Детективный конкурс Литвиновых - Альтернативная личность

      – Знаете, – сказал Андрей, – вы мне кого-то напоминаете. А вот кого – не могу вспомнить.
      – Я многим кого-то напоминаю, – согласился незнакомец.
      «Он мог быть многим похож на многих», – подумал Андрей, получилось что-то вроде афоризма. С натяжкой, конечно. Зато вот это «многим» Андрею понравилось. Двусмысленно получилось. С одной стороны – многим людям, а с другой – многим в себе. Андрей посмотрел на незнакомца. При высоком росте незнакомец довольно сильно сутулился и получался почти вровень с Андреем. Получался… Как будто он продукт какой-то. Джинсы, куртка на меху… Парни теперь повально отпускают косы. И этот туда же. А девчонки стригутся. «Лысая певица». Андрей улыбнулся.
      Где-то над головой ударил колокол, второй. Шумно взлетела стая. «Отпевают кого-то», – сообразил Андрей. Он обернулся к церкви, перекрестился, не вставая со скамейки, глядя через плечо. Незнакомец сосредоточенно жевал бутерброд. Андрею показалось, что такое с ним уже было: скамейка, заснеженная аллея, звон колоколов… И поворот этот через плечо. Андрей поежился.
      – «Курочка Ряба», говорите? – Незнакомец закончил есть, тряхнул с колен крошки.
      – Да. А это имеет отношение к нашей встрече? И к тому, что вы мне… кого-то напоминаете?
      – Прямое, – улыбнулся незнакомец. – Пойдемте, я замерз.

* * *

      Андрей Борисович Воронин толкнул тяжелую дверь, выскользнул из вестибюля метро и сразу же услышал, как объявляют посадку на поезд. Значит, можно не спешить: до отправления остается минут двадцать. Андрей Борисович переложил портфель в левую руку, полез в карман, извлек билет. Так, «г. Снежин», «поезд пассажирский», «купе».
      Вечерний Ярославский вокзал готовился к ночной короткой передышке: устало толкался у киосков с водой, пьяненько шумел, пах… Он пах! Андрей Борисович спрятал билет. Да, нужно купить воды! Отстоял небольшую очередь, расплатился. Так, нужно двигаться к вагону… В этот момент кто-то хлопнул Воронина по спине.
      – Здорово, Палыч! Ты чего здесь?
      Андрей Борисович оглянулся. Чуть навеселе, невысокий, в большой шапке мужчина лет сорока. На гриб похож, – пришло в голову. «Простите, вы меня с кем-то спутали», – хотел сказать Андрей Борисович, но вместо это почему-то улыбнулся и ответил: «Здорово!». И смущенно протянул руку.
      – А я вот дочку встречаю… – сказал гриб. – Выпить хочешь?
      Андрея Борисовича этот вопрос смутил еще больше.
      – Нет, – ответил он.
      – Бросил что ли? – гриб засмеялся.
      От этого смеха Андрею Борисовичу сделалось не по себе. Он молча развел руками.
      – Едешь куда? – спросил гриб и, не дожидаясь ответа, заговорил о хоккее. Сегодня, девятнадцатого декабря, как оказалось, «наши» играют с чехами. – И трахнут их по самые… дальше некуда! – Гриб рубанул рукой воздух и захихикал. Андрей Борисович посмотрел на часы – десять семнадцать – нужно спешить. – Ну ладно, побегу, – сказал гриб, будто прочитав мысли Андрея Борисовича, – дочка в машине. – Ты заходи, Палыч! – И безмятежно икнул, протягивая руку.
      Щедро протопленный вагон встретил Андрея Борисовича запахом угля и дорожной пыли. Увидев Воронина, проводница широко заулыбалась, кивнула, проводила взглядом. Он прошел к своему купе «номер три», поздоровался, поставил на полку портфель, снял пальто, подсел к старушке. Напротив, взявшись за руки, сидя дремала молодая пара. Старушка повернула к Андрею Борисовичу маленькую голову, не решаясь что-то сказать. «Сейчас начнет приставать», – подумал Андрей Борисович. Старушка пожевала полупустым ртом. «Ну давай, давай!» – мысленно поторопил он старушку.
      – В Ярославль? – наконец спросила она.
      – Нет, – ответил Андрей Борисович. Старушка заелозила. – Хотите, чтобы я уступил вам полку? – спросил Андрей Борисович. Старушка кротко кивнула. – Пожалуйста, – сказал он и перебросил портфель наверх.
      Где-то далеко громыхнул локомотив, волна дребезжания прокатилась по составу, и поезд тронулся. Андрей Борисович вынул тапки, снял пиджак, вышел в коридор.
      – Если вам нужен график остановок, – сказала девушка в кителе, – он на двери проводников.
      – Спасибо", – поблагодарил Андрей Борисович.
      Снежин значился на маршруте как пятая станция. Напротив записи стояло время. 05:24. «Нужно попросить, чтобы разбудили», – подумал Андрей Борисович и вернулся в купе.
      Через несколько минут в купе вошла проводница.
      – Билетики, пожалуйста, – сказала она, окинула взглядом присутствующих и глазами улыбнулась Андрею Борисовичу. – Опять в командировку? – спросила проводница. Андрей Борисович кивнул и протянул билет. – Что-то вы не больно разговорчивый сегодня, – заметила девушка и, не взглянув на билет, положила его в кожаную папку.
      – А мы знакомы? – спросил Андрей Борисович.
      Девушка удивленно посмотрела на пассажира, пожала плечами и повернулась к старушке. Приняв билеты, она вышла из купе. «Нужно будет рано вставать» – подумал Андрей Борисович и взобрался на полку. Через секунду он вспомнил: забыл попросить проводниц, чтобы разбудили за полчаса до Снежина. «Ничего, – решил он, – сам как-нибудь».
      В 05:24 он сошел с поезда на безлюдной, занесенной снегом платформе, поднял воротник. В этом городе он впервые. Но, случается же такое, был твердо уверен, что нужно обойти вот это низенькое кирпичное здание с надписью «СНЕЖ Н», спуститься на Ленина, миновать два трехэтажных розовых дома и выйти на Садовую. Здесь, занесенная сугробами, продуваемая всеми ветрами ждет его троллейбусная остановка. И номер он уже знал. Только… Нужно часок перекантоваться на вокзале: первый троллейбус придет никак не раньше половины седьмого. Андрей Борисович распахнул дверь, входя в зал ожидания…
      Он не знал, где он встретит ее. Быть может, она сама найдется. Да, сама. В конце концов, он не будет предпринимать к этому ровным счетом никаких усилий. Спрячься он в другом городе – их пути пересеклись бы во что бы то ни стало. Непременно пересеклись.
      Андрей Борисович сел в кресло. В соседнем зале зажужжала уборочная машина. Он спрятал ладони в рукава, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Какая она? Высокая? Печальная? Брюнетка? Бездетная? Андрей Борисович не знал эту женщину. Имя лишь: Марина Петровна… Он вздохнул. В бесконечном количестве вариантов она найдет его. Она летит к нему. А он ждет. Он привык ждать. А она находить. Или находиться…

* * *

      – Ваше имя, – сказала сонная администратор. Андрей Борисович назвал его и протянул паспорт. – Не нужно, – отодвинула документ администратор, – не в Москве чай. Достаточно слов. Платить сразу будете?
      – Сразу, – кивнул Андрей Борисович и вынул деньги.
      Пять лет назад Андрей Борисович был просто Андреем. А теперь во как: по отчеству. В двадцать пять ты, получается, мальчик, а в тридцать – уже мужчина. И коллеги как-то быстро забыли, что он всего лишь Андрей. Борисович и Борисович. А потом вообще одно отчество останется – у стариков часто так – Петрович, Палыч. Сначала Андрейка, потом Андрюха, далее Андрей, Андрей Борисович и в конце незамысловато: Борисыч. А вне жизни – с фамилией – это для бумаг или поминок, например. Объективная данность, как пишут в учебниках.
      Андрей решил, что сейчас уляжется в постель, будет спать, спать. В поезде разве выспишься? Хорошо, если б в номере не толклись, – он едва выносил присутствие незнакомых людей. А сходиться с ними он не умел. Зажимался, не знал что сказать и куда деть руки. Но, бывало, по вдохновению такое выдавал, что сам удивлялся. Точно парил над собой. И над зажатостью…
      – За постель отдельно. – Женщина зевнула, и Андрей Борисович случайно увидел больной зуб.
      – Отдельно? – удивился Андрей Борисович.
      – А вы как думали, – подняла глаза администратор. – Многие со своей приезжают. Экономят. Поэтому, номер – отдельно, постель – отдельно. Не понятно, что ли?
      – Все понятно, – миролюбиво сказал Андрей Борисович и взял квитанцию.
      В номере оказалось холодно. За дверью свистел пылесос. Андрей Борисович сморщил нос: назойливо пахло пожилыми коврами. Не раздеваясь, он упал на кровать. Две соседние койки пустовали. Телевизор, три стула, по количеству предполагаемых постояльцев, низенький холодильник. «Богато», – подумал Андрей Борисович. Полежав с минуту, он поднялся и прошел к окну.
      Издалека начинался очередной день. За стеклом кружило глупую рисовую крупу. Крупные зерна с разбегу плюхались на карниз, дробились, терялись в толпе себе подобных. Недобитый фонарь, склонив голову набок, дремал у табачного киоска. Взрезая девственную целину, одинокий прохожий крался к дороге. Андрей Борисович вздрогнул – в соседнем номере зашепелявило местное радио, где-то в трубах над головой пролилась вода. Он вернулся на кровать. Так и буду лежать до конца жизни, – подумал Андрей Борисович и повернулся на бок. – И пусть никто не ищет. Никогда. Ни за что. А через много-много лет в «Правде Снежина», на последней ее странице, в разделе «Происшествия» меленько-меленько напишут две строчки: иссохшая мумия мужчины, тридцати – тридцати пяти лет, обнаружена там-то, тогда-то. Имя неизвестно. И никто не вспомнит о человеке. Как будто и не было. А Марина Петровна и знать об этом не будет. Аминь и аллилуйя! Эх, Марина Петровна, Марина Петровна…

* * *

      Соня опустила поскуливающую корзину на землю, сунула под мышку пластинку, вынула из сумочки карточку и прислонила ее к панели кодового замка. Цокнул языком электронный механизм. Соня взбежала на третий этаж, забренчала ключами, вошла в офис. Не снимая куртки, включила проигрыватель, опустила на него пластинку. Скрипнула игла, и помещение наполнилось Руслановой.
      "По диким степям Забайкалья,
      Где золото роют в горах,
      Бродяга, судьбу проклиная,
      Тащился с сумой на плечах…"
      Соня села на диван, расстегнула куртку. Вот он, кайф. Какой голос! А Сергей Арнольдович почему-то не жалует. Он вообще многое не жалует. И вкусы у него… «Ладно, не будем», – остановила себя Соня.
      "Бродяга к Байкалу подходит,
      Рыбачью он лодку берет.
      Унылую песню заводит,
      Про Родину что-то поет…"
      Вчера Соня рассказала Сергею Арнольдовичу о возникшей проблеме. Проблемка так себе, но из неприятных: собачка, которую Соня нашла на улице по требованию старушки, неожиданно оказалась не той. Нет, не породы – вообще не той. Мелочь, часть жизни, но неприятно. А Сергей Арнольдович целиком против старушки, со всеми ее проблемами, даже со всей ее жизнью: он халявщиков терпеть не может. Так и сказал. САБ, одним словом. И с собачкой пришлось распрощаться.
      И вот она, то есть Соня, вторично отправилась к этой старушке – Соня вспомнила гремучую смесь запахов освежителя воздуха и нафталина – у стариков иногда такое бывает – бр-р! – и вновь внимательно выслушала старушку, после чего сделала подробную запись. И что? А ничего, нужно искать. Иначе старушка заболеет, сляжет, и родственники, возникшие на пороге офиса, обвинят Соню и Берггольца в черствости, халатности и прочая, и прочая, и прочая. Да, псина, в самом деле, не та. Поиски пришлось возобновить.
      Утром она подобрала на улице другую, совпадающую с описанием, собачку. Ну, почти совпадающую.
      Соня потрясла корзину.
      – Молчишь? – Собачка высунула нос, к которому Соня приблизила губы и дистанционно чмокнула воздух. – Сейчас мыться будем. – Собачка заскулила, как будто поняла о чем идет речь. – Иди, иди. – Соня выпустила собачку на пол, пошла в ванную комнату: готовить необходимое. – Сиди здесь, – велела она собачке.
      В ванной комнате зашумела вода. То ли от этого звука, то ли по другой причине, собачка растопырила лапы, приблизила живот к полу и… сделала лужу, оставив на ковре небольшой, но идеальный эллипс.
      Приготовив таз, Соня вышла из ванной комнаты. Хвост собачки вилял так, что раскачивал обладательницу.
      – Что же ты наделала! – возмутилась Соня. – Могла бы и в тазу.
      Соня вынула из сумочки упаковку краски для волос. Цвет она подобрала что надо – в соответствии с описанием.
      – Будем краситься, – обрадовала она собачку, и та вновь завиляла хвостом.
      Соня выкупала повизгивавшую собачку в нескольких водах, нанесла на шерсть краску для волос и тщательно укутала на двадцать минут – следуя инструкции, содержащейся на упаковке. Через час, выкрашенная, высушенная и слегка подвитая феном собачка идеально совпадала с описанием. Ну, почти идеально.
      В описании значился красный бантик. И об этом Соня позаботилась заблаговременно – приготовила. Соня развернула бумагу, на которой были записаны параметры собачки, пробежалась по нему глазами, перевела взгляд на собачку, снова в бумагу, улыбнулась: вроде учла все. Соне понравилась ее находчивая изобретательность.
      – Девчонка с головой, – сказала она о себе.

* * *

      Старушка, как и договорились, пришла во втором часу. Она развязала платок, тяжело опустилась на диван. Соня покосилась на войлочные ботинки, на подошве которых таял, стекая на ковер, нечистый городской снег. «Берггольц меня растерзает», – мелькнуло в голове, но Соня помолчала, решив оставаться максимально учтивой.
      – Шубу снимите? – предложила Соня.
      – Я на минутку, – отказалась старушка и посмотрела на девушку мутными глазами.
      Старомодная шуба с потертым воротником, юбка времен Хрущевской оттепели – у Сони защемило сердце: она захотела сделать старушку счастливой.
      – Может, чаю? – спросила Соня.
      – Спасибо, – ответила старушка.
      Отказывается, – сообразила Соня. Прелюдия затянулась, и нужно было показывать собачку. – А если она ее не примет? Примет. Ведь это ее собачка, – убедила себя Соня. Девушка жестом фокусника сорвала с корзины покрывало. Собачка вскочила.
      – Жуля! – воскликнула старушка. – Жуля, милая… Иди ко мне. – Старушка протянула руки. Собачка завиляла хвостом, опрокинула корзину, выбежала к хозяйке. – Какая ты красивая, Жуля! – Старушка прижала собачку к груди и заплакала. – А это что у тебя? Я плохо вижу…
      – Бант, – сказала Соня и опустила глаза.
      – Бантик? Твой бантик? Милая моя. Как я рада, как я рада. Пойдем, пойдем… – Старушка направилась к выходу, но, сделав шаг, остановилась. – Чем я могу вас отблагодарить? Ведь у меня ничего нет.
      – А ничего и не надо, – вздохнула Соня.
      – Может… Может я все-таки напишу? У вас имеется книга отзывов?
      – Книга отзывов? – переспросила Соня. Книги отзывов не было. Но Соне не хотелось разочаровывать старушку. Если уж делать хорошее, то до конца. – Да, сейчас подам.
      Соня бросилась к столу, лихорадочно подыскивая что-нибудь похожее. Ежедневник!
      – Вот, – протянула Соня ежедневник и ручку. – Садитесь здесь.
      Старушка замялась:
      – Вы знаете… Я ведь совсем не вижу… Может, я продиктую вам? А потом вы покажете, и я распишусь.
      – Хорошо, – согласилась Соня, усаживаясь за стол.
      Старушка опустила Жулю на ковер и принялась диктовать текст. Соня покосилась на Жулю: собачка растопырила лапы, опустила к ковру живот… Соня вздохнула, зашуршала по бумаге. Текст получился короткий, но добросердечный – старики это могут. Девушка передала ежедневник.
      – Вот здесь, – показала Соня.
      Хозяйка собачки расписалась, захлопнула ежедневник, и… на стол выпала фотография Берггольца.
      – Ой, – сказала старушка, – фотография. – И близко-близко поднесла ее к глазам. – Кто это? – воскликнула старушка и повторила: – кто это?
      – Сергей Арнольдович, – без интереса ответила Соня.
      – Арнольдович? Боже, как похож на моего сына! – Старушка почему-то заплакала, и Соне вдруг захотелось заплакать вместе с ней. – Вы уверены, что это Сергей Арнольдович?
      Соня удивилась:
      – А как же.
      – Простите, – сказала старушка и вернула фотографию, – простите. Слепая я… Жуля, пойдем!

* * *

      Марина Петровна любила утопить педаль – скорость очень любила. И все у нее было на скорости: работа, любовь, скандалы. Все скоростное, опасное. И тридцать лет, и все не «еще спереди», а уже было, было! И сейчас она неслась… Она сама этого не знала, куда. А куда глаза глядят! Все надоело. Надоело все. До рвоты. «Я-вас-всех-не-на-ви-жу. И в ответ разрешаю ненавидеть меня!» Ей захотелось чего-то необычного, из ряда вон. Марина поправила темные непроницаемые очки, сжала руль, вдавила в коврик модным ботинком послушную педаль. «Божью коровку» вынесло на встречную полосу. Фары рассекли темноту, высветили стену леса. Кр-расота! Снег изо всех сил бил в лобовое стекло. Кр-расота! И тепло: шуба греет, печка работает. Кр-расота! И одна. Кр-расота! Она схватила с соседнего кресла неполную бутылку, пустила в себя глоток, поморщилась – кр-расота! – и тут же услышала телефонный звонок.
      – Слуш-шаю, – ответила она и засмеялась.
      – Прости меня, – сказал мужской голос. – Я, знаешь, не могу без тебя…
      – Силантьев, пошел к… – Марина икнула, – к черту!
      – Я тебя люблю… шепнул голос.
      – А я тебя – нет! – Она нажала кнопку стеклоподъемника – в лицо ударил снежный воздух – швырнула телефон в окно. – Сволочь! – И потянулась к бутылке на соседнем кресле.
      Впереди показался пост ГАИ. Офицер махнул жезлом. Марина сбросила скорость, обернулась назад:
      – Спишь, кисочка? Ну спи, спи…
      Офицер без приглашения полез в салон, повертел в руке бутылку, отбросил на заднее сиденье. Его внимание что-то привлекло.
      – Кошка?! – настороженно бросил он – Мертвая?
      – Не твое дело, лейтенант! – отрезала Марина и расхохоталась.
      – Капитан, – сказал офицер, раскрывая водительское удостоверение.
      – Значит, будешь… – пообещала Марина.
      – Так, Глухова Марина Петровна… Техталон… – Он прищурил глаз. – А пройдемте-ка со мной.
      – Вот это видел? – Марина показала средний палец.
      – Много раз, – ответил офицер, ловко вынул ключи из замка зажигания и распахнул дверь.
      Две минуты пьяного сопротивления, истерика с обещаниями сюда еще вернуться, имитация кино-драки…
      – Садитесь вот сюда, – офицер предложил Марине стул и подсел рядом.
      – Где я? – спросила Марина.
      – Здесь, – ответил офицер.
      – А именно? – Марина закрыла глаза.
      – Вот тут. – Офицер вынул из портупеи карту, придвинулся к Марине, ткнул пальцем в черный кружок с надписью «Снежин».
      – А именно? – повторила Марина сквозь сон и опустила голову офицеру на плечо.
      – Я же говорю вам: вот тут…

* * *

      – Странно, – сказал офицер, – мы проверили по картотеке – нигде не значится, ни она, ни ее машина. И вот что, – офицер закатал брюки, – видите? Это каблуком она меня. И вот здесь…
      – Не нужно, не нужно, – остановил адвокат и полез в карман. – Возьмите еще.
      Офицер спрятал купюру.
      – Я могу ее забрать? – спросил адвокат.
      – Можете. – Офицер кивнул на окно. – Машина на штрафной стоянке. Подать?
      – Спасибо, мы сами.
      Марина, безуспешно сдерживая дрожь, поджидала адвоката, прислонившись к столбу со знаком «40». Жизнь казалась еще более мерзкой, чем вчера. И не спасало яркое утреннее солнце, и не радовал красивый зимний пейзаж, и синие тени на снегу раздражали. Марина пошевелила иссохшим ртом:
      – Ненавижу вас всех!
      – Что? – спросил адвокат.
      – Всех ненавижу, – повторила Марина и поцеловала адвоката в губы.
      – Знаю, – сказал адвокат. И сплюнул. – Поехали.
      – Ключи! – Марина протянула руку.
      Ей захотелось продолжить этот дикий ночной путь. Безмятежный путь странника. Кр-расота! И путь этот манил с таинственной силой. Не кончались приключения, ой не кончались. Разве не в этом счастье: никого не видеть, знай себе мчаться по пустынному шоссе, потягивать из бутылки. Кр-расота! А когда приспичит, не тащиться в кусты, а сесть прямо на дороге… Кр-расота!
      – Ключи! – повторила Марина.
      – На! – адвокат подбросил связку. – Куда ты?
      – Куда глаза глядят. Искать на жопу приключений.
      – Тебе мало?
      – Еще как. Поеду, может, убью кого-нибудь.
      – Дура! – сказал адвокат.
      Марина запустила мотор. Адвокат стукнулся в стекло, протянул телефон. «По-зво-ни», – пошевелил он губами. Марина не ответила, бросила телефон на соседнее кресло. Взревела «Божья коровка», рванулась вперед.
      – Дура! – повторил адвокат и тронулся в противоположную сторону. – На двести баксов залетел… – Мимо замелькали деревья, столбы, знак «Москва» со стрелкой… И еще черт знает сколько километров обратного пути.

* * *

      Заверещал домофон – Сергей Арнольдович включился в происходящее – пришла Соня.
      – Где карточка? – спросил он в микрофон.
      – Откройте, это я, – сказала Соня, и Сергей Арнольдович представил, как она капризно трясет худыми плечами.
      – Не открою.
      – Ну, пожалуйста, – взмолилось лицо на экране. – Она далеко – лезть долго.
      – Последний раз, – сказал Сергей Арнольдович и нажал кнопку.
      Он захромал по ковру, опустил голову. За спиной раздался скрежет, скрипнула дверь.
      Сергей Арнольдович вдруг увидел два неприличных эллипса.
      – Это что такое?
      – Это? – переспросила вошедшая Соня, отмахиваясь от табачного дыма. – Это – собачка нашлась.
      – Собачка нашлась? – побагровел Сергей Арнольдович. – Собачка… Зачем ты со мной так?
      – Я… Как «так»? – испугалась Соня и захныкала. – Знаете, какая она?
      – Какая? – Сергей Арнольдович сел на стол, привлек к себе Соню. Соня нырнула в отеческие объятья. – Ей нужно помогать, жалко ее…
      – Хозяйка поможет, – сказал Сергей Арнольдович и погладил Соню по плечу. – Не плачь, не плачь…
      – Бабушке помогать, – затряслась в рыданиях Соня.
      Сергей Арнольдович отстранил от себя Соню – дел много, а он нюни распускает – и тут же выключился из происходящего. Итак, пять лет, четыре убийства, декабрь. Сергей Арнольдович нахмурил лоб, пожевал мундштук. Еще что? Ровным счетом ничего. Он в сердцах пнул кресло, заковылял по ковру. Убийства совершаются ежегодно. Одно убийство, и нет гражданки. Убийца… – или убийцы? – не найден. Сергей Арнольдович остановился. А может, пронесет? Может, насытился он? Берггольц опустился на пол. Двадцать отжиманий! Делай раз. Делай два. Сегодня и ежедневно. Раз – два. Приближается – удаляется, приближается – удаляется его длинноносая тень. И ведь без видимых причин убивает. Хоп и нет человека. Режет, душит. Как будто играет. Да! – играет. Не берет ничего. Преподаватель, начальник цеха, прапорщик, безработная. Следующая – кто? И никакой связи.
      Сергей Арнольдович тяжело задышал, свалился в кресло. Прапорщик была первой. Отвердевший на морозе труп. Изогнутые, замерзшие пальцы. Незамужняя начальник продовольственного склада. Да, была первой. И он искал. Рыл землю. Никаких подсказок. А потом Сергей Арнольдович ушел. Вчистую. Берггольц понесся в тот злополучный летний вечер. Безобразная подворотня, три выстрела, один из которых его, беспамятство. И теперь он – никто. Никому не нужен. Был сыщик, а теперь – нет. И что прикажете делать? Сергей Арнольдович мало что умел. А из того, что умел – быть сильным, быть жестким, искать и находить. Эх, ма! Квалификацию не пропьешь, – сказал он себе и взялся за старое. Частным образом взялся. Заработки шли ни шатко, ни валко – хоть благотворительностью и не занимался. Но четыре убийства! – без пяти минут пять – святое дело. Вот именно, пять. Дело чести.

* * *

      Вечером Сергей Арнольдович принес несколько газет, какие-то записи, бутерброд. Он взялся, в который раз за день, перечитывать некролог. Помпезный, надо сказать некролог. Сергей Арнольдович почему-то полагал, что… Что подобные статьи, статейки, есть лицемерное одолжение, которое живые оказывают покойному, конечно же, не из сострадания, а из чувства лоснящегося превосходства: ты давай сегодня, ха-ха, а я завтра, ха-ха. И тем не менее, никто не хотел бы уйти без некролога. Никто. Пышного, витиеватого: «она была для нас… все самые лучшие ее… смерть отняла у нас…» Сергей Арнольдович покачал головой. Всем хочется памяти, памятника. Ухватиться за жизнь, не отпускать. Заплакать на дорожку. По себе заплакать.
      Смерть пугала и его – это вот злило Сергея Арнольдович: он привык владеть собой, управлять чувствами, так сказать, лепить из себя глыбу. Но маленькое и тщедушное чувство страха, как мышь слона, валило наповал. И он ненавидел свою трусость, и презирал ее в других, и издевался над нею. А трусость издевалась над ним. И тогда, в подворотне, он ой как струсил и не прогнал страх. Он бы и сам не ушел. Страх это часть его души – понял он – не самая большая, но лучше бы его не было вовсе. Да, три выстрела, один из которых его, и неуправляемый страх смерти. Сергей Арнольдович перевернул страницу. Марина Петровна… Марина Петровна Глухова. А ведь и она испытала это чувство. Несомненно, испытала.
      Сергей Арнольдович поднялся, прошелся по ковру, остановился перед окном: за стеклом полыхало неоновое зарево столичных витрин. Красный – оранжевый – желтый, красный – оранжевый – желтый. Красная машина, красна девица. И что она потащилась в эту дыру? А если бы оставалась в Москве? Ее должны были убить и ее убили. Должны убить… Как будто в убийстве имеется некая обязанность. Успешная женщина, успешная предприниматель. Свободна, наконец… И – дура: Сергею Арнольдовичу не было жаль погибшую, он лишь сожалел о ремесле – не предотвращенное преступление, как понял он когда-то, есть служебное. Разве что ненаказуемое. А как предотвратишь? Поедешь и скажешь: «прячься»?
      Днем Сергей Арнольдович разыскал этого адвоката, говорил по телефону. Все бесполезно. Сказал, что пропала два дня назад, что передал ей телефон с – дошлый малый, отметил Сергей Арнольдович – маяком. По маяку и нашли. В лесу. Следов, разумеется, никаких. Задушил и растворился. И ничего не тронул. «Ну, там кольцо, – сказал адвокат, – деньги». Кольцо и деньги… Ничего не тронул… Тронул, еще как тронул! Сергей Арнольдович пожевал мундштук. И не просто тронул, а убил. Ударил в лицо, повалил. Интересно, а он боялся? Был ли страх? Боролся ли он, как борется каждый со своей мышью? Или он играл ею? Прикармливал.
      Сергей Арнольдович снял пиджак, сел за стол. Бумага, бумага, список имен. Имя, собственно, одно – Марина Петровна Глухова. Сергей Арнольдович сжал кулаки: имя одно, а покойниц пять. И нигде никаких следов. И в Снежине никаких – сказали ему – как будто она пришла туда одна. Сергей Арнольдович выплюнул мундштук. Нужно ехать! Не могло же, в самом деле, не сохраниться следов. Ведь где-то он ходил, кто-то его видел. В конце концов, Глухову запомнили наверняка. Со слов адвоката, это была женщина яркая, шумная, компанейская. Да и в такой дыре, как Снежин, невозможно не заметить ее «божью коровку» – красный джип с безобразной кошкой на заднем сиденье. Нужно ехать!
      Сергею Арнольдовичу вдруг показалось все нереальным. Как будто нет его на свете, и это не он сейчас сидит за столом с зачесанными назад волосами, и нет этого офиса с небольшой прихожей, оклеенной старомодными обоями, как будто не он вчера ругал Соню, а потом жалел, как будто живы все эти Марины и пьют сейчас чай в кругу домашних, или водку – в кругу деловых партнеров, и нет этого большого города, где он вырос и где в него стреляли, и нет сейчас зимы, а на самом деле лето. И нет его мышки…

* * *

      Он проснулся и обнаружил себя лежащим в пальто и в шапке. За дверью по-прежнему свистел пылесос. Андрей Борисович посмотрел на часы, повернулся на бок, вспомнил зачем он здесь. Он бежал за ней. И прятался от нее. И был уверен, что она найдет его. Возьмет и наткнется. Он выслеживал ее, а она искала его. Они были связаны. Навсегда. Он спустил с койки ноги, замер. Хотелось неподвижности. Долгой, вечной.
      Холодно. Он пошевелился. Под подушкой лежал портфель. Раскрыв его, Андрей Борисович обнаружил, что портфель пуст. Приехал в чужой город с пустым портфелем… Ну, не совсем пустым – в нем лежала початая бутылка минеральной воды, вчерашняя газета лежала, какая-то бумажка. Андрей Борисович отбросил портфель, поправил галстук.
      Он вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. Нужно было куда-то идти. И нужно было ждать. Андрей Борисович упал спиной на одеяло. В бесконечном количестве вариантов она непременно найдет его: летит к нему, а он прячется. Но все равно ждет. Так было и раньше. Сначала его толкало к ней, потом он воспротивился, уперся. И ничто не помогало. Один раз он был в степи, один – в больнице. Теперь вот, незнакомый город. Когда он встречал ее, в нем что-то… нет, не срабатывало, и не начинался необратимый отсчет – время вообще текло по-другому. Как будто другой человек в другом измерении. Пружина вращалась, вращалась, а потом бац! – распрямлялась. И опять он тот самый, и опять в Москве, и опять ничего не помнит и бежит следующей встречи.
      Андрей Борисович вспомнил про бумажку, потянулся к портфелю. Несомненно, это его почерк. Прыгающий, дробящийся. Но что такое «Брон-сец», и что это за номер? Местный, городской? Он здесь никого не знал. Пятизначное число с двумя черточками, «Брон-сец». Андрей Борисович забросил ноги на спинку кровати, нашарил на тумбочке телефон, положил на грудь.
      «Алло», – наконец, отозвался детский голос. Андрей Борисович промолчал. «Алло», – повторили в трубке голосом немолодой женщины. «Простите, ошибся номером», – сказал Андрей Борисович и нажал рычаг. Через минуту он все-таки повторил звонок. «Простите», – опять сказал он. «Ничего», – ответила женщина, и Андрей Борисович вновь услышал голос ребенка. Там, вдалеке. Андрей Борисович скомкал бумажку, бросил ее на пол. Нужно было куда-то идти. Андрей Борисович поднялся – скрипнула половица – прошел к окну. Шел снег. И в тот день вот также шел снег. И все было хорошо. И в тот день все закончилось. И больше не повторилось никогда. Никогда. Он снял пальто, пиджак, закатал рукава и прошел в ванную комнату. Ледяная вода вернула его в реальность. Нужно было куда-то идти, что-то делать. Андрей Борисович склонился над умывальником, подставил голову под обжигающую, близкую к температуре замерзания, струю.
      Через минуту он вышел из номера. Провинциальная гостиница: длинный коридор, деревянные лакированные панели, ряды желтых дверей, репродукции пейзажей Сезанна. Андрей Борисович спустился в вестибюль, положил на стойку ключи, толкнул дверь.