– А ради меня?
Она хотела, чтобы он произнес вслух все полагающиеся слова.
– Ради тебя? Так слушай же. – Он прижался лицом к ее волосам. – Дышать и не вдыхать аромат твоих волос, слушать и не слышать твоего голоса, смотреть и не видеть сияния твоих глаз, иметь руки и не чувствовать шелковистости твоей кожи… – Он слегка поцеловал ее в губы. – Это значит – вовсе не жить.
– Я чувствую то же самое, – прошептала она.
Только рядом с Клинком она ощущала всю полноту жизни.
В этот миг он почувствовал, что действительность не властна над их любовью. И это открытие наполнило его душу красотой и счастьем.
Когда Фиби и Шадрач не появились в классе к началу первого урока, Элайза еще раз позвонила в колокольчик, а потом все-таки начала занятие.
В полдень дети отправились на перерыв, а Элайза все думала про Фиби и Шадрача. Она отправилась на поиски негритянских детей и нашла их на кухне, рядом с Черной Кэсси. Шадрач украдкой взглянул на учительницу и еще усерднее принялся чистить картофель. Вид у него был горестный и виноватый. Фиби же старалась и вовсе не смотреть на Элайзу.
– Вы пропустили школу, – строго сказала им она.
– Работы много, – пробормотала Фиби, робко посмотрев на хлопотавшую у плиты мать.
Элайза поняла: здесь что-то не так. Может быть, дети боятся, что она накажет их за прогул? Вряд ли, ведь они знают, что она – не сторонница наказаний.
– Приходите завтра утром пораньше, и я расскажу вам, что мы проходили на сегодняшних занятиях, – мягко сказала она, чтобы дети видели – она вовсе не сердится.
Шадрач грустно и обиженно посмотрел на нее.
– Мы больше не придем. – Он опустил глаза и тихо добавил: – Мама не велит.
– Но почему? – удивленно спросила Элайза у Кэсси.
– Не будут они больше ходить в эту вашу школу.
– Но они уже так многому научились! Шадрач – один из лучших моих учеников. Почему ты не хочешь, чтобы твои дети получили образование?
– Она боится, что те белые вернутся, – вполголоса пояснила Фиби.
Элайза сердито всплеснула руками:
– Неужели ты допустишь, чтобы эти хулиганы лишили твоих детей образования? Здесь ведь не Джорджия. Они ничего не могут сделать.
– Еще как могут. Вам-то, мисс Элайза, невдомек, зато я знаю, – горячо заговорила Кэсси. – Они нипочем не допустят, чтобы черные дети учились. Уж можете мне поверить. И я не хочу, чтобы из-за вашей школы мои дети попали в беду. Они знают свое место, мои малютки. И высовываться не будут.
Элайза хотела было возразить ей, но внезапно вспомнила, с каким выражением смотрели гвардейцы на Шадрача и Фиби. Может быть, детям действительно угрожает опасность? В южных штатах, в том числе и в Джорджии, существует специальный закон о рабах, согласно которому давать неграм образование строго-настрого запрещается. Джорджийские головорезы ведут себя на землях чероки как у себя дома. Возможно, Кэсси не без оснований боится за своих детей. Нельзя требовать от матери, чтобы она рисковала их жизнью.
– Я все понимаю, – тихо сказала Элайза и вышла.
Она чувствовала себя глубоко несчастной – ведь изменить что-либо ей было не под силу.
Элайзе очень не хватало двух этих учеников, особенно Шадрача, лицо которого всегда светилось жаждой знаний. В первые дни учительница все поглядывала в окно, надеясь, что дети придут. Но они так и не вернулись.
Однажды вечером Элайза собралась зайти в школу – забыла взять свою шаль. Она шла по дорожке, с грустью думая о Шадраче и Фиби. Чувствуют ли они себя такими же обманутыми, как она?
Внезапно ей показалось, что в окне школы слабо мерцает свет. Может быть, это пожар? Она испугалась. А вдруг джорджийцы решили преподать ей урок, чтобы не учила негров грамоте? Учительница бегом бросилась к бревенчатому дому. Изнутри донесся какой-то шорох.
Распахнув дверь, Элайза громко спросила:
– Кто здесь?
Хлопнула оконная рама. Элайза напряженно вглядывалась в темноту. Света не было, но в классе еще недавно кто-то находился. Учительница подбежала к приоткрытому окну и увидела маленькую фигурку. Фигурка подбежала к старому вязу и спряталась за могучий ствол.
Элайза еще раз оглядела темный класс. На сей раз она заметила, что на полу что-то лежит. Опустилась на корточки – учебник и свеча. Воск еще не остыл. Элайза подобрала учебник и улыбнулась.
– Шадрач, милый Шадрач, – прошептала она, прижимая книгу к груди. – Ты все-таки хочешь учиться. И испугать тебя не так-то просто. Не беспокойся. Я помогу тебе, и никто об этом не узнает. Это будет наш с тобой секрет, я обещаю.
Она зажгла свечу, поставила ее на стол и принялась ровным почерком писать задание для следующего урока. Это послание она никому не адресовала, не оставила внизу и подписи. Положила листок на учебник, рядом оставила свечу и, захватив шаль, вышла наружу.
Проходя мимо большого вяза, она услышала шорох и сказала вслух:
– Ох, старый вяз, как ты меня напугал. Я-то думала, что тут кто-то есть. Пришлось, знаешь ли, в школу заглянуть – нужно было оставить задание для завтрашнего урока. Оно лежит на столе.
Не оглядываясь, Элайза прошла мимо.
Наутро она увидела, что листок с заданием, учебник и свеча стоят на столе – почти там же, где она оставила их накануне, но все же не совсем. С этого дня Элайза взяла себе за правило перед уходом из школы оставлять задание, учебник и новую свечу.
13
Уилл Гордон вернулся чудесным весенним утром, когда луга запестрели желтыми цветами, а кусты покрылись нежной листвой. Был конец марта. Темпл как раз возвращалась из негритянского поселка – нужно было проведать больных рабов, – когда увидела вдали всадника.
Шадрач, сопровождавший молодую хозяйку, с наслаждением топтал свежую травку, впервые после долгой зимы сбросив тяжелые башмаки.
Темпл сунула ему корзинку, в которой лежали бинты, травы и притирания.
– Беги скорей! Скажи всем, что отец вернулся, – сказала она, не сводя глаз со всадника.
Шадрач со всех ног бросился бежать к господскому дому, а Темпл свернула с кирпичной дорожки на лужайку, чтобы первой встретить отца. Он тоже увидел ее, подъехал и наклонился, чтобы дочь могла его обнять.
Распахнулись двери, и оттуда выбежали Кипп и Ксандра; за ними следовали Элайза и Виктория с маленьким Джоном на руках. Элайза поотстала, чтобы дать возможность Гордону пообщаться с родными.
– Как хорошо, что ты вернулся, – объявила Ксандра, обхватывая отца за ногу. – Я по тебе скучала.
Уилл посадил на руки младшего сына, нежно погладил его по голове и сказал:
– Я тоже по вас скучал.
Известие о возвращении Уилла Гордона из столицы моментально разнеслось по округе, и к полудню в Гордон-Глен явилась добрая дюжина гостей, включая обоих Стюартов – отца и сына. Каждому хотелось услышать, чего добились делегаты в Вашингтоне, и рассказать о событиях, произошедших за время отсутствия Уилла.
– Пока ты отсутствовал, у нас здесь дела пошли совсем скверно, – сказал один из соседей.
– Это верно, – подхватил другой. – Не меньше дюжины белых арестовали за нарушение закона о регистрации, в том числе миссионеров Сэмюела Ворсестера, Айзека Проктора и Нэйтана Коула.
– Комическая была картина, – сухо вставил Клинок. – К миссии подъезжала целая процессия: впереди повозка, на ней мальчишка бьет в здоровенный барабан. За ним идет взрослый мужчина, дудит на волынке, а еще дальше – целая орава вооруженных. Арестовали священников, не предъявив никакого ордера на арест, дали им попрощаться с семьями и увезли в Лоуренсвилл.
– Но я слышал, что арестованных отпустили, – удивился Уилл.
– Да, отпустили. Судья не поддержал обвинение. Дело в том, что миссионеры заодно выполняли обязанности почтмейстеров, и судья рассудил, что в качестве таковых они являются федеральными служащими и не подпадают под действие джорджийского закона о регистрации, – объяснила Элайза. – Сюда заезжал Нэйтан… я хочу сказать, мистер Коул, он говорил, что с ним обращались вполне прилично. Кроме того, кое-кто из влиятельных джорджийцев отнесся к миссионерам с сочувствием и выразил неодобрение действиями гвардейцев.
– Но даже эти люди настаивают на том, чтобы индейцы чероки покинули эти края, – сказал один из соседей.
– Ты бы слышал, отец, какие песни распевают джорджийцы, – воскликнула Темпл и запела:
Дитя природы, нас покинь,
Твой новый дом среди пустынь,
За речкой Миссисипи,
В краю орла и выпи.
Покинь же нас, покинь.
– А я знаю еще одну песенку, – насмешливо подхватил Клинок. – Они поют:
Мне б подружку помилей
Да землицы пожирней
У индейцев отобрать,
Чтобы жить – не горевать.
– Нет, этой песни я не слышала, – весело ответила Темпл, но, встретившись глазами с Клинком, порозовела.
– А правду говорят, что набеги джорджийцев становятся все более наглыми, причем не только в наших местах? – спросил Шавано Стюарт по-английски, чтобы Элайза не чувствовала себя в разговоре лишней.
– Да, я читал об этом статьи в «Фениксе», – подтвердил Уилл.
– А писали там о том, как гвардейцы топтали наших сородичей копытами коней? – спросил один из соседей. – Одного старика, который замешкался, открывая ворота, они застрелили. Другой, видевший эту сцену, пошел и повесился – не вынес такой жестокости.
– Мы все в опасности, – подхватил другой. – Когда они нагрянули к тебе на плантацию…
– Что? – вскинулся Уилл и нахмурился. – Когда это произошло?
Наступила тишина. Темпл открыла было рот, но Элайза ее опередила:
– В начале месяца. Я не стала вам об этом рассказывать, потому что ничего особенно ужасного не произошло. Они почти сразу же удалились.
Темпл улыбнулась:
– Если б ты видел, отец, как вела себя мисс Элайза, ты бы ею гордился.
Учительница покраснела, а Темпл принялась во всех подробностях рассказывать тот памятный эпизод.
– Я сердечно вам благодарен, мисс Холл, – тихо сказал Уилл, когда Темпл закончила.
– Благодарить совершенно не за что, – смутившись, пробормотала Элайза. – Ваша дочь преувеличила мою роль в этой истории и преуменьшила свое участие.
– Сомневаюсь, – сухо прокомментировал ее слова Уилл. – Однако я вижу, что этот разговор вам неприятен.
Он отвернулся, и Элайза вздохнула с облегчением.
Вскоре разговор вновь повернул к наболевшим вопросам: плантаторы подсчитывали, сколько скота угнали у них джорджийцы с начала года – получилось, что никак не меньше пятисот голов. Говорили о сожженных домах, о белых поселенцах, уже начавших переезжать в Джорджию, предвкушая пресловутую лотерею.
Хуже всего было то, что на земли индейцев устремились торговцы спиртным, хотя местные законы строго-настрого запрещали продажу горячительных напитков. Однако штат Джорджия объявил индейское законодательство недействительным. Местным судьям и полицейским запрещалось задерживать виноторговцев. Многие индейцы, подавленные событиями последних лет, пристрастились к пьянству. Кое-кто, напившись, впадал в буйство и совершал преступления. Всевозможные проходимцы и шулера нахлынули в индейскую территорию со всей страны, всячески обманывая и обсчитывая местных жителей.
Выслушав все эти невеселые вести, Уилл Гордон сказал:
– И все же отчаиваться нельзя. Давайте последуем примеру нашего главного вождя Джона Росса и достопочтенного майора Риджа. Пусть все знают, что индейцы чероки держатся заодно и ни за что не подпишут договор о переселении.
Далее Уилл Гордон сказал, что индейцы не одиноки в своей борьбе, в Вашингтоне и в Конгрессе у них немало союзников. Негодяй Джексон стал заклятым врагом индейцев, но на следующих президентских выборах – а до них остался всего год – многие сулят победу его сопернику Генри Клею. Этот человек относится к индейцам чероки с симпатией и не станет настаивать на пересмотре существующего договора.
Его слова звучали так убедительно, что спорить никто не стал. После обеда говорили о планах на будущее, о том, какой стратегии придерживаться в борьбе за свои права.
14
Гордон-Глен
7 июля 1831 г.
На свадьбу дочери Уилла Гордона и сына Шавано Стюарта, свадьбу, которая должна была породнить два самых респектабельных семейства народа чероки, съехались сотни гостей: соседи, родственники, друзья, причем некоторые из них прибыли на торжественную церемонию издалека.
Элайза сшила себе по такому случаю новое платье – цветастое, легкое, с кружевным воротником, газовой пелериной и прозрачными рукавами, как нельзя лучше соответствовавшими южному климату. В порыве расточительства она даже купила розовую шелковую шляпку. Если учесть, что у нее имелись вполне приличные черные туфли, теперь она могла считать себя хорошо одетой и даже модной. Это ее радовало, хотя Элайза сама не понимала, почему.
Она ужасно нервничала и удивлялась тому, что Темпл кажется такой спокойной. Невеста с завидным аппетитом поедала все угощения, приготовленные матерью и теткой. Казалось, Темпл ни при каких обстоятельствах не способна потерять присутствия духа. Элайза искренне завидовала хладнокровию своей ученицы.
По окончании банкета Темпл поднялась и обернулась к матери. Виктория Гордон попыталась улыбнуться, но на ее ресницах блестели слезы. Мать и дочь обнялись, потом Виктория дрожащими руками подняла высоко над головой одеяло и колос пшеницы.
– Пора! – крикнул кто-то из гостей.
Элайза смотрела во все глаза, ожидая увидеть нечто необычное. Может быть, этим и объяснялось то, что она так волновалась? Темпл захотела, чтобы бракосочетание проходило не только по христианскому, но и по индейскому обряду. С одной стороны, Элайзе было любопытно посмотреть на брачный ритуал чероки, с другой – смущал налет язычества, не подобающий такому святому дню.
Все женщины встали и направились к выходу. Элайза последовала за ними. Последней шла невеста, шурша шелками.
Спустившись по лестнице, Элайза увидела, что у парадных дверей стоит Нэйтан Коул с Библией в руках. Однако женщины проследовали мимо священника в столовую. Там уже ждал жених в сопровождении мужчин.
Одна из женщин протянула Клинку одеяло и копченый окорок. Виктория же отдала дочери второе одеяло и колос пшеницы. С ритуальной торжественностью жених и невеста двинулись навстречу друг другу. Элайзе показалось, что в этот миг окружающий мир для них перестал существовать.
Сойдясь в середине зала, новобрачные обменялись: Клинок вручил невесте окорок, она ему – колос. Свои одеяла они положили на пол, и тогда Джон Росс, главный вождь народа чероки, стоявший рядом с Нэйтаном, громко воскликнул:
– Одеяла соединены!
Виктория поднесла платок ко рту и тихо всхлипнула; слезы потоком бежали по ее впалым щекам. Элайза испугалась, что у миссис Гордон снова начнется жестокий приступ кашля, и на всякий случай подошла поближе.
Тем временем вперед вышел Нэйтан Коул. От волнения он не сразу нашел нужную страницу в Библии. Элайза вспомнила, улыбнувшись, как он обрадовался, когда Темпл попросила его исполнить брачный обряд.
– Возлюбленные чада мои, – дрожащим голосом начал священник. – Мы собрались здесь сегодня пред лицом Господа, дабы соединить этого мужчину и эту женщину узами священного брака…
Молодые произнесли слова брачного обета звонкими и чистыми голосами. Элайза поневоле ощутила укол зависти. Никогда у нее не будет такой любви. Захотелось плакать. Но потом она напомнила себе, что сама, по доброй воле, выбрала участь старой девы. Зато она всегда будет независима и свободна, не то что замужняя женщина.
– Возложенной на меня властью объявляю вас мужем и женой, – торжественно объявил Нэйтан.
Новобрачных окружили друзья и родственники, а Элайза подошла к Нэйтану.
– Какая красивая пара, – горделиво сказал он.
– Что верно, то верно.
– А теперь начнется пир, – сообщил Нэйтан. – И, боюсь, это надолго.
– Еды, во всяком случае, хватит. Вы бы видели, сколько ее наготовили, – ответила Элайза, глядя, как Уилл Гордон распахивает двери перед новобрачными.
Клинок и Темпл вышли к остальным гостям, держа в руках атрибуты свадебного обряда: колос, окорок и одеяла.
– Пойдем за ними? – предложил Нэйтан, и вдвоем они вышли на веранду.
– Соединение одеял символизирует совместную жизнь, – объяснил он вполголоса. – А обмен мясом и хлебом означает, что мужчина обязывается добывать пропитание, а женщина клянется готовить пищу. Просто и символично.
Павлины, перепуганные скоплением народа, давно разбрелись по дальним краям сада. Отовсюду раздавался смех, веселые крики. Радостная атмосфера подействовала и на Элайзу. Девушка остановилась на краю веранды и блаженно улыбнулась, наслаждаясь праздником.
Она крепко взяла Нэйтана за руку и сказала:
– Вы только посмотрите! Видели ли вы когда-нибудь нечто подобное?
С веранды открывался прекрасный обзор – повсюду в парке были установлены накрытые столы. Нарядно одетые гости оживленно разговаривали, а меж столов сновали слуги. Сверху синим шатром раскинулось небо, в нем ярко горел огненный шар солнца.
– Смотрите-ка, а вон еще гости едут, – показал Нэйтан.
Элайза увидела на дороге группу всадников. Судя по всему, они приехали издалека. В глаза ей бросилось странное обстоятельство: там были только мужчины, и у каждого из-за плеча торчало ружье.
– Гвардейцы! – Элайза вцепилась Нэйтану в руку. – Это джорджийские гвардейцы! – громче повторила она.
Рядом остановился Уилл Гордон, хмуро глядя на приближающийся отряд.
– Зачем они приехали? Что им нужно? – испуганно прошептала Элайза.
– Им нужен я, – ответил Нэйтан.
Элайза удивленно взглянула на него и увидела, что миссионер побледнел. Неужели он прав? В последнее время гвардейцы устроили на миссионеров настоящую охоту. Временами они доходили до прямого святотатства. Например, видя, как миссионер совершает над индейцами в реке обряд крещения, гвардейцы въехали в воду верхом и стали передразнивать священника, делая вид, что крестят своих лошадей.
Очевидно, гвардейцы и в самом деле приехали за Нэйтаном Коулом. Ведь он до сих пор так и не присягнул штату Джорджия. Тем самым он нарушил закон и в любую минуту мог подвергнуться аресту. Президент лишил миссионеров статуса почтмейстеров, и теперь на них не распространялась защита федерального закона.
– Нэйтан, вам нужно немедленно скрыться, – встревоженно сказала Элайза.
Он заколебался, но потом, оглядев праздничную толпу, грустно сказал:
– Не могу.
Элайза поняла его. Разве может он, слуга Божий, явить непокорство земной власти? Ведь он и его собратья, не жалея сил, убеждают индейцев, что сопротивление властям – грех. Рано или поздно Нэйтану придется сделать выбор: присягать или уклониться. В последнем случае его ожидает тюрьма.
Небольшой отряд гвардейцев въехал в парк. Гости освобождали им дорогу, перешептываясь. Стало очень тихо, лишь стучали копыта да скрипела кожа седел. Перед верандой всадники остановились. На штыках зловеще вспыхивали солнечные блики.
– Здравствуйте, джентльмены, – сказал Уилл Гордон, сделав шаг вперед. – Чем могу быть вам полезен?
Он держался учтиво и спокойно.
– Кто вы такой? – грубо спросил командир отряда.
– Уилл Гордон. А вы, сэр?
– Я Джейкоб Брукс, сержант джорджийской гвардии.
Говоривший расправил плечи, чувствуя себя бравым воякой.
Тут вперед вышел Клинок и сказал:
– Сержант Брукс, вы и ваши люди – наши гости. Присоединяйтесь к празднеству.
Элайза увидела, как Темпл обожгла мужа сердитым взглядом, однако молодой Стюарт ничуть не был этим смущен.
– У вас тут свадьба? – спросил сержант и взглянул на Нэйтана. – И кто же священник?
– Я, – откашлявшись, произнес Нэйтан.
– Взять его.
Небрежность, с которой был отдан этот приказ, потрясла Элайзу. Трое гвардейцев спешились и решительно стали подниматься по ступенькам.
– Преподобный Коул – мой гость, – запротестовал Уилл Гордон.
– Теперь он будет гостем штата Джорджия, – ухмыльнулся сержант.
Гвардейцы грубо схватили Нэйтана за руки.
– Прекратите! – бросилась к ним Элайза, но солдаты оттолкнули ее.
– А где ваш ордер на арест? – спросила она у сержанта.
– Он нам не нужен.
– В чем он обвиняется? – гневно спросила Элайза. – В чем причина ареста?
– Нам не нужны причины, – пренебрежительно буркнул сержант. – Подгоните телегу!
Со скрипом и лязгом подъехала запряженная повозка, и Элайза увидела, что к ней сзади цепями прикованы двое. Одного из них она узнала – то был Сэмюел Ворсестер, миссионер из Нью-Эчоты.
Гвардеец стал приковывать Нэйтана к телеге, и Элайза бросилась на помощь своему другу.
– Нет! Вы не имеете права!
Кто-то схватил ее сзади за локти.
– Мисс Холл, прекратите, – прошептал ей на ухо голос Уилла Гордона.
Но Элайза попыталась вырваться из его рук. Тем временем гвардейцы заковали Нэйтана в ошейник, а цепь пристегнули не к телеге, а к седлу одного из гвардейцев. Элайза понимала, что она бессильна, но все же не могла безучастно смотреть, как с добрым, славным человеком поступают, словно с уголовным преступником.
Всадник пришпорил лошадь, и Нэйтан от неожиданности упал на колени. Он едва успел вскочить на ноги, как лошадь поскакала быстрее, и миссионер снова рухнул. Вскоре кавалькада скрылась в облаке пыли.
Элайза беспомощно обмякла.
– Куда его ведут? – спросила она.
– Наверно, в Кэмп-Гилмер. Это недалеко от Лоуренсвилла, – ответил Уилл.
Учительница все смотрела на дорогу, но ничего не видела, кроме столба красной пыли.
– Это несправедливо! – взмахнула Элайза кулаками. – Все это вопиющая несправедливость!
– Так оно и есть.
Свадьба продолжилась, но уже без прежнего веселья.
Пурпурный отсвет заходящего солнца сгустился под деревьями плантации Семь Дубов. Господский дом был громоздким, деревянным, двухэтажным, а изнутри выкрашенным в ослепительно белый цвет. Спереди и сзади располагались веранды, а над фронтоном – балкон, вынесенный вперед и покоящийся на колоннах. Жалюзи на окнах были раскрашены в яркие цвета.
Фиби осмотрелась по сторонам, проявляя особый интерес к хозяйственным постройкам. Насчитала две кухни, а в третьем домике, должно быть, находилась коптильня. Пожалуй, поместье Семь Дубов было ничуть не меньше, чем Гордон-Глен. Фиби привстала с сиденья, чтобы получше рассмотреть свое новое место жительства.
Она была взволнована и в то же время напугана. Внутри все так и сжималось, будто там спрятался маленький цыпленок, вокруг которого кругами ходит лисица. Подумать только, Фиби больше не принадлежит мастеру Уиллу! Она – приданое. Ее отправили сопровождать мисс Темпл в ее новую семью. Ради такого случая Фиби нарядилась в новое платье, сшитое из настоящей ткани, купленной в лавке. Обулась она в башмаки с медными носками, а все свои пожитки связала в аккуратный узел.
Фиби украдкой посмотрела на Дье, ехавшего верхом рядом с коляской. Чего это он на нее совсем не смотрит? Если бы он ей хоть раз улыбнулся, она бы не боялась так сильно.
Коляска остановилась перед домом. Фиби взяла узел и прижала его к груди. Мастер Клинок спрыгнул на землю, помог спуститься молодой госпоже. Фиби топталась рядом, не зная, куда ей деваться. Она с надеждой посмотрела на Дье, но тому, видно, было не до нее – он внимательно смотрел на мастера Клинка, словно ожидал какой-то команды.
– Проследи, чтобы сундуки моей жены занесли в дом, – сказал ему Клинок, нежно глядя на мисс Темпл. – А потом отведешь малютку Фиби туда, где она будет жить. Вы оба нам сегодня больше не понадобитесь.
– Фиби – моя служанка, – сердито воскликнула Темпл. – Я сама буду решать, понадобится она мне или нет.
Фиби знала по опыту, что, когда у молодой мисс так сверкают глаза, добра не жди.
Вообще-то мисс Темпл всю дорогу вела себя как-то странно. Не иначе как на мужа разозлилась. Помалкивала, рта почти не раскрывала.
Зато он так и сиял улыбкой, когда смотрел на свою молодую жену.
– Конечно, – сказал он. – Решай сама.
Хоть он и уступил, мисс Темпл все равно не смилостивилась.
– Ты мне больше не нужна, Фиби, – важно сказала она. – Можешь идти с… Дьетерономи.
– Слушаюсь, мэм.
Фиби присела, как положено, но Темпл уже отвернулась от нее.
Дье подвел ее к домику и распахнул дверь. Всю ночь он приводил жилище в порядок. Начисто подмел земляной пол, расставил все по местам, но хижина все равно была убогой. Одним словом – лачуга раба. В углу открытый очаг, в другом – соломенная постель, посередине – грубый деревянный стол и пеньки вместо стульев. Единственная красивая вещь – кресло-каталка, старый мастер Стюарт отдал его, когда сиденье лопнуло. Дье залатал дыру, и теперь сидеть вполне можно, если не ерзать – иначе заноза в задницу воткнется.
– Тут, да? – спросила Фиби, оглядываясь.
– Да… – Дье помялся, потом шагнул внутрь. – Темновато. Дай-ка я свечу зажгу.
От пламени свечи в середине комнаты стало светлее, зато углы погрузились во мрак. Фиби робко шагнула вперед, прижимая к себе узелок. Дье смотрел на нее, внутри у него все сжималось.
– Фиби…
Но тут она посмотрела на него своими глазищами, и он запнулся.
– Что-нибудь не так? – с любопытством спросила она, склонив голову набок.
– Нет… то есть да… – Он собрался с духом. – Мастер Клинок разрешил, чтобы ты была моей женщиной.
Она смотрела на него так доверчиво и невинно.
– Ты попросил его?
– Нет. – Дье отвернулся. – Но он сам догадался. Не стал ждать, пока я его попрошу. Я знаю, ты еще слишком молода…
– Нет, я уже женщина.
Она шагнула к нему, посмотрела с нетерпением и надеждой.
– Я очень хочу быть твоей женщиной, Дье.
– Ты сама не знаешь, что говоришь.
От ее слов сердце у него заколотилось, как сумасшедшее.
– Нет, знаю. – Она уверенно улыбнулась. – Я много ночей лежала, не спала, слушала, как мама с папой радуют друг друга. Я все про это знаю. Сначала папа дышит часто-часто, потом мама начинает тихонько стонать. Я даже трогала себя и… это было приятно, – смущенно призналась она. – Ты тоже должен меня там потрогать. Я ужасно долго ждала. – Она придвинулась к нему. – Ну, пожалуйста…
Этого вынести он уже не мог. Дье прижал ее к себе и весь затрепетал.
– Я тоже давно тебя хочу, – сказал он. – Все ждал, ждал, пока ты подрастешь.
– Вот я и подросла.
Она положила на пол узелок с вещами, чтобы можно было обниматься без помех.
Дье не был уверен, что она такая уж взрослая, но поделать с собой ничего не мог.
– Жалко, я не слышал, как священник сегодня святые слова говорил. Вот бы нам с тобой пожениться по-настоящему. Что это такое – прыгать через метлу?
– Неважно, метла или не метла. Я буду твоей женщиной до самой смерти.
Дье не стал ей больше ничего говорить. Он был образованным негром и знал, что рабы женятся не по-настоящему. У них свой ритуал – молодые перепрыгивают через метлу, да и дело с концом. Но ему хотелось, чтобы их союз был освящен более красивым и торжественным ритуалом.
Он любил ее. Ее нежность, ее невинность. Откуда этой девочке было знать, какая жгучая страсть испепеляет его изнутри. Узнает – испугается.
Он отстранился и посмотрел на нее – губы у нее были влажными от поцелуев.
– Ты совсем еще девочка, Фиби. – Голос его дрожал, а пальцы сами тянулись к ее пухлой щечке. – Ты и женщина, и ребенок. Ты очень красивая.
Она нахмурилась, обиженно поджала губы и решительно стянула платье через голову. Застыв на месте, Дье смотрел на ее смуглое обнаженное тело, на юные груди, налившиеся соком за последние месяцы.
– Дье, потрогай меня, ну пожалуйста, – прошептала она.
Он не мог. Боялся, что не справится с собой, лопнет на месте от желания.
– Давай же, я хочу, – сказала она.
Взяла его за руку, положила себе на грудь. Дье почувствовал, как дрожит ее нежное тело, но его самого колотило куда сильней. Он боялся только одного – что не выдержит и набросится на нее. Поэтому медленно, очень медленно он стал гладить ей груди, хотя ему хотелось смять ее в объятиях, ворваться в ее юную горячую плоть.
Фиби подалась навстречу его рукам, они скользнули по ее стройной талии, упругим ягодицам. Глаза ее смотрели на него не отрываясь, их выражение было одновременно радостным и удивленным. Когда пальцы Дье наконец мягко коснулись внутренней поверхности ее бедер, Фиби, вздохнув, судорожно припала к нему.
– Да, там, – прошептала она, и взгляд ее вспыхнул желанием. – Дье, я тебя хочу.
Он все еще колебался, не уверенный, представляет ли она, что будет дальше. Но тут ее рука опустилась и обхватила пальцами его упругую плоть. Дье застонал, и выдержка окончательно его оставила. Он подхватил Фиби на руки, отнес на соломенную подстилку и быстро сорвал с себя одежду.
Осыпая ее лицо лихорадочными поцелуями, он прошептал:
– Я постараюсь не делать тебе больно. Правда, постараюсь.
На самом деле он знал, что в первый раз ей все равно будет больно. Ничего, зато потом он все исправит.
Тем временем Клинок стоял у окна спальни в господском доме и терпеливо слушал, как Темпл руководит служанками, которые распаковывали ее сундуки. Над лужайками уже порхали светлячки, перелетая с места на место крошечными огоньками.
Закрылась дверь, раздались удаляющиеся шаги, и теперь в комнате остались только двое: он и Темпл. Клинок медленно обернулся, ощущая кожей дуновение свежего вечернего ветерка. Темпл стояла спиной к нему перед зеркалом, отстегивая длинную кружевную фату. Он задумчиво смотрел на ее отражение, пытаясь понять, чем вызван гнев, которым горели ее глаза.
– Ну вот мы одни, – нарушил он молчание и увидел, как она сразу напряглась. – Может быть, ты все-таки объяснишь мне, почему смотрела на меня волком весь день? Слава Богу, что на части не разорвала.
