Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Синее платье

ModernLib.Net / Современная проза / Дёрри Дорис / Синее платье - Чтение (стр. 5)
Автор: Дёрри Дорис
Жанр: Современная проза

 

 


Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».

Фриц пробежал глазами меню и произнес:

– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.

– А я – фрукты.

Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.

Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?

Фриц оторвался от яичницы.

– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.

Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.

– Давай-ка натру тебе спинку, – решительно заявил он. – Солнце палит даже в тени. У них тут озоновая дыра, наверное, не меньше австралийской. Давай-давай, не спорь. Раздевайся.

– Не буду. Я вообще сегодня не стану раздеваться. – И Бабетта плюхнулась на лежак, который со скрипом прогнулся под ней до самой земли. Видимо, тут все было рассчитано на невесомых миниатюрных японок.

– Весьма разумно, – согласился муж, – а купаться как собираешься?

– Там видно будет, – лениво отвечала она.

Он весело вскочил на ноги, на икре у него опять был шагомер.

– Пробегусь по пляжу, в деревню загляну и вернусь, – крикнул он ей.

– Пока, – откликнулась она. – Удачи!

Фриц уже убегал. Со спины ему можно было дать лет семнадцать. Худенький какой! Тощий подросток, да и только. Он всю жизнь стыдился своей субтильности, долго пытался накачать мышцы, ворочал гири. Но ничего не помогало, и он это дело бросил.

«Парнишка мой худенький, – с нежностью подумала Бабетта. – Когда вернешься, расскажу тебе про чемоданы».

Пожилая балийка, с ног до головы укутанная в белое, со скульптурно выступающими бедрами, медленно двигалась по пляжу с подносом на голове. Она останавливалась перед каждым каменным изваянием божка – их было рассыпано по пляжу множество, – ставила перед ним маленькую коробочку из кокосового ореха с цветами, спрыскивала этот жертвенник водой из пластиковой бутылки и несколько раз проводила по голове статуи цветами, зажатыми между большим и указательным пальцами. Вот она приблизилась к каменной лягушке, охранявшей шезлонг Бабетты, и приветливо кивнула:

– Бог, – объяснила она по-английски, – важно.

Бабетта одобрительно кивнула в ответ.

– Очень важно, – подтвердила она.

Женщина снова кивнула и спокойно оглядела Бабетту.

– Важно, – повторила она и продолжила свой неспешный путь по пляжу от одного изваяния к другому, от лягушки к пучеглазой обезьяне.

Бабетта задумчиво смотрела ей вслед. «Какое ясное, простое существование, полное смысла, – с завистью подумала она. – Каждый день приносить цветы к жертвенникам богов, просто потому, что это важно. И никогда не задумываться ни о чем, ни в чем не сомневаться, не спорить, не восставать. Что я за жалкое существо, что за неудачница со своими подарочными зайцами! Что я за «не важно»\

Может, сфотографировать эти маленькие жертвенники и потом их нарисовать? И богов тоже. Подарочная бумага с этнической тематикой. Впрочем, такая уже наверняка есть, что там! Бабетта перевернулась на живот и тут услышала женский голос, обратившийся к ней по-английски:

– Здравствуйте, мадам!

Тяжело, как кит на суше, она снова перекатилась на спину. В ногах ее шезлонга стояла маленькая, но крепенькая женщина в розовой плетеной шляпке.

– Массаж? Маникюр? Педикюр, мадам?

Бабетта задумалась. Женщина тем временем просто взяла в руки ее ногу и стала рассматривать ногти.

– Вам нужен педикюр, мадам, – строго произнесла она, – и массаж. Почувствуйте себя красивой.

Едва мадам услышала эти слова, как все ее сопротивление тут же растаяло, она замотала головой уже не так решительно, и балийка тут же отреагировала:

– Когда же?

– Позже, – проговорила Бабетта, – давайте попозже.

– Мое имя Флауэр, – не отставала женщина. – Запомните? Цветок. Цветок сделает вас красивой.

У Бабетты пронеслась в голове отчаянная мысль: надо стать красивой, прежде чем она покажется на глаза господину Шуну. Она окинула свое тело быстрым взглядом – и с удовольствием, и с отвращением одновременно, стыдясь самой себя, будто ковыряла в носу или пукнула под водой. Лучше сейчас, решила она, стать красивой прямо сейчас.

Послушно последовала она за массажисткой на деревянный лежак под большое каучуковое дерево, где Флауэр и другие женщины держали массажный кабинет на открытом воздухе. Худенькие, маленькие, жилистые балийки энергично мяли и перекатывали с боку на бок, будто толстые колбасы, упитанных плотных европейцев поросячьего цвета. Время от времени эти «колбасы» похрюкивали от удовольствия.

– Одно мясо, плоть, как трава, – пробормотала Бабетта.

Откуда взялась эта фраза? Кто ее произнес? Почему она запала ей в душу? Почему ей кажется, что эти слова она услышала от китайца?

Массажистка указала ей на лежак.

– Снимите майку, – повелительно промолвила она.

Бабетта смущенно расстегнула пуговицы на рубашке, сняла ее и прикрыла грудь и живот.

– И брюки, – скомандовала Флауэр.

О господи, неужели придется валяться тут в чем мать родила? Бабетта покосилась по сторонам: часть тел некоторых клиентов, видимо, по их просьбе, была прикрыта саронгами. Она выползла из штанов господина Шуна, ей накинули кусок материи на голый зад, и Флауэр, закатав рукава, приступила к делу.

Вскоре Бабетте показалось, что она – младенец, которого укачивает мать. Дух воспарил над телом, райские картинки поплыли перед глазами. Вот они с господином Шуном в туалете там, в воздухе. Голым задом она сидит на унитазе, ноги ее сплелись на его шее. Он в изнеможении закрывает черные с длинными ресницами глаза, она гладит его ступней по волосам – как будто проводит ногой по густому газону. Потом среди душной ночи под деревом франджипани он снимает с нее свои же собственные брюки. Белые цветы, как нежные поцелуи, скользят по ее коже. Она увидела перед собой его живот, мягкий, уютный, черный ворс на груди, тоненькую линию черных волос, сбегающих вниз живота, и явственно ощутила запах лимона. М-м-м!

Так и мечтала Бабетта, лежа на своем топчане, об этом романе. Будто смотрела фильм, который сама же и поставила, совсем забыв, что господин Шун, может быть, вовсе не ее китаец. Но морской бриз ласкал ее тело, как перышком, и мысли всякий раз снова возвращались к одной и той же мечте. Как пчелы к меду.

А что если? Да господи, ничего! В том-то и дело! Что ей теперь – прыгнуть вместе с господином Шуном в кусты гибискуса? Тайно посетить его в гостинице? Приехать к нему в Кельн, родить от него ребенка, вести двойную жизнь, а потом, когда все кончится, застрелиться? Чего ей не хватает? Разве все так уж плохо? «Да нет, я просто хочу немного поиграть», – шептала она самой себе.

Мысли ее прервал истошный вопль с улицы за отелем. Бабетту он не заинтересовал, она даже не приподнялась. Только когда полицейский с веточкой жасмина за ухом тряхнул ее за плечо и произнес: «Ваш муж», она невольно резко вскочила.

У полицейского на лбу блестел пот, воротник белой нейлоновой рубашки лоснился. Цветок жасмина за ухом благоухал вызывающе сильно.

– Мой муж?

Тот взволнованно показал на дорогу за гостиницей.

– Ваш муж… – заикался он, – несчастный случай…

Первое, что она увидела, – это шагомер на его голой ноге. 7565 шагов насчитал он. Шагом меньше, и все бы обошлось.

Рядом с его головой в огромной луже крови плавала скорлупка кокоса с цветами внутри. Крови было невообразимо много. Бабетта просунула руки под затылок мужа и положила его голову к себе на колени. Какая-то сцена из дурацкой мелодрамы, честное слово. Только музыки не хватает. Смешно, право слово!

Фриц не улыбался, но выглядел тихим, спокойным. Глаза закрыты.

Левостороннее движение. Чтобы смотрела как следует, когда улицу переходишь!

Вокруг Бабетты бурлил поток машин, сновали люди. А она сидела с Фрицем тихо, одиноко. В воздухе пахло чем-то затхлым и немножко приторным. Поодаль стоял продавец супа со своей деревянной тележкой и равнодушно рассматривал женщину. Бабетта пыталась прочесть в его взгляде ответ на мучивший ее вопрос: то, что случилось, это беда или нет? Нет, не может быть. Фриц сейчас опять поднимется, и шагомер защелкает дальше: 7566, 7567, 7568…

Фрица даже не стали отвозить в больницу. В карете «скорой помощи» врач долго сидел, нагнувшись над пострадавшим, колдовал над ним, потом сделал укол в подошву ступни. Бабетту так и передернуло, Фриц не шелохнулся. Врач протянул ей сухую маленькую руку: «Мне очень жаль, мадам».

Он вышел на улицу. Вдова осталась с телом. Она сидела рядом с ним долго, вокруг ничего не происходило, все замерло. Тишина. У нее внутри тоже все остановилось, как будто встали часы, и только картинки пробегают еще перед глазами, сменяя друг друга.

Потом, много позже, она вспомнила, что та маленькая массажистка с пляжа, Цветок, в розовой шляпе, отвела ее обратно в номер, долго сидела с ней. Кричала незнакомая птица, будто звонил мобильный телефон. Вот, думала Бабетта, вот наконец звонит Фриц! И она, кажется, рассказывала ему по телефону, как он умер на Бали, потому что не смотрел по сторонам. Вернее, смотрел не в ту сторону, когда переходил улицу. И он, как всегда, смеялся в ответ. «Это ты не отличаешь «право» от «лево», ты их путаешь, а не я», – напомнил он ей.

Цветок кормила ее кусочками папайи, Бабетта улыбалась и болтала без умолку, будто ничего не случилось. А что, собственно, случилось? Массажистка, кажется, просидела с ней всю ночь? Так ли это? Это она помогла вдове утром принять душ и одела ее в темный саронг и черную майку? Или откуда взялись эти вещи?

Утром Бабетта обнаружила себя за столиком, за тем же самым, за которым вчера завтракала с Фрицем, когда он ел яичницу с беконом. Напротив нее сидел немецкий консул, загорелый мужчина в темно-синем льняном жакете. Он то и дело проводил рукой по седеющей голове и называл ее «сударыней».

– Я бы не советовал вам, сударыня, везти вашего мужа… тело вашего мужа, – поправился он, – обратно в Германию. Бюрократической мороки не оберетесь… это слишком утомительно. – Он подозвал красивую официантку и заказал дынного сока.

Красавица приветливо улыбнулась Бабетте, принимая заказ. А потом принесла ей, просто так, без всякого заказа, чай с лимонником. На пляже Бабетта заметила Флауэр. Та стояла и глядела на вдову.

– Так вот, – консул снова нервно провел рукой по волосам, – я советую вам, сударыня, немедленно заказать кремацию. Вы, разумеется, можете выбрать между простой, неформальной, и пышной, официальной. Однако вторую выбирать опять-таки не советую, она вам обойдется в немыслимую сумму. У балийцев эта церемония обставлена торжественней свадьбы.

Вдова кивнула, как будто поняла, что он сказал. На самом деле слова его проносились мимо нее безо всякого смысла, как радиоволны: «кремация, церемония, свадьба, бюрократическая морока». Она даже улыбнулась.

– Да, – отвечала она.

Консул вздохнул с очевидным облегчением.

– Весьма разумно, – похвалил он, – очень благоразумно.

– Церемонию, – произнесла она, – я хочу церемонию.

– О господи, – вскричал консул, – вы даже не представляете, во что ввязываетесь, сударыня!

И он передал вдову Флауэр и красивой официантке Майуни.

– Специальная церемония, – заулыбались они, – специальная церемония для мужа.

Бабетту отвели в деревенскую баню, там хорошенько оттерли, отмыли, промассировали, надушили ей волосы, сделали маникюр и педикюр и украсили каждый ноготь на руках и ногах крошечным цветком. Как в трансе, она позволяла вытворять с собой что угодно, безвольно отдавшись в чужие руки. Окружающие улыбались, и она тоже, ей кивали, и она кивала в ответ. Ни воли. Ни чувств. Только возбуждение по всему телу, как от наркотиков, да восприятие обострилось до предела. Каждую мелочь Бабетта видела как будто несколько увеличенной, но все вместе – связь вещей, общий фон от нее ускользали.

Время остановилось, о нем забыли. Потом она уже не могла сказать, сколько часов или дней прошло между смертью мужа и его кремацией. Тела Фрица она больше не видела и не хотела видеть. Он стоял перед ней живой. Да и потом, год за годом, она ощущала его подле себя везде и всегда. А разве теперь что-то изменилось?

Бабетта снова сидела на пляже, как будто отпуск ее продолжался по-прежнему. Только у Фрица, видимо, были другие планы. В смутной надежде она ждала, что Майуни принесет ей, как иногда другим гостям отеля, телефон. Должен же Фриц позвонить, не может же он вот так просто исчезнуть!

Фриц, где ты, старина? Куда же ты запропастился? Почему не звонишь? Я сижу на пляже одна и жду тебя! Почему ты заставляешь меня сидеть тут одну? Что на тебя нашло? Что ты задумал?

Мысли ее ходили по кругу, как цирковая лошадка, которая привыкла день за днем давать одно и то же представление, и теперь не может взять в толк, почему сегодня его отменили. Неужели его и завтра тоже не будет, и послезавтра? Не может быть!

Весь день лежала Бабетта на пляже и провожала глазами толпы людей, циркулировавших туда-сюда по песку. Балийские дети с тяжелыми ящиками, в ящиках вода, сигареты, жвачки, ящики балансировали на детских головках, прикрытых бейсболками. Мусорщик в желтом саронге и желтой майке, полицейский с цветком жасмина за ухом, толстые туристки в крошечных бикини, японские влюбленные парочками, женщины в сандалиях на высоких платформах и легких платьицах, мужчины в разноцветных пестрых пляжных шлепанцах…

Когда-нибудь должен появиться и Фриц, наконец! Ее мозг то и дело подсовывал ей эту картинку. Вдруг она и вправду увидела его и вскочила.

Перед ней вплотную стояла Флауэр – в темном саронге и черной майке, как и сама вдова, и в неизменной розовой шляпе на голове. В руке она держала фотографию Фрица в резной рамке.

Его фото с паспорта. Бабетта недоверчиво поглядела на снимок. Что с этим делать, когда все будет кончено? Кто это спросил? Кажется, он сам? Громко и четко. Неодобрительно качая головой.

Флауэр энергично взяла вдову за руку и потянула за собой.

– Церемония, – объявила она, – теперь церемония.

– Не хочу! – уперлась Бабетта. – Ни за что не пойду туда!

Как упрямый ребенок, она плюхнулась на лежак. Но Цветок снова дернула ее за руку и мелкими шажками, как буксир, потащила за собой по пляжу. Массажистка засмеялась, Бабетта ответила тем же. Чему она смеется? Она не знала. Просто так. Тело ее жило собственной жизнью. Какой-то юноша стал предлагать ей сначала сделать татуировку, потом совершить экскурсию по достопримечательностям острова, потом купить пару самодельных, вырезанных из дерева ложек. Наконец, Флауэр сказала ему пару слов по-балийски, и он, с извинениями сложив руки, слегка поклонился вдове. Бабетта на мгновение почувствовала себя чуть ли не королевой, высокородной особой, избранной.

Среди каучуковых деревьев столбом поднимался дым. Бабетта увидела множество балийцев в национальных костюмах, собравшихся вокруг костра. Мужчины были в черных майках, на голове украшения, вокруг бедер – черно-белая материя, похожая на кухонное вафельное полотенце. Женщины в черных вязаных крючком блузках, с разноцветными широкими поясами на талии.

Майуни взволнованно кивнула Бабетте. Та в смущении выступила вперед. Официантка выглядела пленительно в своей черной вязаной блузке.

Фриц, ты только посмотри!

Толпа расступилась перед Бабеттой, и она увидела пылающий картонный ящик на листе гофрированной стали. Гроб, подсказал ей ее мозг. Гроб. Но вслух она ничего не произнесла. Не может быть, чтобы Фриц лежал в этой картонке! Синие язычки пламени вырывались из горелок. Мужчины с горелками в руках стояли подле баллонов с пропаном. Вблизи огня было так жарко, что Бабетта в ужасе отшатнулась от этого ада.

Она прижала фото мужа к груди и в смятении оглянулась вокруг. Единственная белая женщина среди похоронной процессии. Кто их всех позвал? Кто все это устроил? Ей то и дело приветливо кивали. Дети носились со смехом вокруг, один из мужчин с зеркальными солнечными очками на носу вытащил из-под саронга мобильный телефон и стал звонить, старики играли в карты под каучуковым деревом.

Бабетте хотелось бежать, но Майуни и Флауэр крепко держали ее за плечи и подталкивали к белому столу, на котором громоздились приношения богам.

Священник в белых одеждах восседал перед столом, как единственный гость за праздничной трапезой. Темные очки с темными стеклами и тоненькая козлиная бородка делали его похожим на Хо Ши Мина. А рядом ждал и весь оркестр-гамелан в полном составе. Мужчины курили и, смеясь, поглядывали на часы.

Майуни нажала Бабетте на плечи, принуждая сесть на землю, Флауэр села рядом. Прошла вечность, во всяком случае, так показалось Бабетте.

Ее кормили фруктами и рисом, давали что-то пить, вокруг нее кружились голые загорелые детские ноги и черные саронги, туда-сюда, вверх-вниз. Она закрыла глаза и отключилась, пока Флауэр не вздернула ее снова кверху.

Стражи пропановых баллонов включили горелки. Пламя метнулось к листу гофрированной стали. Костер тут же потушили морской водой из кокосовых скорлупок. Гамелан заиграл. Бабетту подвели к листу стали и велели прикоснуться к золе. Майуни нагнулась первой, грациозно, изящно. Проведя рукой по мокрой золе, она выловила кусочек кости и бросила в жертвенную чашу из кокосовых листьев. Бабетта, как во сне, стала повторять ее движения и тоже нашла в золе кусочек кости.

Это и был теперь Фриц. Невероятно! Казалось, она копается в пепельнице. Странный звук слетел с ее губ. Она как будто хихикнула. Окружающие повторили за ней этот звук.

Жертвенную чашу передали жрецу, который тем временем снял белые одежды и остался в одной только набедренной повязке. Он водрузил на голову красный колпак и дребезжащим голосом запел. И тут, как будто по волшебству, солнце скрылось, сделалось темно, брызнул дождь, и все участники церемонии укрылись под каучуковыми деревьями и под столом, на котором лежали жертвенные дары.

Бабетта стояла в растерянности, в насквозь промокшей одежде, пока Цветок не втащила ее за руку под стол. Там церемония продолжалась как ни в чем не бывало: раздавали цветы гибискуса, Флауэр и Майуни делали изысканные изящные движения руками, Бабетта старалась за ними повторять, как могла. Теперь ей казалось, что она в балетной школе, где у нее не получается ни одно па. Болели коленки, головой она постоянно ударялась о крышку стола, единственная из всех неуклюже топталась на месте, мокрые тряпки липли к телу. Скорее бы уже эта церемония кончилась, тоскливо промелькнуло у нее в голове.

Туристы под зонтиками с изумлением взирали на происходящее. Что это белая женщина делает там под столом с балийцами? Краем уха Бабетта слышала обрывки фраз. Молодая женщина в саронге и бикини говорила по-немецки: «Ты ел когда-нибудь паданг? Они все едят руками. Не слишком гигиенично, правда? Но мясо у них очень вкусное! Только не ешь никогда левой рукой. Левой подтирают задницу. Или правой?»

Спустя немного времени солнце опять вышло из-за туч и стало нещадно палить. Бабетте сделалось дурно, голова закружилась, ее замутило. Ей хотелось в тень, в холод, домой.

Фотографию Фрица у нее забрали и пустили по кругу. Каждый внимательно рассматривал ее. Без снимка вдове стало вдруг невыносимо одиноко, она ощутила себя покинутой и расплакалась. Цветок похлопала ее по плечу:

– Сегодня счастливая, – строго велела она, – сегодня нельзя грустная.

– Простите, – машинально произнесла Бабетта.

Священник-жрец обошел стол и окропил всех святой водой. Бабетта жадно подставила ему лицо под кропило. Он на мгновение замешкался, а потом брызнул ей особенно щедрую порцию влаги. Вокруг захихикали. Священник зазвонил в колокольчик, похожий на рождественский. Все вскочили. Бабетта поднялась с трудом, ноги онемели. Она выпрямилась медленно, как старушка. Вокруг нее закипела работа. В мгновение ока жертвенные дары сложили на кусок гофрированной стали, и процессия двинулась к морю. Вдова медленно ковыляла позади.

Они ведут меня в море. (Она видела саму себя как через объектив камеры.) Мокрый подол саронга будет хлестать мне по ногам. Они посадят меня в каяк, который при этом чуть не перевернется, потому что садиться в лодку в саронге очень неловко. Мужчины мне помогут, сядут на весла и отчалят от берега. Дети поплывут рядом с лодкой, размахивая руками, я помашу им в ответ, словно все это просто развлечение, так, веселые каникулы. Не доплывая до утеса, где должно состояться погребение, мне отдадут чашу с жертвенными дарами, три цветка, прах моего мужа и три маленькие косточки, оставшиеся от него. И ободряюще кивнут мне.

– Так ведь?

Они кивают.

– Что теперь?

Они показывают руками: положи чашу с прахом в воду. «Нет, нет! – Я трясу головой. Они смеются. – Не хочу!» Как с ней расстаться? Останется кровоточащая рана. Рана, которая раньше была скрыта. Страшно! Мне страшно! От этой раны я истеку кровью и погибну.

Один из мужчин в каяке мягко берет меня за руку и подводит к воде. Урна с прахом вываливается из моих пальцев, грустно плюхается в воду, пытается остаться на плаву, но переворачивается, и зола расплывается по поверхности. Крошечные серые пятнышки на зеленом, они быстро намокают и становятся невидимыми.

Куда же ты, не уходи!

Я наклоняюсь над бортом, вытягиваю шею. Вижу еще несколько последних комочков золы, последние твои частички. Я их еще вижу, еще различаю на воде. Но тут влюбленная парочка проносится мимо меня на скутере, вода взметается и бурлит вслед за их мотором, как тайфун. В воздухе повисает их звонкий смех. А тебя больше нет. Ты ушел.

* * *

Флориан ночует у Бабетты на диване. Одну ночь, вторую, третью. Потом появляется с чемоданом. На другое утро хозяйка с изумлением обнаруживает в ванной на полочке его бритву, лосьон после бритья, в стаканчике становится на одну зубную щетку больше. Все вдруг выглядит как раньше. Она снова живет с мужчиной!

– Он… что?! – Томас изумленно трясет головой.

– Ну да, кажется, он ко мне переехал.

– Да ведь ты же его совсем не знаешь!

– Между прочим, не больше и не меньше, чем тебя.

Бабетта встает, приносит Томасу кофе в постель и снова ложится, хотя знает прекрасно, что он лежа завтракать не любит. Идиотский жест, конечно, однако она ему таким способом подает сигнал: имей в виду, милый, если мы станем жить вместе, мне хочется по утрам кофе в постель. И вообще много еще чего. Это так – к сведению. Совместный быт, знаешь ли.

– Слишком уж ты меня боишься, – произносит она.

– И поэтому ты съезжаешься с полузнакомым модельером-гомиком. – Это Томас так язвит.

– Не хочу стать грымзой и стервой от жизни в одиночестве, – пожимает Бабетта плечами, – наоборот: хочу уметь прощать чужие слабости, не замечать их.

С Флорианом вообще сосуществовать гораздо легче, чем с Томасом. Флориан не капризничает, он аккуратен, готовит вкусно, поболтать любит – мужчина любит поболтать! По воскресеньям они валяются в кровати с какой-нибудь маской на лице – йогурт, авокадо и мед, например, – и пялятся в телик. Но обо всем этом Бабетта Томасу рассказывать не стала.

Недвижно сидят они рядом в кровати и глядят в окно. Солнце светит. Бабетта уже знает, о чем он сейчас заговорит. Так и есть!

– Я обнаружил новый лабиринт.

– А оно нам надо? – Она вздыхает. – Может, без всякого плана просто так поедем на озера?

– Пробки везде, – отвечает он.

– Ну, давай просто так… – Еще одна попытка.

Томас терпеть не может путешествовать без плана.

Бабетта умоляюще на него смотрит. Она, между прочим, похорошела, а он и не заметил. Лето. Наверное, в этом все дело. Лицо округлилось, кожа светится, волосы блестят. И одежда, одежда наконец стала разноцветной. И Бабетте очень идет, она в цветном такая жизнерадостная, полная надежд.

Разве раньше она не носила только черное? Видимо, траур по мужу. Томас ее, правда, никогда не спрашивал, почему только черное. Ах, да. Муж погиб на Бали, переходя улицу. Попал под машину. Больше Бабетта ничего не рассказывала, а он и не хотел знать. Нет нужды мучиться прошлым. Ему хватает историй из больницы. Он потому и стал анестезиологом. Его пациенты, к счастью, молчат. Зато медсестры болтают без меры. Слово за слово, одно к другому, и вот уже сочинили целую трагедию. Такое впечатление, что любая жизнь в итоге выливается в трагедию. А с чего все начинается? С того, что пара клеточек в организме начинает вести себя не по правилам. Поначалу этого никто не замечает. В том-то и вся беда, считает Томас: начало злокачественного образования никто не в состоянии ухватить, а потом его уже не остановить. И в какой-то момент все идет наперекосяк. Так что лучше, чтобы и не начиналось, а то потом не избавишься. Вот и в отношениях с людьми так бывает.

В работе ему, по крайней мере, иногда удается отодвинуть трагедию и дать человеку надежду на будущее. Его профессиональный девиз – «Дать возможность жить дальше», а уж какой будет эта дальнейшая жизнь, его не волнует. Однако всякий врач знает: редко бывает так, чтобы все снова стало как раньше, чтобы не на что было жаловаться, чтобы человек снова ощутил себя счастливым и свободным. Лишь маленькое пространство удается расчистить врачам – пространство между надеждой и страхом. На этой-то территории пациент вместе со своими близкими отчаянно сражается за жизнь.

Бабетте такое неведомо. Ее бедному Фрицу повезло – ему выпала быстрая и легкая смерть. Это счастье, считает Томас. Он желал бы такого исхода каждому пациенту, а вместе с ним и остальные врачи и медсестры. И молится всю жизнь: «Не дай мне, Господи, стать пациентом!»

Не ту он выбрал профессию, Томас давно уже это понял. Он не может пережить чужого горя. Оно его преследует, давит, шантажирует, вгоняет в депрессию, повергает в отчаяние. Он не может отделаться от мысли, что жизнь заканчивается больничной палатой и смертью. Трагедия неизбежна. И зародыш этой трагедии каждый, видимо, носит в себе. Так что не может Томас радоваться. Не умеет, не получается у него.

Его и жена из-за этого бросила. «Мне радоваться хочется, вот что!» А кому не хочется? Ему тоже хочется, да что-то не радуется. Радость просто так не возникает, ее можно только спланировать.

– Ну давай просто так проедемся. Куда глаза глядят, – снова просит Бабетта.

Вот оно, вот что его добивает, вот это «просто так». Нельзя пускать жизнь на самотек.

– Отъезд через полчаса, – шепчет Томас мне на ухо.

Я слышу, как он бегает по квартире, собирает бутылки с водой, яблоки и вареные вкрутую яйца, пакует рюкзак, скатывает поролоновую подстилку для меня и ищет свою дурацкую панаму от солнца. Он в ней выглядит, как полный олух. Мечтаю ее выкинуть.

Глядя на наше снаряжение, можно подумать, что мы собрались штурмовать Альпы. Я выползаю из постели. Паркет приятно холодит мои ноги. Через пару часов я буду умирать от жары, злая и потная.

– Двадцать пять минут осталось! – кричит Томас.

Как предвкушающий прогулку пес носится он по коридору в прихожую и обратно. А я тем временем принимаю душ, с ног до головы натираю себя кремом от солнечных ожогов и пытаюсь найти губную помаду. Я без нее – ни шагу. Даже в лабиринт не пойду! Черт его знает, кому первому пришла в голову эта бредовая затея, но лабиринт на кукурузном поле вдруг стал самым модным развлечением.

Эти коварные крестьяне не просто бросают зерна в землю, они сеют кукурузу, соблюдая определенный рисунок. В июле рядом с полем выстраивают деревянные домики, а кукуруза между тем вырастает в человеческий рост. Владельцы плантаций берут с горожан за аттракцион от семи до двенадцати марок. Те бродят по кукурузному лабиринту часа четыре, а потом, выйдя наконец на свет божий, с восторгом налетают на мороженое и лимонад. Как правило, это детишки в сопровождении щебечущих мамочек и энергичных папаш, влюбленные парочки и активные пенсионеры, которым более интересного занятия в округе не найти.

Порой лабиринт посещают одинокие молодые мужчины. Одиноких молодых женщин там не встретишь никогда. Что нам за радость, одиноким женщинам, плутать по лабиринтам? Мы только этим в жизни и занимаемся. Гормоны виноваты, считает Томас. Женщины запоминают, в каком магазине они купили пару туфель, но не помнят к нему дорогу. Да, общаться с другими людьми они умеют лучше, что есть, то есть – иностранные языки учат быстрее, внешность и мимику собеседника запоминают сразу, но, глядя на план города, теряют всякую ориентацию в пространстве: их глаза беспомощно бегают по названиям улиц, как по узорам персидского ковра. Дайте мужчине немного эстрогена, женского гормона, учит Томас, и он мгновенно начнет путать «право» и «лево», зато станет лучше говорить и внимательнее слушать.

– Заметано, с этого дня будешь у меня питаться исключительно телячьими шницелями.

Он смеется:

– Разве я тебя невнимательно слушаю?

– Даже не знаю, – признаюсь я, – может, просто иногда притворяешься, что не слышишь.

– Я всегда все слушаю и прекрасно слышу, даже если вид у меня отсутствующий.

– Ну-ну, – бормочу я.

– Доказано, что пациенты даже под наркозом прекрасно слышат каждое слово, сказанное рядом. Мы поэтому стараемся не ругаться во время операций.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9