Кошмарный принц

– Я слишком вымотан…

– Я вижу, дорогой. Я сегодня же переговорю с администрацией и закрою музей на… столько, сколько нужно. И сделаю заявление по телевидению… но это в Москве…

– Тебя четвертуют! – вскликнул Виктор Ильич, забыв, что буквально несколько часов назад сам желал закрыть музей.

– А пошли они все!

С детства Виктор Ильич не слышал в её голосе подобных интонаций и, глядя на сердитое лицо женщины, которую тайно всегда любил и продолжал любить, он решился поцеловать её. Ожидая увесистую оплеуху.

Не дождался.

Зато мир вокруг перекувыркнулся. Надя отозвалась на поцелуй. В один момент вся жизнь показалась абсурдом, сравнимым с подглядыванием в замочную скважину при знании, что можно дверь открыть и видеть происходящее в полном объёме, а не через узкую щель. Да что – видеть, участвовать в происходящем!

– Какой же я глупец… – молвил Виктор Ильич. Надежда приложила палец к его губам: тут нет места сожалениям.

До отлёта в Москву Надежда Олеговна поставила в известность администрацию музея и города о прекращении работы музея и закрытии на технический ремонт. Другими словами – по необъяснимым причинам.

Что тут началось!

Половина городского муниципалитета встала на уши, вторая половина – на дыбы. Бедную Надежду Олеговну умоляли и заклинали, ей грозили и сулили, но мать Кошмарного Принца осталась тверда как кремень и не изменила решения, пообещав, правда, что постарается уладить все возникшие проблемы в скорые сроки.

Перед самым отлётом Надежда Олеговна помогла Виктору Ильичу закупить продуктов на пару недель. И опечатала музей, заперев в нём родного человека наедине с проклятьем родного сына, предупредив, что первым же рейсом из Москвы вышлет сюда пару, а может и четверых расторопных детективов для неусыпного надзора за музеем.

С тяжёлым сердцем она уехала в аэропорт.

Виктор Ильич же, так и не поспав ни часу, зашёл в кабинет-студию.

Глава 24

Когда он падал, на какое-то мгновение он увидел себя со стороны, с отчужденностью наблюдавшего за падением неуклюжего тела, и когда к Егору вернулось сознание, он боялся открыть глаза, боялся понять – жив он или уже мёртв. Поднять веки – значит столкнуться с тем, с чем сталкиваться не хочется. Если жизнь, то мазутная чернота непроглядного тоннеля, ведущего в никуда, если смерть, то… что? Жутко подумать!.. Тут Егора ужалила более страшная мысль, что, снова звезданувшись с нехилой высоты, он остался жив, но весь покалечен, переломан. Но тогда бы чувствовалась боль, а её нет. И тут не к месту услужливый мозг напомнил, как прошлым летом он гонял на раздолбанном «Школьнике» и подпрыгнул на высоком бордюре, расхлябанное переднее колесо велика вылетело из рулевой вилки, а он, недоделанный велогонщик, нырнул головой (чудом не выбив зубы об руль) в асфальт, успев в последнюю секунду подставить руки. Ладошки были сплошь изодраны в кровь. Он с ужасом смотрел на них и не понимал, почему ему не больно. Лишь в травмпункте дежурная медсестра, смазав горящие ладони перекисью водорода (отчего Егор в душе взвыл орангутангом, а на самом деле издал протяжный писк, чем заслужил похвалу за мужество), объяснила мальчику, что такое болевой шок. Может, сейчас как раз и есть тот самый болевой шок?

Мальчик шевельнул руками, дёрнул ногами, приподнял голову и наконец-то открыл глаза.

Взору предстала ожидаемая мазутная чернота. Егор вздохнул. И непонятно было: облегчение испытал он или его постигло разочарование. Ему снова захотелось закрыть глаза, но что-то… блик света?.. заставило не делать этого. Егор, напрягая зрение, смотрел в сторону блика и не увидел ничего. Конечно же, обман зрения. Егор устал ломать глаза и отвел взгляд. И снова увидел блик! Нечёткий и еле заметный краем глаза. Только краем глаза! Но заметный. Потом глаза заметили и второй блик, и третий. А если совсем скосить глаза, то из бликов образовывался коридор, ведущий куда-то.

Мальчик привстал на локтях.

Чудин вконец потерял терпение. Ему не нужны ещё доказательства, что малец – избранный, которого он так долго ждал. О да, волшебные огоньки-путеводники видны именно в кромешной тьме! Окажись у мальца любой источник света – и всё, нипочем не увидел бы он их мерцание. Собственно, потому и не мог никто до конца пройти хитросплетения лабиринта. Никто за четыреста лет!

Но пора мальца поторопить:

ИДИ ЗА МЕРЦАНИЕМ!

И Егор пошёл. Он был уверен, что слышал сиплый голос, но в чём-то он был другой, не такой грозный и будто советующий. Егор интуитивно понимал, что, если он будет продолжать идти вперед, хозяин сиплого голоса его не тронет. Меньше всего хотелось думать о причинах подобного сопровождения, но нет-нет, да в голову закрадывались гадкие мысли о том, что у хозяина сиплого голоса есть свой Хозяин, к которому тот и ведёт его, маленького мальчика. Несмотря на подобные мысли, Егор вдруг осознал, что не боится сиплоголосого и запросто может посмотреть назад.

Что, собственно, и сделал.

Как ни старался, как ни косил глаза, Егор не увидел мерцания. Сердце замерло. Мерцание исчезает, стоит лишь пройти возле него? Судорожно сглотнув вязкую слюну, Егор посмотрел вперёд. Впереди мерцание – слава Богу! – никуда не пропало.

Мальчик двинулся дальше.

А вскоре появился звук. Он ассоциировался с железякой, волочащейся по бетонному полу… вернее, железку эту кто-то тащил. Но откуда взяться бетону в сыром подземелье Бог весть на какой глубине от поверхности? Стоило об этом подумать, как железячный звук трансформировался в более страшный, леденящий душу уныло-монотонный, гнетущий, вызывающий апатию и чувство безысходности вой. Вой загрустившего от тоски по долгожданной жертве ужасного исчадия ада. Быть может, это и есть Хозяин хозяина сиплого голоса? Егор застыл. Решиться приблизиться к источнику звука не так-то просто взрослому человеку, не говоря уж о мальце.

Чудин это понимал. Он знал, кто там впереди.

Глава 25

«Я хочу спать», – первая и, возможно, единственная мысль, возникшая в измученном сознании Виктора Ильича, после того, как «отпустило». За окном светало. И желание одно: рухнуть в постель. Брести в свою конуру и уснуть по дороге? Увольте-с! Виктор Ильич рухнул на Клиновский диван.

И двадцать два часа – как кот слизнул.

Проснулся в таком состоянии, будто в голову угодила энергетическая разрывная пуля, разбросав мозги по закоулкам сознания. Даже не мог вспомнить весь тот бред, что снился. Виктор Ильич приподнялся на диване и глянул в окно. За окном начинало светать.

«А спал ли я? Может, мне показалось, что я спал?» – подумал Виктор Ильич и прислушался к своим ощущениям. По ощущениям – вроде бы спал…

Виктор Ильич потянулся и с удовольствием зевнул. Точно спал! Но неужели сутки? Невозможно поверить. Виктор Ильич глянул на стол, брови невольно сошлись к переносице. Недоверие к проклятому бузиновому чудовищу заставило смотрителя подняться: нужно было точно знать, спал он или думал, что спал. Верный способ проверить – это телевизор.

Виктор Ильич спустился в квартирку.

Взял в руку пульт… и замер: в мозгу, словно лучи солнца, пробившиеся сквозь плотные облака, вспыхнули обрывки снившегося бреда. Как элементы пазла, они быстро собирались в единую картину воспоминания, похожую на многоцветный витраж. Воспоминание о поцелуе. И грезы о другой жизни, жизни рядом с любимой женщиной. Потому, наверное, и воспринялся сон, как бред… Виктор Ильич положил пульт на место – он был уверен, что взаправду спал сутки. Или почти сутки, если судить по часам. Но точно спал!

Виктор Ильич занялся завтраком. Мысли блуждали в опасной близости от мыслей о бузиновом столе. Результатом этих блужданий появилось желание выпить. Захватывающее желание, оно росло, наполняя организм трепетом алкоголика, увидевшего поллитровку. Виктор Ильич больно закусил губу и сосредоточился на болтанке-яичнице со свежими помидорами. Ноги рвались бежать в «Подлодку», и Виктору Ильичу пришлось приложить недюжинную силу воли, чтобы не тронуться с места.

С натянуто-ледяным спокойствием он съел завтрак, не почувствовав вкуса еды. Всё естество просило спиртного. Дух же противился этому. Смотритель по памяти перечислял всех в этом городке, кто мог помочь. Но не звонить же им и не просить привезти выпивку? Хотя они, конечно, не откажут… Ну нет, не хватало ещё опуститься до такой низости!

«Интересно, о закрытии музея уже объявили популярно?», – спросил себя он, надеясь сменить вектор мыслей. Но и тут мыслишки нашли лазейку, сведясь к плану незаметной вылазки из музея и втихую («втихую от кого, а?») купить водку. Холодненькую, вкусную, согревающую душу водочку… Всё, решено – надо сделать вылазку!

Виктор Ильич поднялся наверх и машинально прошёл до кабинета-студии, там осторожно выглянул в окно. Судя по небу, день готов утонуть в солнечных лучах. Судя по государственному триколору, безжизненной тряпкой висящему на флагштоке на крыше автостанции, день готовил полный штиль. А судя по подозрительно большому количеству молодежи, околачивающейся на другой стороне главной городской дороги напротив музея, курящей и то и дело тыкающей пальцем в дом псевдоготического стиля, день обещал теоретические неприятности если не самому смотрителю, то зданию музея точно. Но сейчас Виктора Ильича больше волновала навязчивая идея с

выпивкой

вылазкой. Так же аккуратно, не трогая тюль, он удалился от окна и, подмигнув статуэткам кошек, вышел из кабинета-студии.

Насилу отыскал в коморке охраны ключ от чёрного хода – почему-то тот находился не на крючке в застеклённом шкафчике, а в среднем ящике стола – и, сжав ключ в руке, направился к двери чёрного входа. Вставил ключ в замок и… посмотрел в глазок. На улице супротив двери стоял чёрный автомобиль. Виктор Ильич приложился к глазку вторым глазом. Автомобиль не растворился в пространстве, но стал ещё реальнее, когда боковое стекло немого опустилось, и показавшаяся рука стряхнула на улицу пепел с прикуренной сигареты. Детективы. Кому ж тут ещё торчать? И даже не удосужились доложить, что прибыли.

– Ну и какого хрена вы здесь встали?! – раздраженно прорычал Виктор Ильич. Оставалось ждать. Должны же они вернуться к центральному входу, или не должны?

Смотрителя мелко затрясло, в третий раз досчитав до тысячи, он примкнул к глазку. Автомобиль не исчезал.

– Нарисовались – не сотрешь! – огрызнулся Виктор Ильич, и разинул рот от внезапной догадки. Он быстро вернулся в коморку охраны – «Боже правый, их две!» – и шлепнулся на стул. На картинках монитора (с камер внешнего наблюдения) красовались два одинаковых автомобиля. Достаточно ли это для защиты музея – покажет время, но сейчас Виктор Ильич был зол от «чрезмерной» опеки. Был зол на Надежду Олеговну и зол на себя за злость на неё. Организм требовал алкоголя, а теперь ещё и разрядки. В бешенстве Виктор Ильич врезал по монитору и взвыл от боли. Пыл разрушения моментально угас одновременно с монитором. Теперь пылала рука. Не хватало ко всему сломать пальцы! Виктор Ильич дул на руку и баюкал её на груди, боясь шевельнуть скрюченными пальцами, слёзы мочили щетину, смотритель вскинул страдальческие очи к потолку и взмолился в голос.

Боль утихала, но утихала неохотно. Виктор Ильич нянчил руку, бесцельно бродя по помещениям. Он боялся пошевелить пальцами. Смотритель поймал себя на том, что его нога ступила на скрипучую ступень винтовой лестницы. Он поднимался наверх, в кабинет-студию, поднимался, потому что надеялся там избавиться от боли.

Глава 26

Егор прислушался к себе и отчётливо услышал нарастающее недовольство давно оголодавшего организма. Прежде чем двигаться куда-то дальше, нужно поесть. Мальчик стянул рюкзак, уселся на холодный грунт и запустил обе руки в рюкзачное чрево.

У него осталась плюшка со школьного обеда, которую хотел слопать на последнем уроке, но забыл. Какой же он молодец, что забыл! Сейчас-то плюшка как нельзя кстати. Жаль только, что одна… вот бы штук десять! Рот свело от обилия слюны. Егор, ни на что не обращая внимания вокруг, наслаждался сладкой сдобой, успевшей задубеть за… А сколько времени прошло с тех пор? Было около часа ночи, когда он решился на приключение. Потом бродил, падал, терял сознание и потерял счёт времени когда электронные часы перестали показывать даже восьмерки… Ой! Егор схватился за запястье и обнаружил, что подарок друзей исчез с руки. Выходит, он потерял не только счёт времени, но и сами часы! Но как ремешок мог самостоятельно расстегнуться? И когда?

Егор икнул.

Сухая сдоба застряла где-то на пути к пищеводу, а вопросы растревожили усмиренный страх, окончательно иссушив рот. Второй «ик» был куда сильнее первого. Сильнее и оглушительнее. Мальчик захлопнул рот ладошкой, больно шлёпнув по губам. От икоты содрогалось тело, отзываясь локальными взрывами в местах ушибов. Егор снова зашвырялся в рюкзаке и с радостью нащупал бутылочку «Аква минерале», воды в ней оставалось треть, но всё же здорово, что и она осталась! Мальчик присосался к горлышку, пока последняя капля не стекла в жадный зев. Поняв, что воды нет и что это была последняя вода, Егор осознал всю плачевность своей ситуации. Он один. Под землей. Неизвестно где. Во мраке. Преследуемый каким-то монстром. Избитый падениями. Опустошенный эмоциями. Дрожащий от… холода?

Егор действительно почувствовал необычайный холод. Особенно холодно почему-то было голове, будто он высунул её в форточку в крещенские морозы.

Но почему здесь холодно? Разве земля на глубине не должна быть тёплой? Егор отлично помнил, как они с отцом, вооружившись складывающимися сапёрными лопатами, копали червей для зимней рыбалки. Отец – как будто специально – не искал теплотрасс, а просто выходил во двор и, раскидав снег, вонзал лопату в газон. Он взмокал, но вгрызался в землю. Когда ямка достигала глубины в три штыка лопаты, отец жестом приглашал сына принять участие в рытье. И Егор копал, ненавидя в эти моменты зиму и зимнюю рыбалку, однако, чувствуя, как почва поддаётся лопате легче, чем у отца. И он видел куски земли на снегу, над ними поднимался пар. Вместе с отцом они руками разламывали куски в поисках червей, ощущая сырое тепло. «Земля никогда не замерзает больше, чем на три штыка», – каждый раз говорил отец и добавлял, что под слоем мерзлоты самые лучшие черви. Егор соглашался, хотя не мог уразуметь, чем червяки здесь лучше теплотрассовых… Выходит, отец ошибался? Холод-то здесь собачий!

Он поднялся, боясь задубеть. Тело всё больше била дрожь. На глаза навернулись слезы, Егор вытер их и всмотрелся в призрачное мерцание. Оно продолжало манить вперёд, а впереди – там, откуда доносился завывающий бетонно-металлический скрежет, сниженный уже, правда, до грани слышимости – мерцание уплотнялось, создавая иллюзию света в конце туннеля. Егору захотелось поверить в эту иллюзию, и он двинулся вперёд. Всяко лучше, чем мерзнуть на месте и ждать неизвестно чего, подумал Егор.

А впереди его ждал смердящий хорт. Обезумевший и озлобленный от скуки и одиночества то ли волк, то ли пёс… зверь, засидевшийся на кладе Грозного царя. Чудину порой мерещилось, что-де зверина эта оголтелая – леший её дери, а не корми! – одержима Ивашкиным духом. Потому, как ни верен был Чудин службе покойнику-царю, но наведываться сюда старался как можно реже. Да и делать тут нечего, никто ведь за четыреста лет и полпути не прошёл по лабиринту. Вот малец только…

Загадочное мерцание перед немигающим взором округлившихся глаз Егора слилось в блестящую колышущуюся простыню. Утробный вой неизвестной твари (или всё-таки скрежет дьявольского механизма, требующего, чтоб по нему хорошенько жахнули монтировкой… чтоб заглох?) стенанием вгрызался в душу мальчика, отдаваясь вибрацией в теле и обволакивая мозг мглистым туманом беспомощности. Егор вслушивался в этот звук и шёл на него; отражение в глазах заполнилось мерцанием на фоне безбрежной вселенской пустоты подсознания.

Малец превращался в сомнамбулу. Чудин чуял силу дурмана и видел, как юный путешественник ступал твердой походкой уверенного кретина в хранилище тайного клада царя Иоанна Четвертого.

Егор терял нить реальности. Он чувствовал, как сохнут его распахнутые глаза. Голосок разума пищал испуганным мышонком: «моргни!!!», но это казалось равносильно зову о помощи против шквального ветра. Егор видел яркий перелив серебра вокруг, и он топил сознание, тянул в зыбучий обморочный омут. Егору было ни плохо, ни хорошо, он не сопротивлялся психической атаке хорта, он не имел представления, что с ним… только глаза болели и словно разъедались, сбивая фокус.

И обман тот был очевиден Чудину белоглазому: его-то не проведёшь на мякине, он видел, как затуманенный взгляд мальца прикован был к подлым зенкам хорта. Слюна длинными сгустками свисала из ощерившейся рычащей пасти. Ещё шаг-два, и хорт вонзит клыки в тонкую шейку мальца… Ну уж нет, подумал Чудин, не бывать тому! Малец – это ключ к свободе и снятию грозных чар!

Егор сделал шаг.

Хорт прыгнул навстречу.

Чудин метнулся наперерез.

Хорт, занятый одурманиванием мальчишки, не ожидал появления бородатого карлика и оттого, лязгнув челюстями у лица ребенка, взвизгнул по щенячьи и отлетел в угол.

Егор очнулся от наваждения. То ли лязг челюстей, то ли псовый взвизг послужил тому, то ли потеря контакта с глазами-зенками зверя, но Егор очнулся в светящейся пещере и свет этот был скорее блеском бижутерии под флуоресцентной лампой, чем переливом серебра на солнце. Мерцанием это больше не было. Егор увидел двух борющихся друг с другом существ. Странного (и страшного) зверя и не менее странного (и страшного) волосатого карлика. Они катались по полу, рычали и пытались оторвать друг другу головы. Карлик беспрестанно и быстро-быстро что-то (монотонное, как заклинание) бормотал. Хорт выл. Карлик пытался дотянуться до глаз зверя, и Егору даже показалось, что рука его при этом вытягивается. Хорт изловчился и нацелил пасть в шею врага, но Чудин не менее ловок, хоть и не так изворотлив, успел подставить плечо. Зубы хорта впились в плоть, окровавив морду. Зверь конвульсивно сглотнул, ощутив блаженно-прекрасный вкус крови, вековая жажда затмила инстинкт убийцы на миг, и…Чудин схватил хорта за пасть, выворачивая челюсть, как Самсон в борьбе со львом. Поединок закончился свернутой шеей хорта. Егор во все глаза смотрел на карлика-богатыря, спасшего его от ужасного зверюги. Так вот ты какой, хозяин сиплого голоса, подумал Егор, уверенный, что перед ним именно он, и не зная, что сам имеет в виду: внешность или факт спасения. А ещё Егор подумал, что же теперь? Но бородатый карлик не стал ничего разъяснять, он, посвистывая, быстрым шагом пошёл к стене и, когда Егор был уверен, что тот сейчас ударится о скалу, исчез. Исчез, порябев, как голограмма в фантастических фильмах.

Мальчик снова остался наедине с собой… если не считать дохлого хорта. И если не брать во внимание «обстановку» пещеры – сундуки от пола до сводов, почерневшие за предолгие годы.

Внимание Егора приковалось к одному из них.

Глава 27

Надежда об избавлении от боли в руке оправдалась. Виктор Ильич чувствовал руку, а не боль в ней. Ему даже захотелось поблагодарить бузиновый стол, но он подавил желание. Вместо этого смотритель подумал над вопросом, который уже возникал в голове: «если стол помогает мне избавляться от боли в плату за написание истории, то, что он делал для Юры Клинова, на что «подписался» Кошмарный Принц?» Но этот вопрос остался открытым.

Виктор Ильич сгрёб исписанные листы и занялся чтением. История Егорки разворачивалась, интересно знать, куда её дальше развернёт или завернёт? Виктор Ильич вздрогнул: «Мне что, правда, интересно?» И с ужасом обнаружил – да, интересно и ещё как!

«Мне интересно знать, что в этом рассказе кошмарного и какой будет концовка, а не сама история! – поспешил поправить себя Виктор Ильич. – И как я смогу повлиять на её концовку, если та предполагает стать плачевной! Смогу ли?..»

Подобные – «смогу ли?» – вопросы – признак малодушия, так сказала бы Надежда Олеговна. Виктор Ильич поморщился (он не очень-то верил в себя) и дочитал текст. А дочитав, немало порадовался. Была в этой рукописи одна вещица, зацепка, вновь связавшая смотрителя с приключениями Егорки, пронизывающая невидимая (а может, уже и видимая?) нить разума

памяти

подсознания

Виктора Ильича. Ведь он вычитал про волков-хортов в Интернете, когда, собирая информацию о деревьях в славянской мифологии, ошибочно кликнул в алфавитном указателе сайта букву «в» вместо «б» и попал на «волка», а не на «бузину». Мельком пробежался, ан в памяти-то отложилось! Значит, всё-таки возможность контроля действительно есть, а если так, то и влиять на ход событий тоже возможно. Виктор Ильич очень на это надеялся. Если Надежда Олеговна права и душа её сына сможет успокоиться за счёт хорошего окончания романа, то, знать, реально нужна победа над… магией стола? Хм, выходит так. Волновала только одна маленькая проблемка: где найти тот необходимый немыслимый образ возможного контроля? Как контролировать написание рукописи в «отключке»?

И ещё неизвестно, насколько силен стол. Самосожжение страниц про Ивана Грозного и последующее возрождение из пепла, колоссальная борьба за щербинку и бешеное «ВЕРНИ ЩЕПУ», исчезновение перочинного ножика и появление в сложенном виде – достаточное количество фокусов, а?

«Благо, что гребаный стол мыслей читать не умеет! А то бы он мне устроил какой-нибудь геморрагический инсульт», – подумал Виктор Ильич и отложил листки с текстом. Он крутанулся в кресле, и некоторое время тупо глядел на портретную рамку «СВЯТО МЕСТО ПУСТО» со смешанным чувством желания взять в руку заветную ручку и не прикасаться к ней.

– Почему у тебя никогда не было серьезных отношений с женщинами? Почему, Юра? – спросил смотритель портретную рамку. А внутренний голос тут же прошептал: «Потому что он часто пил и потому что времени ему хватало лишь на писательство».

Мысль о выпивке не понравилась Виктору Ильичу, и, чтобы не развивать её, он схватился за «Waterman», как за спасительную соломинку, пусть и спасение это сомнительно.

Глава 28

Небольшой сундук, сплошь обитый воронёным железом, единственный без замка, был водружён на огромный сундучище в окружении множества других разнокалиберных сундуков. Он словно подзывал к себе, просил, молил открыть его. Лицо Егора растянулось в самой счастливой улыбке. Он понятия не имел, что хотел найти в подземелье, но теперь знал, что нашёл. Как в сказке «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» с одной лишь разницей – Егор не собирался куда-то тащить сундук, Егор его нашёл.

И собирался открыть. Сейчас.

Он медленно подошёл. Облизнул потрескавшиеся губы, убрал со лба прилипшие волосы и протян

Глава 29

Ощущение было такое, будто кто-то тряхнул его за плечо, выводя из транса. Виктор Ильич моргнул несколько раз, прежде чем взгляд сфокусировался. Он увидел незаконченное слово и никак не мог сообразить, в чём причина внезапной остановки.

– Протянул, – прочитал вслух Виктор Ильич, и хотел дописать «ул», но стержень вхолостую процарапал бумагу. Виктор Ильич попытался расписать ручку. Не вышло. Тогда он раскрутил её. Ха! Чернила кончились!

Смотритель потянулся за новым стержнем, но в последнюю секунду вытянул из письменного набора дешёвую ручку, из прозрачного пластика. Стало интересно: что если писать этой ручкой, а не металлической «Waterman»? Он занёс дешёвую ручку над бумагой, с неуверенностью и опаской дописал «ул» и почувствовал, как ручка стала гнуться под давлением пальцев. Виктор Ильич посмотрел на ручку, она уже не просто гнулась – она плавилась! Пластик обжёг кожу. Виктор Ильич вспомнил, как будучи ещё шкетом поджигал целлофановые пакеты и наблюдал за горящими каплями, с гудением обрушивающимися на жухлые осенние листья, наблюдал, фантазируя, что-де целлофан – это советский бомбардировщик, а листья – фашистские танки «Пантеры» и «Тигры». При этом не раз обжигался и знал, каково это, но сейчас пластик не горел и даже не грелся, он просто плавился и жёг пальцы. Виктор Ильич засучил рукой, и оплавленная ручка отлетела, сбив одну из египетских кошек. Он поставил статуэтку на место, ощутив прохладу металла.

Металл.

«В этом дело?», – подумал Виктор Ильич и вспомнил, что ручка «Waterman» после писанины всегда казалась очень тёплой, намного теплее, чем просто нагретая вспотевшей ладошкой. У смотрителя мелькнула мысль: а что если взять другую металлическую ручку? Но голос здравого смысла отмёл идею.

Виктор Ильич вставил новый стержень в «Waterman», расписал ручку… и отключился.

Глава 30

ул руки. Пальцы нащупали сургучную печать. Егор подковырнул её, и она сломалась пополам. Но этого он мог и не делать: бечёвка, скрепляющая железные скобы сундука давно сгнила, и стоило Егору до неё дотронуться, как она рассыпалась в прах. Сердце билось в горле. Егор испытывал невообразимое благоговение. Он верил, что в сундуке – именно в этом, а не в остальных – храниться самый настоящий клад, ценнее которого ещё не находили. Он понятия не имел, что это может быть. Вспомнился фильм про Индиану Джонса, но страха, что это ящик Пандоры, не возникло, потому Егор, более не мешкая, открыл сундук и сунул в него руку.

Сундук был пуст.

Егор с ошеломленным и не верящим взглядом посмотрел вокруг, ища поддержки, но ни карлика-богатыря, ни кого бы то ни было ещё не наблюдалось. Егор вскарабкался на сундучище и заглянул внутрь загадочного сундука.

И увидел себя.

Нет, это не было отражением в зеркале. Двойник Егора что-то говорил, когда сам Егор смотрел на него с раззявленным ртом. Егор силился разобрать слова двойника, но не улавливал даже тембр. Казалось, двойник нем. Егор встретился с ним глазами… и мозг взорвался какофонией звуков, средь которых доминировали два леденящих душу слова: «ВЫПУСТИ МЕНЯ!!!»

Егор завизжал и грохнулся на пол, выбивая остатки воздуха из легких. Визг так же резко оборвался, как и начался, мальчик глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег.

А из сундука тем временем поднимался торнадо чёрного дыма.

Егор не верил своим глазам, которые округлились в плошки. Это же не кино, это неправда, думал он, мотая головой. Мальчик отказывался верить в торнадо, ведь ящик Пандоры – миф, и его не должно быть!

Черный дым разрастался, и бижутерное мерцание стен меркло вокруг, заполняя пещеру мраком. Демон тьмы впитывал в себя растущий страх бесстрашного ребёнка, осмелившегося открыть сундук-острог. Но страха одного мальчишки мало. Демону-вихрю нужен был страх тысяч людей, чтобы обрести былую силу.

Торнадо – насколько различил во мраке Егор – уплотнился в чёрно-маслянистую субстанцию и рывком отлетело в противоположную сторону от клада сундуков, швырнув своё невольное обиталище о стену. Чёрно-маслянистое нечто металось по пещере, колыхая затхлый подземный воздух.

Чудин наблюдал, как демон рвался из пещеры, но не находил выхода. Выход был заговорён Чудиным ещё в те времена, чтобы хорт не смог покинуть пещеру. Но Чудин не знал, что в зачарованном сундуке, царь Грозный был недоверчив и не посвятил его в тайну. И теперь Чудин был рад, что заговор выхода из пещеры подействовал на невиданного демона. Да уж, Шашка был знатным чародеем, если умудрился заточить подобную мерзость! Вот только что это за демон такой и как его запихнуть обратно? А нужно ли запихивать? Чудин очень чётко помнил царский наказ: «пусть он откроет сундук и познает Силу, и уходит прочь, а ты поможешь вернуться на свет Божий, где обретёшь свободу и покой». Ну, малец, приглянулся тебе демон-от, подумал Чудин и с беспокойством продолжил следить за развитием событий в пещере.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.