Подозреваемый

Дин Кунц

Подозреваемый

Этот роман посвящается Энди и Энн Уикстрем и Уэсли Дж. Смиту и Дебре Дж. Сондерс: двум хорошим мужьям и их хорошим женам, а также добрым друзьям, с которыми день всегда становится светлее.

Храбрость – это благородство в трудной ситуации.

Эрнест Хемингуэй

Все, что есть у нас, – любовь.

Все, что знаем мы, – любовь.

Эмили Дикинсон

Часть I

Что ты сделаешь ради любви?

Глава 1

Человек начинает умирать в день своего рождения. Большинство людей живут, отрицая незримое присутствие смерти до того самого момента, пока не осознают, в преклонном возрасте или в тяжелой болезни, что она давно уже с ними рядом.

А вот Митчелл Рафферти мог с точностью до минуты назвать дату, когда он начал осознавать неизбежность смерти: понедельник, 14 мая, 11.43 утра, за три недели до своего двадцать восьмого дня рождения.

До этого момента он редко думал о смерти. Прирожденный оптимист, очарованный красотой природы и с улыбкой воспринимающий человечество, он не имел ни малейшей причины для того, чтобы задаться вопросом: а когда и как может быть доказана его смертность?

Когда зазвонил телефон, он стоял на коленях. Ему еще предстояло заполнить тридцать квадратиков красными и лиловыми бальзаминами. Сами цветы не пахли, но ему нравился запах, идущий от плодородной почвы.

Его клиенты, владельцы вот этого конкретного дома, любили сочные цвета: красный, лиловый, ярко-желтый, ярко-розовый. Белый и пастель их совершенно не устраивали.

Митч понимал почему. Выросшие в бедности, они создали успешное предприятие, много работая и не боясь рисковать. Их жизнь бурлила, и яркие цвета олицетворяли для них буйство природы.

В это вроде бы ординарное, но на поверку оказавшееся знаменательным калифорнийское утро солнце напоминало шар расплавленного сливочного масла, подвешенный в бездонной синеве.

И пусть оно еще не обжигало, а только грело, Игнатия Барнса прошиб пот. Лоб и щеки блестели, с подбородка капало.

Работая на той же клумбе, в десяти футах от Митча, Игги напоминал сваренного рака. С мая до середины июля его кожа не желала темнеть, только краснела. Так что два месяца в году, прежде чем наконец-то покрываться загаром, он мог спокойно прятаться в помидорах.

Игги не понимал важность симметрии и гармонию ландшафтного дизайна, не мог он и как следует подстричь розовые кусты. Но отличался трудолюбием и всегда умел поддержать разговор.

– Ты слышал, что случилось с Ральфом Ганди? – спросил Игги.

– Кто такой Ральф Ганди?

– Брат Микки.

– Микки Ганди? Я и его не знаю.

– Конечно, знаешь, – возразил Игги. – Микки частенько заглядывает в «Раскаты грома».

В баре «Раскаты грома» обычно собирались серфингисты.

– Я там давно уже не бывал, – ответил Митч.

– Давно? Ты серьезно?

– Абсолютно.

– Я думал, ты иногда туда все-таки заглядываешь.

– Значит, меня там недостает?

– Признаю, никто еще не назвал стул у стойки бара в твою честь. Ты нашел местечко получше «Раскатов грома»?

– А ты не помнишь, как три года тому назад приходил на мою свадьбу? – спросил Митч.

– Конечно, помню. Пирожки с морепродуктами были отменные, а вот рок-группа – выпендрежная.

– Они не выпендривались.

– А тамбурины?

– С деньгами у нас было не очень. Но, по крайней мере, на аккордеоне никто из них не играл.

– Только потому, что игра на аккордеоне требует более высокого интеллектуального уровня.

Митч вырыл ямку в земле.

– И на пальцах у них не было колокольчиков.

Вытирая пот со лба, Игги пожаловался:

– У меня, должно быть, эскимосские гены. Меня прошибает пот и при десяти градусах.

– Я больше не хожу по барам, – уточнил Митч. – Я – женатый мужчина.

– А что, нельзя совмещать семейную жизнь и «Раскаты грома»?

– Я предпочитаю дом любому другому месту.

– Ох, босс, как это грустно.

– Это не грустно – чудесно.

– Если посадить льва в клетку на три года, даже на шесть лет, он никогда не забудет, что такое свобода.

– Ты спрашивал льва?

– Мне не нужно спрашивать. Я и есть лев.

– Ты не лев. У тебя вместо головы чурбан.

– Я рад, что ты встретил Холли. Она – удивительная женщина. Но я предпочитаю свободу.

– Имеешь право, Игги. И что ты с ней делаешь?

– Делаю с чем?

– Со своей свободой. Что ты делаешь со своей свободой?

– Все, что пожелается.

– Например?

– Все. Если, к примеру, мне хочется съесть на обед пиццу с колбасками, я не должен спрашивать какую-то дамочку, что хочет она.

– Важный момент.

– И если я решу заглянуть в «Раскаты грома» и выпить несколько кружек пива, никто не будет проедать мне за это плешь.

– Холли не проедает плешь.

– Я могу насасываться пивом каждый вечер, и никто не будет звонить мне по мобильнику и спрашивать, когда я приду домой.

Митч начал насвистывать мелодию «Рожденный свободным»[1].

– И если какая-нибудь деваха подходит ко мне, я вправе станцевать с ней рок-н-ролл.

– Они постоянно подходят к тебе, не так ли, эти сексуальные девахи?

– Женщины нынче смелые, босс. Если им чего-то хочется, они это берут.

Митч усмехнулся.

– Игги, ты же не трахался с того времени, когда Джон Керри думал, что станет президентом[2].

– Не так уж и давно это было.

– А что случилось с этим Ральфом?

– Каким Ральфом?

– Братом Микки Ганди.

– Ах да. Игуана откусила ему нос.

– Кошмар.

– На берег накатывали десятифутовые волны, вот Ральф и несколько парней решили ночью отправиться на Клин.

Клином называлось знаменитое среди серфингистов место, оконечность полуострова Бальбоа на Ньюпорт-Бич.

– Набили сумки-холодильники сандвичами и пивом, а один из них привез с собой Минга.

– Минга?

– Игуану.

– Так это домашний любимец?

– Минг, он всегда был таким ласковым.

– А я думал, что игуаны злобные.

– Нет, нет, они нежные и очень привязчивые. Но так уж вышло, что какая-то девица, даже не серфингистка, просто притащилась с кем-то из парней, подсунула Мингу четверть дозы мета на кусочке салями.

– Давать рептилии наркотики – идея не из лучших.

– Минг, отведавший мета, стал совсем другим Мингом, – согласился Игги.

Положив совок, опираясь на каблуки, Митч спросил:

– Так Ральф Ганди теперь безносый?

– Минг не съел его нос. Только откусил и выплюнул.

– Может, ему не понравилось индейское мясо.

– У них была большая сумка-холодильник с банками пива, обложенными льдом. Они положили нос в холодильник и отвезли в больницу.

– Ральфа тоже прихватили?

– Им пришлось взять Ральфа. Нос-то его. Нос вроде бы стал синим, пока лежал в воде со льдом в сумке-холодильнике, но хирург, специализировавшийся на пластических операциях, пришил его на место, и теперь он не синий.

– А что случилось с Мингом?

– Отключился. Не приходил в себя сутки. Но теперь такой же, как всегда.

– Это хорошо. Скорее всего, это трудно найти клинику, где игуан лечат от наркомании.

Митч поднялся. Подобрал с земли три десятка пустых пластиковых горшочков из-под цветов. Понес к пикапу.

Пикап стоял у тротуара, в тени терминалии. Хотя дома здесь построили лишь пятью годами раньше, корни большого дерева уже вздыбили тротуар. Не приходилось сомневаться, что вскоре они проникнут и в дренажные трубы под лужайкой.

Так что решение подрядчика не устанавливать на этапе строительства барьер для корней, сэкономившее сотню долларов, выливалось в ремонтные работы, которые могли принести десятки тысяч сантехникам, ландшафтным дизайнерам и бетонщикам.

Когда Митч сажал терминалию, он обязательно сооружал барьер для корней. Лишняя работа ему не требовалась. Ее и так хватало, спасибо матери-природе.

Улица пустовала, автомобили в такой час по ней не ездили. Воздух и тот застыл, даже легкий ветерок не шевелил листья.

В квартале от Митча по другой стороне улицы шли мужчина и собака. Ретривер, правда, не столько шел, сколько обнюхивал послания, оставленные ему подобными.

В этой казавшейся абсолютной тишине Митч вроде бы слышал дыхание далекой псины.

В это утро все отливало золотом: солнце и собака. Воздух и прекрасные дома, возвышающиеся среди зеленых лужаек.

Митч Рафферти не мог позволить себе дом в этом районе. Но его вполне устраивала и возможность работать здесь.

Можно любить искусство, но не испытывать ни малейшего желания жить в музее.

Он заметил поврежденную головку распылителя в том месте, где лужайка встречалась с тротуаром. Взял из кузова пикапа инструменты и коленями опустился на траву, чтобы заняться ремонтом. Бальзамины могли подождать.

Зазвонил мобильник. Митч отцепил его от ремня, открыл. Увидел время, 11.43, но не номер звонившего. Тем не менее нажал на зеленую кнопку.

Биг грин – так называлась его компания из двух человек, созданная им девять лет тому назад. Митч уже не помнил, почему дал ей такое название.

– Митч, я тебя люблю, – услышал он голос Холли.

– Привет, крошка.

– Что бы ни случилось, я тебя люблю.

Она вскрикнула от боли. Грохот и падение чего-то тяжелого говорили о борьбе.

Встревоженный, Митч поднялся.

– Холли?

Какой-то мужчина что-то сказал, мужчина, который теперь держал в руке телефон. Слов Митч не разобрал, потому что куда больше его интересовал звуковой фон.

Холли вскрикнула. Никогда раньше он не слышал, чтобы она так кричала. Ее голос переполнял дикий страх.

– Сукин сын! – выкрикнула она, потом раздался резкий удар, словно ей отвесили крепкую пощечину.

– Ты меня слышишь, Рафферти? – спросил незнакомый мужской голос.

– Холли? Где Холли?

Теперь незнакомец обратился уже не к Митчу:

– Не дури. Оставайся на полу.

Заговорил второй мужчина, не в трубку, слова Митч не разобрал.

Тот, что держал телефон, добавил:

– Если она попытается встать, врежь ей. Хочешь остаться без зубов, сладенькая?

С ней двое мужчин. Один ударил ее. Ударил ее.

Митч не мог понять, что происходит. Реальность вдруг обернулась кошмарным сном.

Обезумевшая от мета игуана была намного более реальной.

Около дома Игги продолжал сажать бальзамины. Потный, красный от солнца, здоровенный.

– Так-то лучше, сладенькая. Будь хорошей девочкой.

Митч не мог вдохнуть. Что-то тяжелое сдавливало грудь. Не мог произнести и слова, да и не знал, что сказать. Он стоял на ярком солнце, но ему казалось, что его засунули в гроб, похоронили заживо.

– Твоя жена у нас, – сообщил очевидное мужчина, который позвонил ему.

– Почему? – услышал Митч свой голос.

– А как ты думаешь, говнюк?

Митч не знал. Не хотел знать. Не стремился найти ответ, потому что чувствовал: хороших ответов нет.

– Я сажаю цветы.

– У тебя что-то с головой, Рафферти?

– Это моя работа. Сажать цветы. Ремонтировать распылительные головки поливальных систем.

– Ты обкурился или что?

– Я – всего лишь садовник.

– Твоя жена у нас. Ты можешь получить ее за два миллиона наличными.

Митч уже понимал, что это не шутка. Будь это шуткой, Холли в ней бы участвовала, но ее чувство юмора не было таким жестоким.

– Вы допустили ошибку.

– Ты слышал, что я сказал? Два миллиона.

– Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник.

– Мы знаем.

– На моем счету в банке одиннадцать тысяч.

– Мы знаем.

Митча переполняли страх и замешательство, так что для злости просто не оставалось места. Он попытался прояснить ситуацию, скорее для себя, чем для звонящего:

– У меня компания, в которой работают два человека.

– Времени у тебя до полуночи среды. Шестьдесят часов. Мы свяжемся с тобой, чтобы уточнить детали.

Митча прошиб пот.

– Это безумие. Где я возьму два миллиона баксов?

– Ты найдешь, где их раздобыть.

Голос незнакомца звучал жестко, неумолимо. В фильме так говорила бы смерть.

– Это невозможно, – вырвалось у Митча.

– Ты хочешь еще раз услышать, как твоя жена кричит?

– Нет. Не надо.

– Ты ее любишь?

– Да.

– Действительно любишь?

– Она для меня все.

Он потел, и при этом его трясло от холода.

– Если она для тебя все, ты найдешь способ добыть деньги.

– Такого способа нет.

– Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем. Отрежем ей язык и выколем глаза. А потом оставим умирать, быстро или медленно, как сама она того пожелает.

Угрозы в голосе незнакомца не слышалось, говорил он буднично, словно разъяснял особенности какого-нибудь делового проекта.

Митчеллу Рафферти еще не приходилось иметь дело с такими людьми. Ему казалось, что он разговаривает с пришельцем из другого конца Галактики.

Он не решался ответить, вдруг испугавшись, что неудачно сказанное слово приблизит смерть Холли.

– А чтобы ты понял, что мы настроены серьезно… – похититель не закончил фразу.

– И как я это пойму? – после долгой паузы спросил Митч.

– Видишь мужчину на другой стороне улицы?

Митч повернулся к единственному пешеходу, прогуливающему собаку. Они уже преодолели полквартала.

Залитую солнечным светом тишину расколол винтовочный выстрел. Пешеход рухнул с пулей в голове.

– Полночь среды, – напомнил мужчина. – Мы настроены чертовски серьезно.

Глава 2

Собака застыла: с поднятой передней лапой, обвисшим хвостом, вскинутой мордой, словно ловила какой-то запах.

По правде говоря, золотистый ретривер не учуял убийцу. Просто замер на полушаге, изумленный падением хозяина, не зная, что делать дальше.

И точно так же, только на другой стороне улицы, окаменел Митч. Похититель оборвал связь, а он все прижимал мобильник к уху.

В голове мелькнула суеверная мысль: пока на улице царит тишина, пока ни он, ни собака не сдвинутся с места, время можно обратить вспять, а пулю – вернуть в ствол винтовки.

Но здравомыслие взяло верх над суеверием. Митч пересек улицу, сначала шагом, потом бегом.

Если упавшего только ранило, тогда, возможно, у него оставался шанс на спасение.

Приближающегося Митча собака поприветствовала, один раз вильнув хвостом.

Но сразу стало ясно, что помочь мужчине едва ли удастся. Пуля разнесла немалую часть черепа.

Такой кошмар Митчу доводилось видеть только в выпусках новостей да в кино. Поэтому он вновь превратился в памятник, скорее не от страха, а в шоке.

И шок этот вызывал не только вид покойника, ему вдруг открылись незримые ранее стороны окружающего мира. Он словно превратился в крысу, которая, находясь в лабиринте, впервые подняла голову и сквозь стеклянную крышу увидела какие-то загадочные, движущиеся фигуры.

Золотистый ретривер, дрожа всем телом, повизгивая, улегся на тротуар рядом с хозяином, если еще не мертвым, то смертельно раненным.

Митч почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. За ним не просто наблюдали, его изучали. Оценивали.

Сердце заколотилось о ребра.

Митч оглядел день, но киллера не увидел. Стрелять могли из любого дома, из-за забора, автомобиля.

Однако он ощущал присутствие не стрелка. За ним наблюдали не издалека, а с достаточно близкого расстояния, откуда могли рассмотреть во всех подробностях. У него сложилось впечатление, что наблюдатель находится чуть ли не рядом.

Со времени выстрела еще не прошло и минуты.

Никто не выскочил из прекрасных домов. В этом районе выстрел спутали бы с грохотом резко захлопнутой двери и оставили без внимания.

На другой стороне улицы, около дома их клиента, Игги Барнс поднялся с колен. На его лице не отражалась тревога, только удивление, словно и он решил, что где-то захлопнули дверь, а теперь не понимал, почему на тротуаре лежит мужчина и рядом с ним горюет собака.

Полночь среды. Шестьдесят часов. Время полыхало. Минуты сгорали. Митч не мог позволить часам превращаться в пепел, отвечая на вопросы копов.

На тротуаре колонна муравьев изменила курс, двинувшись к лакомству, вываливающемуся из разнесенного пулей черепа.

Едва ли не единственное на весь небосвод облачко прикрыло солнце. День побледнел. Тени поблекли.

Похолодев внутри, Митч отвернулся от трупа, сошел с тротуара на мостовую, остановился.

Он и Игги не могли загрузить в кузов еще не посаженные бальзамины и уехать. Скорее всего, не успели бы это сделать, прежде чем на улице появился бы кто-то еще и увидел труп. Их безразличие к жертве и поспешное бегство могли бы даже случайного прохожего навести на мысль, что они как-то причастны к убийству, и, уж конечно, полиция пришла бы к такому выводу.

Мобильник с закрытой крышкой оставался у Митча в руке. Он с ужасом посмотрел на это творение научно-технического прогресса.

«Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем».

Но похитители понимали, что он должен вызвать полицию или дождаться, пока ее вызовет кто-то еще. Запрещалось лишь упоминать Холли, сообщать как о похищении, так и о том, что мужчину убили, дабы продемонстрировать ему, Митчу, серьезность намерений похитителей.

Более того, похитители, возможно, хотели проверить умение Митча держать рот на замке в столь критической ситуации, когда он пребывал в шоке и с трудом мог удерживать контроль над собой.

Он откинул крышку. Экран осветился: на темном фоне появилась многоцветная рыба.

Набрав 9 и 1, Митч на мгновение замялся, но потом вновь нажал на единичку.

Игги, отбросив лопатку, уже пересекал улицу.

Едва в трубке после второго гудка раздался голос копа, Митч осознал, что с того самого момента, как он увидел разнесенный пулей череп, дыхание со свистом вырывалось из груди. Поначалу он не мог вымолвить ни слова, но потом они понеслись бурным потоком:

– Застрелили мужчину. Я мертв. То есть он мертв. Его застрелили, и он мертв.

Глава 3

Полиция перекрыла квартал с обеих сторон. Патрульные машины, микроавтобусы экспертов и труповозка стояли и у тротуаров, и чуть ли не посреди мостовой: водители этих автомобилей могли позволить себе не обращать внимания на правила дорожного движения.

Под немигающим солнцем яростно блестели ветровые стекла и хромированные детали машин. Ни одного облачка не осталось на небе, яркий свет слепил глаза.

Все копы были в солнцезащитных очках. Укрытые черными стеклами, их глаза, возможно, подозрительно смотрели на Митчелла Рафферти, а может, он не вызывал у них никаких чувств, кроме безразличия.

Митч сидел на лужайке перед домом своего клиента, привалившись спиной к стволу финиковой пальмы.

Время от времени слышал, как над головой копошатся крысы. Им нравилось устраивать гнезда у самой кроны финиковой пальмы.

На него падала тень от кроны, но Митчу тем не менее казалось, что он на сцене и на нем скрещиваются все взгляды.

За два часа его дважды допрашивали. В первый раз вопросы задавали два детектива в штатском, второй раз – только один.

Он думал, что держался молодцом. Однако ему не предложили идти на все четыре стороны.

Игги пока допрашивали только единожды. Его жене не угрожала опасность, и скрывать ему было нечего. А кроме того, по части обмана даже шестилетний ребенок мог дать ему фору, и детективы, поднаторевшие в допросах, конечно же, это поняли.

Может, тот факт, что к Митчу копы проявили больший интерес, следовало расценивать как дурной знак? Может, ничего это и не значило.

Прошло уже более часа с того момента, как Игги вернулся к клумбе. И почти закончил посадку бальзаминов.

Митч тоже предпочел бы сажать цветы. Бездействие приводило к тому, что он более остро чувствовал, как уходит время. Из шестидесяти отведенных ему часов два уже минули.

Но детективы решительно разделили Игги и Митча. При всей их невиновности разговор о совершенном преступлении мог привести к тому, что они, даже не отдавая себе в этом отчета, пришли бы к одной версии, упустив при этом какие-то важные детали.

Возможно, это была истинная причина, возможно, выдуманная. Тем не менее общаться им не разрешили. Детективы обходились без солнцезащитных очков, но Митч все равно не мог прочитать выражение их глаз.

Сидя под пальмой, он трижды воспользовался мобильником. Первый раз позвонил домой, чтобы услышать сообщение, записанное на автоответчик. После звукового сигнала спросил:

– Холли, ты дома?

Но похитители, само собой, не решились бы оставить ее в их доме.

Тем не менее Митч добавил:

– Если ты дома, пожалуйста, сними трубку.

Он еще не верил тому, что произошло, в силу абсурдности сложившейся ситуации. Никто не похищает жен у мужчин, которым приходится тревожиться из-за цены бензина и продуктов.

«Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник».

«Мы знаем».

«На моем счету в банке одиннадцать тысяч».

«Мы знаем».

Должно быть, безумцы. Оторванные от реальности. Их план базировался на какой-то фантазии, недоступной для осознания здравомыслящими людьми.

А может, они просто не открыли ему подробности своего плана? Может, они хотят, чтобы он ограбил для них банк?

Ему вспомнилась история, о которой сообщали пару лет тому назад новостные программы. Невинный человек ограбил банк, потому что ему на шею повесили взрывчатку. Преступники хотели использовать его, как дистанционно управляемого робота. Когда полиция загнала беднягу в угол, преступники взорвали «ожерелье», чтобы он не мог дать против них показания.

Но вот проблема: ни в одном банке не было такого количества наличности. Двух миллионов. Ни в столах кассиров, ни, возможно, даже в хранилище.

Не найдя Холли дома, он попытался связаться с ней по мобильнику, но и тут потерпел неудачу.

После этого позвонил в риелторскую контору, где Холли работала секретарем, одновременно готовясь к сдаче экзаменов на получение лицензии риелтора.

Ему ответила второй секретарь, Нэнси Фарасенд:

– Она позвонила и сказала, что заболела, Митч. Разве ты не знал?

– Когда я уходил утром, она пожаловалась на легкое недомогание, но я думал, все образуется.

– Как видишь, нет. Она сказала, что это летний грипп. Очень огорчилась.

– Так я позвоню ей домой. – Он оборвал связь, но звонить, понятное дело, не стал.

С Нэнси он разговаривал часа полтора.

Проходящие минуты «распускали» часовую пружину, зато заводили другую, в голове Митча. И он опасался, что, закрученная слишком сильно, она может там лопнуть.

Толстый шмель время от времени возвращался к нему, жужжал, кружа неподалеку, возможно, привлеченный желтой футболкой.

На другой стороне улицы, у края квартала, две женщины и мужчина, соседи, стояли на лужайке, наблюдая за действиями полиции. Они находились там с того самого момента, как вой сирен вытащил их из домов.

Не так уж и давно мужчина прогулялся в дом и вернулся с подносом, на котором стояли стаканы, как предположил Митч, с ледяным чаем. Стаканы поблескивали на солнце.

Чуть раньше детективы прогулялись по улице, чтобы допросить это трио. Вопросы им задавали только один раз.

Теперь все трое пили чай, болтали, словно их и не волновало, что совсем недавно снайпер убил человека, который мирно шагал по тротуару, выгуливая собаку. Вроде бы им нравилась вся эта суета, отклонение от привычной рутины, пусть даже кто-то и заплатил за это жизнью.

Митчу казалось, что соседи смотрели на него гораздо чаще, чем полицейские или технические эксперты. И решил, что детективы, скорее всего, спрашивали их и о нем.

Никто из троих не пользовался услугами «Биг грин». Но время от времени они наверняка видели его, потому что только на этой улице у него было четыре клиента.

Не нравились Митчу эти любители чая. Он никогда с ними не встречался, не знал их имен и фамилий, но уже они вызывали у него чуть ли не отвращение.

Не нравились не потому, что определенно получали удовольствие, наблюдая за работой полиции, а смерть соседа совершенно их не печалила. Куда больше его тревожило другое: а что они могли рассказать о нем детективам? Он не любил всех троих (и мог даже возненавидеть их), потому что в их жизни по-прежнему царил порядок, потому что их близким никто не угрожал смертью.

Иррациональная неприязнь по отношению к этой троице имела свои плюсы: отвлекала от страха за Холли, точно так же, как и анализ действий детективов.

Если бы он позволил себе не думать ни о чем, кроме беды, в которую попала жена, то, несомненно, рехнулся бы. И не было тут преувеличения. Митч сам удивлялся хрупкости собственной психики.

Всякий раз, когда ее лицо возникало перед его мысленным взором, Митч отгонял его прочь, потому что глаза начинали гореть, а перед ними все плыло. Сердце же грозило пробить грудную клетку.

Эмоциональный срыв, несоизмеримый с шоком, который могло вызвать убийство постороннего человека, потребовал бы объяснений. Он не решился бы открыть правду и сомневался, что сумеет придумать убедительную для копов выдумку.

Один из детективов отдела расследования убийств, Мортонсон, высокий, плотно сбитый, деловой, и одевался консервативно: туфли, черные брюки, светло-синяя рубашка.

Второй, лейтенант Таггарт, был в белых кроссовках, кожаных штанах и красно-желтой гавайской рубашке. Ростом и шириной плеч он уступал Мортонсону и держался не столь чопорно.

Однако Митч опасался Таггарта куда больше, чем Мортонсона. Аккуратная прическа, чисто выбритое лицо, идеально ровные зубы, белые, без единого пятнышка грязи кроссовки говорили за то, что неформальный стиль в одежде и несколько развязные манеры служили лишь для того, чтобы расположить к себе подозреваемых, а потом, когда они потеряют бдительность, взять их тепленькими.

Первый раз детективы допрашивали Митча вдвоем. Потом Таггарт вернулся один, вроде бы для того, чтобы уточнить некоторые ответы Митча. Но на самом деле задал все те же вопросы, на которые Митч уже отвечал обоим детективам, возможно, для того, чтобы найти в ответах противоречия.

Формально Митч был свидетелем. Но для копа в отсутствие убийцы каждый свидетель считался подозреваемым.

У него не было причин для убийства незнакомца, прогуливавшего собаку. А если бы детективы решили, что он все-таки мог убить, им пришлось бы записать Игги в его сообщники, однако Игги совершенно их не интересовал.

И Митчу более убедительным казался другой вариант: детективы знали, что непосредственно к убийству он не причастен, но интуиция подсказывала: он что-то скрывает.

И теперь Таггарт снова шел к нему, а белые кроссовки сверкали на солнце.

Митч поднялся ему навстречу, не находя себе места от тревоги за жену, но вынужденный делать вид, что ему надоело бездельничать и не терпится вернуться к привычным делам.

Глава 4

На загорелом лице Таггарта зубы сияли белизной арктического снега.

– Уж извините за доставленные неудобства, мистер Рафферти. Но я должен задать вам еще пару вопросов, а потом вы сможете уйти.

Митч мог бы ответить пожатием плеч, кивком, но подумал, что молчание может быть неправильно истолковано: человек, которому нечего скрывать, должен вести себя более раскованно.

И после короткой заминки, которую, увы, могли воспринять как обдумывание дальнейших действий, он ответил:

– Я не жалуюсь, лейтенант. С тем же успехом застрелить могли и меня. И я рад тому, что жив.

Детектив вроде бы пытался изображать своего парня, да только глаза у него оставались хищными, словно у ястреба, и зоркими, будто у орла.

– Почему вы так говорите?

– Ну, когда выбирают случайных жертв.

– Мы не знаем, случайная ли это жертва, – покачал головой Таггарт. – Более того, улики говорят за то, что убийство тщательно готовилось. Один выстрел, точное попадание.

– Разве безумец с винтовкой не может быть метким стрелком?

– Абсолютно. Но безумцы обычно стремятся максимально пополнить свой лицевой счет. Психопат с винтовкой наверняка пришил бы и вас. А этот парень точно знал, в кого стрелять.

И пусть чувства Митча противоречили логике, он полагал, что в какой-то степени несет ответственность за эту смерть. Убийство совершили исключительно для того, чтобы убедить его в серьезности намерений похитителей Холли и не позволить обратиться в полицию.

Бросив взгляд на труп, который лежал на другой стороне улицы (вокруг еще работали эксперты), Митч спросил:

– Кого убили?

– Мы еще не знаем. При нем нет ни удостоверения, ни бумажника. Вам не кажется это странным?

– Если выходишь из дома для того, чтобы выгулять собаку, бумажник не требуется.

– Для большинства людей это привычка, – возразил Таггарт. – Они берут с собой бумажник, даже когда моют автомобиль.

– Как же вы его опознаете?

– На ошейнике его собаки нет пластинки с выгравированными кличкой и адресом. Но пес ухоженный, прямо-таки выставочный экземпляр, поэтому, возможно, в него вживлен идентификационный чип.

Золотистого ретривера перевели на противоположную сторону улицы, привязали к стойке почтового ящика, и теперь он лежал в тени, благосклонно принимая восхищенные взгляды тех, кто проходил мимо.

Таггарт улыбнулся.

– Золотистые – самые лучшие. В детстве у меня был такой. Я его очень любил.

Взгляд детектива вернулся к Митчу. Улыбка осталась на месте, да только от нее повеяло морозом.

– Вернемся к вопросам, о которых я упомянул. Вы служили в армии, мистер Рафферти?

– В армии? Нет. Я выкашивал лужайки для одной компании, прошел курс «Декоративное садоводство» и создал собственную фирму через год после окончания средней школы.

– Я подумал, что вы могли служить в армии. Поскольку выстрел вас не испугал.

– Еще как испугал, – заверил его Митч.

Прямой взгляд Таггарта пронзал насквозь.

Глаза Митча, казалось, превратились в прозрачные линзы, через которые коп, словно микробов под микроскопом, изучал его мысли. Митчу хотелось отвести взгляд, но он не решался.

– Вы услышали выстрел, увидели, как падает мужчина, и поспешили на другую сторону улицы, под пули.

– Я не знал, что он мертв. Подумал, что сумею как-то ему помочь.

– Это делает вам честь. Многие, услышав выстрел, бросились бы искать укрытие.

– Послушайте, я не герой. Наверное, инстинктивное стремление помочь взяло вверх над здравым смыслом.

– Может, этим герои и отличаются от обыкновенных людей. Они инстинктивно находят правильное решение.

Вот тут Митч отвел глаза, в надежде, что его желание разорвать визуальный контакт будет истолковано как смущение.

– Лейтенант, я скорее глупый, чем храбрый. Не остановился, чтобы подумать, что мне может грозить опасность.

– Так вы подумали, что его застрелили случайно.

– Нет. Возможно. Не знаю. Ничего я не думал. Не думал, просто отреагировал.

– И у вас не сложилось ощущения, что вам грозит опасность?

– Нет.

– Вы этого не осознали, даже когда увидели рану?

– Может, и осознал, но чуть-чуть. Потому что мне стало дурно.

Вопросы слишком уж быстро следовали один за другим. Выбивали из равновесия. Митч испугался, что, сам того не желая, выдаст истинную причину убийства мужчины, который выгуливал собаку.

Громко жужжа, вернулся шмель. К Таггарту не проявил ни малейшего интереса, зато завис около лица Митча, словно желал присутствовать при допросе.

– Вы увидели, что пуля попала в голову, – продолжил Таггарт, – но все равно не бросились искать укрытие.

– Нет.

– Почему?

– Наверное, решил, что меня уже не застрелят, если не застрелили сразу.

– То есть вы по-прежнему не чувствовали себя в опасности.

– Нет.

Пролистав маленький блокнотик, странички которого держались на спирали, Таггарт вновь вскинул глаза на Митча.

– Вы сказали оператору линии «911», что мертвы.

В удивлении Митч снова встретился взглядом с детективом.

– Что я мертв?

Таггарт процитировал запись в блокноте: «Застрелили мужчину. Я мертв. То есть он мертв. Его застрелили, и он мертв».

– Я такое сказал?

– Я слышал запись. У вас срывался голос. Чувствовалось, что вы в ужасе.

Митч забыл, что все разговоры по линии «911» записываются на магнитную пленку.

– Наверное, испугался сильнее, чем помню.

– Не вызывает сомнений, что вы осознавали грозящую вам опасность, но тем не менее не попытались где-то укрыться.

Мог читать Таггарт мысли Митча или нет, страницы его разума оставались закрытыми, а выражение глаз – загадочным.

– «Я мертв», – второй раз процитировал детектив.

– Оговорка. Замешательство, паника.

Таггарт еще раз посмотрел на собаку и опять улыбнулся. Голос стал еще мягче:

– О чем еще мне следует вас спросить? Что еще вы хотели бы сказать?

В голове Митча стоял крик боли Холли.

Похитители всегда угрожают убить похищенного, если к поискам подключится полиция. И, чтобы победить, нет необходимости играть по их правилам.

Полиция поставила бы в известность Федеральное бюро расследований. У ФБР огромный опыт борьбы с похитителями людей.

Поскольку у Митча не было никакой возможности добыть два миллиона, полиция поначалу засомневалась бы в его истории. Их мог убедить только следующий звонок похитителей.

А если второго звонка не будет? Если, узнав, что Митч обратился в полицию, похитители выполнят свою угрозу, изувечат Холли, убьют и больше не позвонят?

Тогда копы могут подумать, что Митч имитировал похищение, чтобы скрыть убийство Холли. Имитировал потому, что сам ее и убил. Муж всегда становится главным подозреваемым.

Если бы он ее потерял, жизнь стала бы бесцельной. Никто и ничто не смогло бы залечить рану, оставленную в его душе и сердце ее смертью.

Но если к этому прибавятся подозрения, что убил ее он, тогда боль от раны станет невыносимой.

Таггарт закрыл блокнот, убрал в задний карман, перевел взгляд с собаки на Митча:

– Так вы хотите что-нибудь сказать, мистер Рафферти?

В какой-то момент шмель улетел. Но только теперь Митч заметил, что жужжание прекратилось.

Если он сохранит похищение Холли в секрете, ему придется схлестнуться с похитителями в одиночку.

А один он мало что мог. Воспитывался с тремя сестрами и братом, разница в возрасте между самым старшим и самым младшим составляла семь лет. Они всегда советовались друг с другом, защищали друг друга.

Через год после окончания средней школы Митч уехал из родительского дома, снял квартиру на двоих с одним своим приятелем. Потом поселился отдельно, мучаясь одиночеством. Работал по шестьдесят часов в неделю, лишь бы не оставаться наедине с четырьмя стенами.

И вновь ощутил радость жизни, лишь когда в его мир вошла Холли. «Я» сменилось «мы», «мое» – «нашим». Митч стал половиной целого и был на седьмом небе от счастья.

В глазах лейтенанта Таггарта вроде бы прибавилось дружелюбия.

– Ну… – начал Митч.

Детектив облизал губы.

Воздух теплый, влажность минимальная. Митч чувствовал, что у него тоже пересохли губы.

Тем не менее мгновенное появление, а потом столь же быстрое исчезновение розового языка Таггарта придало тому сходство с рептилией, показало, что мысленно он уже наслаждается вкусом добычи, которая вот-вот попадет ему в когти.

Только паранойя могла объяснить мелькнувшую у Митча мысль, что детектив отдела расследования убийств как-то связан с похитителя Холли. Но именно она мелькнула в голове Митча и убедила его следовать инструкции похитителей.

Волна страха, рационального и иррационального, захлестнула разум, не позволяла ясно мыслить.

Он уже практически не сомневался: услышав правду, детектив скорчит гримасу и ответит: «Теперь нам придется ее убить, мистер Рафферти. Больше мы не можем доверять вам. Но мы позволим вам сделать выбор. Определите, что мы отрежем сначала: уши или пальцы».

Как и раньше, в тот момент, когда он стоял над покойником, Митч почувствовал, что за ним наблюдают, не только Таггарт и пьющие чай соседи, но и какой-то незнакомец. Не просто наблюдает, анализирует его поведение.

– Нет, лейтенант, – ответил Митч. – Больше мне сказать нечего.

Детектив достал солнцезащитные очки из кармана рубашки, надел их.

В двойном отражении Митч себя не признал. Изогнутое стекло искажало пропорции.

– Я дал вам мою визитку, – напомнил ему Таггарт.

– Да, сэр. Она у меня.

– Позвоните мне, если вспомните что-то важное.

Солнцезащитные очки напоминали глаза насекомого: бесстрастные, алчущие, ненасытные.

– Вы, похоже, нервничаете, мистер Рафферти, – заметил Таггарт.

Митч поднял трясущиеся руки.

– Не нервничаю, лейтенант. Потрясен. До глубины души.

Таггарт вновь облизал губы.

– Никогда раньше не видел, как убивают человека, – добавил Митч.

– Вам к этому не привыкнуть, – ответил детектив.

Митч опустил руки.

– Надеюсь на это.

– Убитая женщина – еще хуже.

Митч не знал, как истолковать эту фразу. То ли как житейскую правду, о которой позволял судить опыт, накопленный в отделе расследования убийств, то ли как угрозу.

– Женщина или ребенок, – уточнил Таггарт.

– Я не хотел бы заниматься вашей работой.

– Нет, вы бы не хотели. – Отворачиваясь, детектив добавил: – Мы еще увидимся, мистер Рафферти.

– Мы?

Таггарт обернулся.

– Конечно: нам придется быть свидетелями на суде.

– Похоже, раскрыть это преступление будет сложно.

– «Кровь вопиет ко мне от земли», мистер Рафферти. – Детектив явно кого-то цитировал[3]. – «Кровь вопиет ко мне от земли».

Митч проводил удаляющегося Таггарта взглядом.

Потом посмотрел на траву под ногами.

Солнце продолжало свой путь по небосводу, и тень, отбрасываемая кроной, ушла. Теперь Митч стоял под жаркими лучами, которые, однако, не согревали его.

Глава 5

Часы были электронные, с цифрами, что наручные, что на приборном щитке, но Митч все равно буквально слышал, как те и другие тикают, быстро-быстро, отсчитывая убегающие секунды, которые тут же складывались в минуты и часы.

С места преступления ему хотелось умчаться домой. Логика подсказывала, что Холли схватили дома. Не по дороге на работу, не на улице, где могли найтись очевидцы похищения.

И похитители, сами того не подозревая, могли оставить какие-то следы, по которым он сумел бы выйти на них. А скорее всего, оставили ему записку, инструкции.

Как обычно, день Митч начал с того, что заехал за Игги, который снимал квартиру в Санта-Ане. Теперь предстояло его отвезти.

Со знаменитого и богатого побережья округа Орандж, где они работали, Митч повел пикап на север, в более скромные районы. Свернул с забитой транспортом скоростной автострады на боковые улицы, но автомобилей хватало и здесь.

Игги хотелось поговорить об убийстве и полиции. И Митчу пришлось делать вид, что ему, как и Игги, по нраву новизна впечатлений, хотя мысли его занимала Холли. Он волновался, не зная, что же ему делать.

К счастью, Игги вскоре уклонился от темы, заговорил о своем:

– У моего кузена Луи был приятель по фамилии Букер. С ним произошло то же самое, его подстрелили, когда он выгуливал собаку, только не из ружья, и выгуливал он не собаку.

– Бугер? – переспросил Митч.

– Букер, – поправил его Игги. – Б-у-к-е-р. У него был кот по кличке Волосатик, и его застрелили.

– Люди прогуливают кошек?

– Ну, не совсем. Волосатик сидел в переносной клетке, и Букер нес его к ветеринару.

Митч время от времени поглядывал в зеркала заднего обзора. Черный «Кадиллак»-внедорожник свернул с автострады вслед за ними. И квартал за кварталом висел на хвосте.

– Так, значит, Букер все-таки не выгуливал кота.

– Он шел и нес кота в переносной клетке, а этот маленький двенадцатилетний поганец выстрелил в Букера из ружья для пейнтбола[4].

– То есть его не убили.

– Его даже не ранили, и при нем был кот, а не пес, но Букер стал синим.

– Синим?

– Синие волосы, синее лицо. Он просто озверел.

«Кадиллак» держался в двух-трех автомобилях от них. Возможно, водитель рассчитывал, что Митч его не заметит.

– Итак, Букер стал синим? Что случилось с паршивцем? – спросил Митч.

– Букер хотел отвернуть ему голову, но паршивец выстрелил ему в промежность и убежал. Эй, Митч, ты знал, что в Пенсильвании есть город, который называется Блу-Болс[5]?

– Нет, не знал.

– Это в стране амишей[6]. А другой город, по соседству, называется Интеркос[7].

– Может, эти амиши не такие уж сухари.

Митч придавил педаль газа, чтобы проскочить перекресток, прежде чем мигающий зеленый сменится желтым. Внедорожник выехал на другую полосу, тоже ускорился и проехал перекресток на желтый.

– Ты когда-нибудь ел амишский пирог?

– Нет. Никогда.

– Сладкий. Дальше некуда. Чистая патока.

«Кадиллак» отстал, вернулся на полосу движения Митча. Вновь их разделяло три автомобиля.

– Эрл Поттер потерял ногу, потому что любил полакомиться амишским пирогом.

– Эрл Поттер?

– Отец Тима Поттера. У него был диабет, но он этого не знал и каждый день наедался сладостями. А ты когда-нибудь пробовал пирог города квакеров?

– Так что ты там говорил насчет ноги Эрла? – спросил Митч.

– Ты не поверишь. В один день ступня онемела, он не мог ходить. Как выяснилось, из-за диабета нарушилась циркуляция крови, и она перестала доходить до ступни. Ему отрезали ногу выше колена.

– В тот момент, когда он ел амишский пирог?

– Нет. Он понял, что должен отказаться от сладкого.

– Молодец.

– Поэтому за день до операции он последний раз съел десерт: целый амишский пирог и чуть ли не ведро взбитых сливок. Ты видел тот классный фильм про амишей с Харрисоном Фордом и девицей с отличными сиськами?

Перескакивая от Волосатика к Блу-Болс, Интеркосу, амишскому пирогу и, наконец, Харрисону Форду, они добрались до многоквартирного дома Игги.

Митч остановился у тротуара, и черный внедорожник проехал мимо, не снижая скорости. Тонированные боковые стекла не позволяли разглядеть ни водителя, ни пассажиров.

Игги открыл дверцу кабины, но, прежде чем покинуть машину, спросил:

– Все в порядке, босс?

– Вполне.

– Ты какой-то вздрюченный.

– Я видел, как человека застрелили насмерть.

– Да. Кажется, я знаю, кто будет сегодня верховодить за стойкой бара «Раскаты грома». Может, тебе стоит туда заглянуть?

– Не придерживай для меня стул.

Внедорожник «Кадиллак» уже ехал на запад, сверкая в лучах послеполуденного солнца.

Игги вышел из кабины на тротуар, обернулся, скорчил скорбное лицо.

– Ядро и кандальная цепь.

– Попутного тебе ветра.

– Вот это уже разговор.

– Пойди и надерись.

– Я намерен отравиться, – заверил его Игги. – Но и тебе доктор Иг прописывает упаковку из шести банок пива. И скажи миссис Митч, что, по моему разумению, второй такой красавицы не найти.

Игги захлопнул дверцу и зашагал к подъезду, крупный, верный, веселый и ни о чем не подозревающий.

Руки Митча дрожали, когда он отъехал от тротуара.

Чуть раньше, когда они ехали на север округа Орандж, ему не терпелось избавиться от Игги, чтобы поскорее попасть домой. Но теперь желудок едва не выворачивало, стоило Митчу подумать о том, что могло ждать его дома.

И больше всего он боялся найти кровь.

Глава 6

Ехал Митч, опустив стекла, чтобы слышать голос улиц, доказательство жизни.

«Кадиллак»-внедорожник более не появился. Ни один другой автомобиль его не заменил. Судя по всему, слежка Митчу привиделась.

И ощущение, будто за ним наблюдают, исчезло. Изредка он поглядывал в зеркала заднего обзора, но уже не ожидал заметить что-либо подозрительное.

Он чувствовал себя одиноким, хуже того, отгороженным от остального мира. Пожалуй, даже мечтал о возвращении внедорожника.

Их дом находился в более старом районе Оранджа, одного из старейших городов округа. И, повернув на свою улицу, он, казалось (если бы исчезли все легковушки и пикапы), перенесся в 1945 год.

Бунгало (светло-желтая штукатурка, белая отделка, крыша из кедровой дощечки) стояло за забором из штакетника, увитого плетущейся розой. В этом квартале не составляло труда найти более дорогие и красивые дома, но ни один не мог похвастаться более ухоженным участком.

Митч припарковался на подъездной дорожке у дома, в тени массивного перечного дерева, и вышел из машины в жаркий, застывший послеполуденный воздух. Ни на тротуарах, ни во дворах не было ни души. В этой округе в большинстве семей работали и муж и жена, в этот час, четыре минуты четвертого, дети еще не вернулись из школы.

Не было здесь ни служанок, ни мойщиков окон, ни садовников. Хозяева домов сами выбивали ковры и выкашивали лужайки.

Солнечный свет пробивался сквозь листву перечного дерева, разбрасывая по тени россыпь светлых пятнышек.

Митч открыл калитку. Пересек лужайку, направляясь к парадному крыльцу. На большом крыльце, укрытом от солнечных лучей карнизом, царила прохлада. Белые плетеные кресла с зелеными сиденьями стояли около маленьких плетеных столиков со стеклянным верхом.

Примечания

1

«Рожденный свободным» – мелодия, написанная Милтом Джексоном, одним из наиболее известных американских джазистов 1940-х годов.

2

Джон Керри соперничал с Джорджем Бушем на президентских выборах 2004 г. Действие романа – 2006 г.

3

Таггарт несколько видоизменяет Библию: «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли» – Бытие, 4:10.

4

Ружья для пейнтбола стреляют шариками с краской.

5

Блу-Болс (Blue Balls) – в переводе с английского «Синие яйца».

6

Страна амишей – часть штата Пенсильвания, населенная амишами, членами консервативной религиозной секты, жизнь которых строится на буквальном толковании Библии, т. е. они не пользуются электричеством или автомобилями, пашут землю плугом и т. д.

7

Интеркос (Intercourse) – в переводе с английского «половой акт».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.