара о препятствие, и произойдет взрыв"...
      И ветрянка вывернулась. Блестящий диск в головной части бомбы исчез. Но жужжание в ушах Белаша не прекращалось.
      Он летал недавно, но привык чувствовать себя в воздухе ничуть не хуже, чем на земле. Видные из кабины крылья самолета он воспринимал как твердую, надежную опору. В бою, под огнем зениток, он знал, что эти крылья вынесут его из любой беды, лишь бы моторы пели свою бодрую песню.
      Но сейчас, сию секунду, может произойти непоправимое. Опора может разлететься в куски, и самолет, кувыркаясь, пойдет к земле, как туловище стрекозы с оторванными крылышками.
      Нечего было и думать о том, чтобы занять свое место в строю. Человеку, на котором загорелась одежда, надо держаться подальше от пороховых складов. В поле, в реку, куда угодно! Только обезумевший трус побежит на людей.
      Белаш решительно развернул самолет в сторону и услышал голос штурмана:
      - Что будем делать, командир?
      Светлов вопросительно потянулся к ручке аварийного открывания фонаря кабины. Он ждал приказания выброситься с парашютом.
      Виктор Светлов был моложе Белаша. Только недавно со звездочкой младшего лейтенанта он пришел из училища. Еще раньше он учился в фармацевтическом институте, на курсе был один среди множества девушек и, должно быть, невольно усвоил какие-то женские манеры, которые, впрочем, не казались странными при его внешности - белокурых волосах, тонких чертах лица и гибкой талии. "Барышня", - сказал Панин, когда он появился в полку, но Белаш, у которого был ранен штурман, попросил его в свой экипаж и не мог пожаловаться на то, что Светлов уступает своему предшественнику в быстроте и точности штурманских расчетов.
      - Сиди, Светлячок, - ответил летчик. - Скинем...
      А сам подумал о Викторе: "Красивый парень. Видно, где-то по нем сохнет..." И тотчас же вспомнил Катю Монахову, ее карточку, оставшуюся в чемодане на квартире.
      Он старался вести самолет вдоль Днепра: здесь не угрожали немецкие зенитки.
      В шлемофоне затрещало, раздался голос Гусенко:
      - Петя! Куда поплелся? Ранен?
      - Ничего, дойду, - ответил Белаш. Ему и некогда было объяснять насчет бомбы, да и не следовало этого делать: Гусенко мог приблизиться, а в случае взрыва в воздухе...
      Белаш резко ввел машину в пикирование, надеясь сбросить бомбу вперед. "Хорошо, что Иваницкий, - вспомнил он о стрелке-радисте, - не просится прыгать"...
      Но тут же в шлемофоне послышался задорный, почти веселый голос сержанта Иваницкого:
      - Не хочет, командир! Она стабилизатором за кромку крыла зацепилась!..
      - Спихнем, - сквозь зубы сказал Белаш и еще резче бросил самолет в пике.
      Бомба чуть приподнялась на крыле, а при выводе из пикирования опять мягко прильнула к гладкой металлической обшивке.
      - Дело пахнет цветами, - начал было тем же беззаботным тоном Иваницкий. Он повторял слова Гусенко, сказавшего однажды за обедом после трудного полета: "Даже если в кабине запахло цветами, которые положат тебе на могилу, надо тянуть и тянуть, пока винты крутятся".
      - Не болтать, сержант, - оборвал его Белаш. Поглядывая через стекло кабины на упрямую бомбу, он видел красивый профиль Светлова, его руки, крепко сжимавшие навигационную линейку. На откидном деревянном стульчике штурману, высокому и худому, было неудобно, коленями он почти касался своей груди.
      Ослепительно-белое облако, похожее на большой снежный ком, переваливаясь, пронеслось под крылом. Тень самолета появилась на его дымящейся поверхности и тотчас же соскользнула вниз, растаяв в голубой дымке по дороге к земле.
      - Что будем делать, Виктор?
      - Пикировать больше нельзя, - быстро ответил Светлов.
      Он видел, что Белаш понял его. После того как вывернувшаяся ветрянка освободила механизм взрывателя, воздух, в который врезался самолет, стал опасным врагом. Встречная струя на пикировании могла ударить по бойку взрывателя с силой тяжелого молота - и тогда...
      Светлов медленно приходил в себя. В девяти случаях из десяти пугает неожиданное, а появление собственной бомбы на крыле самолета казалось невероятным, невозможным, сверхъестественным...
      Теперь Светлов представил себе, как все произошло. Отделившаяся от самолета бомба первое время по инерции летит рядом с ним, сохраняя его скорость, как неотъемлемый спутник. Когда Белаш, отжав штурвал. увеличил угол пикирования и скорость "Петлякова" возросла, бомба оказалась позади и выше самолета, а как только он начал выходить из пике, скорости уравнялись - бомба догнала его и спокойно улеглась на крыле. Сейчас нужно было избавиться от этой опасной спутницы. Риск? Да, риск...
      Гусенко то и дело спрашивал по радио, как себя чувствует Белаш, но лейтенант не отвечал. Готовая взорваться бомба лежала на крыле его самолета между мотором и кабиной...
      Белаш стал делать "клевки". Он чуть опускал нос самолета, резко вырывал его и накренял на правое крыле. Бомба приподнималась и, лениво поворачиваясь, откатывалась от кабины. Сначала немного, потом еще и еще... Вот она уже перевалилась за моторную гондолу.
      - Пошла! - закричал Иваницкий, точно ему выпала удача в азартной игре. Ты упорная, а мы тоже... Дав-ва-ай!
      Белаш продолжал "давать". Летчику страшно не терпелось дать глубокий крен и разом свалить присосавшуюся к самолету бомбу. Но ее словно магнитом держало, ее надо было отдирать мелкими сильными рывками, как вытаскивают из доски большой гвоздь.
      У консольной части крыла бомба чуть повернулась. Поток воздуха уже не обтекал ее, как раньше, с головы, а наискосок бил по упрямому черному туловищу. Белаш тотчас же ухватился за это. Он разогнал самолет, вздыбил его и, сделав хороший "клевок", опять взмыл вверх.
      Бомба мелькнула жесткой крестовиной стабилизатора и быстро скатилась вниз.
      - Фью-у-у! - свистнул вслед Иваницкий. - Лети, лети...
      Позже говорили, что, по счастливой случайности, бомба угодила в какой-то обоз гитлеровцев, застрявший на раскисшей дороге.
      Белаш хотел вытереть пот со лба, но только размазал крупные капли глянцевитой кожей перчатки.
      - Теперь догоним своих, - устало сказал он. - Домой.
      Самолет садился последним. На старте его ждала санитарная машина. . Как только Белаш зарулил на стоянку, машина двинулась по направлению к самолету.
      - Чего доброго в санчасть поволокут, - сказал Иваницкий. - Может, спрятаться?
      Белаш снял с головы шлем.
      - Ну-ка, Светлячок, посмотри, что у меня тут, - сказал он, наклоняя голову.
      - А что? Ушибся в кабине?
      - Нет. Мне что-то кажется, будто я седой.
      Светлов успокоил его. В гладко зачесанных назад черных волосах Белаша не было и намека на седину.
      Стесняясь открыто выразить наполнявшее его чувство радости, Светлов нервно пошутил:
      - Тебе до генерала Грачева еще далеко... Белаш улыбнулся и потянул штурмана за рукав комбинезона к себе:
      - Я уже думал, что вообще в генералы не выйду... Что ты там на камне стоишь? Иди сюда, тут земля настоящая, живая...
      Он с наслаждением вдавил толстую войлочную подошву в сырой грунт, обнажив крохотные белые ростки будущей травы.
      Подъехала санитарка, с ее подножки соскочил Гусенко с шлемом в руках.
      - Кто же ранен? - спросил он.
      - А никто, - ответил Белаш. - Могли все потребовать цветы на могилу, но обошлось...
      - А с самолетом что?
      - Тоже ничего.
      - Не дури, Петя, - сказал Гусенко. - Сейчас скажу доктору, и он всех вас заметет по признаку общего душевного расстройства. Что же случилось?
      Тут только Белаш вспомнил, что хотя Гусенко не является его прямым начальником, но он был ведущим группы и обязан знать все, что происходило в воздухе.
      - Товарищ старший лейтенант, - начал Белаш, приняв положение "смирно", на втором заходе одна ФАБ легла на крыло самолета, и я вынужден был отстать от строя, чтобы сбросить ее. Виновником происшедшего считаю себя, так как непроизвольно увеличил угол пикирования в момент отрыва бомбы от самолета...
      Гусенко притронулся к усам.
      - Доктор, - обратился он к девушке, сидевшей в кабине санитарной машины, тут вам нечего делать. Отъезжайте.
      Едва машина тронулась, Гусенко виртуозно выругался и спросил:
      - Почему в воздухе не доложил об этом?
      - Бомба могла взорваться в любой момент. Я не хотел подвергать риску других.
      Гусенко порывисто обнял Белаша и поцеловал в губы, пощекотав усами. Потом оттолкнул его от себя:
      - Я все же не пойму: че-пэ это или не че-пэ? Надо начальству докладывать?
      - По-моему, надо. - ответил Белаш. - Я допустил ошибку...
      - Но ты же мог на молекулы разлететься!
      - Все равно. Я отвечаю и за экипаж.
      - Сложный случай, - сказал Гусенко. - Вот идет майор, доложим ему.
      Подошел командир полка майор Пчелинцев. Он внимательно выслушал Белаша, расспросил Светлова, Иваницкого и сказал:
      - Идите обедать. Вечером я вас вызову.
      Гусенко пошел в штаб докладывать о результатах вылета, а Белаш, Светлов и Иваницкий направились в столовую.
      - День сегодня хороший, - сказал Светлов, глядя на лилово-голубую полоску перебиравшегося с бугра на бугор леса. - Мне сейчас один смешной случай вспомнился...
      - Какой? - вылетел вперед Иваницкий, большой любитель смешного.
      - Институтский...
      - А-а... - Иваницкий с разочарованным видом замедлил шаг. Он не ждал ничего смешного от рассказа об институтской жизни Светлова.
      - Нет, нет, право смешной, - заторопился Светлов. - Понимаете, висело у нас в вестибюле объявление: такого-то числа состоится лекция на тему: "Почему я всегда здоров". Какой-то приезжий лектор должен был читать. Объявление провисело до субботы, а за два часа до начала лекции на нем появилась бумажка наискось: "Не состоится ввиду болезни лектора".
      Иваницкий рассмеялся, а Белаш спросил:
      - Какая же мораль?
      - Никакой. Так просто вспомнилось, - ответил Светлов.
      Белаш все время думал о вечере и предстоящем разговоре. Он все еще не мог решить для себя вопрос: виноват он в том, что произошло в полете, или нет. Что скажет майор Пчелинцев?
      Но вечером весь экипаж был вызван к Полбину. Разговор шел в присутствии Грачева, Крагина и Самсоненко. Опять все члены экипажа по очереди рассказывали о том, как сбрасывалась опасная спутница. Выслушав каждого, Полбин обратился к Самсоненко.
      - Иван Данилович! В вашей практике такие случаи были? Возможно, дело тут в нарушении баллистических свойств бомбы?
      - Допускаю, - ответил Самсоненко, - но вообще о таких случаях я до сих пор не слыхал.
      - А что скажут генералы? - Полбин взглянул на Грачева и Крагина.
      - Я убежден, что это беспрецедентный случай, - произнес, щурясь, Грачев. Безусловно, единственный в истории авиации.
      - Не знаю, единственный или нет, а в данном случае экипаж проявил мужество, - сказал Крагин. - Я не считаю, что Белаш заслуживает награды, но ошибку он исправил мастерски.
      - Присоединяюсь, - поддержал его Полбин. - Самое важное в этом случае состоит в том, что экипаж не растерялся. Отпустим с миром? - он с усмешкой оглядел генералов и кивнул Белашу: - Идите, товарищи. Ошибок больше не допускайте, но в исключительных обстоятельствах держите себя именно так.
      -Когда дверь закрылась, Иваницкий спросил:
      - Что значит - беспрецедентный?
      - Это значит - ранее не имевший места, - ответил Светлов.
      - И не долженствующий иметь его, - сказал Белаш, с трудом произнеся вдруг всплывшее в памяти книжное слово "долженствующий". - Во всяком случае, для меня это имеет такое значение.
      Сбив фуражку на затылок, он поднял глаза к холодным осенним звездам и вдруг звучным тенорком запел протяжную песню про крутую, высокую гору, под которой раскинулся зеленый гай.
      Глава IX
      Оттепель началась рано. Снег, долго лежавший на полях толстым слоем, быстро растаял. Наступила весенняя распутица, которой все ждали, но не думали, что она нагрянет вдруг.
      Грязь была непролазная. Съезжать с шоссе хотя бы на два-три шага было нельзя: пешеходы увязали так, что сапоги приходилось вытаскивать руками.
      Александр Пашков стоял в кузове полуторки и, прикрывая лицо от брызг, смотрел по сторонам. С левой стороны шоссе, видимо, еще несколько дней тому назад пробирались машины. На пологом склоне холма завяз, повалившись набок, трактор, чуть дальше стояли два прицепа с погруженными на них истребителями. Самолеты были без крыльев, с погнутыми винтами, очевидно их подобрали в степи после посадки "на живот".
      Шоссе стало подниматься в гору. Все чаще попадались на обочинах брошенные машины. Лейтенант из автобата, стоявший рядом с Пашковым, вытирая рукавицей попадавшие на лицо грязные брызги, определял: "ЗИС. Полуторка. Оппель. Еще полуторка..."
      - Далеко еще? - спросил Пашков.
      - Сейчас приедем. Вот за этим бугорком. Машина еще раз поднялась в гору. Впереди открылось большое село с красными каменными домами в центре.
      - Видите, над зеленой крышей две трубы? - спросил лейтенант, указывая вперед.
      - Вижу.
      - Это и есть штаб корпуса. Я вас почти до самого дома довезу.
      Но прошло еще около часа, прежде чем Пашков, стараясь держать на отлете грязный чемодан, вошел в длинный коридор и предъявил документы дежурному.
      - Не совсем сюда, - сказал лейтенант с красной повязкой на рукаве. - Отдел кадров через дорогу, вон маленький домик...
      Начальника отдела кадров Пашков нашел в небольшой комнатушке с одним окном, на котором стояли цветочные горшки с хилыми растеньицами.
      Представившись, Александр присел на предложенный ему табурет и стал молча ждать, пока подполковник ознакомится с личным делом. Уже смеркалось, света в комнате становилось все меньше, и подполковник, досадливо оглядываясь на окно, низко склонялся над бумагами.
      - Так, - сказал он, прочитав автобиографию Пашкова. - Это для меня некоторая неожиданность. Значит, вы доводитесь нашему командиру... как это называется, - подполковник пощелкал пальцами над головой, ища забытое слово, шурином, что ли?
      Пашков поднялся с табурета.
      - Так точно, товарищ подполковник.
      - Сидите, сидите, - жестом остановил его подполковник. - Вы сами просились к нам в соединение, или как?
      - Нет, это случайно. Так назначение дали.
      Пашков продолжал стоять. У него не было оснований сомневаться, что ему предлагают сидеть из простой вежливости и внимания к уставшему с дороги человеку, но он не хотел воспользоваться этим приглашением после того, как начальнику отдела кадров стало известно, что вновь прибывший - родственник самого Полбина.
      - Надо вам представиться генералу, - продолжал между тем подполковник. - У него такое правило: со всеми прибывающими лично беседует.
      - А может, вы разрешите сделать исключение из этого правила? - смело спросил Пашков. - В других местах мне прямо давали назначение в отделе кадров - и в часть...
      Подполковник распрямил ладони, положил их на бумагу и, помолчав, сказал:
      - Назначение я вам дам. Будете работать штурманом эскадрильи в гвардейском полку. А порядок нарушать не станем, - к генералу направляйтесь немедленно. Иначе и вам и мне попадет, вы же знаете, какой у нас командир.
      На этом разговор с начальником отдела кадров закончился. Пашков не стал объяснять, почему он не хотел встречаться с командиром соединения. Собственно, он очень хотел этого, ему не терпелось увидеть зятя в генеральской форме, рассказать о Чите, о детях. Но его грызла досада, поселившаяся в душе с той минуты, как ему сказали в штабе армии, что он назначается в соединение Полбина. Пашков сначала растерялся, а потом решил: поеду, буду себе служить простым штурманом, не стану на глаза начальству лезть. Он хотел сохранить независимость и проявить себя без помощи родственника, занимающего большой пост. Поменьше бы с ним встречаться...
      Но с самого начала этот план "сохранения независимости" рушился.
      Полбин находился в одном из полков на партийном собрании. Аэродром был недалеко - туда Пашков через полчаса доехал на попутной машине, которая везла тяжелые черные ящички самолетных аккумуляторов.
      Собрание шло в длинном деревянном сарае, как видно, служившем в свое время для хранения сельскохозяйственного инвентаря. Пашков предъявил партийный билет и вошел внутрь.
      Сарай был переполнен. Где-то впереди находились скамьи, на которых можно было сидеть, но в задних рядах, у входа, люди стояли. Как ни пытался Александр увидеть, что делается у стола президиума, это ему не удавалось. Летчики в расстегнутых комбинезонах, в шлемах с подвернутыми ушами стояли на каком-то возвышении очень плотно, поддерживая друг дружку за спины и плечи. Это были те, кто пришел на собрание прямо с полетов. У самой двери кто-то курил, прикрывая огонек рукой и пуская дым к земле, себе под ноги.
      Потеряв надежду протиснуться вперед и увидеть что-нибудь, Пашков стал прислушиваться к словам оратора. Он удивился тому, что не сразу узнал если не этот голос, то своеобразную манеру говорить: каж- дая фраза будто заканчивается восклицательным знаком.
      Это говорил Полбин.
      - Вы помните панинские бочки, товарищи? - спрашивал он и отвечал: Конечно, помните. Я уважаю Панина за храбрость, за дерзость новаторскую, но дело, которому я служу, для меня - командира и коммуниста - важнее всего! Я обязан, понимаете, обязан поддерживать дисциплину всячески. Этого требуют от меня наши законы, наши уставы! И Панин был наказан по всей строгости, какой он заслужил.
      Пашков легонько потянул за рукав летчика, старательно растиравшего подошвой унта докуренную папиросу:
      - Кто такой Панин?
      Летчик поднял глаза, ответил свистящим шопотом:
      - Это у нас старший лейтенант такой есть, разведчик. В прошлом году бочку крутанул на "Петлякове"...
      - Да ну? - удивился Пашков, - Что это ему - истребитель?
      - ...командир дивизии ему трое суток дал за партизанщину, а генерал потом сам бочки стал делать, и Панина...
      - Ш-ш, тише, - зашикали с боков и сверху, и собеседник Пашкова умолк. Снова стал ясно слышен голос Полбина:
      - Вот я держу в руках номер "Красной звезды".
      Есть тут статья писателя Павленко. Статья называется "Маневр"; почитаете потом, кто не успел. Одно место хочу привести. Послушайте, как здесь про партийную работу говорится: хорошая партийная работа должна растворяться в деле, как сахар растворяется в стакане чаю... Сахар никто не хвалит, чай хвалят...
      Несколько мгновений стояла тишина. Очевидно, Полбин, сделав паузу, обводил взглядом слушателей - была у него такая привычка. Потом опять донесся его голос:
      - Хорошо сказано, а? По-моему, очень правильно. Партийную работу надо оценивать не только по количеству мероприятий, записанных в книжечку: мол, и то сделали и это провели... По делам, по результатам надо оценивать, по тому, как мероприятия растворились в массе коммунистов, как они их настроили, какие принесли плоды. Если чай хорош, то значит и сахар был добрый... А вот возьмем теперь вопрос о работе с молодыми штурманами и об участии в этой работе нашего партбюро. Беру первую часть этого вопроса - насчет штурманской ориентировки...
      Полбин говорил еще довольно долго. Слушали его внимательно, даже на тех, кто начинал кашлять, шикали со всех сторон. Закашлявшийся прятал лицо в воротник комбинезона и виновато разводил руками.
      Когда собрание было закрыто, все повалили к выходу. Пашков хотел остаться у двери, чтобы дождаться Полбина, но удержаться на месте не удалось. Александра оттерли, увлекли во двор, и когда он вернулся к входу в сарай, то увидел только, как захлопнулась дверца чёрной "эмки", забрызганной грязью до самой крыши. Машина тотчас же рванулась вперед.
      - Иван Семенович и на земле малой скорости не терпит, - сказал кто-то вслед.
      Пашков с досадой повернулся и пошел прочь. "Что я гоняться за ним буду? Завтра доложусь чин чином. Не к спеху".
      Но тут же вскочил на подножку автомашины, направлявшейся к штабу соединения. В кузове машины в обнимку стояли летчики и дружно пели: "Ой ты, Галя, Галя молодая"...
      Еще через полчаса он постучал в дверь, около которой сидел офицер с повязкой на рукаве. То и дело снимая телефонную трубку, офицер говорил вполголоса: "0-де старший лейтенант Гусенко слушает..."
      Постучав вторично, Пашков услышал глухое, будто издалека идущее "да!" Он открыл дверь. Комната оказалась узкой и длинной, а стол, за которым сидел генерал, находился в глубине, у самого окна.
      Полбин не сразу поднял голову, и Александр успел увидеть, что на большом рабочем столе, покрытом куском серого армейского сукна, было очень свободно и просторно - ни книг, ни бумаг. Ученическая чернильница-невыливайка на подставке из толстого целлулоида тускло поблескивала своими фиолетовыми боками. Рядом стоял барограф-самописец, незаметно чертивший на разлинованном в клеточку барабане извилистую линию. Часовой механизм барографа тихо постукивал. Звук его был тотчас же заглушен шумом перевернутой Полбиным карты, на которой выделялись две жирные черты - красная и синяя.
      "Линию боевого соприкосновения изучает", - подумал Пашков и сделал два шага вперед.
      - Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите?
      Чтобы получше рассмотреть вошедшего, Полбин заслонил рукой свет лампы. В глазах его отразилось удивление. Он отодвинул стул и встал, расправив плечи и опустив руки к голубым генеральским лампасам. Тихо звякнули ордена на кителе, сверкнула золотая звездочка Героя.
      - Штурман старший лейтенант Пашков прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! - твердо произнес Александр уставную фразу.
      - В отделе кадров были?
      - Так точно, товарищ генерал!
      Полбин еще раз отодвинул стул, взяв его за спинку, и, перекинув через себя провод телефона, стоявшего на подоконнике, вышел из-за стола.
      - Ну, здравствуй, Шура. Здравствуй, штурман...
      Они расцеловались.
      - Не ждал, признаться, не ждал. Ты ведь писал раз в столетие. Все злился, небось? Характер...
      В голосе Полбина был веселый задор, готовность спорить. Как будто не остались позади многие месяцы трудной войны, бои, в которых каждый из двух стоящих друг против друга людей мог сложить голову - и он, командир большого авиационного соединения, и прибывший под его начало молодой штурман. Именно такая мысль смутно промелькнула в голове Пашкова, и он с легкой обидой подумал, что Иван Семенович напрасно в первую минуту их встречи напоминает о той давней размолвке.
      Полбин тоже увидел по нахмурившимся тонким бровям Пашкова, что намек ему не по душе. С лукавой усмешкой он взял шурина за локоть и усадил рядом с собой на потертый диванчик с выпиравшими пружинами.
      - Ладно, вернемся к этому разговору через десять минут. А сейчас выкладывай все по порядку. Когда был у Мани? Дети как?
      Александр стал рассказывать. Полбин часто прерывал его и требовал все новых и новых подробностей: какие отметки у Виктора по арифметике и русскому языку, какие именно песни поет Людмила и хорошо ли поет, велика ли ростом Галка, Галчонок.
      Встав с дивана, он быстро подошел к столу и, то поднимая, то опуская над ним ладонь с крепко сжатыми пальцами, спрашивал:
      - Такая будет, а? Или такая?
      Потом сказал:
      - Тут через дорогу у моей хозяйки девочка есть, однолеток Галкин. Я тебе ее завтра покажу, может, как раз такая...
      В эту минуту порыв ветра качнул открытую оконную форточку, и на ее черном стекле расплылись крупные капли дождя. Полбин спросил:
      - Что это - фронт или циклон?
      И сам себе ответил: - Фронт. Ломается погодка.
      Легким шагом он прошел по чисто вымытым половицам, открыл дверь и приказал дежурному вызвать начальника метеослужбы.
      - Вылет завтра, - пояснил он, вернувшись к Пашкову и садясь рядом с ним. А у тебя перерыв в полетах какой?
      Пашков ответил. Полбин подумал немного и, прищурившись, сказал:
      - Если бы ты был летчиком, пришлось бы тебя повозить. С штурманом хлопот меньше. Александр принял это как вызов.
      - Все равно летчиком буду, Иван Семенович, - запальчиво сказал он. - Не повезло мне только, что к вам попал...
      Полбин перестал щуриться. Лицо его стало твердым и строгим. Глядя прямо в глаза Пашкову, он медленно проговорил:
      - Будешь, Александр. Непременно будешь, если хочешь...
      Потом рассмеялся, крепко сжал руку Пашкова выше локтя, слегка оттолкнул его от себя и продолжал:
      - Люблю упорных. А скажи мне, кандидатский стаж у тебя уже кончился?
      - Какой? - не понял Пашков.
      - Партийный, конечно. Приняли?
      - Есть все рекомендации.
      - Вот. Кажется, ты еще комсомольцем был, когда просился в мой полк на переучивание. А теперь поговорим с тобой как коммунисты.
      Опять налетел порыв ветра, дрогнула маленькая форточка, и за окном послышался ровный шум дождя. Полбин повернул голову.