Монтгомери - Рыцарь

— Так отчего же ты плакала в церкви? — спросил он. Надо сказать, что слушателем Николас был отменным, ибо как-то исхитрялся вытягивать из нее те сведения, о которых она вовсе не собиралась ему говорить. Дело кончилось тем, что она рассказала ему все о Роберте.

— Стало быть, ты жила с ним невенчанной, да? А отчего же твой отец не убил его за то, что он тебя соблазнил? — спросил Николас.

— Ну, у нас, в двадцатом веке, все по-другому. Женщины у нас обладают свободой выбора, а отцы вовсе не наставляют дочерей в том, что им надо и чего не надо делать. Короче, там, у нас, мужчины и женщины в равном положении, не то что здесь.

Презрительно фыркнув, Николас сказал:

— Но, похоже, заправляют всем у вас все-таки мужчины, потому что этот твой мужчина добился чего хотел, но не сделал тебя своей женой и не пожелал даже разделить с тобою свое добро или потребовать от своей дочери вести себя с тобой уважительно! А ты еще говоришь, что выбрала такую жизнь добровольно!

— Я… Ну, хорошо… В общем, все было не так, как тебе представляется! Роберт относился ко мне по-доброму, и мы с ним провели немало славных часов. Все испортила Глория!

— Ну, если бы красивая женщина решилась отдать всю себя, а в благодарность за это я мог бы подарить ей всего лишь несколько «славных часов», как ты говоришь, я был бы ей за это в высшей степени благодарен! А что, у вас все женщины отдаются так задешево, а?

— И вовсе не задешево! Ты попросту не способен этого понять! Многие пары у нас сейчас живут вместе еще до того, как вступают в брак. Ну, образно говоря, это — все равно что «попробовать воду»! И кроме того, как мне представляется, Роберт все-таки собирался сделать мне предложение, но вместо этого купил… — Тут она умолкла: Николас как-то сумел за ставить ее почувствовать, что она слишком мало думала о самой себе. — Ты просто не понимаешь, вот и все! — повторила она. — У нас, в двадцатом столетии, женщины и мужчины — совсем иные, чем у вас!

— Хм, понятно! — отозвался Николас. — Ну да, конечно! У вас, значит, женщины больше не нуждаются в уважении со стороны мужчин, только в «славных часах»!

— Да нет же, уважения им тоже хочется, но просто… — Она не находила подходящих слов, чтобы растолковать мужчине из шестнадцатого века мотивы того, почему она жила с Робертом. Если честно, то только сейчас, когда она оказалась в Англии елизаветинских времен, она вдруг осознала, что и впрямь дешево оценила себя, живя с Робертом! Разумеется, и брак не является гарантией того, что Роберт стал бы уважать ее, но отчего же она тогда не заявила Роберту прямо: «Какого черта, дорогой, ты обращаешься со мной подобным образом?» Или не сказала решительно: «Нет, я и не подумаю оплачивать стоимость половины билета для Глории!» Или не заявила ему: «Нет, я не стану гладить твои рубашки!» Сейчас она, собственно, и понять толком неспособна, почему же она позволила Роберту ездить на себе?!

— Так что, хочешь ты дослушать эту историю или нет? — раздраженно спросила она Николаса.

Откидываясь на подушки, Николас ответил с улыбкой:

— Да, я бы хотел выслушать все до конца!

Теперь, когда миновала стадия бесконечных расспросов о ее отношениях с Робертом, она вполне была в состоянии продолжать. И она рассказала о том, как плакала от обиды и горя на могиле Николаса, как он внезапно появился перед нею, как она не поверила тому, что он рыцарь, и как он чуть не шагнул под автобус.

Но, начиная с этого момента, она как-то не очень продвинулась далее в своем повествовании, потому что Николас опять принялся задавать вопросы. Он сказал, что у него было видение: она едет на раме с двумя колесами, — и он желал, чтобы Дуглесс объяснила ему, что это за штука такая. И еще он хотел знать, что такое автобус. А когда она упомянула о том, что позвонила сестре, он тут же захотел узнать побольше о телефонной связи и устройстве телефонного аппарата.

Дуглесс не в состоянии была рассказать все, что он хотел узнать, так что она вылезла из постели, достала свою дорожную сумку, вытащила из нее три иллюстрированных журнала и принялась искать в них подходящие фотографии.

После того, как она показала ему эти журналы, надежды на то, что ей удастся окончить свой рассказ, уже не оставалось никакой! Именно в елизаветинскую эпоху появилась поговорка: «лучше не родиться, чем не научиться!» — и Николас буквально являлся живым ее воплощением! Его любопытство было неистощимо, и вопросы он задавал быстрее, чем Дуглесс могла подыскать на них ответы.

Не находя подходящих фото, Дуглесс извлекла из сумки тетрадку, а также цветные фломастеры и стала делать рисунки. Однако фломастеры и бумага вызвали новую серию вопросов.

Дуглесс начала уже испытывать раздражение, но подумала, что теперь, когда Николас верит ей, у нее впереди уйма времени, чтобы рассказать ему обо всем.

— Знаешь, — сказала она, — я побывала в Торнвике и видела, что левая башенка на замке выглядит по-другому. Куда же подевались стрельчатые окна?

— Стрельчатые окна? — переспросил он.

— Ну, вот такие, — и Дуглесс принялась делать набросок, однако она была не слишком-то сильна в рисовании.

Перевернувшись на бок, Николас взял у нее фломастер и сам сделал несколько превосходных набросков окон, выдерживая перспективу.

— Такого типа окна, да? — спросил он.

— Да, именно такие! — откликнулась она. — И мы остановились тогда в одной из зал, и оттуда был вид на парк перед домом. А рядом с замком — церковь, и гид еще говорила, что когда-то существовал деревянный переход, чтобы проходить из церкви в дом.

Откинувшись на подушки, Николас принялся делать наброски.

— Я еще никому не рассказывал о своих планах, — заметил он, — но ты тем не менее говоришь, что замок удалось выстроить лишь наполовину, потому что потом я… Потом меня…

— Да, именно так. Верно! После смерти Кита ты получил полную свободу, чтобы исполнить все, что тебе хочется. Насколько я понимаю, сейчас, когда Кит жив, тебе придется заручиться его согласием на строительство дворца, да?

— Ну, я не очень-то много понимаю в строительстве, — сказал Николас, глядя на собственный рисунок. — Если бы Киту потребовался новый дом, он, бы кого-нибудь нанял!

— Нанял?! — воскликнула Дуглесс. — Но почему же? Ведь это можешь сделать ты! Рисунки просто отличные. И я видела Торнвик и могу сказать, что замок — прекрасен!

— Так что, мне превращаться в мастерового, что ли? — спросил Николас, надменно выгибая бровь.

— Послушай, Николас, — резко возразила она, — тут у вас, в вашем веке, есть, конечно, немало такого, что мне по душе, но эта ваша классовая система и законы распределения доходов мне совсем не нравятся! В нашем веке все без исключения работают, потому что быть «богатым бездельником» просто стыдно! А в Англии даже все члены королевского семейства трудятся. Принцесса Диана, к примеру, разъезжает по всей стране и только и делает, что перерезает ленточки на торжествах или роет ямки для деревьев — и все ради того, чтобы заполучить деньги то на одну благотворительную акцию, то на какую-нибудь другую! А ее высочество? Ой, я устаю даже когда просто читаю расписание всех ее занятий! Принц Эндрю, например, фотографирует, а принцесса Мишель пишет книги. А принц Чарльз делает все, что в его силах, чтобы Англия не стала похожа на какой-нибудь небоскреб с конторами в Далласе, а…

— Ну, — смеясь перебил ее Николас, — нынче тоже вовсе не редкость, когда ее королевское величество работает. А как по-твоему: наша очаровательная юная королева просто сидит и ничего не делает, да?!

И тут вдруг Дуглесс вспомнила, что где-то прочла, будто Николаса казнили, в частности, и из-за того, что кое-кто из современников опасался, как бы он не отправился ко двору и не соблазнил там юную королеву Елизавету.

— Послушай, Николас, надеюсь, ты не собираешься отправляться ко двору, а? Ты же не хочешь сделаться одним из ее пажей, верно?

— Кем-кем? — в ужасе переспросил Николас. — Да что ты знаешь об этой женщине, нашей королеве? Кое-кто утверждает, будто настоящей королевой должна быть Мария, правительница Шотландии, и будто Стэффордам следует, объединив свои силы с войсками других особ, посадить на трон именно Марию!

— Ни в коем случае не делай этого! — вскричала Дуглесс. — Совершай любые поступки, но не делай ставки ни на кого, кроме Елизаветы! — И, произнося эти слова, Дуглесс в удивлении спросила себя, уж не пытается ли она и тут изменить ход истории? Интересно, если бы Стэффорды со своим войском и деньгами приняли сторону Марии Стюарт, удалось бы ей занять английский трон? А если бы Елизавета не была королевой, стала бы когда-нибудь Англия великой державой? Если не стала бы, была бы Америка англоязычной страной? — И вспомнила своего юного кузена, любившего произносить: «Трудно!»

— А за кого выйдет замуж Елизавета? — продолжал допытываться Николас. — Кого посадит на трон с собой рядом?

— Решительно никого! — ответила Дуглесс. — И не надо вновь спорить со мной об этом: ведь уже однажды спорили! Елизавета никогда ни за кого не выйдет замуж, и она великолепно управится и со страной, и со значительной частью света в придачу! Ну, хорошо, так позволишь мне досказать свою историю или собираешься убедить меня в том, будто случившееся никогда не происходило, а?!

— Значит, ты добровольно преподнесла себя этому мужчине, а я явился, чтобы спасти тебя! Хорошо, продолжай, пожалуйста! — проговорил, ухмыляясь, Николас.

— В общем-то, это не вполне так… — начала Дуглесс и, взглянув на него, умолкла. Он ведь и впрямь спас ее! Да, он явился перед ней в церкви, и солнечный свет играл на его доспехах. И он увел ее от мужчины, который вовсе ее не любил, и продемонстрировал ей, что такое по-настоящему брать и отдавать себя в любви! С ним, с Николасом, она могла быть сама собой, и ей не нужно было думать о том, чтобы понравиться ему, — похоже, она и так, естественным образом неизменно нравилась ему! Еще девочкой-подростком она старалась быть такой же совершенной, как старшие сестры. Получилось так, что учителя в школе обучали до нее поочередно всех ее сестер, и погруженная в какие-то мечтания Дуглесс была для них вечным разочарованием! Она не очень-то преуспевала в спортивных занятиях, а у сестер все выходило отлично! У сестер всегда были миллионы друзей-приятелей, а Дуглесс, немного застенчивая, неизменно чувствовала себя чужой в компаниях!

Родители никогда не сравнивали ее с сестрами. Да им и не требовалось делать это, ибо весь дом был заполнен их наградами за теннис, за участие в скачках, за баскетбольные состязания, медалями за разведение пчел, красивыми ленточками за успехи в науке и так далее. Лишь однажды Дуглесс удалось отхватить желтую ленточку в качестве приза третьей степени — в церкви, за отлично испеченный пирог; и ее гордый отец повесил эту ленточку на стенку, рядом с ленточками остальных своих дочерей — перворазрядными голубыми и лиловыми «за лучший результат»! Однако ее единственная желтая ленточка выглядела на этом фоне странно, и смущенная Дуглесс сама потом сняла ее!

Похоже, всю свою жизнь она только и мечтала угодить всем вокруг, но не была на это способна! Ее отец всегда утверждал, что для него все будет прекрасно, что бы она ни сделала, но достаточно было Дуглесс бросить взгляд на материальные свидетельства успехов сестер, и ей становилось ясно, что ей нужно работать гораздо больше! Роберт был одной из ее попыток удовлетворить всех членов семейства. Не исключено даже, что Роберт, будучи известным хирургом, планировался ею на роль самого значительного из всех ее призов!

Да, думала она, Николас точно спас ее, но не в том смысле, какой он сам вкладывал в это выражение! Не тем он спас ее, что спустил Роберта с лестницы, а тем, что относился к ней уважительно и она в результате начала на себя смотреть его глазами! И она, Дуглесс, очень даже сомневается: сумели бы ее сестры так замечательно справиться со всем тем, что случилось с нею, как это сделала она! Ведь все ее сестры, такие разумные, такие трезвомыслящие, уж конечно же вызвали бы полицию к мужчине, одетому в доспехи и утверждавшему, будто он явился прямо из шестнадцатого века! И, разумеется, ни одна из них не оказалась бы настолько мягкосердечной, чтобы сжалиться над жалким свихнувшимся типом!

— Что же это побуждает вас так улыбаться?! — тихо спросил ее Николас.

— Да так, вспомнила о сестрах. Они у меня — само совершенство! Прямо-таки ни единого недостатка в них не сыщешь, но я вдруг только сейчас поняла, что совершенство иногда влечет за собой одиночество! Конечно, может, я и вправду все пытаюсь понравиться другим, но, насколько я понимаю, это не самое плохое! А может, я просто искала такого человека, которому стоит нравиться!

Было ясно, что Николас как-то смущен этим ее признанием. Взяв ее руку, он стал целовать ладонь, повторяя:

— Мне ты нравишься, больше всех нравишься! Она выдернула руку и запинаясь проговорила:

— Но мы… но нам… нам не следует касаться друг друга! Он бросил на нее взгляд из-под ресниц и тихо спросил:

— Но мы ведь уже касались, не правда ли? И я вспоминаю, что уже видел тебя! И мне кажется, я уже знал когда-то, что значит касаться тебя!

— Да, — шепотом ответила Дуглесс. — Да, мы касались друг друга! — Они были с ним в спальне вдвоем, лежали на кровати, в комнате было совершенно темно, если не считать золотистого отблеска пламени от трех свечей на подсвечнике.

— Но если мы уже прикасались друг к другу, значит, можем повторить это сейчас! — воскликнул он, протягивая к ней руки.

— О нет! — вскричала она, умоляюще глядя на него, — Нет, мы не должны! Иначе меня тотчас же вернут в мою эпоху!

Сам не зная почему, Николас не стал продвигаться к ней ближе. Просто в тоне Дуглесс он почувствовал некую силу. Никогда еще он не останавливался, если женщина говорила «нет», и уже достаточно рано понял, что это женское «нет!» в действительности ничего не значит! Но сейчас, лежа в постели рядом с этой самой желанной женщиной, он почему-то внял ее словам!

Откинувшись вновь на подушки, он с тяжелым вздохом сказал:

— Я слишком слаб, чтобы добиваться многого!

— Это точно! — засмеялась Дуглесс. — И можешь мне поверить: у меня есть кое-какие земельные угодья во Флориде, так что я способна купить тебя!

Уразумев смысл ее слов, Николас ухмыльнулся.

— Иди же сюда, ко мне поближе, и расскажи еще про твой век и про то, чем мы там занимались в нем! — проговорил он, протягивая к ней здоровую руку, и Дуглесс, вопреки собственным, весьма здравым рассуждениям, придвинулась к нему.

Он привлек ее к себе близко-близко и обнял. Какое-то время она пыталась бороться с ним, но потом, вздохнув, сдалась и прильнула к его обнаженной груди.

— Мы тогда купили для тебя кое-что из одежды, — улыбаясь воспоминаниям, проговорила она. — А ты набросился на несчастного продавца, потому что цены тебе показались необыкновенно высокими. А потом мы отправились пить чай. Ты прямо-таки обожал чай! Потом мы отыскали для тебя гостиницу, где можно было переночевать и позавтракать. — И, помолчав немного, она сказала:

— Да, это была та самая ночь, когда ты отыскал меня под дождем!

Николас как-то вполуха слушал ее: он и сам не был уверен в том, что вполне верит ее россказням насчет прошлого и будущего, но в своих ощущениях от того, что она лежит в его объятиях, был вполне уверен! Прижавшееся к нему тело было чем-то, что он помнил весьма хорошо!

Она тем временем объясняла ему, что он вроде бы обладал способностью как-то «слышать» ее. При этом она сказала, что не очень-то понимает, как это происходит, но что в первый же день появления здесь, в шестнадцатом веке, она использовала эту его способность. Она «взывала» к нему тогда, в дождь, и он явился к ней, и она выругала его за то, что он был столь груб с нею и заставил трястись на хребте лошади. А потом, когда он ее запер в мансарде, она вновь «призвала» его!

Николасу не требовалось более пространных объяснений, ибо он всегда чувствовал то же самое, что и она. Вот и сейчас, когда она лежит в его объятиях, положив голову ему на грудь, он чувствует исходящее от нее спокойствие, но и сексуальное возбуждение! И он никогда прежде не испытывал такого сильного вожделения к женщине, как в этот раз, но все-таки что-то его останавливает!

А она рассказывала о Беллвуде и о том, как он показал ей потайную дверцу в стене.

— После этого я окончательно поверила тебе, — сказала Дуглесс. — И ты тогда очень расстроился, потому что люди помнили только о твоих недостойных делах и забыли о добрых. Это и послужило причиной! Ведь ни один из жителей двадцатого века так и не знал, что именно ты спроектировал замок в Торнвике — ничего ведь не осталось, никаких документов, доказывающих, что именно ты строил его!

— Но я не мастеровой! — воскликнул Николас. — И я не… Она как-то вся сжалась и глянула на него:

— Я уже говорила тебе, что у нас там, в нашем мире, все по-другому! У нас таланту всегда воздают по заслугам!

Теперь он пристально посмотрел на нее — лицо ее было совсем рядом с его лицом. Он приподнял его кончиками пальцев за подбородок, потом медленно-медленно прильнул губами к ее губам и нежно поцеловал!

И вдруг он отпрянул в испуге. Глаза ее были прикрыты, все тело расслабилось и так и льнуло к нему. И он мог бы сейчас соединиться с ней, он хорошо это знал — и все же что-то его останавливало! Он провел пальцами по ее подбородку и почувствовал, что рука у него дрожит! Вообще, у него было ощущение, будто он — мальчишка, который впервые лег в постель с женщиной! Разница была лишь в том, что даже в свой самый первый раз в постели с женщиной он, Николас, был полон нетерпения и пыла и вовсе не дрожал, как сейчас!

— Что же это ты со мной делаешь? — прошептал он.

— Не знаю, — хриплым голосом отозвалась Дуглесс. — Мне кажется, мы с тобой предназначены друг для друга! Да, хотя нас разделяют четыре столетия.

Проводя рукой по ее щекам, шее, по плечу, по ее руке, он воскликнул:

— И все-таки, несмотря на это, я не могу лечь с тобою в постель, да?! И не могу сорвать с тебя эти одежды и покрыть поцелуями твое тело — груди, ноги, целовать… — Ну, пожалуйста, Николас, остановись! — взмолилась она, высвобождаясь из его рук. — Ведь и так тяжело! Мне известно только одно: когда мы с тобою были вместе в двадцатом веке, ты исчез именно после того, как мы занялись с тобой любовью! Я пыталась тебя удержать, но ты выскользнул прямо у меня из рук! И вот теперь ты опять со мной, и я не хочу вторично потерять тебя! Мы можем вместе проводить время, разговаривать друг с другом — вообще, можем быть очень близки друг другу — за исключением лишь интимной близости, конечно, если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой!

Николас глядел на нее, видел и чувствовал ее боль, но в тот момент ему больше хотелось заняться с ней любовью, чем постичь что-либо, относящееся к ней.

Но Дуглесс словно прочла его мысли и, когда он бросился к ней, буквально скатилась с кровати.

— Нет, все же одному из нас следует быть благоразумным! — воскликнула она. — Тебе надо немного передохнуть, а завтра мы опять побеседуем.

— Но я не беседовать с тобой хочу! — угрюмо сказал он. Рассмеявшись при воспоминании о всех тех уловках, к которым она когда-то прибегала, чтобы соблазнить его, Дуглесс твердо сказала:

— И все-таки — завтра, любимый! А сейчас мне нужно идти! Уже почти рассвело, и я должна встретиться с Люси, и еще…

— Кто это Люси?

— Леди Люсинда… как ее там, бишь, дальше? Ну, девушка, на которой собирается жениться Кит.

— Ой, эта толстушка, что ли?! — презрительно фыркнул Николас.

— Ну, разумеется, где ей сравняться красотой с женщиной, на которой ты собираешься жениться, верно? — гневно спросила Дуглесс.

— Что ж, ревность тебя украшает! — усмехнулся Николас.

— Я вовсе не ревную, я… — начала она и отвернулась от него. Конечно, словом «ревность» невозможно описать то, что она чувствовала к этой Летиции! Но она не проронила ни слова: ведь Николас ей ясно сказал, что любит женщину, на которой собирается жениться, и конечно же не станет слушать ничего плохого о ней.

— Ладно, мне пора! — проговорила она наконец. — И я бы хотела, чтобы ты поспал!

— Я бы прекрасно спал, если бы только ты осталась со мной! — ответил он.

— Лгун несчастный! — Она улыбнулась, но приблизиться к нем) не решилась. Она так устала за прошедший, полный напряжения день и бессонную ночь. Забрав с собой свою сумку, Дуглесс отступила к двери и еще разок — последний! — посмотрела на него: грудь обнажена, и смуглая кожа так хорошо смотрится на фоне белизны подушек! Она поспешила прочь из спальни, пока не передумала.

Люси уже поджидала ее возле фонтана, и после того, как Дуглесс вымылась под своим «душем», они стали репетировать водевиль. Дуглесс должна была изображать этакого простака, болвана, который только и делает, что задает вопросы, так что смеяться станут именно шуткам Люси!

Позже, когда день вступил в свои права и Дуглесс вернулась в дом, ее уже поджидала Гонория с платьем из лилового бархата в руках.

— Ой, а я хотела немного вздремнуть! — зевая сказала Дуглесс.

— Вас ожидают леди Маргарет и лорд Кристофер, — ответила Гонория. — Вы должны быть вознаграждены за все!

— Но я вовсе не хочу награды! Только помощи! — воскликнула Дуглесс и, не успев договорить, поняла, что лжет! Она хотела бы весь остаток жизни прожить с Николасом! Пусть будет хоть шестнадцатый век, хоть двадцатый — ей все равно, — лишь бы только всегда быть возле него!

— Вы должны пойти к ним! — сказала Гонория. — И вы можете просить, чего только хотите: дом для себя, денег, мужа или…

— Ну, и как по-твоему: позволят они мне получить Николаса?

— Но он уже обручен! — тихо сказала Гонория.

— Что ж, это я знаю, слишком хорошо знаю! — отозвалась Дуглесс и добавила:

— Ну, ладно, начнем засупониваться, что ли?

После того, как Дуглесс была одета, Гонория повела ее в гостевую палату, где леди Маргарет играла в шахматы со своим старшим сыном.

— А, вот и вы! — проговорил Кит, когда на пороге появилась Дуглесс. Затем, взяв ее руку и целуя, он сказал:

— Вы — ангел, дарующий жизнь, и вчера вы спасли меня от смерти!

Дуглесс улыбнулась и залилась румянцем.

— Проходите, садитесь сюда! — сказала леди Маргарет, указывая на кресло — на кресло, а не на табурет, так что Дуглесс поняла, что ей оказывают большую честь! Встав за креслом матери. Кит сказал:

— Я хотел бы поблагодарить вас за спасение собственной жизни и подарить вам что-нибудь, только я не знаю что. Скажите же, чего вы желаете? Подумайте хорошенько, — добавил он, — ведь я ценю свою жизнь весьма высоко!

— Ничего мне не нужно! — ответила Дуглесс. — Вы были так добры ко мне, кормили-поили и одевали со всею возможною щедростью! Чего же еще мне желать?

Кроме, разумеется, Николаса! — подумала она. — Не могли бы вы подарить его мне, завернуть в бумагу и послать по почте в наш дом в Мэне?

— Но все-таки! — смеясь, вскричал Кит. — Есть же, наверное, у вас какое-нибудь заветное желание? Ну, может, сундук с драгоценностями? Или вот у меня в Уэльсе есть дом, который…

— Да, дом! — сказала Дуглесс. — Точно: дом! Я бы очень хотела, чтобы вы построили дом в Торнвике и поручили Николасу изготовить для этого чертежи!

— Что?! Мой сын — и чертежи?! — воскликнула леди Маргарет, явно шокированная.

— Да, Николас! — ответила Дуглесс. — Он уже сделал кое-какие наброски будущего дома, и тот обещает быть красивым! Но для этого он должен получить благословение Кита… я хотела сказать, лорда Кристофера!

— И что, в этом доме станете жить вы? — спросил Кит.

— О нет, — откликнулась Дуглесс. — Нет, то есть, я хочу сказать, что не желала бы быть его владелицей! Хочу только, чтобы Николасу было дозволено спроектировать его!

Оба — и Кит, и леди Маргарет — в недоумении уставились на нее. Дуглесс бросила взгляд на сидящих за пяльцами дам — те тоже удивленно таращились на нее.

Первым от шока оправился Кит. Он сказал:

— Ну, что ж! Вы можете высказать любое свое желание! Хорошо, мой брат получит этот дом!

— Благодарю вас! Большое-большое спасибо! — воскликнула Дуглесс.

Больше никто не произнес ни слова, и Дуглесс встала, чтобы уйти.

— Мне кажется, я у вас в долгу: мы еще должны будем сыграть в шарады, верно? — спросила она, обращаясь к леди Маргарет.

Та просияла:

— Да нет, не нужно больше отрабатывать ваше содержание здесь! Жизнь моего сына — плата вполне достаточная! Ступайте и делайте все, что заблагорассудится!

Дуглесс хотела было возразить ей, что не знает, что делать с предоставленной ей свободой, но поразмыслив, решила все хорошенько обдумать.

— Благодарю вас, миледи, — проговорила она и присела в реверансе перед тем, как покинуть залу. Свобода! — думала она, поспешая в спальню к Гонории. Не надо больше никого развлекать. Это, разумеется, весьма кстати, потому что иссяк запас известных ей песен и мелодий — даже зазывную рекламу Макдоналдса и ту испробовала!

Служанка Гонории помогла ей снять новое платье и расстегнуть корсет — тот самый старый корсет, с уже начавшими ржаветь железными прутьями, обтянутыми шелком, — и она, улыбаясь, наконец легла в постель. Итак, она не дала Николасу возможности обрюхатить Арабеллу и спасла от гибели Кита! Теперь оставалось одно — избавиться от Летиции! И если только ей это удастся, она наверняка сможет изменить ход истории.

Продолжая улыбаться, Дуглесс легла в постель.

Глава 18

То, что последовало затем, Дуглесс могла бы назвать счастливейшей неделей всей своей жизни. Казалось, все обитатели дома Стэффордов были необыкновенно милы с ней, и ей казалось, что она готова делать одно лишь добро! Она догадывалась, конечно, что спустя неделю-другую все переменится, но пока все шло прекрасно, и она решила наслаждаться на полную катушку.

Теперь, когда Дуглесс была освобождена от всех обязанностей, свое свободное время она проводила только с Николасом. Он хотел в деталях знать о жизни в двадцатом веке и не уставал задавать вопросы. С большим трудом он поверил в существование автомобилей, а аэропланы счел выдумкой. Он перерыл всю ее дорожную сумку, рассмотрел каждую вещицу. А на самом дне обнаружил пару пакетиков с растворимым чаем, завернутым в фольгу, и Дуглесс приготовила ему чашку чая с молоком. И за доставленное удовольствие, так же, как это было в тот первый раз, когда он отведал мороженого, — чмокнул ее в губы.

С интересом слушая рассказы о двадцатом столетии, он и сам много рассказывал Дуглесс о собственной жизни: показывал, как у них танцуют, а как-то раз даже взял ее с собой на соколиную охоту и очень смеялся, когда она отказалась посадить симпатичную птицу себе на рукавицу и позволить ей убивать других живых существ. А еще он продемонстрировал ей канюков в клетках. Их долго кормили одним белым хлебом, чтобы удалить запах падали, которой они питались на воле, а потом убивали, разделывали и съедали.

Нередко они спорили по поводу того, нужно ли образование «низшим классам», а это в свою очередь привело однажды к настоящей перебранке из-за вопроса о равенстве. Николас заявил, что Америка представляется ему страной агрессивной, где человек чувствует себя одиноким, и Дуглесс в душе пожалела, что рассказала ему много лишнего.

Он задавал ей сотни вопросов о ближайшем будущем Англии, особенно о судьбе королевы Елизаветы. Дуглесс хотелось бы помнить об этом больше, чтобы все ему рассказать. В особенности его заворожила возможность путешествий по морю и изучения ее «новой» родины, Америки.

— Но ведь ты женишься на Летиции и останешься здесь! И ты никуда, никуда не сможешь уехать — если, разумеется, сохранишь себе жизнь! То есть если тебя не казнят! — воскликнула она.

Но Николас и слушать не желал о казни. Как все молодые люди, он был уверен, что вечен, что ничто не может причинить ему вреда.

— Я не стану собирать войско, чтобы оборонять мои замки в Уэльсе, потому что это не мои земли, а Кита, а поскольку Кит жив, то и будущее, которое было для меня уготовано, не состоится! — утверждал он.

У Дуглесс не хватало аргументов, чтобы переубедить его. На ее вопрос, кто же, по его мнению, пытался убить Кита, он только пожал плечами и ответил, что, скорее всего, какой-то головорез. Дуглесс не в силах была понять, как может обходиться страна без федерального правительства, без полиции. Здешние аристократы, помимо того, что владели всеми богатствами страны, обладали еще и всей полнотой власти: они выступали в роли судей при тяжбах, могли повесить человека по собственному усмотрению и несли ответственность лишь перед королевой. Если крестьянам попадался добрый правитель, они просто считали, что им повезло. Но ко многим из них судьба была далеко не благосклонна.

Однажды Дуглесс попросила Николаса показать ей город. Он по привычке вскинул бровь и заявил, что восторга это у нее не вызовет, но, так и быть, он исполнит ее просьбу.

Он оказался прав: после покоя и относительной чистоты в доме Стэффордов, Дуглесс пришла в ужас от невероятной грязи, характерной для средневекового города. Чтобы на них не напали в пути, восемь мужчин-слуг Николаса отправились с ними. И пока они ехали, Дуглесс с подозрением оглядывалась на каждую тень за любым кустом. Конечно, читать в приключенческом романе о нападении какого-нибудь лихого разбойника — это одно, но Дуглесс не сомневалась в том, что настоящие разбойники — это просто заурядные уголовники!

Грязища в городе была такой, что Дуглесс никогда прежде и представить себе не могла чего-либо подобного: помои и остатки пищи из котлов выбрасывались прямо на улицу, туда же отправляли и содержимое ночных горшков! По пути встречались люди, о которых она с уверенностью могла бы сказать, что за всю свою жизнь они ни разу не мылись в ванне! А у мостика через небольшую речушку на высоких столбах она увидела гниющие человеческие головы!

Разумеется, она старалась не замечать плохое, старалась запомнить как следует дома, улицы, повозки. Ведь если ей суждено вернуться в свой век, хотелось бы рассказать обо всем увиденном отцу! Но как назло в глаза бросалось только плохое! Дома буквально жались друг к другу, и женщины прямо из окон обменивались какими-то вещами. Люди орали, животные ревели, кто-то колотил молотком по чему-то металлическому. Грязные, все в язвах дети подбегали к ним, хватали за ноги, клянчили милостыню. Люди Николаса пинками отгоняли их, и Дуглесс вместо симпатии к ним ощущала лишь желание отстраниться, чтобы они не коснулись ее. Увидев, как она побледнела, Николас тут же приказал поворачивать домой.