Верите ли вы в чудо

Ди Филлиппо Пол
Верите ли вы в чудо

      Пол ди Филлиппо
      Верите ли вы в чудо?
      Это, вероятно, худший день моей жизни, дружище!
      Семь часов утра, и я крепко и мирно сплю, проведя большую часть ночи за написанием рецензии для престижного журнала "Мэгнетик Моумент" на какую-то сверх-мультимедийную дрянь, присланную Поп-Маркетплейс, - сейчас не помню, на какую именно: вся эта новая музыка звучит одинаково. Ложась спать, я не собирался вставать до полудня. Но мои блаженные грезы о днях иных разбиты вдребезги скрежетом, вслед за которым что-то брякнулось на пол.
      Итак, едва мне удается высвободиться из объятий покры-вал "Уют" - я, как всегда, метался во сне, - я с трудом осознаю, что сегодня тот день, когда мне приносят продукты из бакалейной лавки. Мальчишка из магазина только что втолкнул ящик через специальную дверцу, которая тяжело хлопнула: пневматический замок сломан.
      Разбуженный всем этим, я не могу вновь уснуть и решаю встать. Внезапно меня начинает интересовать, что прислали из магазина - следовало бы разобрать ящик.
      Встаю со своего старого, испятнанного временем матраса, ле-жащего на полу. Надеваю чистые джинсы и свитер, которые, выстирав вчера, повесил сушитъ на веревку на всю ночь. Они еще сырые и липкие и облепляют меня, как водоросли. Это только начало. Я выглядываю в Иллюминатор, чтобы определить погоду, хотя, как и обычно, не собираюсь выходить. (Все окна комнаты закрашены черным. Иллюминатор - та область в верхней части одного из них, откуда краска осыпалась.) Панорама, открывшая-ся таким образом - клочок неба и несколько квадратных футов стены. На улице пасмурно, местами кирпично - почти как всегда.
      Я плетусь босиком к ящику с провизией. Ух ты, тяжелый, зараза! Понятия не имею, где они раздобыли все эти консер-вы для меня. В последнее время они особо не баловали меня ассортиментом. (Не переношу на дух эти новые пластиковые банки. Либо алюминий и жесть, - либо я отказываюсь прини-мать пищу!) Подумай только - пластиковые банки! Конец света... К сожалению, местные продукты больше не запечаты-вают в жесть. Поэтому я вынужден питаться импортными, ввозимыми из стран, где традиции более сильны (можно, конечно, считать их отсталыми), а именно: португальскими и норвежскими сардинами, уэльскими пирогами с мясом, ис-панским осьминогом, итальянским скунгилли, северокорейс-кой шар-рыбой, частями тела нигерийской гиены, лапками бирманских ящериц, побегами китайского бамбука - меня уже тошнит от этой экзотики. Мне не терпится поскорее узнать, что принесли в этот раз. В полумраке я подхожу с коробкой к старому деревянному столу и тяжело опускаю ее.
      Слышится душераздирающий ХРУСТ! Слишком поздно. Я понимаю, что наделал. Быстро хватаю ящик со стола и ставлю его на стул. Тихий стон срывается с моих губ:
      - О-ох!
      Я дергаю за цепочку и включаю голую лампочку над столом, надеясь, что ничего страшного не произошло, в винило-вые осколки сейчас превратилась всего лишь какая-то чепуха, вроде пятьдесят пятого альбома Лайонела Ричи.
      (Лайонел Ричи - американский поп-певец, в прошлом - участник группы Коммодорес - прим. перев.).
      Не тут-то было! Со мной вечно так.
      Это настоящий шедевр, выпущенный 30 лет назад, уни-кальное издание, самый первый альбом из купленных мною, краеугольный камень безвозвратно ушедшего десятилетия, отправная точка моей жизни... И все это теперь безвозвратно разбито на осколки, что полоснули меня по самому сердцу: пластинка группы "Lovin' Spoonful" "Верите ли вы в чудо".
      ("Лавинг Спунфул" - созд. в 1964 г. в США. "Do you believe in magic?" - их дебютный альбом. Современники охарактеризовали стиль группы как "музыку для вечеринок" - прим. ред.).
      Я слушал этот альбом прошлой ночью, чтобы вознагра-дить себя за мучения и очистить слух от той дребедени, накоторую мне пришлось писать рецензии. Я снял ее с проиг-рывателя и, ощутив специфический позыв, забыл положить обратно в конверт. Облегчившись, я упал в постель. Безза-щитная пластинка пролежала всю ночь ничком на столе, об-реченно ожидая своей участи...
      Обрушиваюсь на стул. Просто невозможно поверить. Трид-цать лет она существовала и приносила счастье, хранилась как зеница ока, - и надо же было ее упаковкой скунгилли!. .В этот момент вся еда мне ненавистна. Впору переключиться на пластиковые банки...
      Я в оцепенении гляжу на бессмысленные останки. Даже бумажная этикетка изуродована. На ней желтый фон, крас-ные лучи, зеленое индийское божество с тремя лицами и че-тырьмя руками - эмблема фирмы грамзаписи "Кама Сутра", диски которой распространяются "Эм Джи Эм". Предста-вить себе: ни единой царапины, ни единого отпечатка пальцев на всей пластинке. Было так приятно держать ее в руках, такую плотную и тяжелую, в отличие от сегодняшних жалких пластиночек... Она могла просуществовать еще сто лет!
      Я смотрю в другой конец комнаты, где лежат ничем не украшенный бумажный (а не пластиковый) внутренний конверт и картонная обложка диска. Из-под названия пластинки, на-писанного старомодным шрифтом, выглядывают и дразнят меня ухмыляющиеся лица Джона, Зэла, Джо и Стива. (Забавно, когда-то именно этот стиль назвали "модерн". Но так уж повелось: сегодняшний модерн завтра превращается в ретро...). Особенно едок взгляд Джона, держащегося двумя пальцами за проволочную дужку своих очков... Внезапно со мной происхо-дит что-то вроде припадка, даже вздохнуть не могу. Встав, я плетусь к фарфоровой раковине в ржавых пятнах, сую голову под кран и включаю холодную воду. Это немножко помогает. Проклятие! ЭТОТ АЛЬБОМ БЫЛ СРЕДОТОЧИЕМ МОЕЙ ЖИЗНИ! МНЕ БЫЛО ШЕСТНАДЦАТЬ, КОГДА Я КУПИЛ ЕГО! ТА МУЗЫКА БЫЛА ПРЕКРАСНА! БЕЗ НЕЕ МНЕ НЕ ЖИТЬ!
      Тут я осознаю, что реву в голос. К счастью, мои соседи - кем бы они ни были - привыкли к исходящему из моей квар-тиры шуму. Во всяком случае, похоже на то. Никто уже тысячу лет не жаловался. Несомненно, что если кто и слы-шал, как я тут беснуюсь, то, скорее всего, принял это за очередную запись. Внезапно на меня снисходит озарение: пора действовать! Я должен покинуть свое жилище, и обрести еще один экземпляр этой пластинки, воспроизведение оригинала. Я действительно не могу жить без нее. Вся жизнь моя - случайное собрание осязательных примет и звуковых симво-лов. Изъять один из них - значит исказить всю музыкальную мозаику.
      Картина Мироздания должна быть воссоздана!
      Я уже полон энергии и отправляюсь во Вселенский По-иск!
      Вытаскиваю кеды из-под груды одежды, надеваю их на босу ногу и завязываю шнурки. Теперь погода за Иллюмина-тором обретает более существенное значение. Я снова выгля-дываю. М-да... Лучше надеть куртку. Выудив несколько бан-кнот из жестянки, где у меня хранятся деньги и необналичен-ные чеки, засовываю их в карман куртки. Направляюсь к двери и останавливаюсь. Уже двадцать лет я не выходил за порог своей квартиры. Наверное, в последний раз это случи-лось где-то в 1972 году.Но увидев, что дела пошли в худшую сторону, я забился в нору. Половину этого срока у меня не было посетителей. Я связан с миром почтой, телефонными линиями и коаксиальными кабелями. Даже не уверен, суще-ствует ли этот мир вообще в каком-либо ином воплощении, чем те записи, которые я получаю для рецензирования.
      Меня охватывает дрожь. НЕ ХОЧУ ТУДА ВЫХОДИТЬ! Пытаюсь зацепиться хоть за какой-то признак уюта в сво-ем жилище. Кругом беспорядочные груды книг, в основном о музыке, сломанный телевизор, не работавший со смерти Дика Кларка. Залежи аудио-оборудования: колонки разных видов, усилители, эквалайзеры и проигрыватели для пластинок и компакт-дисков и магнитофоны для цифровых аудиокассет, обыкновенные кассетники и различные пульты дистанционно-го управления. А вот старое пишущее устройство, при помо-щи которого я строчу свои статьи для "Мэгнетик Моумент" и других изданий, которые отправляю по электронной почте. Затем, естественно, моя коллекция записеи: приблизительно шесть тысяч долгоиграющих пластинок и столько же сороко-пяток. Они с любовью расставлены по стелажам, старейшие же из них защищены пластиковыми конвертами. Среди них серия концертных записей Спрингстина с 1985 по 1995 год из пяти пластинок, впрочем, в этом формате десятитысячный тираж так и не разошелся. Компакты и цифровые кассеты, которые получаю, я не собираю, за исключением переизданий недостающих у меня записей старых групп. В противном слу-чае выбрасываю все в вентиляцонную шахту в ванной. Навер-ное, я забил ее до второго этажа.
      Вид моих владений придает мне силы. Я должен выстоять в этих испытаниях, хотя бы для того, чтобы сохранить все это в неприкосновенности. Мне невыносима мысль о том, что после моей смерти неизвестно кто войдет и погубит эту коллекцию.
      Вновь поворачиваю к двери. На ней пять замков и засов, проходящий под скобой ручки и вогнанный в пол. Пытаюсь повернуть ручки замков, но все насмерть заклинило. Засов крепко-накрепко увяз в податливых досках пола. Приходится позорно лезть через маленькую дверцу, чтобы выбраться из своего логова.
      Ну и мерзко же здесь! Полно пыли, паутины, использо-ванных шприцов, ветоши, золы и нанесенного ветром мусора. Через весь этот сор проходит тропинка, которую протоптал посыльный из магазина. Она доходит только до моей двери. И за это, спрашивается, я плачу сто двадцать пять долларов в месяц? Надо навестить мистера Гаммиди, хозяина дома, и потребовать лучшего ухода за помещением! Ведь это не ка-кой-нибудь заброшенный дом. Но скоро я убеждаюсь, что так и есть. Я живу в настоящих руинах! Все окна и двери, кроме моих, выбиты. Других жильцов нет, за исключением нескольких крыс, собак да, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Ага! Этим-то и объясняется отсутствие жалоб на мою музыку! Бог знает, почему мне все еще не отключили электричество. Как-то, пять лет назад, погас свет и всю неде-лю не было электроэнергии. Кто же мог спаять провода?.. Эй, если никто не приглядывал за зданием, то кто убирал мусор? Бродяги, наверное. Удивительно, что медный водо-провод ни разу не испортился. А, точно! Медные трубы были заменены пластиковыми еще в 1975 году. Я тщетно протесто-вал, мне было противно пользоваться водой, прошедшеи че-рез ПВХ (ПВХ - поливинилхлорид. Прим. ред.).
      Наконец я сдался и научился довольствоваться шоколадным напитком "Ю-ХУ", единственным, что все еще разливают в настоящие банки...
      Наконец я выбрался на улицу. Ого! Этот район всегда был довольно неказистым, но теперь все вокруг пришло в полный упадок.
      Передо мной - усыпанная щебнем местность акров в 40 величиной. Мой дом - в центре затерянного мира. Это един-ственное наполовину сохранившееся строение. Стена, кото-рую я невольно осматривал каждое утро из Иллюминатора, - на самом деле единственное, что осталось от соседнего зда-ния. Что же это, старина? Когда-то на месте этой камено-ломни была Амстердам-Авеню!
      Я устало бреду под серым небом через заброшенную пус-тыню, усыпанную обломками кирпича. Представляешь, пря-мо будто проснулся в поэме Т.С. Элиота!
      На окраине моей собственной Сумеречной Зоны я обнару-живаю цивилизацию в виде жилых домов, пресекающих друг друга улиц, транспорта, магазинов, людей... Гарлем никогда не был так хорош, старина! А я то думал, что это послед-ствия Третьей Мировой войны! А выходит, что жестоким разрушениям подверглись лишь непосредственные окрестности моего дома.
      Я подхожу к нескольким братьям по разуму, шатающимся перед обменным пунктом,
      - Послушайте, приятели, что это тут приключилось?
      Они с опаской разглядывают меня. Наконец, один из них отвечает: - Да тут мэр и полицейские бомбу сбросили зажигательную.
      - Какого черта?
      - Пытались остановить торговлю наркотиками,
      Ого! Вот почему тогда выдался по-настоящему жаркий де-нек! Я думал это просто наступила обычная августовская жара. Моему дому повезло! Его как-то обошли языки пламени.
      Пока я пытался уместить все это в своем сознании, эти темнокожие ребята обступили меня.
      - Ты и есть тот псих, который живет в доме с призраками?
      - Наверное...
      - Ты, верно очень богат. Можешь поделиться с нами?
      - Вот-вот, - говорит другой. Он извлекает откуда-то... пла-стиковый пистолет. - Или мы тебе наскипидарим задницу.
      Я выбиваю у него пистолет, и тот, как погремушка, скачет по асфальту. Все вытаращились на меня, не веря глазам.
      - Слабо, парень! Что это ты тыкаешь в меня своей плас-тиковой пипеткой? Разве не знаешь, что перед тобой спод-вижник самого Книга?
      Ребята уставились друг на друга:
      - Это какой Книг?
      - Наш брат, в честь которого объявили выходной.
      -А!...
      - Ты правда знал его, старик?
      Я прерываю упорно хранимое молчание:
      - Спросите у медведя, запирает ли он дверь в сортире.
      Эта старая хохма повергает ребят в конвульсии. Неужели возможно, что им никогда ее не приходилось слышать? Как бы то ни было, придя в себя, они улыбаются. Пользуясь случаем, я задаю главный вопрос.
      - Где теперь самый лучший магазин пластинок?
      - Это "Тауэр Рекордз", на Бродвее, где-то на шестидеся-тых улицах.
      - Ну спасибо, мужики, давайте пять!
      Эти парни настолько ущербны, что не знают, как по-на-стоящему надо пожимать на прощание руку.
      Приходится разгибать их большие пальцы, чтобы руки соединились, как это полагается. Я оставляю их упражнятьсяв рукопожатии между собой и выхожу на Бродвей.
      Господи, проезд в метро уже стоит аж два доллара! И жетончики с какими-то странными вставками. Хотя ездить также паршиво: тот же шум, та же толпа. Правда, стена вагона не исписана. Меня занимает вопрос, почему бы это, но тут я замечаю мальчика, который выхватывает из кармана маркер и пытается писать на стене. Чернила собираются в капельки и стекают на пол, будто стена смазана жиром. Ребенок бранится:
      - Черт возьми, мне сказали, что этот новый маркер пишет на всем! Пять долларов - словно в трубу! - И он садится на место. Я дотрагиваюсь до стены: она сухая. Круто, какое-нибудь тефлоновое покрытие....
      Я по ошибке доезжаю до Коламбус Секл, и мне приходит-ся вернуться немного пешком до Тауэр Рекордз. Ох, и стран-но же одеты эти люди. Девицы щеголяют в нижнем белье: бюстгальтерах и пестрых трико, а мужчины прямо в каких-то жеваных костюмах и цветных майках. Значит, теперь в чем спят, в том и ходят? Почему же тогда все так вылупи-лись на меня? Может быть, это из-за моих длинных волос. Кажется, никто уже не отращивает их до пояса. Черт бы их побрал. Ну и придурки.
      А вот и "Тауэр Рекордз". Ух ты!
      ...Глазами больно смотреть на эту пестроту. Здесь больше неона и люминесцентной краски, чем в Грейсленде. Если хо-рошенько подумать, когда-то мне нравилось, когда все блес-тит и сверкает. Старею, верно. Все равно, не понимаю, зачем все эти телевизоры? В конце концов, это музыкальный магазин или распродажа -электроприборов?
      На экранах повсюду - причудливые отрывки чьих-то "шедевров" под Бунюэля... Ладно, не важно. Только бы войти в двери, пройти под этим сканирующим устройством (просвети меня, Скотт, хи-хи), и оказаться в магазине.
      Ну и толпа же тут! У каждого наушники без проводов, каждый пританцовывает в своем ритме. В этом вшивом поме-щении даже нет усилителей? Какое же это рок-н-ролльское братство? Одно из счастливейших воспоминаний моей жиз-ни - слушать новую запись прямо в магазине, когда все рас-качивались в такт... Да и продавцов не видать, только один единственный кассир на весь магазин. А что делают эти люди? Они заказывают компакт-диски по компьютеру, и тот выбра-сывает их через какую-то щель внизу! Ну, прямо конец света!
      Подхожу к кассиру. Этой девушке не больше пятнадцати. У нее в ушах золотые серьги в форме скарабеев, ползающих вверх и вниз на маленьких ножках.
      - Мир вам, милая леди. У вас случайно нет подборки старых пластинок для серьезного коллекционера?
      - Чаво?
      - Пластинки - это виниловые диски, вращающиеся на про-игрывателе со скоростью 33 и 1/3 оборотов в минуту, и вот там ма-аленькие такие дорожки, по которым бежит граммо-фонная игла и воспроизводит музыку.
      Пигалица сердито надувает губы:
      - Не морочьте мне голову! Такого не бывает!
      - Могу я поговорить с кем-нибудь еще?
      - Не знаю. Посмотрите в задней комнате.
      Нахожу какую-то дверь, которую самонадеянно принимаю за вход на обычный склад, и, ничего не подозревая, откры-ваю ее.
      Обнаженные до пояса мускулистые и мокрые от пота ра-бочие огромными лопатами грузят компакт-диски и цифро-вые кассеты из громадной кучи на транспортер, бегущий к распределительным устройствам. Бригадир с черной повязкой на глазу щелкает бичом над их исполосованными шрамами спинами. Он видит меня и кричит:
      - Чужак! Хватайте его, ребята, пока не убежал!
      Я хлопаю дверью, и меня словно ветром сдувает. Ну но-женьки, не подведите!
      Пробежав несколько кварталов вниз по Бродвею, я ос-танавливаюсь, жадно ловя ртом воздух. Ну и кросс. Кажет-ся, несмотря на все проведенные в затворничестве годы, я оторвался от своих преследователей, Приспешников Индуст-рии Звукозаписи. Прислоняюсь к стене дома, чтобы передо-хнуть, и внимательно осматриваюсь.
      Адрес на другой стороне улицы кажется мне знакомым. Тут до меня доходит, что я уставился прямо на тот дом, в котором размещается редакция журнала "Мэгнетик Моумент"! Какое совпадение! Решаю плыть по течению. Я должен вой-ти и заявить о себе. Уверен, что меня примут с энтузиазмом. Их Старший Сотрудник, Живая Энциклопедия Рока, Мистер Поп-Популяризатор Собственной Персоной.
      Вхожу внутрь здания; поднимаюсь в лифте, механический голос которого осведомляется, куда меня везти, и попадаю в великолепный вестибюль, За письменным столом сидит обво-рожительная птичка. В нижнем белье, естественно.
      - Мир вам, мэм. Не могли бы вы объявить всем и каждому, что мистер Бинер Уилкинз спустился с высот, чтобы поприветствовать преданных ему и прочистить им мозги от Запоя, Зуда и Занудства.
      Крошка смотрит на меня с еле скрываемым отвращением. Она нажимет на кнопку внутренней связи и говорит в микрофон:
      - Эй, охрана! Тут еще один.
      Не упевает она убрать свой наманикюренный палец с кнопки, как четверо громил появляются из потайных дверей и весьма болезненно завладевают моими конечностями.
      - Эй, вы, свиньи, за что? Выпустите, освободите меня, руки прочь! Я же ничего не сделал. Я - уважаемый сотрудник этого листка, я просто хочу видеть своего редактора!
      - Все они так говорят, - мычит один из мордоворотов, зажавший мою шею, словно карандаш, между большим и указательным пальцами.
      - Кто это "все"? Никого я знаю. Я - это я, Бинер Уил-кинз, Одинокий Волк. И я не связан ни с какими кликами, клаками и кагалами.
      Все напрасно. Меня несут к лифту. На мои крики высовы-ваются штатные сотрудники, которые толпятся у дверей сво-их комнат, наблюдая мое унижение.
      - Эмилио! - кричу я. - Эмилио Кучилло! - Я выхватываю взглядом лоснящееся лицо своего молодого редактора. - Эми-лио, это я, Бинер!
      Видно, что он колеблется, но не делает попытки сдержать Громил из Охраны. Я пытаюсь вырваться.
      - Ну ладно, хватит, - говорит один из охранников. - На-деньте на него наручники.
      Браслеты защелкиваются на запястьях моих рук.
      - БРРР! Пластик! Снимите, снимите, снимите их с меня!
      Тут каким-то образом Эмилио оказывается рядом со мной:
      - Все в порядке, ребята, вышло недоразумение. Этому пар-ню назначена встреча. Сейчас я им займусь.
      Толстокожие громадины неуверенно подчиняются. Меня от-пускают под опеку Эмилио. Собрав все свое достоинство, я при-вожу в порядок повязку на голове и распутываю длинную бахрому своей кожаной куртки. Затем следую за Эмилио в его кабинет.
      Мы садимся, и Эмилио, подавшись вперед и положив руки на стол, несколько минут внимательно смотрит на меня. На-конец он прерывает молчание.
      - Это действительно вы. Я вижу сходство с тем старым снимком, который мы помещаем над вашей колонкой. Ну, вы знаете, групповая фотография из Вудстока, где вы испачка-ны в грязи. Бинер Уилкинз.... Не могу поверить. Знаете, иногда мы задумывались: вдруг вас уже нет среди живых и ваши колонки печатает компьютер?
      - Я явно не мертв, дружище. Просто я дорожу своим уединением. Кроме того, ваш современный мир явно не распо-лагает к общению. Но послушайте. Что заставило Вас вме-шаться и спасти меня?
      - Ну, во-первых, скажу я вам, у нас минимум раз в месяц появляется какой-нибудь псих, утверждающии что он и есть Бинер Уилкинз. Знаете, вокруг вас сложилось целая легенда. Она влечет к себе неудовлетворенных жизнью субьектов, по-коление за поколением. Так что поначалу, знаете ли, я не испытывал к вам ни малейшего сочувствия. Но этот эпизод с наручниками заставил меня насторожиться. Я вспомнил, что настоящий Бинер ненавидел... то есть ненавидит - пластик.
      Теперь я немного расслабляюсь и расщедриваюсь на похвалу.
      - Вы очень проницательны, Эмилио. Я рад, что у вас такая точная память, так как меня не очень радовала перспек-тива вместо вас сейчас
      приветствовать мостовую.
      - Ваша ненависть к пластику никогда не выходила у меня из головы. Мне казалось чудным, что тот, вся жизнь которо-го вращалась вокруг старых записей, настолько терпеть не может пластик. Какое-то противоречие....
      - Я не ем пластинки и не надеваю их на себя, поэтому то, что они из пластика, меня не беспокоит. Тем не менее, меня коробит от еды, упакованной в материалы, производные от углеводородов, или от одежды, сшитой из них.
      Эмилио откидывается в кресле.
      - Так что вас привело сюда, Бинер?
      Не успеваю я ответить, как меня внезапно охватывает жгу-чая жажда, как в центре Сахары. События этого дня иссуши-ли мое горло.
      - Эмилио, у вас есть чего-нибудь выпить? - спрашиваю я.
      Эмилио ударяет по клавише внутренней связи:
      - Миз Орсон, принесите нам две коки, пожалуйста....
      - Ну да, - возражаю я, - это в пластиковых-то банках?
      - Ну, конечно... А-а, понимаю. Я отменяю мое распоряже-ние, Миз Орсон. Тогда, Бинер, я не знаю, что и делать...
      Глаза мои, блуждавшие все это время по кабинету, радостно останавливаются на витрине, в которой находятся кожаная кур-тка, расческа, обгоревший корпус гитары... и жестяная банка с напитком "Ю-ХУ". Не спросив разрешения, я иду к витрине, запускаю туда руку - и в следующую секунду вскрываю банку.
      У Эмилио вырывается вопль.
      - Успокойтесь, приятель, - советую я. - В чем дело?
      - Это банка! .. Знаете, кто касался ее в последний раз?
      - Нет...
      - Джон Леннон, всего за несколько минут перед тем, как его застрелили!
      - Ой...- Я заглядываю внутрь витрины, и действительно - перед каждым предметом - маленькая табличка: куртка Лу Рида , гита-ра Хендрикса, расческа Элвиса, банка "Ю-ХУ", принадле-жавшая Леннону... Ну вот... Sic transit Gloria... ("Так проходит слава..." (лат.) прим. ред.) и все такое...
      Вернувшись на свое место, я посвящаю Эмилио в суть своих Поисков. Он кивает, вытирая с глаз слезы. По окон-чании рассказа он уже почти в норме.
      - Ну и задали же вы себе работенку, Бинер, - примири-тельно замечает он. - Эти старые пластинки никому больше не нужны, и поэтому их практически никто не продает. Един-ственное, что вы можете попробовать сделать, - это поискать в том магазинчике, что в Виллидже...
      Вот дырявая голова! Конечно же! Виллидж! Ведь это и есть родина "Loving Spoonful", духовное пристанище всех не-устроенных и мятущихся душ, каждого битника, хиппи и панка на планете! Наверняка там, в каком-нибудь магазинчике подержанных пластинок, - а там их не счесть, - я найду свой любимый альбом.
      - Но, мне кажется, у вас несколько смещенный в прошлое взгляд на мир...
      - Не надо! Я в курсе!
      - Да, возможно... В курсе чего?
      Я пропускаю мимо ушей сарказм Эмилио, и порываюсь скорее исчезнуть.
      - Эмилио, чрезвычайно хитово было с вами познакомить-ся, но теперь мне пора двигать. Надеюсь, мои колонки вас удовлетворяют?..
      - Да, все в порядке. Они привлекают читателей Вашего поколения, которое представляет важный сигмент рынка, а другим дают пищу для улыбки. Не
      могли бы вы быть чуть снисходительнее к современной музыке? Вы же ничего не хвалили со времени выхода совместного альбома Мадонны и "Grateful Dead" незадолго до того, как у певицы родилась дочь да и с тех пор минуло лет шесть!
      - Я и дальше буду называть вещи своими именами, Эми-лио. Пусть музыканты пишут хорошую музыку, тогда я ее похвалю. Но я не буду превозносить однотипную, шаблонную чепуху.
      Эмилио, скорчив горестную гримассу, пожимает плечами и встает, чтобы проводить меня.
      - Вы все так же бескомпромиссны! И я обязуюсь прини-мать вашу телеметрию с минимальным количеством помех. Держитесь, дружище, наш носитель славных традиций. Как вы там говорили на прощанье? НЕ сбивайся с дорожки!
      - С дороги!
      - А я то думал, что это намек на звукосниматель...
      Эмилио провожает меня на улицу. Затем я снова оказыва-юсь в метро и направляюсь в Виллидж.
      Выхожу на Юнион-Сквер.
      Ну дела! Тут и впрямь что-то не так!
      Виллидж окружала пластиковая крепостная стена: на ба-шенках из искуственного камня трепыхались длинные вымпе-лы. Ворота, выходящие на Бродвей, охраняли Микки Маус и Гуфи. Оба вооруженные пистолетами.
      Я пытаюсь слиться с компанией туристов, чтобы они как-нибудь прикрыли меня.
      Но Микки видит меня в толпе и манит к себе. Я не при-вык спорить с вооруженными мышами и подчиняюсь ему.
      - Где, черт возьми, твой значок? - спрашивает меня Вели-кий Мышонок.
      - Ой!.. Я забыл его дома...
      - Господи! Что-то вы слишком распустились, ребята! Ну ладно. Послушай: так уж и быть, я дам тебе временный про-пуск, но чтобы это было в последний раз!
      - Конечно, в последний, мистер Маус. Спасибо, большое спасибо!
      Получив значок с голографической диснеевской эмбле-мой, я по милостивому знаку миную контролера.
      И тотчас же переношусь в 1967 год.
      На улицах толпятся Дети Водолея, длинноволосые ребята и девушки, которые разрисовывают друг друга, позируют для фотографий туристов с пацифистскими значками и курят ог-ромные самокрутки, набитые, похоже, настоящей марихуа-ной. Из каждого окна музыка Битлз.
      В чем дело, черт возьми?!
      Пересекаю Десятую Улицу, и меня вдруг окружают моло-дые люди в черном, декламирующие Аллена Гинзберга. И тут я въезжаю в происходящее.
      ВЕСЬ ВИЛЛИДЖ ТЕПЕРЬ СТАЛ ЧЕМ-ТО ВРО-ДЕ ДИСНЕЕВСКОГО ПАРКА!
      Ну конечно, на Бауэри находится территория владения панков: компания бритоголовых, танцующих бесконечный пого под заводных "Ramones".
      Я опускаюсь на асфальт.
      И рыдаю.
      Выплакавшись, я встаю. Я только хочу найти свой альбом и выбраться отсюда. Эмилио сказал что-то о магазине подер-жанных пластинок...
      Обнаруживаю его на Бликер-Стрит, рядом со сверкаю-щим джазовым клубом, рекламирующим концерт Майкла Джексона, на котором он исполнит роль Чарли Паркера. (КАЖДЫЙ ВЕЧЕР В б И 8 ЧАСОВ).
      С разбитым сердцем я вхожу в магазин. Воздух пропитан пачулями, а на стенах развешаны плакаты бО-х годов. Из маленьких колонок слышится песня "Jefferson Airplane" "Хотите ли вы полюбить?"
      - О, да!.. У прилавка стоит молоденькая пташка, одетая соответственно времени, но я игнорирую ее, и сосредотачива-юсь на желанном предмете своих поисков.
      Нужно отдать должное Империи Диснея: здесь не жалеют денег. В этом магазине подобрана вся знаменитая коллекция редких пластинок пятидесятых шестидесятьюх годов, первых изданий. Все они уютно упакованы в миляровские старые добрые конверты. Цены в основном предсказуемые, и боль-шинство пластинок стоит меньше тысячи долларов.
      За черным разделителем, помеченным психоделически мер-цающей буквой "Л", я нахожу искомое:
      "Верите ли вью в чудо", группы "Loving Spoonful", всего за восемьсот бумажек.
      Прижимаю эту Священную Реликвию к груди и направля-юсь к прилавку. Девушка улыбается мне.
      - Интересуетесь старыми записями на досуге? - спрашива-ет она меня. - Вам сочувствую. Все это настолько лучше того, что сейчас называют музыкой.
      Кажется, она разводит обыкновенную рекламную болтовню, поэтому я просто киваю ей и принимаюсь вытаскивать деньги из кармана. Однако у меня не набирается и половины требуе-мой суммы. Какой облом!.. Тогда я вытаскиваю чек на три тысячи баксов за мою книгу "Дилан : Последние годы".
      - Знаете, деточка, мне страшно необходим этот диск, и я не хочу больше здесь задерживаться. Разрешите я перепишу этот чек на вас? Можете получить деньги и оставить сдачу себе.
      Девушка внимательно изучает чек и тут широко распахи-вает глаза:
      - Бинер Уилкинз? Тот самый Бинер Уилкинз? Это и вправду вы?
      Я гордо выпрямляюсь:
      - Да, это и вправду я. Можете удостовериться! - Я достаю свои давно просроченные водительские права и передаю их девушке.
      - О, господи! Просто не верится. Вот уж не думала, когда устраивалась на работу... то есть, что вы прямо так придете к нам в магазин. Да я читаю вашу вашу колонку каждый месяц! И каждую вашу книгу я прочла по меньшей мере дважды! Все что вы видели,- чем занимались, эра вашей молодости - это так
      удивительно, так... так волшебно. Не то что теперь.
      - Да-да, - я тороплюсь скорее убраться прочь, подальше от этого фарса, этой пародии на те самые славные годы моей молодости. - Вы возьмете чек или нет?
      - Ну конечно же, мистер Уилкинз, ради вас!..
      Я собираюсь надписать чек.
      - Как вас зовут?
      - Дженис Смиаловски.
      Меня тут же охватывает любопытство:
      - Случайно не в честь?!...
      Тут она просияла:
      - Да. Мои предки были от нее без ума!
      (Имеется ввиду Дженис Джоплин - прим.ред.)
      Переписав чек, я подаю его девушке.
      Она восхищенно разглядывает его и говорит:
      - А вот не буду его менять! То есть, я сохраню это как ваш автограф! А магазину заплачу сама.
      Кажется, куколка морочит меня. Просто не верится. Она - самый приятный человек из всех, кого я здесь встретил, но даже с ней мне как-то не по себе. Совсем смутившись, пыта-юсь привести в порядок мысли, представив себе свою комна-ту, наполненную музыкой и воспоминаниями, с ее теплом, безмятежным миром и уютом.
      Сразу узнаю следующую мелодию, доносившуюся как буд-то бы из моей молодости - это "Эй, девятнадцатилетняя!" Стили Дэна - и до меня доходит, что это сборник. Проигры-вание альбомов целиком запрещено: слишком большой со-блазн для слушателей...