В дебрях Кара-Бумбы

      – А ты уже что-нибудь тут записал? - спросил я.
      – А как же!
      – А что?
      – Сказку о курочке рябе. Теперь я ее маме расскажу, а то они все время с папой ругаются.
      Лешка как-то раз прочитал брошюрку «Как надо собирать фольклор и с тех пор увлекся сказками, народными былинами и легендами. Читал он их без разбору, а потом решил сам записывать разные детские считалочки, присказки и частушки. Сам он тоже пытался сочинять фольклор, и, на мой взгляд, у него получалось неплохо. Ну, например:
 
Уважайте труд уборщиц!
Соблюдайте чистоту!
Наведем тогда мы в школе
Золотую красоту!
 
      Потом он записывал такие литературные переделки:
 

МУРАЗА И СТРЕКОЗЕЙ

 
Стрекозунья-попрыга
Цело летое все пела,
Успенуться не оглела,
Как глама зитит в каза!
 
      Однажды он мне предложил поехать с ним в ЗАГС, чтобы понаблюдать за свадебными церемониями. Но в ЗАГСе на Колхозной площади мы, к сожалению, никаких свадебных обрядов не обнаружили. Просто здесь стояла очередь из молодых и пожилых людей, а на столе, как в парикмахерской, лежали газеты и журналы, и все посетители их листали.
      Но вот на Ваганьковском кладбище, куда мы отправились записывать похоронные причеты, было очень любопытно. Особенно нам запомнилась одна старушка в черном платке, которая убивалась по каждому покойнику. Нам казалось, что все умершие - это очень близкие ее родственники, так она безутешно кричала: «Ой ты мой соколик, Петр Иванович, на кого ты оставил бедную сиротинушку!» Или «Ой родные, мои милые, посмотрите все на голубушку, на голубушку красну девицу, что в цветах лежит да лазоревых!» А затем мы увидели, что эта старушка за каждое свое причитание получала деньги от родственников усопшего, и поняли, что она специальная плакальщица.
      Лешка мечтал купить маленький магнитофон, чтобы ходить с ним к старожилам, участникам восстаний и народным сказителям. Но денег у него не было, и он довольствовался карандашом и тетрадкой. …В лесу вдруг потемнело, по верхушкам деревьев пробежался ветер, обламывая суки и сучья, и вслед за этим сухо и оглушительно треснул гром.
      Молния ударила где-то рядом, потому что наши лица на секунду стали голубыми.
      – Быстрей шалаш! - крикнул Владимир Сергеевич, выбираясь из орешника. - Полундра!
      Мы кинулись врассыпную. Кто за елочными ветвями, кто за сухими слегами под крышу.
      Работа шла лихорадочно. Шалаш рос на глазах.
      От приближавшейся грозы на сердце было и весело и жутко, и тут мы уже не обращали внимания ни на колючки, ни на занозы.
      И в тот момент, когда молния снова юркнула между черными мохнатыми тучами и разразился ливень, похожий на тропический, мы уже лежали в нашей новостройке на груде сухих листьев и очищали с пальцев смолу.
      Владимир Сергеевич вытащил из кармана свою трубку, закурил - в шалаше запахло ирисками, - подумал минутку и вдруг сказал:
      – Друзья! Как определили ученые, жизнь есть белковый обмен. И вот меня интересует, а где мы с вами достанем в обед эти необходимые белки для обмена? Курица, как вам известно, уже скончалась, денег у вас и у меня - только на обратную дорогу…
      – Ну, это ерунда, - весело сказала Зойка. - Мы можем все вместе пойти к нам на дачу и там пообедать. У нас сегодня холодный свекольник со сметаной, а на второе пельмени. И даже третье есть - кисель из ягод.
      – А в-четвертых, - сказал Владимир Сергеевич, - мы благодарим вас за приглашение и, как ни жалко, отказываемся.
      – Ну, Владимир Сергеевич, - сказала Зойка, - вы еще не знаете моего папу. Он всегда очень любит гостей!
      – Папы - они всегда любят, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - А вот мамы, насколько я понимаю, не очень. Да еще на даче. Если гость понятливый, он всегда должен ехать на дачу со своими продуктами.
      – Нет, я, честное слово, вас не понимаю, Владимир Сергеевич! - чуть ли не с обидой сказала Зойка. - Я же вас серьезно приглашаю.
      – Ладно, Зоенька, не сердитесь, - ответил Владимир Сергеевич, - мы придем, придем… но со временем. Только не сегодня. Ну, как-то мне, например, неудобно. Входит неизвестный человек и говорит: «Здравствуйте, дайте поесть!» А этот человек уже давным-давно самостоятельная личность, с пятнадцати лет зарплату получает.
      – Ну и что?
      – А вот то: пускай ваша дача будет для нас как спасательный круг для тонущего! Мы ухватимся за нее в самый нужный момент. А пока-то мы ведь еще не тонем? И вообще я люблю как можно меньше тревожить людей своей персоной. Короче, давайте думать, где нам достать эти… белки.
      – А мы можем стащить новую курицу! Подозвать ее к себе: «Цыпа! Цыпа!» - а потом как трахнуть ей палкой по загривку - и вот обед! - сказал Лешка.
      – А-а… понятно, - усмехнулся Владимир Сергеевич. Это тебя что, на уроке естествознания научили, куда бить курицу?
      – Нет, я своим умом дошел…
      – Вот и видно, что ты человек высокой проходимости. Только на этом далеко не уедешь.
      – Уж и пошутить нельзя! - наконец сдался Лешка, почувствовав, что Владимир Сергеевич ведет серьезный разговор.
      – М-да… вопрос родился сложный, - в раздумье сказал Владимир Сергеевич, а потом вдруг весело и лукаво посмотрел на нас. - Слушайте, а кто из вас может раздирать мясо руками и пить кровь из убитых буйволиц?
      Этот вопрос застал всех врасплох. Мне, например, лично не приходилось в Москве заниматься таким делом. За Зойку и за Лешку я тоже ручался.
      – Я готов пить кровь, - вдруг как-то тихо, сказал Лешка. - Но на какие деньги мы будем покупать этих… как их… буйволиц, и вообще, где они водятся?
      – Вот то-то и оно - где они водятся? - воскликнул Владимир Сергеевич. - Мы с вами живем в дебрях Кара-Бумбы, а буйволиц тут нет.
      – Это еще что за такая Кара-Бумба? - удивленно спросил я.
      – Ну, я так окрестил наш дремучий лес, - сказал Владимир Сергеевич.
      – Вот этот, где мы сейчас сидим?
      – Да.
      – Хорошенькая Кара-Бумба! - засмеялся Лешка. - Кара-Бумба - это, должно быть, где-нибудь у черта на куличках, в Средней Азии, а тут Ока, пароходы, электрички…
      – А для романтики можно и Кара-Бумбой назвать, сказала Зойка. - У тебя в школе спросят: «Ты где был летом?» А ты ответишь: «В лесу!» И не звучит. А когда скажешь: «В дебрях Кара-Бумбы!» - «О-о! - скажут ребята, и все начнут спрашивать: - Это что, пустыня или горы?» А на самом деле это под Москвой! Вот и весело! Только жалко, что здесь нет буйволиц!
      – А корова не подойдет? - спросил я у Владимира Сергеевича.
      – Да кто тебе позволит раздирать корову руками? - сказал Лешка. - Тут вмиг по шее накостыляют.
      – Тише, тише, друзья! К чему весь этот шум? Я пришел к выводу: раз в дебрях Кара-Бумбы мы не можем найти буйволиц, так, значит, я сейчас отправлюсь в… Москву. Встречусь с вашими мамами и, если хотите, попрошу у них разрешения на ваше дальнейшее житье-бытье в шалаше.
      Такого вывода никто не ожидал, и мы с Лешкой минуты две, пораженные, молчали. Потом я восхищенно сказал:
      – Вот красота!
      – Теперь дальше: мне сегодня очень нужно быть в нашем управлении. Там, может быть, уже готовы анализы. Кстати, я жду телеграммы из Красноярска. Вы останетесь здесь, в лесу, и будете охранять наше готическое сооружение, а я - три часа в Москву, три обратно. Это шесть часов. Плюс часа два на заход к вашим мамам. Да потом мне надо купить продукты. Это будет восемь часов. Следовательно, к шести-семи я вернусь назад.
      – Нет, это уж дудки! - вскочил на ноги Лешка. - Я тоже еду, и к бабушке эти… Кара-Тумбы.
      – Не Кара-Тумбы, а Кара-Бумба, - вежливо поправил его Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - А твое мнение?
      Я посмотрел на Зойку. Она сидела в уголке притихшая, с настороженным взглядом, направленным на Владимира Сергеевича. Над ее головой, на еловых иголках, висели серебряные капли. Я знал: стоит Лешке показаться в Москве, в этот лес он больше никогда не вернется, значит, и меня одного тоже не отпустят. И следовательно, до будущего лета я больше не увижу Зойку.
      В Москве я стеснялся звонить ей по телефону. Мне, правда, много раз хотелось заехать в ее школу на велосипеде, но ее школа была очень далеко от нашего дома, а мама мне разрешала кататься только в пределах наших переулков. И я никуда не ездил.
      – Ну и трус же ты какой, Алешка! - вдруг сердито сказала Зойка. - Если б я жила в вашем дворе, я бы всем девочкам рассказала, какой ты человек.
      – Рассказывай на здоровье! И кому хочешь! А на самом деле я не трус, а разумный человек. И все девчонки меня поймут. А в щелчки вы с Юркой и в Москве сможете сыграть.
      – Очень нужен ты девчонкам, чтобы они тебя понимали!
      Владимир Сергеевич зорко посмотрел на нас и сказал:
      – Время для прений истекло. Все ясно, Юрка, вот тебе карандаш и бумага, пиши маме записку, а ты, Лешка, можешь ехать со мной.
      – И ты поедешь? - спросил я Лешку.
      – Конечно, поеду, - ответил он.
      – Такой стал, да?
      – Такой…
      – Ну ладно, езжай, езжай к мамочке! Мы еще когда-нибудь поговорим на эту тему!
      Я написал на бумажке:
      «Ма! Я живу очень хорошо у Зои на даче. Ты не беспокойся. Нашему Владимиру Сергеевичу, который тебе принесет записку, дай каких-нибудь продуктов и немножко денег. Целую тебя крепко.»
      – А ты, Лешка, - сказала Зойка, - можешь поцеловаться с любым фонарным столбом. Мы разрешаем.
      – Кто это «мы»? - спросил Лешка.
      – Я, например, и Юра.
      – Ха-ха! Тили-тили-тесто - жених и невеста!
      Эти слова для меня были очень обидными, и по ним я понял, что Лешка идет на разрыв со мной: дескать, бог с ним, с этим Юркой! Проживу без него. А уж напоследок насолю! И мне также хотелось сказать Лешке что-то очень обидное. Ведь не я же первый начал эту ссору!
      Но пока Владимир Сергеевич доставал из рюкзака свой паспорт, пока зашнуровывал тапочки (он ходил по лесу босиком), я увидел, что на Лешкином лице появились тяжелые переживания: ехать ему или не ехать?
      – Ну-с, до вечера! - сказал Владимир Сергеевич, пожимая мне руку. - С огнем не баловаться. Если хочешь, позволяю тебе пообедать у Зои. Встреча будет здесь, около шалаша.
      – Есть! - ответил я по-военному.
      Лешка подождал, пока Владимир Сергеевич скроется в гуще, а потом, схватив бумагу и карандаш, быстро нацарапал своей маме записку и стремительно побежал за ним…
 
      Владимир Сергеевич не приехал к нам в шалаш ни в семь, ни в восемь, ни в девять часов вечера. Мы с Лешкой пообедали у Зойки, а поужинали у Сашки Косого. Тетя Груня дала нам по куску ржаного хлеба собственной выпечки и по два сырых яйца. Потом мы вернулись из деревни к шалашу и зажгли костер.
      Что произошло с Владимиром Сергеевичем, я никак себе не мог представить. Попал под автомобиль? Свалился с поезда?
      – А может быть, он получил у наших мам продукты и удрал, а мы тут, как дураки, сидим в лесу и ждем? - говорил Лешка, помешивая в костре палкой. - Ведь мы же его совсем не знаем!
      – Ну как не знаем? Знаем! - сказал я. - Фотографии смотрели, этот самый… талисман.
      – А документы он тебе свод показывал?
      – Не-ет…
      – Ну, вот видишь, а ты говоришь, что знаем. А может быть, у него там в паспорте стоит штамп. «Жулик»?
      – На жулика он не похож, - сказала Зойка.
      – А по лицу трудно узнать человека, - ответил Лешка. - Вот попробуй определи меня, какой я, хороший или плохой?
      – Я-то уж тебя как облупленного знаю, - сказал я. - Ты серединка-наполовинку! У тебя семь пятниц в неделю.
      – А Зойка какая?
      – Зойка хорошая.
      – А почему ты так говоришь? Потому, что вы знакомы с ней с прошлого года. И ты ее родителей знаешь, и как она учится. А с Владимиром Сергеевичем мы ведь только вчера познакомились. И что мы о нем скажем? Ничего!
      – А по документам тоже нельзя судить о человеке, сказала Зойка. - Есть только один самый хороший способ узнавания: надо с человеком пуд соли съесть. Но сначала все равно нужно доверять людям. И не бояться их.
      – Ой какая философка нашлась! Доверять! Надо и проверять!
      – Ладно, не волнуйся, - сказала Зойка. - Я за него ручаюсь!
      Если бы не Зойка, мы с Лешкой в лесу ни за что бы не остались. Здесь было страшно. За кустами чудились какие-то звери и бородатые люди. То тут, то там, казалось, кто-то тяжело дышал и посапывал.
      Наш шалаш находился в глухом ельнике. До деревни было километра с полтора, до станции лесом - километр. Ни дороги, ни тропок поблизости не было. Лишь невдалеке от нас под пригорком возле кладбища журчал родник.
      Мы просидели в лесу до десятичасовой электрички. Она прострекотала вдали, тоненько просвистела и затихла около станции.
      И вдруг до нашего слуха донесся далекий-далекий крик:
      – Э-ге-ге-ге-ей! О-го-го-го-о!
      – Владимир Сергеевич! - воскликнула Зойка. - Честное слово, это он! Слушай, Юрка, бежим встречать его! Он, может быть, что-нибудь несет. А ты, Лешка, подкинь в огонь хвороста!
      Мы помчались по кустам к Владимиру Сергеевичу.
      Да, да, это был он! Весь увешанный кульками, авоськами, бумажными свертками. Это был он, наш Владимир Сергеевич, уставший и запыленный и - честное слово! - в эту минуту самый родной человек.
      Владимир Сергеевич распределил между мной и Зойкой свои свертки, положил себе на плечо свернутое одеяло с подушкой, и мы весело зашагали к шалашу.
      – Ну, как вы тут прожили без меня? - спрашивал Владимир Сергеевич. - Не волновались?
      – Волновались! Еще как! - ответил я. - Мы думали: ну куда вы делись?
      – А я там, в Москве задержался. Малость не подрассчитал со временем. И я тоже волновался: как вы тут?
      – А вы наших мам видели?
      – Видел! Вот они и держали. Тут они такой надавали всякой всячины, что я еле-еле донес. До вокзала такси пришлось брать. Я им говорю, что нам ничего особого не надо, а они: «Надо!»
      – А когда они велели приехать?
      – Это я потом все подробно расскажу. Вот сядем у костра. А эта Тина Львовна, ой, смешная! «Владимир Сергеевич! Родненький, родненький! Вы Лешу своими глазами видели, да? У меня прямо все сердце изболелось! Зачем я его отпустила?» А я отвечаю: А зачем вашему сердцу болеть, он парень уже взрослый, себя в обиду не даст!»
      И вдруг впереди, в темноте, мы услышали отчаянный крик Лешки:
      – Караул! Спасите!
      – Что за чертовщина? - удивился Владимир Сергеевич и на мгновение остановился. - Спаси-ите! - опять завопил Лешка.
      Тут Владимир Сергеевич рванулся на голос.
      Я тоже побежал за ним и летел, не чуя под собой ног. За мной неслась Зойка.
      Что с Лешкой? Режут? Убивают? Вот тебе и отдохнули на даче!
      К моей великой радости, Лешка был жив. Только он стоял около шалаша с выпученными глазами и трясся так, будто сию минуту вылез из проруби.
      – Ты что орал? - подскочив к нему, спросил Владимир Сергеевич.
      – Ч-черное и м-мохнатое… - еле выдавил из себя Лешка.
      – Что черное?
      – М-мохнатое! - опять отвечал Лешка. - Оно вышло и з-зарычало, А п-потом ускакало.
      – Ну, медведь, что ли? - возбужденно спросила Зойка.
      – Нет, не м-медведь, но на четвереньках… А л-лица нет.
      – А может быть, это тебе показалось? - спросил я.
      – Честное пионерское, не вру! - поклялся Лешка.
      – Странно, что бы это могло быть? - задумался Владимир Сергеевич. - В лесу… в темноте…
      И тут мы услышали неподалеку от нас какие-то звуки. Они походили то на плач ребенка, то на гортанные человеческие вскрики. Потом где-то за шалашом - и очень ясно хрустнула ветка. Зойка прижалась к моему плечу. У меня отчаянно заколотилось сердце. Лешка втянул голову в плечи и замер.
      – Во-от, слышали? - еле прошептал он.
      – А откуда оно пришло? - спросил Владимир Сергеевич.
      – Со стороны нашей дорожки!
      – И что?
      – Ну, как что? Я как увидел, так сразу и завопил! У нас ведь нет оружия!
      – А как оно убежало, на четвереньках?
      – Нет, на дыбы, кажется, поднялось. Я не разобрал. Костер плохо горел.
      – Вот интересно было бы: приходим, а Лешку уже медведь сожрал! - пошутил я. - Так и дали бы телеграмму: Погиб в желудке!»
      Владимир Сергеевич поднес палец к губам - тише! - и, подобрав с земли березовую кору, поджег ее от костра. Кора ярко вспыхнула, и он с этим факелом пошел за шалаш.
      Мы слышали, как он минуты две лазил по кустарнику, видели колеблющийся огонек и стояли растерянные и жалкие. Особенно мне было стыдно перед Зойкой.
      А что мы с Лешкой могли поделать? Оружия у нас никакого, кругом темнота, место вокруг нами не изведано…
      Наконец Владимир Сергеевич вернулся.
      – Никого нет! - сказал он. - Ни черного и ни мохнатого. А этот крик - филин! Но, в общем, завтра нам надо подумать о своей безопасности. Значит, ты сам, своими глазами видел, как тут кто-то стоял? - обратился он к Лешке.
      – Своими глазами…
      – В общем, ладно… Наплевать и забыть! - сказал Владимир Сергеевич и дал команду укладывать продукты в шалаш.
      На ужин мы сварили пшенную кашу и кофе. Настроение у нас немного улучшилось.
      Владимир Сергеевич очень подробно рассказал нам о том, как он познакомился в Москве с нашими мамами и как вместе с ними ходил по магазинам.
      – Да, а на обратной дороге я ехал и думал, - добавил Владимир Сергеевич. - Сколько нам тут придется прожить, мы не знаем. Но для того чтобы в шалаше была дисциплина, надо распределить обязанности. Юрка, значит, у нас будет заведующий по продовольственной части. Лешку я бросаю на должность истопника. А Зоя, так как у нее папа врач, она будет медиком. А себя я ставлю на пост начальника Кара-Бумбы. Какие будут соображения?
      – Мы согласны, - ответил я.
      – Значит, власть утверждена! - сказал Владимир Сергеевич. - Теперь я предлагаю установить дежурства. День дежуришь, два гуляешь, так?
      – А что должен делать дежурный? - спросил Лешка.
      – Вставать раньше всех, готовить еду, следить за чистотой. В этот день он является первым заместителем начальника Кара-Бумбы, и его приказы надо будет выполнять беспрекословно.
      – Уж я тогда над Юрочкой поизмываюсь! - засмеялся Лешка. - Дайте мне только добраться до этих дежурств!
      В общем, мы согласились с новым порядком нашей жизни и после ужина стали готовить постель ко сну.
      Зойка очень боялась одна идти в деревню через лес, и Владимир Сергеевич приказал мне ее проводить.
      – А может, нам с Лешкой вдвоем пойти? - с надеждой предложил я.
      – Нет, - сказал Владимир Сергеевич, - Лешка будет здесь мне помогать.
      Я взглянул на Зойку, представил себе путь до деревни и обратно к шалашу и, по-честному говоря, струхнул. Как же я один буду возвращаться назад? И вместе с тем мне очень хотелось проводить ее.
      Когда мы с Зойкой выбрались из лесу на просеку, мы увидели над нашими головами темно-синее небо с миллионами звезд. На траве лежала холодная роса, но от пыльной проселочной дороги к нашим босым ногам шло тепло.
      – Слушай, а ты в эту зиму никакого письма не получала? - тихо спросил я у Зойки.
      – Нет, - ответила она. - А от кого?
      – А ты не будешь сердиться?
      – Нет.
      Я отвернулся и сказал:
      – От меня.
      – А зачем ты мне писал? Ведь у меня есть телефон!
      – Ну, телефон - это неинтересно. А твой дом номер шестнадцать?
      – Восемнадцать.
      – Значит, я ошибся. Жалко!
      – Юр, - спросила Зойка, - а что там было, в письме?
      – Ничего особенного. Просто я тебя приглашал на день рождения… Посмотри, а вон звезда падает. Видела?
      – Видела.
      – Говорят, когда падает звезда, надо задумать желание, и оно исполнится.
      – А ты задумал?
      – Задумал. А ты?
      – Я не успела. А что ты задумал?
      – Об этом нельзя говорить. Если скажешь - не исполнится.
      – Ну, мне-то можно сказать?
      – Вот тебе-то и нельзя!
      – А почему?
      – Нельзя, и все!
      Это было очень интересно - разговаривать загадками и полунамеками…
      Но тут же я в открытую признался, что всю зиму ходил на каток «Динамо» на Петровку и думал, что встречу там Зойку. Потом я однажды позвонил ей домой по телефону, а когда она подошла и спросила: «Кто говорит?» - я испугался и бросил трубку.
      Вообще весь этот разговор и о письме и о катке я продумал еще давным-давно. Я решил: увижу Зойку, расскажу ей все.
      Но вот сейчас я ей все рассказываю, а она идет и тихонько улыбается. Отчего? Пусть она старше меня почти натри года! Но я-то ведь рослый мальчишка, а она тоненькая, невысокая девочка, и можно думать, что мы ровесники. И то, что она уже проходила в школе какую-то там тригонометрию и анатомию человека, Это еще ничего… не значит. Я тоже буду их проходить. Но может быть, я Зойке кажусь совсем маленьким?
      Я вкладывал в свои слова особый смысл. Но Зойка словно не замечала этого. Она только пообещала:
      – А знаешь, в эту зиму я тоже могу ходить на каток «Динамо».
      До настоящей зимы еще было месяцев пять.
      Мы постояли с Зойкой около дома и пошептались. Она сказала, что Нарик и Гарик все время ее зовут по вечерам танцевать к ним на веранду, а ей не хочется туда ходить. Эти ребята какие-то лбы: книжек не читают, ничем не интересуются. Когда они узнали от Зойки, что мы в лесу построили шалаш, то сказали, что этот шалаш они сожгут. А почему? Неизвестно.
      – Да вы их не бойтесь, - добавила Зойка. - Они только хорохорятся. А пугнуть их как следует, они мигом разбегутся. Я их уже изучила. Они даже за меня как-то раз в совхозе заступиться не смогли, когда там один хулиган потащил меня за руку с ним танцевать.
      Зойка влезла к себе в дом через окно. В доме уже все спали. Мы пожали друг другу руки, и я пошел в шалаш.
      Но - дудки! - в шалаш я не попал. Я забрался на старый сеновал за деревней и проспал там до зари.
      Возвращаться одному в шалаш через лес мне было страшно.

ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ

      Наутро мы с Лешкой с восторгом рассматривали все хозяйство, которое было привезено из Москвы. На землю из рюкзаков выкладывались мешочки с манной крупой и гречкой, картонные коробки с макаронами, банки с топленым маслом, чай, соль, ложки, чашки, колбаса, печенье, алюминиевые миски и т. д. Оказывается, Владимир Сергеевич, познакомив наших мам со своим геологическим дипломом, сумел убедить их в том, что дети в шалаше отдыхают великолепно, и единственно, что им нужно, - это продукты. И тут уж мамы постарались!
      Заодно они снабдили Владимира Сергеевича и кухонным ножом с деревянной ручкой, и огромной кастрюлей, и двумя одеялами с подушкой. В один из рюкзаков были воткнуты короткая саперная лопатка и топорик.
      Сколько все-таки нужно вещей для того, чтобы прожить человеку!
      Для продуктов мы с Лешкой начали рыть погреб. Но Владимир Сергеевич сказал, что погреб без кирпичной об кладки - это чепуха. Он скоро обвалится, и в нем появятся мыши.
      Тогда на елке мы выбрали здоровый сук и начали на нем подвешивать на шпагате кульки и свертки. Получалось что-то вроде новогодней елки.
      Под этой же толстой елкой из ровных стволов молоденьких осин мы без единого гвоздя соорудили четырехугольный стол с плетеной крышкой и три скамейки. Рядом с шалашом над костром на случай дождя был поставлен густой навес из еловых веток.
      Через день-другой о нашем шалаше, видно не без участия Сашки Косого, прослышали в двух соседних деревнях, и к нам поглядеть на наше житье-бытье стали приходить совершенно незнакомые люди. Молоденькие воспитательницы деревенского детского сада приводили по утрам своих малышей, и те, заглядывая к нам в шалаш, будили нас словами: «Дяденьки, вставайте!»
      Пришел как-то раз лесник, здоровенный мужчина в сиреневой заплатанной рубахе, с бородой и ружьем. Мы ему налили кружку кофе, дали сахару и стали расспрашивать, а не водятся ли в его лесу медведи.
      – Медведи, буде? - переспросил он. - Отродясь не видывал! Что касаемо лосей, то это, буде, водятся. Я сам стою на реке, гляжу, буде, переплывает какое-то дерево, да против течения прет! Удивительно, какая новая физика, буде, думаю. Дерево, а против течения! А потом гляжу, буде, это дерево на берег на четырех ногах вылазит…
      – Вот фольклор! - восхищенно шепнул мне Лешка. «Буде» да «буде». - И обратился к леснику: - А вы какие-нибудь народные причеты знаете?
      – Чего, буде, сказываете?
      – Я говорю, ну, вы какие-нибудь сказки знаете или причитания?
      – Сказками, буде, не балуюсь, - ответил лесник, причитания не знаю. А вот бабка Кузьминична на том берегу, буде, километров за десять, - она, как хор Пятницкого, про что хошь, буде, проголосит. Она и в клубу выступала…
      Лесник еще выпил кружку кофе, церемонно поклонился и, сказав: «Ну, радуйтесь тут, люди!» - ушел.
      Однако вскоре он вернулся и добавил:
      – Вы с огнем, буде, не того! А то я вас, буде, того! - И опять скрылся в кустах.
      Зашла к нам как-то тетя Груня и, увидев, как мы уплетали за обе щеки картошку в мундире, сказала:
      – А может, вам в готовке пособить, а? Вы, ребята, меня не стесняйтесь. Хотите, я вам буду готовить и вы ко мне будете приходить? Тут можно и мясца достать говяжьего али курочки. А вы небось все всухомячку да всухомячку?
      – Спасибо, тетя Груня, - сказал я, - но мы не всухомячку… У нас все бывает: и первое, и второе, и третье.
      – Ну?! - улыбнулась тетя Груня. - Как в чайной?
      Наше первое приключение с «медведем», вернее, с непонятным существом, каким-то образом очутившимся вблизи нашего шалаша, забылось не скоро. Мы сделали вокруг шалаша плотную изгородь из заостренных осиновых кольев и вырезали два дубовых дрына для самообороны.
      И вот наступил долгожданный отдых. Наш шалаш стал теперь крепостью, неуязвимой со всех точек зрения: продукты у нас есть, безопасность жилья гарантирована.
      Первый свободный от работ день мы с утра до вечера купались, на второй день мы ходили за ягодами, на третий делали себе луки и стрелы и стреляли, как индейцы, в цель, в Лешкину тюбетейку.
      А на четвертый я задумался: ну ладно, вот мы едим, спим, отдыхаем в лесу, а дальше что? Неужели и все лето так пройдет?
      – А хотя бы и так, - глубокомысленно сказал мне Лешка. - Чем плохо? Тут пташки поют, там разные букашки чирикают.
      – Но ведь так же скучно - только жрать и спать!
      – Ну не жри и не спи, а по мне, это в самый раз… Дети должны наслаждаться своим золотым детством. Так сам Толстой сказал.
      – Значит, надо баклуши бить?
      – Во-первых, ты мне объясни, что такое… баклуши, а во-вторых, если кто и бьет их, то все равно, значит, работает… - У Лешки был иронический тон.
      – Слушай! - сказал я. - Ну зачем мы сюда приехали? Я считаю, что мы приехали сюда для того, чтобы закалять и вырабатывать характер. Так? А характер вырабатывается борьбе с жизненными трудностями. Теперь дальше: сейчас у нас нет жизненных трудностей, но мы их можем сразу добыть.
      – А как? - спросил Лешка.
      – Очень просто. Мне сейчас в голову пришла великолепная идея: надо отказаться от всех денег, которые у нас есть, от помощи пап и мам и надо начать самостоятельную жизнь!
      – Что?! Самостоятельную? - удивился Лешка.
      – Да.
      – Без пап и мам?
      – Да.
      – Не выдержим! - сказал Лешка.
      Этот Лешка был настоящим маменькиным сынком! В школе все ребята собирают металлолом: таскают на плечах водопроводные трубы, приносят невесть откуда битую чугунную фасонину от канализации, а Лешка стоит в сторонке и наблюдает. Ему-де нельзя таскать, у него аппендицит! Мы в школьном дворе начинаем сажать яблони: роем ямки, заливаем их навозной жижей, а Лешка ходит вокруг нас и бормочет: «Вы, ребята, с землей поосторожней. Проткнете чем-нибудь палец, и будет у вас столбняк!»
      «Столбняк», «аппендицит»! Вот и сейчас: «Не выдержим…» Что за странный человек!
      Владимир Сергеевич при этом разговоре не присутствовал. Он ходил на станцию за свежей газетой. Но когда вернулся, вдруг спросил нас:
      – Друзья, а вы знаете, что самое плохое на свете?
      Мы с Лешкой умолкли.
      – Самое плохое на свете, - продолжал Владимир Сергеевич, - это безыдейное существование. Понятно?
      – А мы тут при чем? - перебил его Лешка.
      – При том, что мы с вами уже четвертый день за зря небо коптим. Мы ничего не делаем: ни хорошего, ни плохого. А посему совещание по вопросу о смысле жизни в нашем шалаше считаю открытым. Кто хочет слова?
      В предвечерней тишине леса было отчетливо слышно далекое «ку-ку». За оврагом в пионерский горн дудел пастух. Оттуда слышалось мычание, хлопанье хлыста и крики подпасков: «Э-эй, комолая! Куда понесло?» Вероятно, стадо уже потихоньку шло к деревне. До нашего слуха долетал приятный церковный звон. Дилинь-дон! Дилинь-дон! Дилинь-дон!.. - захлебывались многочисленные колокольчики.
      – А мы с Юркой уже говорили на эту тему, - сказал Лешка. - И он знаете что предлагает? Вот чудак! Чтобы мы отказались от всех папо-маминых продуктов и начали бы самостоятельную жизнь!
      При слове «самостоятельную» Лешка поднял указательный палец и засмеялся.
      – Ого! Интересный разговор. Прямо в яблочко попали, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Ну и на чем же вы порешили?
      – А ни на чем. Не выдержим!
      – А сколько дней будут продолжаться ваши, то есть наши, испытания? - спросил Владимир Сергеевич.
      – Я предлагаю весь шалашный период.
      – Веселенькая затейка! - пробурчал Лешка. - Обалдел!
      – А я стою за это испытание, - вдруг обрадовано сказал Владимир Сергеевич. - Это любопытно придумано. Итак, голосуем. Кто за самостоятельную жизнь? Кто против? Кто воздержался?
      Лешка поднял руку.
      – Против нет. Воздержался один, - сказал Владимир Сергеевич. - Но так как меньшинство подчиняется большинству, то завтра мы все начинаем трудовую жизнь. На имеющиеся у нас продукты накладывается вето, что означает запрет. Кто не работает - тот не ест! Ура, товарищи!
      – Подождите, а у меня вопрос, - сказал Лешка. А как быть с одеждой, кастрюлями, топором и другими вещами? Их что, придется сдавать?
      – Нет, сдавать не будем, - ответил Владимир Сергеевич.
      – Но ведь эти вещи не наши, а пап и мам!