Контрразведчик

Денис Козлов

Контрразведчик

Особую благодарность хотелось бы выразить людям, чьи поступки можно было бы ставить в пример любому офицеру.

Генералу Зубареву, командиру 46-й бригады. Капитану Олегу Недобежкину, «краповику», потерявшему ногу в первую чеченскую войну, но продолжившему с протезом служить и участвовать в операциях до 2004 года – второй кампании. Алексею Екимову – майору, командиру 4-й группы спецназначения 20-го отряда спецназа. И многим тем ребятам, кто, постоянно рискуя своей жизнью, выполнял задачи, несмотря на аресты честных офицеров и другие факторы, мешающие служить своей стране и своему народу.

1. Сто восемьдесят четыре курсанта и Михайленко

Блеснув на солнце сквозь стекло стаканов, офицерские звезды упали на дно и через мгновение стали колоть языки и щеки их хозяев.

– Товарищи офицеры! – убедившись, что все стаканы опустошены, начал командир батальона. – Вот вы уже и не курсанты. Все эти пять лет я не сказал ни одному из вас хорошего слова. Ни один из вас не может похвастаться тем, что я не капал ему на мозги. Вы вешались от недосыпа в карауле, уча наизусть устав, орали матом от напряжения на марш-бросках, вы проклинали меня, драя сортиры и взлетку, вы все, – и он весело оглядел строй новоиспеченных лейтенантов, – хотели на выпускном набить мне морду и кинуть меня в Неву. Злость, которая накопилась за пять лет казармы, вам очень пригодится в этой жизни. Через месяц вы попадете в боевые части и подразделения. Хотелось бы верить, что мы здесь вас воспитывали не зря, и вы… в общем, не только злом нас помянете. Через месяц, приняв под свою команду взвода, вспомните, чему мы вас учили. На этом наставления больше не читаю. Остается выяснить один вопрос. Я все же хочу узнать, кто написал этот плакат.

Мацко развернул грязный лист ватмана. Увидев его, строй загоготал. Ровно два года назад, на марш-броске, когда батальон, увешанный бронежилетами, оружием, вещмешками, устал и уже почти полз, полковник Мацко, требовавший продолжать бег, увидел на пригорке дохлую собаку, в зубах которой был этот самый лист ватмана, а на нем большими печатными буквами начерчено: «В моей смерти прошу винить полковника Мацко». Тогда батальону пришлось бегать всю ночь под проливным дождем и весь день под кипящим во влажном воздухе солнцем. Но батальон, бегая и задыхаясь, смеялся. Последовавшие затем наряды по сортирам не помогли в выявлении наглеца. Не помогли и «штатные» стукачи.

– Отставить смех, – произнес Мацко. – Так кто?

– Я, товарищ полковник! – Из второй шеренги, согласно строевому уставу тронув плечо впереди стоящего и чеканя шаг, вышел невысокого роста, с острым носом, темно-карими глазами и разделенным ямочкой подбородком офицер. – Лейтенант Михайленко.

Парень все сделал по уставу и, отдав воинское приветствие, заставил полковника козырнуть в ответ.

Мацко еле заметно ухмыльнулся.

– Ну, значит, все правильно, Михайленко. По распределению ты идешь в разведку тридцать четвертой ОБрОН[1]. Там весь твой задор пригодится. Бригада через месяц как раз в Аргун смену везет. А я, старик, буду всегда помнить, что было у меня сто восемьдесят четыре курсанта и Максим Михайленко. А выпустил я сто восемьдесят пять офицеров.

Ночью было прохождение строем по Дворцовой площади, раскачивание Александрийского столпа и ресторан…

2. Анатомия мозгов

Незаметно пролетел первый офицерский отпуск Михайленко, и вот уже пришла пора прощаться с родными.

В Моздок Максим приехал за два дня до конца официального отпуска.

– Чего так рано? – удивился старший офицер на вертолетной площадке, которая находилась за Тереком в нескольких километрах от самого города. – Мог бы еще два дня по бабам бегать.

– За то, что раньше приеду, никто и слова не скажет, а вот если опоздаю…

– Хрен с тобой, – улыбнулся майор. – Но все одно: ночь тебе тут коротать придется. Сегодня кто-то из большого начальства летит, под него «вертушка» забита. А завтра «корова»[2] на Ханкалу пойдет, с ней и отбудешь. Оттуда – с тыловой колонной до места.

– Не вопрос. А где ночевать?

– Да тут, на лавочке. Погода-то теплая.

Вертолетная площадка представляла собой небольшую посадочную полосу, на которую могло приземлиться не более десяти вертолетов, с домиком-будкой дежурной службы, двумя гостевыми палатками, в которых ожидали своего вертолета офицеры из числа бывалых, и хлипким забором. Между палатками и будкой грязным ржавым ведром обозначилось место для курения, рядом с которым были установлены три круговые лавочки. Ближе к вечеру лавочки на площадке заполнились, а затем Михайленко с еще тремя десятками таких же, как он, стал здесь же готовиться ко сну.

Ночь принесла долгожданный прохладный ветер. Но июльское солнце перегрело землю так, что она даже ночью сохраняла в себе дневной жар. Вместе со звездами проснулись сверчки и цикады. И уже через десять минут после появления луны все в округе наполнилось их песнями.

А еще через десять минут у шлагбаума вертолетной площадки зазвучали совсем иные трели.

– Меня, бля, боевого прапорщика… Свиньи, мать вашу…

Кто-то ломился в будку к дежурной службе с требованием пропустить на площадку и внести в полетный список.

– Иди проспись, – ответил из окошка будки майор. – Внесу тебя, не боись.

Под единственным тусклым фонарем, состоящим из лампочки и модифицированной под флакон консервной банки, вырос огромный, раскачивающийся от выпитого, человек.

– Чо сидите? А вы хоть знаете, куда летите? Я неделю назад сорок человек вот этими руками, – и он показал огромные, волосатые, словно хобот слона, руки, – хоронил. Вы все сдохнете… И за что? На хрен вам это уперлось? Домой, бля, идите.

Голос прапорщика становился все громче и скоро перешел в крик.

– Вы чего, за бабло олигархов помереть хотите? Они будут в Лондоне или Альпах гулять, а вы дохнуть! Вам это нужно? А? Чего молчите?

– Спать хотим, придурок, – донесся возглас со стороны палатки.

Все присутствующие на площадке обернулись и, увидев в темноте лишь огонек от сигареты, стали ждать продолжения действа.

– Это кто тут вякает? – прапорщик развернулся в сторону палаток. – Гадом буду, ты сейчас сорок первым станешь. Ну-ка, покажи личико!

Ответа не последовало. Даже те, кто пытался ни на что не обращать внимания в надежде уснуть, оторвали головы от вещмешков и затаили дыхание.

– Что? – снова завопил прапорщик. – Зассал? Хлеборезку свою открыл, а ответить за базар кишку сводит? Я тебе, блин…

На этих словах прапорщик прервал свой монолог, сощурился, пытаясь разглядеть храбреца, рискнувшего молвить слово. На свет вышел среднего роста человек лет сорока. Лицо его было изрезано морщинами и как-то уж странно спокойно. Одет он был в потертую «горку» без знаков различий.

– Что ты молодежь пугаешь? Где служишь-то? – спросил человек негромко и устало, как спрашивает учительница у нашкодившего ученика.

– Тебя, хмырь, это не касается, чеши в свою палатку, а то голову проломлю. Возраст тебя спасает. Стариков не трогаю.

Обладатель старой «горки», не говоря ни слова, повернулся к палатке и бросил через плечо:

– Уйду, конечно. Но предупреждаю: орать будешь – накажу.

– Чего ты сказало, чудо? Ладно, блевал я на твой возраст. Раз так дело пошло, щас ты у меня…

Дальше прапорщик ничего сказать не успел. Удар ногой по голени повалил его на землю.

– Остынь и протрезвей, – сказал сорокалетний и опять собрался уходить.

Но прапорщик уже вскочил с земли, навис над обидчиком, занес кулак размером с человеческую голову для жуткого удара и… И тяжелым мешком свалился на землю, держась за печень.

Удара человека в «горке» никто не заметил. Слишком быстро все произошло. Он наклонился к корчившемуся на земле прапорщику и так, чтобы слышали все, сказал:

– Это тебе наукой будет. Не умрешь, но умнее станешь. Не станешь умнее – станешь калекой.

Прапорщика стало тошнить. Человек в «горке» ушел в палатку.

– Кто это? Кто? – прошелся шепот среди ночевавших на лавочках.

– Подполковник Екимов, – сказал вышедший покурить старший вертолетной площадки. – Был в спецназе, а сейчас контрразведчик вроде как. По внутренним войскам.

Оставшаяся ночь прошла спокойно. Исключение составили лишь раскаты артиллерии, бившей где-то далеко отсюда.

Утром всех разбудили подметающие землю солдаты и командующий ими дежурный по вертолетной площадке.

Через полчаса на площадку, поднимая песок и пыль, села «мишка»[3].

К «вертушке» из палатки вышел и Екимов. Почти сразу по трассе из города к шлагбауму подкатил кортеж из двух бэтээров и одного «уазика», из которого показался генерал. Екимов как-то по-обыденному отдал воинское приветствие и достал карту.

– Товарищи офицеры, – громко крикнул привыкший в институте к строевому уставу Михайленко. Сидевшие лейтенанты подскочили и замерли. Лишь Екимов и его окружение посмотрели на Михайленко как на последнего идиота, отчего ему стало как-то не по себе и даже стыдно. Небольшого роста генерал, крайне широкий в плечах, оторвал глаза от карты Екимова и, прищурившись, посмотрел на лейтенанта.

– Вот, сынок, молодец, – заговорил он, выдержав минутную паузу, жутко растягивая «е» и делая ударения на «о» на украинский или южно-русский манер, и, взглянув на Екимова, продолжил: – Почему команду подает лейтенант, а не подполковник? А, Екимов?

Видно было, что к институтской уставщине «бывалые» здесь относятся явно неодобрительно.

«Елки зеленые, дернул леший за язык, всегда раздолбаем же был – и тут так вляпаться», – проклинал Максим свое излишнее усердие.

– Так ведь не в помещении, товарищ генерал, – нашелся Екимов.

– Все равно, уважение должно быть. Представьтесь, товарищ лейтенант, – обратился он уже к Максиму.

– Лейтенант Михайленко, прибыл для дальнейшего прохождения воинской службы в тридцать четвертой отдельной бригаде в должности командира взвода разведывательного батальона, – доложил тот.

– Объявляю вам, товарищ лейтенант, благодарность. Екимов, вам же по пути, возьмите его с собой.

– Но, товарищ генерал…

– Нокай жене своей, в Шали ведь едешь, туда его и подкинешь. Комбригу скажешь, чтоб благодарность в личное дело занес. Не развалишься.

Генерал протопал к вертолету. И Михайленко, под тяжелыми взглядами всех, кто находился на площадке, подталкиваемый Екимовым, поплелся следом.

«Все, решат, что «рвач» и хочу выслужиться», – пронеслась мерзкая мысль в голове Максима.

Генерал сел ближе к кабине пилотов, следом за ним уселись двое из компании Екимова, потом сам Екимов, держа под локоть помрачневшего Максима.

– Из какого института? – перекрикивая шум вертолетных лопастей, спросил он в ухо Максима.

– Питерский.

– А, паркетно-балетный! Тогда все ясно, – улыбнулся Екимов.

Во внутренних войсках было всего пять институтов. И каждый имел свое неофициальное название. Санкт-Петербургский называли балетно-паркетным за то, что тот находился в культурной столице страны, а также за усиленную строевую подготовку вперемешку с запредельной уставщиной. Владикавказский военный институт благодаря своему расположению и усиленной горной подготовке носил название горно-копытного. Выпускники Новосибирского – одаренные дети севера. Саратовский – краснознаменный козлячий, или попросту краснокозлячий – такое название пошло из-за эмблемы Приволжского округа, изображавшей то ли лань, то ли козла. Эти названия офицеры помнили и делили друг друга по ним до пенсии. Но ничего обидного в них не вкладывали. Школа есть школа, а жизнь… Вот она.

Был еще и Пермский тыловой институт. Но тыл – он и в Африке тыл. Особого названия не требовал.

– Смотрю на тебя, – продолжил Екимов, – и пытаюсь понять, каким мозгом живешь. При бравой твоей подаче команды уж подумал, что спинным, но, честно, надеюсь, что ошибаюсь. Глаза у тебя… Нормальные глаза.

– А что, у человека несколько мозгов, что ли?

– Ну вот, ты даже такой истины не знаешь. Запомни, лейтенант: у человека есть три мозга. Первый – это головной. Будешь пользоваться им – возможно, выживешь и сохранишь жизни бойцам. Спинной – если решишь выслуживаться, наладишь связи с наградным отделом и спиной будешь чувствовать, когда надо подлизаться к отцам-командирам. Такая жизнь – жизнь приматов. Мерзкая, но перспективная. И третий вид мозга: жопенной. Прапорщик этот – пример такого мыслителя. Имея жопенной мозг, хорошо умирать, возможно, даже геройски. Жить с ним нельзя: либо сопьешься, либо станешь животным, которого никто не уважает, но многие боятся.

Набрав высоту, вертолет начал вилять.

– Это чтоб ни минуты не быть под прицелом, – пояснил, крича в ухо Максиму, Екимов. Однако объяснение не принесло облегчения лейтенанту: от качки начало мутить.

– Ну-ну, держись, – толкнул его локтем в плечо подполковник. – Службу с этого начинать не есть хорошо и правильно.

3. Пластилиновый город

Через полчаса «мишка» села в Ханкале. Екимов отвел Михайленко под деревянный навес, похожий на автобусную остановку, приказав ждать, а сам с генералом отправился за шлагбаум.

Уже через минуту пребывания на месте Максим заметил, что форма и новые, начищенные до блеска берцы покрылись слоем пыли толщиною в палец. Жара быстро стала раздражать. Он расстегнул до пояса камуфляж, стал обмахиваться форменной кепкой. И в это время из ворот вышел высокий худощавый полковник. Острые скулы и нос делали его похожим на злую крысу.

– Это тут что такое? Товарищ лейтенант, вас не учили соблюдать форму одежды?

– Товарищ полковник, – выпрямился Михайленко, надев на голову кепку и быстро застегивая пуговицы камуфляжа, – очень душно. С непривычки…

– Что?! Ты офицер или баба?

– Товарищ полковник, – сдавленно начал Михайленко, косясь на уставившихся на него солдат, находящихся неподалеку, – здесь младшие по званию.

– Ты мне еще замечания делать будешь? Сейчас вместе с этими бойцами я тебя заставлю бегать вокруг всей Ханкалы, понял, лейтенант?

– Лучше сам беги в штаб, – раздался спасительный голос Екимова, – Хоменко приехал, требует ласки.

Полковник резко развернулся. Его маленькие и полные злобы глазки вонзились в Екимова. Желваки на скулах задергались.

– Александр Николаевич, я тут лейтенанта вообще-то жизни учу.

– Своей? Поверь, человек едет воевать, а не за начальством убирать. Ему твои уроки на хрен не нужны.

Полковник еще с минуту посверлил взглядом Екимова и, бросив сквозь зубы «ну-ну, еще посмотрим», прошагал мимо подполковника.

– Крыса нестроевая, – так же тихо в спину уходящему бросил Екимов, сплюнул сквозь зубы на землю и махнул Михайленко рукой, указывая направление, куда надо шагать. Заметив, что Михайленко улыбается, спросил: – Что тебя так развеселило?

– Он мне как раз крысу и напомнил.

– Да? Значит, одинаково мыслим. Это Швадченко. Выпускался из военной академии московской, которая журналистов и всякую другую накипь готовит. Устроился в войска начальником клуба, потом пролез в наградной отдел. Редкая сволочь, хотя в Ханкале каждый третий такой.

Увидев недоуменный взгляд лейтенанта, подполковник уже менее резким голосом продолжил:

– Мы с тобой, лейтенант, как в море корабли – встретились и разошлись. Потому можно и выговориться, поскольку накипело, – и он похлопал себя по груди. – Да еще есть надежда, что из того, что скажу сейчас, хоть малость тебе пригодится. Ханкала – это временный штаб всей группировки. Генералов больше, чем солдат, наверное. За исключением пары отрядов спецназа, у которых тут пункт временной дислокации, куда они приезжают отсыпаться после заданий, ну и еще двух-трех подразделений – оперативных и инженерных батальонов, по-настоящему боевых подразделений больше в Ханкале нет. А там, где генералы, появляются и всякие гниды в их окружении. Ни опыта, ни мозгов у них нет, а вот гонору и желания порулить кем-нибудь – завались. Именно поэтому нам задерживаться здесь не следует. У северных ворот прыгнем в колонну и через часик будем в Аргуне.

Пока подходили к Северным воротам, заморосил слепой дождь. В одно мгновение земля под ногами превратилась в грязевую жижу, которая комьями повисала на берцах и отлетала при ходьбе, пачкая форму.

– Ханкала действительно проклятое место. В жару – душно и пыльно, как нигде на всем Кавказе, в дождь – слякоть такая, что бэтээр застревает. Пластилиновый город, мать его, – закончил Екимов.

4. Дорога на Аргун

Колонна из десяти бэтээров и трех «Уралов» остановилась у шлагбаума, чтобы старший ее смог отдать строевую записку дежурному и принять новых пассажиров.

– Это тебе до Аргуна, – протягивая Максиму автомат, сказал, запрыгивая на броню, Екимов. – Ребята из неучтенки своей отдали. На месте мне передашь.

– Неучтенки?

– На спецоперациях много оружия собирают, часть, само собой, себе.

– А зачем?

– Во-первых, ряд очень умных голов в Москве периодически план по изъятому оружию и боеприпасам требуют. Сегодня изъятое никому не надо, а завтра им подавай тысячу стволов. Во-вторых, лучше на спецоперации ходить не со своими стволами. Пальнешь в бою какую-нибудь тварь, а она родственником шишки местной окажется, и пошлют тебя вместо заслуженного отпуска лет так на десять в тюрьму. Ну и в-третьих, часто такие пассажиры, как ты, бывают. Чего вам, совсем голыми ездить?

– Понял.

Колонна шла на скорости. Дождь вбивал в камуфляж и без того въевшуюся туда пыль. На подъезде к аэропорту Северный вблизи Грозного он прекратился, и дышать стало тяжело, как в бане. Здесь в колонну должны были влиться еще четыре бэтээра формирующейся сорок шестой бригады.

– Ого, «Черные акулы»! – заметив вертолеты, виденные им до этого только по телевизору, воскликнул Михайленко. – Вот они, наверное, жару дают.

– Они ни разу не взлетали тут, и взлетят, лишь когда полетят на «большую землю» в Россию, – кисло улыбнулся Екимов.

– Почему?

– А потому, друг мой наивный, что во всей нашей великой и непобедимой армии десять таких вертолетов. Из них три – в Чечне. Если их подобьют – погибнет не три вертолета, а треть российского авиапарка «Черных акул». Их тут берегут и лелеют так, как только может беречь одноногий инвалид культю своей ноги. И, возможно, поэтому штаб сорок шестой бригады решено формировать именно здесь.

Вместо ожидаемых четырех бронетранспортеров из штаба бригады выехали три. Один сломался в дороге. Износ техники и вооружения был самой большой проблемой войск.

Прозвучала команда «По машинам!», колонна помчалась прочь от полуразрушенного в ходе боев здания аэропорта и палаточного городка формирующейся бригады. Ехали без остановок, дорога не заняла и часа.

– В том здании, – показал Екимов на дом при подъезде к Аргуну, – закрепилась снайперская рота. Я тебя высажу у них. Вечером к ним подвезут продовольствие и смену. Со сменой проедешь в бригаду. Командир разведбатальона очень достойный человек. И еще вот что… многие бойцы в разведке воюют с девяносто девятого года, с Дагестана. Есть краповики, есть бойцы с орденами. Ты с ними поспокойнее будь. Конечно, если выпендриваться будут – не раздумывай, ставь на место. Можно даже кулаком. По-другому, через устав и запугивание дисбатом, – не получится. Пуганные они и жизнью, и смертью. А дашь слабину – перестанут слушаться, а потом и на шею сядут.

Колонна притормозила у поворота на Шали. Екимов что-то передал по рации, и из дома выскочили бойцы с автоматами.

Михайленко на малом ходу спрыгнул с брони. Три бойца прикрывали подступы, заняв оборону слева и справа, один подскочил к Максиму.

– Товарищ лейтенант, пригнитесь, – бросил он и, развернувшись, жестом отдал команду остальным на отход.

Забежав в подъезд, они стали подниматься по этажам вверх. Причем у каждого этажа останавливались, и двое бойцов сначала проверяли безопасность, а затем прикрывали дальнейшее движение.

– Дом жилой, – пояснил боец, – наши только два последних, пятый, шестой этажи, и крыша.

При входе на пятый этаж группа уперлась в бронированную с бойницами дверь. Пока изнутри открывали, солдаты ни на секунду не переставали следить за нижними этажами и пролетами. Наконец дверь скрипнула, и все зашли внутрь.

– Что, могут напасть? – поинтересовался Михайленко.

– Да запросто. Тут, говорят, еще и арабы в дом вселились – нас менты местные предупредили. Вот и ждем боя. Арабы просто так не приходят.

– Михалыч, ты ли?

Максим обернулся на курсантское прозвище и увидел перед собой Дениса Кузьмина, друга по институтской команде КВН, выпустившегося на год раньше.

– Ден, какими судьбами? – обнялся он с товарищем.

– Снайперской ротой рулю. Сегодня дежурил тут, вечером с тобой и сменой – в бригаду.

– И в каком уже звании?

– Капитан. Старлея досрочно дали, и кэпа тоже.

– Наши еще есть?

– В бригаде в основном саратовские и новосибирские. Питерских, кроме меня, двое. Замкомбат разведбата и начальник артдивизиона бригады. Так что пополнению будем рады. Главное – сегодня до сумерек успеть доехать.

– Стреляют?

– Каждую ночь. Днем вроде как мы главные, плюс местная милиция. Только темно становится – со всех сторон стреляют. Жопа. На Башне еще ничего. А окажись ночью в городе – все. Пусть ждут дома похоронку. И еще Еким, ну, тот, кто тебя подвозил, сказал, что Абдул-Малик объявился. Ждать беды.

– Серьезный боевик?

– Будто не знаешь… Господи, забыл, что ты первый день здесь. Абдул – серьезней не бывает. Зверь натуральный. Настоящая фамилия – Смирнов. Говорят, бывший гэрэушник. Принял ислам и подался с началом второй войны к Масхадову. У него интернациональная банда – чеченцы, русские, хохлы, прибалты, и все – отморозки. Его уже раз сорок пытались завалить, но он ловушки и засады обходит, будто чует их.

Кузьмин вывел Михайленко на крышу и, присев, подвел его к краю. По крыше были рассредоточены снайперские пары.

– Вот отсюда и город весь виден, и дорога. Но главная задача – это даже не духов валить, а артиллерию корректировать. Важная точка. А вон и наша смена ползет.

По разбитой дороге, на расстоянии двадцати метров друг от друга, катили два бэтээра и «Урал».

– Возник, проверь оружие и снаряжение смены, – крикнул Кузьмин бойцу, который сопровождал Михайленко, и уже потише пояснил Максиму: – Мой самый смышленый сержант. Жаль, скоро его домой отправлять надо. А молодежь прибывшая – вся расслабленная. Не застали пацаны пока сильных боев.

5. Первый день

Бригада располагалась на территории полуразбитого еще в первую кампанию завода. Заводские помещения и подсобки были переделаны под казармы взводов, рот и батальонов. Административное здание, как и водится, – под управление во главе с комбригом.

– Лейтенант Михайленко прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! – доложил по прибытии командиру батальона Максим.

– Смотри, какой бравый, – улыбнулся комбат и подмигнул Кузьмину, – прям не командир мотострелкового взвода, а командующий мотострелецкой взводилией. Ну, молодец, что прибыл, Михайленко.

Рядом с комбатом, полным, но очень крепким человеком небольшого роста, стояли еще трое – заместитель и два командира рот.

– Сапега, – обратился комбат к одному из стоящих, – ждал новых офицеров? Вот и забирай к себе. Выдай человеку оружие, броник и человеческую разгрузку. Представь взводу.

– Угу, – бросил ротный и пошел через импровизированный плац к «заводским» казармам. Михайленко, поняв, что больше никаких наставлений от комбата он не дождется, поспешил за командиром роты.

– Дежурный по роте, на выход, – заголосил дневальный.

Ротный махнул рукой.

– Отставить, – отреагировав на жест, вяло протянул дневальный.

Зашли в канцелярию – помещение с четырьмя кроватями, парой столов, большим телевизором и шкафом.

– Твоя кровать слева, – бросил ротный и, сев за стол, достал личные дела. – Давай знакомиться. Зовут меня Алексей, а фамилия Сапега. Обращаться ко мне, пока не прослужишь здесь год, только по званию. С остальными офицерами роты познакомлю позже. Сейчас кто на дежурстве, кто на выезде.

Первое, о чем подумал Михайленко, – капитан Сапега дико устал. Среднего роста, с молодым, но неживым лицом с темными печальными глазами, крепкого телосложения и очень медленными, как бы через преодолевающими боль движениями, он был похож на орка. Даже слово «капитан» как будто не говорил, а выплевывал, как выплевывают изжеванную жвачку из пересохшего рта.

– Ладно, пойдем с людьми знакомиться. Времени нет. Тебе завтра обеспечивать инженерную разведку до Шали.

– Уже завтра?

– Скажи еще спасибо, что не сегодня.

Максим быстро проверил автомат, БК, пластины броника. И пошел вслед за Сапегой в глубь завода.

– Рота, равняйсь, смирно! – скомандовал выстроившимся рядом с заводскими переборками, в глубине которых виднелись импровизированные кровати-лежаки, старший лейтенант. Заметив ротного, доложил: – Товарищ капитан, личный состав второй роты по вашему распоряжению построен, командир второго взвода старший лейтенант Гурьев. Личный состав налицо, за исключением…

– Больных нет? – прервал старлея Сапега.

– Нет!

– А кто в нарядах и на выезде, я сам знаю. Товарищи солдаты, с этого дня вместо старшего лейтенанта Тихонова командиром третьего взвода назначается лейтенант Максим Михайленко. Вопросы?

Их не было. Капитан ушел, и Максим оказался наедине с первым своим взводом.

Заслушав доклады командиров отделений, он вместе с ними осмотрел расположение взвода, кровати и тумбочки.

– Командир первого отделения, вы сегодня убираетесь в расположении. Полы нужно вымыть с мылом. Второе отделение – на чистку оружия, вечером я проверяю. Третье – …

– Мы вчера уже чистили стволы, – наглым голосом прервал лейтенанта рослый контрактник, младший сержант в краповом берете. – И по графику отделению послезавтра в наряд по роте и по столовой.

– Товарищ младший сержант, – снизу вверх посмотрел на наглеца Михайленко, – будете говорить, когда я разрешу. Все вопросы и жалобы на тяготы службы после построения.

– Все такие строгие, хоть в армии не служи, – продолжил сержант, явно проверяя лейтенанта на прочность.

Вспомнив совет Екимова, Максим сделал полшага в сторону командира отделения и левым хуком впечатал кулак в скулу подчиненного. Младший сержант, однако, не растерялся и, перехватив запястье его руки, коленом ударил лейтенанта в диафрагму, а затем правой рукой в ухо. Михайленко на минуту потерял равновесие и присел на одно колено.

«Хорошенький экзамен, – пронеслось в его голове. – Можно вещи собирать и домой ехать, если не сдам. Зря, значит, пять лет маялся в казарме и не запомнил то, о чем Мацко предупреждал. И этот, как его… Екимов. Неужели пора ставить крест на всем?»

В этот момент Максим увидел ногу, которая шла аккурат в его в висок. Перехватив ее рукой и подскочив, Михайленко одновременно ударил сержанта снизу в челюсть, а затем носком берца по голени ноги. Сержант упал, как срубленная береза.

– Что тут? – раздался позади голос ротного. – Взвод, разойтись. Командиры отделений, командир взвода, за мной.

Показав рукой, ротный быстро направился в глубь завода.

– Я, – зло начал Сапега, построив всех четверых перед собой, – не могу понять три вещи в этой жизни. Всего три! Почему самолеты летают и не машут крыльями! Почему корабли железные – и не тонут! И как можно быть такими раздолбаями, как вы! Кто начал драку?

– Я! – коротко ответил Михайленко.

– Причина?

– Занятие рукопашным боем с личным составом.

– Ах, так ты личному составу приемы показывал. Это так? – спросил он у сержантов.

– Так точно, товарищ капитан.

– И как?

– Неплохие приемы, – потирая челюсть, ответил краповик.

– Михайленко, – продолжил капитан, – вы поставили задачи всем отделениям?

– Кроме третьего.

– Третье завтра с вами сопровождать инженерную разведку поедет, пусть отсыпается сегодня. Бегом выполнять распоряжение командира взвода!

Сержантский состав быстро ретировался.

– Михайленко, ты мозги трахать будешь подружкам своим, а мне даже не пробуй. Очень ты плохо начал. Мне дежурный доложил, с чего все затеялось. Поверь, это можно было разрулить и словами, а не… Представь, что было бы, если б он тебя накаутировал!

– Я бы уволился.

– Хренушки! Сначала бы пять лет контракта отслужил, зная, что личный состав тебя не уважает. Надо немного мозгами думать. Помни: кулаки – это тогда, когда словами уже решить ничего нельзя. А у тебя была возможность. Более того, младший сержант Логинов – из тех, кто выстебывается перед бойцами, но многого, включая угрозу увольнения, боится как огня.

6. Инженерная разведка и одни похороны

Перед медленно передвигающимся бэтээром прикрытия из отделения комвзвода Михайленко шли с минно-розыскной собачкой три бойца инженерной роты. Один из солдат, в наушниках, маленький, и оттого несуразно большими казались на нем сапоги, шел наперевес с миноискателем.

– Товарищ лейтенант, – обратился к Максиму пулеметчик отделения, из старослужащих, – а вы знаете любимую поговорку саперов нашей бригады?

– Ну?

– Одна нога здесь – другая там, – засмеялся боец, глядя на оглянувшихся солдат инженерной роты.

– Сплюнь, – ответил Максим.

– Нет, правда, такая поговорка есть.

– Чтоб ноги были там, где им надо быть, по сторонам лучше смотри, – уже серьезно сказал Михайленко, и солдат смолк.

Из жилых домов, справа от бронетранспортера, вышел местный милиционер.

– Салам, – махнул он рукой командиру отделения сержанту Андрею Васнецову.

– Саламчик, Руслан, – ответил тот. – У нас новый командир взвода, лейтенант Михайленко.

– Я Руслан, – протянул он Максиму руку. – Сегодня иду с вами. Каждый раз кто-то из наших вас сопровождает.

– Зачем?

– Приказ, – ответил улыбающийся чеченский милиционер. – Там, наверху, кто-то считает, что с местным вас не тронут.

– И что? Не трогают?

– Ага, как же. У нас потерь много, – погрустнел Руслан и стер ногой ком земли, прилипший к берцам. – Правда, еще ни разу, когда вас сопровождаем, нападений не было, но все когда-нибудь в первый раз происходит.

Словно услышав реплику чеченца, идущий впереди бэтээра боец с собакой поднял руку. Бронетранспортер остановился, отделение рассредоточилось слева и справа от дороги и заняло огневые позиции.

«Отработанно и быстро, – отметил Максим, – видно, часто такое бывает». И крикнул:

– Сержант Васнецов, ко мне!

– Товарищ лейтенант, вы бы пригнулись, – вместо доклада сказал подбежавший и втянувший голову в плечи командир отделения.

Максим и не подумал пригибаться. Он осматривал местность, старые, изрешеченные пулями и осколками желтые дома.

– Самое плохое место для засады, – доставая сигарету, сказал он сержанту. – Вон наша башня, на которой снайперская рота. И боевики это знают. Дорога из-за того мусора и плит от разбитой остановки просматривается плохо, зато мы видим почти все возможные направления ударов. Делать тут засаду – откровенная глупость.

Как и ожидал Максим, солдат-подрывник нашел не фугас, а лишь старую арматуру. Бэтээр двинулся дальше. У поворота трассы на Шали все остановились.

– Полста сороковой, Полста сороковой, Триста пятнадцатому, прием, – вызвал на связь командира роты Михайленко.

– На приеме Триста пятнадцатый, – послышался в рации голос из другого конца города.

– Полста сороковой, трасса отработана, прием.

– Домой. Конец связи. Прием.

– Понял тебя.

Михайленко позвал Васнецова.

– Проверь снаряжение, вооружение, дай три минуты на перекур, расставь охранение, чтоб курили по очереди, – и по машинам. Через пять минут мы должны выехать.

– Полста сороковой – Триста пятнадцатому, – хрипом взорвалась радиостанция и раздался голос ротного: – Триста пятнадцатый. Прием.

– На приеме, Полста сороковой.

– Домой отбой. Выезжай на Гудермесскую улицу. Жду через две минуты. На центральном перекрестке.

– Меня тоже вызывают, подкинешь? – спросил подошедший Руслан.

– Не знаешь, что там стряслось?

– Да что-то с похоронами связано, не разобрал.

– Ладно, прыгай на борт.

…На небольшой площади рядом с перекрестком собралась толпа людей. Дорогу ей перегородили четыре бэтээра и два милицейских «УАЗа».

Бэтээр Максима остановился прямо перед ротным, который беседовал с кем-то из местной администрации.

– Товарищ капитан… – начал было докладывать спрыгнувший с брони Максим, но ротный прервал его:

– Тише, тише, постой молча, не гневи снайперов-ваххов[4]. Подойди к Архипову, он все объяснит.

Командир первого взвода старлей Архипов со своим и частью третьего, михайленковского, взвода стоял в оцеплении, не давая толпе подойти к бронетехнике.

– Здоров, лейтенант, – Архипов первым протянул руку. – Вчера я на выезде был и не видел тебя. Меня Женей звать.

– Максим, – пожал протянутую ладонь в перчатке с обрезанным на ней указательным пальцем (так делали, в основном, снайперы, однако многие, ценившие точную стрельбу с «АК», тоже подражали им) Михайленко. – Что за кипиш?

– Русская старуха умерла. Она тут всю свою жизнь прожила. И Великую Отечественную застала, и сорок четвертый, и Дудаева, и первую кампанию. А вот теперь померла. А они, – Архипов презрительно скривил губы, рассматривая толпу в разношерстных тюбетейках, – не хотят, чтоб ее похоронили. Даже не на их кладбище, а рядом: там раньше православное было, но они все кресты повыдергивали.

– Везите ее в Россию, – закричали из толпы. Голос был молодой, и Максим поймал на секунду взгляд кричавшего.

«Ему лет семнадцать, – подумал Михайленко, – сопляк, и трети всего, что бабка перевидела, не видал, а орет».

Подъехали еще бэтээры. С брони одного из них спрыгнул комбат.

– Командиры рот и взводов, ко мне, за исключением Архипова, Руденко и Крайнова! – коротко приказал он, оставив на местах тех, кто руководил оцеплением.

– Значит так, неволить никого не буду. Более того, если все пойдет плохо, со стрельбой, и в Ханкале узнают – всей бригаде по шапке надают, – начал комбат. – Но бабку бросать нельзя. Дать могу один бэтээр и пять человек – если машина и люди погибнут, на боеспособности батальона сильно не скажется. Вопрос один: жребий потянем или кто сам вызовется?

– Я, – сказал Максим. – Я как раз по трассе инженерную разведку сопровождал и замечу, если в местности что-то изменилось. Во всяком случае, если уж явно фугас – то точно.

Ни слов благодарности, ни каких-то наставлений не было. Комбат просто сказал «хорошо», и все разошлись. Максиму стало даже как-то обидно. Но потом, поняв, что под смертью здесь ходят все и каждый день, быстро успокоился.

– Логинов, – позвал он строптивого комода (командира отделения), – возьми четырех человек и подходи ко второй машине.

– Куда едем, товарищ лейтенант?

– Умирать, если не повезет.

– Есть! – проговорил тот.

Гроб со старухой погрузили на броню. Все остальные сели внутрь. Ехать между жилыми зданиями, оставаясь снаружи, было слишком опасно. Через бойницы было видно, как к окнам прилипли местные. Моторы взревели, и бронетранспортер тронулся с места. Максим вспомнил старый американский вестерн, в котором пара смельчаков везла хоронить на кладбище негра, а весь город хотел разорвать их в клочья.

– Один в один, – проговорил вслух Михайленко.

Бойцы посмотрели на лейтенанта, но вопросов не задали.

Не успел БТР преодолеть и половины расстояния к кладбищу, как дорогу перекрыла новая толпа, возглавляемая белобородыми стариками. Сворачивать с трассы в обход вышедших на дорогу в проулки, которые не проверялись на фугасы, было опасно. БТР остановился в пяти метрах от впереди стоящего старика с длинной деревянной тростью. Машину сразу обступили. Михайленко схватил две светошумовые гранаты, автомат и вылез на броню, следом вылез Логинов. К этому времени отдельные горячие головы уже стали пытаться сами вскарабкаться на БТР, чтобы стащить гроб.

– Кто из вас старший?! – крикнул Максим, но толпа его, казалось, не замечала. Крики на чеченском и ломаном русском заглушили его слова. Логинов снял автомат с предохранителя, дослал патрон в патронник и громко свистнул. Такой свист Максим слышал лишь на футбольных матчах и был очень удивлен таланту сержанта.

– Имею приказ открыть огонь на поражение! – громким зычным голосом, но без срыва на крик, сказал тот.

Толпа на секунду замерла. Увидев, что пара человек отошла на полшага от бронетранспортера, Логинов дал короткую очередь перед их ногами. Толпа отступила, но лишь на метр-два.

– Что вы делаете на нашей родине?! – завопил старик, выделявшийся длинной седой бородой, но довольно живыми, молодыми глазами.

– Что?! – набычился Логинов. – Твоя родина – Северный Казахстан. Я родился в Грозном, а вы, гуроны[5] хреновы, не знаю, откуда взялись. Ща я вам тут понаеду.

Логинов изобразил такое бешенство на лице, что даже Максим подумал, что младший сержант откроет огонь.

– Я повторяю, кто из вас старший? – громко повторил Максим. В этот раз его услышали, и из толпы вышел человек лет тридцати пяти. Михайленко немного опешил. В его представлениях о Кавказе старший – это, прежде всего, старший по возрасту.

– Я! – гордо задрав кверху подбородок с пятисантиметровой неухоженной бородкой, сказал человек и протянул удостоверение. – Мы не позволим осквернять наши святыни.

«Брат главы администрации города Аргун», – прочел Максим и посмотрел на говорившего. Печать и подпись были настоящие.

– А ну-ка, подержи, – отдал он Логинову удостоверение и, врубив рацию, громко произнес: – Полста сороковой, – назвал он собственный же позывной, – высылай четыре «Урала». У меня пятнадцать, – и Максим оглядел толпу, – пятнадцать подозреваемых в террористической деятельности.

– Понял тебя, – донесся из рации голос, – высылаю. Конец связи.

Толпа как-то сразу сникла, и стоявшие позади поспешили в узкие переулки или отошли на метров пятьдесят в сторону.

Представившийся старшим толпы нервно поглядел по сторонам, но в эту же минуту его подхватил за шиворот Логинов и затащил на броню.

– Вперед, – приказал водителю Максим, видя замешательство среди собравшихся.

БТР проскочил через расступившихся и понесся к кладбищу. Оставшийся участок дороги проскочили минут за пять. Оказавшись один на один с солдатами, «брат главы администрации» явно нервничал и был крайне бледен.

Возле кладбища их уже ждали. Причем не только голосящие местные. Между мусульманским кладбищем и остовом православного стояли «Урал» и БТР разведбата бригады. Бронетранспортер с гробом подъехал к своим. Михайленко увидел, что с толпой разговаривает ротный.

Сапега повернулся в сторону прибывших и еле заметно кивнул вылезшему на броню Максиму.

Бойцы сняли гроб и под руководством Логинова пошли рыть могилу. Михайленко вместе с задержанным и его удостоверением подошел к ротному, когда люди стали расходиться.

– Быстро у вас получается, товарищ капитан. А я еле смог утихомирить собравшихся.

– Это что за чудо? – спросил, не реагируя на реплику лейтенанта, ротный.

– Да вот, – протянув удостоверение задержанного Сапеге, ответил Максим, – людей вывел на улицы. Удостоверение липовое.

– Не, не липа, – вернул лейтенанту документ ротный. – В этих краях такое бывает. Сейчас его родственники приедут ругаться. Хотя, молодец, что взял его. Пока он с нами – стрелять или подрывать местные не будут. Арабы там или пришлые – могут. А местные не станут. Надо быстро все сделать и выезжать в бригаду. Скоро стемнеет.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к лейтенанту Михайленко, – спросил подошедший Логинов.

– Валяй.

– Товарищ лейтенант, похоронили.

– Крест поставили?

– Да. Из берез сколотили.

– Тогда по машинам. Я сейчас подойду.

Логинов ушел, а капитан, улыбнувшись, произнес.

– Так и надо. Правильно, что именно Логинова взял.

– Товарищ капитан, мы уедем, а они же все равно могилу разроют…

– Разроют.

– Какой смысл?

– Потом расскажу, – косо поглядев на задержанного чеченца, сказал Сапега. – Ведь и ислам против оскорбления могил, правильно я говорю, «брат главы»? Пусть это останется на совести тех, кто будет осквернять.

Задержанного отпустили у въезда на заводскую территорию. Там его уже ожидали несколько машин, принадлежащих администрации города.

Наступившую ночь осветили трассера. В глубине городских кварталов раздавались пулеметные и автоматные очереди.

– Там ОМОН и батальон минобороны стоят. По ним бьют, – пояснил ротный Максиму. Сапега специально взял Михайленко на обход постов, стоявших по периметру завода.

Вдруг со стороны кладбища раздалось несколько взрывов, и небо над крышами домов, закрывавших прямой обзор, буквально на несколько секунд осветилось, как днем.

– Вот, наверное, они рады сюрпризу, – прокомментировал ротный.

– Какому сюрпризу? – не понял Михайленко.

– Ну, ты что, думаешь, реально покойницу вез?

– А кого?

– Ее похоронили на заброшенном православном кладбище за час до того, как ты приехал туда. Одни создавали массовку, мол, обследуют на предмет схронов и фугасов, другие копали. Это чтоб проходящие мимо ничего не заподозрили. Поставили неприметный крестик и срезанный дерн с травой уложили, чтоб создать впечатление, что могила старая. А все внимание местных мы сконцентрировали на тебе. Заметь, все, что происходило, – происходило напоказ, даже переговоры комбата велись, чтоб местные могли услышать.

– Так а я что вез?

– Гроб. Там четыре светошумовые гранаты были и пара сигнальных мин.

– Зачем?

– Чтоб наказать тех, кто решится бабушку отрыть. Они эту шутку долго вспоминать будут. Прикинь: ночь, кладбище, они открывают гроб – и вдруг взрыв, шум и свет яркий, – хохотнул Сапега.

7. Советская военная угроза

В двадцатых числах августа с колонной отправились на «большую землю» старослужащие роты. Молодежь, прослужившая по полгода и прибывшая неделю назад в бригаду из Нижнего Новгорода, только обвыкалась с новыми порядками. У Максима во взводе из тех, кто застал начало кампании, остался лишь сержант-контрактник Логинов, с которым он на удивление быстро нашел общий язык. Молодые солдаты по своему физическому состоянию, по знанию оружия оставляли желать лучшего. Один из них, Алексей Аверьянов, не знал даже грамоты. Писать и читать не умел совершенно. Кроме того, боец имел диагноз «дефицит массы тела». И, по его признанию, первый раз нормально поел на КМБ[6].

– Построили развитой капитализм, – буркнул комбат на совещании офицеров разведбата, просматривая личное дело Аверьянова. – Скоро крепостные и батраки появятся и те, кто гончих своих молоком крестьянок будет кормить. Сучьи времена, сучьи. Бери этого бойца, Михайленко, себе и попробуй из него человека сделать. Через два месяца он должен читать и писать. Не сможешь – выговор влеплю.

Аверьянов стал камнем на шее Максима. Нет, парень был смышленый, ну уж очень забитый и зачуханный.

– В разведку же должны брать самых выносливых, грамотных, – недоумевал Максим. – Как этот к нам попал?

– А так и попал, поскольку самые выносливые дома с желтухами и грыжами липовыми сидят, – отмахнулся Сапега. – Воспитывать народ тебя в училище учили? Вот и лепи с него образцового вояку.

– Было бы время.

– Угу. Было бы… Но я смотрю, он у тебя уже по слогам читать начал.

– Так не хочется же выговор из-за него получать.

– Ладно, забудь об этом… Завтра у нас выезд на спецуху.

– Взвод?

– Нет, весь батальон задействован в спецоперации.

– Задачи?

– Основную работу «альфонсы»[7] выполнять будут. От них ожидается, что две боевые группы в деле будут и вроде как несколько фэйсов-оперативников[8]. Наше дело – блокировать район, не допустить прорыва или попытки деблокирования бандами, находящимися в районе спецоперации. Место твоего взвода я укажу завтра. Если честно, сам не знаю, где рота будет. Секретности напустили…

Ночью Максим, как ни пытался, заснуть не мог. В голову лезли суетливые мысли. Предстоящее первое в его жизни серьезное дело дало почву для фантазий. То он представлял себя героем, то погибшим смертью храбрых…

– Ты можешь тише скрипеть мозгами? – донесся голос старлея Архипова. – Задолбал. Ты военный или рядом проходил?

– Я что, вслух говорил?

– Нет, но твои вздохи и ворочание через каждую минуту достали.

– Бессонница.

– Ты всего месяц без баб. Я уже девять месяцев. Что с тобой через полгода-то будет?

– Я не о бабах…

– О мужиках, что ли? – загоготал молчавший до этого командир второго взвода старший лейтенант Гурьев.

– Да о завтрашнем думаю.

– У, брат, – протянул Гурьев, – если на службе думать о службе – можно кони двинуть. Это что ж получается, днем ты обязан думать, вечером обязан и во сне под присягой? Послушай меня, Максимка. Завтра же пиши на имя начальника группировки докладную.

– Что за докладную?

– Ну, мол, я, лейтенант Михайленко, прошу рассмотреть вопрос об увеличении мне материального пособия в связи с тем, что ночью мне снится служба…

– Так, Гурьев, – донеслось с кровати ротного, – я тебе придумаю сейчас геморрой. До конца дней служба сниться будет. А о бабах лучше, Михайленко, не думай. Успеешь. Тебя эти онанисты научат, блин. Спроси, сколько раз в день они ладони бреют.

– Все согласно требованием боевого устава и директивам главного командующего, товарищ капитан, – сострил обиженным голосом Гурьев. – Я же без устава и в туалет не хожу.

Гурьев в бригаде славился прекрасной, даже феноменальной памятью, и в частности тем, что знал практически все уставы наизусть. Поэтому ротный не выдержал и спросил:

– И где ж в уставе про онанизм?

– Товарищ капитан, ну стыдно же не знать. Вспомните «Боевой устав по подготовке и ведению боя, часть третья (взвод, отделение, танк)»! Раздел «Боевое обеспечение», статью четыреста один.

– Ну… чего там?

– «При обнаружении химического или признаков биологического заражения старший поста (наблюдатель) немедленно подает сигнал «Химическая тревога» и докладывает командиру, выставившему пост».

– И?

– Ну, поставьте себя на его месте. Вы обнаружили признаки химического или биологического заражения. То есть, по сути, – все. Зря вас рожали. Последние минуты жизни, людей рядом нет. Водки и сигарет нет – на посту запрещено. Из всех радостей остается только одна, отличающая нас от женщин. Вот и стыдно, а куда деваться? И я уверен, что автор этого шедевра понимал сие. Так как ряд глав написан, по моему мнению, именно в процессе.

– А как же «устав написан кровью»?

– Ну, иногда, когда по почкам бьют, такое бывает.

Офицерская комната зашлась смехом.

– Так, Гурьев. Если верить уставу, то ты вообще служить не должен.

– А чо так?

– «ЧО»! Не «чо», а почему! Вспомни права, обязанности и ответственность военнослужащих.

– Общевоинский устав, первая глава?

– Она, родная.

– «К военнослужащим Вооруженных Сил Российской Федерации относятся офицеры, прапорщики и мичманы, курсанты военных образовательных учреждений профессионального образования, сержанты, старшины, солдаты и матросы…» Ну, длинный список.

– В этом списке есть извращенцы, которые через раз задерживаются при возвращении из отпуска из-за венерической болезни? Нет. А к остальным категориям ты вообще никак не подходишь.

– Да было-то только два раза, товарищ капитан.

– Ладно, всем спать. Дежурный нас в четыре утра поднимет.

В четыре часа три десятка «альфонсов» уже были на заводе. Их старший говорил с командиром батальона, рассматривая карту.

Еще через тридцать минут техника и личный состав батальона покинули пункт дислокации. «Альфонсы» ехали на своей технике. Была она им выдана в Ханкале, или привезли они ее из Москвы своим ходом – никто не знал. Весь батальон занял позиции вокруг школы, к которой шли через два квартала пешком, дабы техникой не спугнуть боевиков. Техника хорошо просматривалась с «башни», и на охранении оставили три взвода первой роты.

Узкие улочки и широкие пролеты на трассе – везде были расставлены посты. Взводу Михайленко достался участок с одноэтажным зданием, служившим в мирное время, по всей видимости, помещением для хранения материальной базы – швабр, учебных пособий, школьных досок и прочего. Отдельные элементы всего этого добра до сих пор валялись по полу.

– Первое отделение! Снайпер, гранатометчик, пулеметчик и два бойца вместе с командиром отделения – на крышу, – стал распределять личный состав Максим, – оставшийся личный состав вместе со вторым отделением – занять позиции, используя в качестве прикрытия складки местности, деревья, остатки бетонного забора справа от здания. Третье отделение – со мной, слева от здания.

Это направление лейтенант выбрал не случайно. Именно сюда выходили двери школы, а также двери из подвала. «И если боевики попробуют прорваться, то именно здесь», – решил Михайленко.

– Аверьянов и связист третьего отделения – внутри здания. Сектор наблюдения – окно. – Максим посчитал, что внутри, при любом развитии ситуации, будет проще выжить, поэтому и отправил непутевого бойца туда. Все одно – от него толку не будет.

Когда командиры взводов и рот доложили о готовности, «альфонсы» пошли к школе. Передвигались словно кошки, бесшумно и уверенно, будто с детства знали и эту школу, и путь к ней в случае боя.

Со второго этажа раздалась очередь, и почти в эту же секунду один из «альфонсов» (по всей видимости, ответственный именно за это направление) снял боевика.

– Сейчас начнется, дозорный-таки спалил нас, – вслух высказал предположение Максим.

Не прошло и минуты, как почти изо всех окон и с крыши начали стрелять. Но огневые точки были быстро подавлены огнем батальона по периметру. «Альфонсы» воспользовались этим и вбежали в здание. Внутри, по шуму и очередям, стало понятно – закипел бой. Первый, второй, третий этажи… Все происходило очень быстро. По разрывам гранат можно было отслеживать прохождение «альфонсами» коридоров и лестничных пролетов.

– Мы на крыше, огонь не открывать, – прошло сообщение по рациям. Командиры взводов передали приказ своим подчиненным уже лично, голосом.

Максим был немного расстроен. Уж очень быстро все закончилось. И его взвод лишь единожды открыл огонь. То есть проявить себя так и не удалось. Из школы вышел старший офицер «альфонсов» в окружении пятерых своих бойцов. Осмотревшись, он направился в сторону взвода Максима. Сюда же подошли комбат и все ротные.

– Ключевые, – услышал краем уха продолжавший следить за территорией Максим объяснение «альфонса», – засели в подвале. Мы ехали за одним зверьком, а оказалось, у них там что-то вроде сходки полевых командиров. Опера хреново сработали. Конечно, можно всю школу к чертовой матери подорвать, но в Москве потребуют тела. Разгребать завалы муторно, да и куда опаснее днем это делать. Надо лезть внутрь. В самой школе надо организовать охранение всех мест, ведущих в подвальное помещение. Это первый этаж, и таких мест одиннадцать. Сможете?

– Не вопрос, – ответил комбат. – Сапега, пусть Михайленко со своим взводом пойдет. Оставит пару человек на всякий случай на крыше здесь. Хорошая позиция, все просматривается.

Максим, оставив часть первого отделения на крыше и Аверьянова со связистом внутри, отправился в школу. Позиции заняли на местах, указанных фээсбэшниками. Возле каждого люка он оставил по два человека. Сам стал возле одиннадцатого, который находился в рекреации рядом со входом в школьный туалет.

Под ногами послышались короткие очереди.

«Блин, там, наверное, рикошетит от стен», – подумал Максим, и в ту же секунду крышка одного из люков открылась, и на первый этаж и в рекреацию полетели сразу четыре гранаты снизу.

Михайленко бросился в туалет и спрятался за стенку. Раздались взрывы, плитка разлеталась сколами от осколков. Максим втянул голову в плечи. Но испугался он не взрывов, а другого: «Сейчас они вылезут и сбегут, а тебя будут до конца дней считать неудачником».

Он выбежал из туалета в тот момент, когда один боевик помогал товарищу вылезти из люка. Короткая очередь – и одно тело сначала опустилось на колени, а потом очень медленно растянулось на полу. Другое навозным шариком плюхнулось вниз. Даже звук падения был глухой, какой-то мягкий. Так падают мешки с тухлой картошкой.

«Хлябь!» – и все. Максим подошел к люку. Руки и ноги ходили ходуном от нервов. Так они еще никогда в жизни не тряслись. Внизу шла перестрелка. Минут через пять Максим услышал, что кто-то снова карабкается. Он приготовился открыть огонь, но тут донесся возглас: «Свои». Из люка вылез старший из «альфонсов» и, сняв маску, посмотрел Максиму в глаза.

– Что, первый раз? – спросил он.

Максиму стало ужасно стыдно: он понимал, что ноги и руки трясутся и скрыть это он не в состоянии. И, как он понял, не в состоянии разомкнуть челюсть. Получилось лишь махнуть головой в знак согласия.

Спецназовец ФСБ осторожно подошел к нему и рукой плавно увел ствол автомата вниз. Максим только сейчас понял, что все это время держал офицера на прицеле.

– Убери пальцы от спусковой скобы, – тихо произнес спецназовец. – Так, молодец. Теперь включи предохранитель. Глубоко вдохни.

Максим, как завороженный, выполнял команды. Тело ему не принадлежало, он глубоко вдохнул – и вдруг… «альфонс» ударил его в скулу и ногой в грудь. Максим полетел через рекреацию, чувствуя жуткую боль в диафрагме. Мир вдруг перевернулся, появилась злость. Он быстро встал, чтобы наказать обидчика, и неожиданно почувствовал резкую боль в ноге. Посмотрев на нее, он увидел, что штаны разорваны и залиты кровью.

– Твою мать, – только и смог сказать он.

– Пришел в себя? Молодец, – произнес спецназовец. – Это шок у тебя, с новичками почти всегда так. Стыдиться этого не надо.

Из ноги торчали несколько осколков гранаты и кафельной плитки. Альфовец повел его к выходу.

На улице на подошедшую технику садился батальон. К «Уралу» медслужбы бригады несли носилки.

– Не один я, – криво улыбнулся Михайленко.

– Ну, твой боец – молодчина, – подскочил к Максиму Гурьев и принял его руку на своем плече.

– Кто?

– Да Аверьянов.

– Кто? – не поверил Максим.

– Ну да, он самый. Один из туннелей подвала вел в здание, где твои бойцы были. Прикинь. Люк под хламом был и вдобавок тонким слоем цемента залит. Ну, вахи выбили, значит, люк. Один, как фэйсы говорят, – араб, наемник профессиональный, вылез. А бойчина даже «АК» с предохранителя не снял. Испугался. Боевик пошел на него, а Аверьянов от испугу ему в лицо автомат свой кинул. Тот рефлекторно, значит, его поймал. А солдат вытащил из разгрузки араба нож и как свинью зарезал. Раскромсал от пупа до глотки. Потом уж связист к делу подключился. Стрелять вниз стал. Мы, как выстрелы услышали, – туда. В общем, отбили атаку.

– А чего ж Аверьянова на носилках тащут?

– Снизу тоже стрелять начали. Пуля срикошетила и плечо ему раздробила. Он же у тебя, сам знаешь – соплей перешибить можно.

Пока ехали в бригаду, Максиму промывали и перевязывали раны и удаляли осколки. Боец лежал под капельницей, потеряв сознание.

8. Животный интерес

Ранение оказалось легким. Осколки не задели ни связок, ни сухожилий, и Максим остался лечиться в санчасти бригады. Для Аверьянова все вышло намного хуже. Восстанавливать раздробленную кость его повезли в центральный клинический госпиталь в славный городок Реутов.

Санчасть бригады располагалась в самом стерильном помещении завода. Солдатики с утра до вечера надраивали полы и проветривали помещения. Стенки между палатами были из натянутого брезента.

– Свистать всех наверх! – периодически кричал лежащий в одной палате с Максимом командир роты второго батальона капитан Куралесов, застудивший спину после трехдневного лежания в заслоне в Аргунском ущелье. – Капитан требует свое судно.

В палату на его крики вбегала молоденькая, лет двадцати, сестричка и, густо краснея, подставляла под прорезь в кровати утку. Выносили и переворачивали капитана бойцы.

Во время переворачивания вся санчасть наполнялась матерными криками, и на глазах офицера выступали большие, какие бывают от сильной боли, слезы. А по вечерам приходил начальник медслужбы полковник Кржижановский, чтобы сделать Куралесову массаж. Бесцеремонный циник, начмед вселял страх во всех, кто попадал в санчасть. Он вправлял кости, массировал застуженные и защемленные нервы так, как будто лепил котлеты, и никогда не предлагал ничего, что бы могло облегчить боль. За глаза его звали Костоломом. Огромный в плечах, представитель древнего польского рода, оставшегося в России, он лишь отдаленно напоминал своих панов-предков. Он не боялся вездесущих комаров, и они его никогда не кусали. И Максим один раз увидел причину этому. На закате, когда красное, уставшее за день солнце освещало город, лейтенант, оперевшись на костыль, вышел в курилку. Спиной к нему с голым торсом стоял хирург. Он был полностью покрыт густыми, сантиметров в десять, волосами. На плечах они еле пропускали свет уходящего светила, открывая для обзора десятка три насекомых, застрявших в них.

– Что, Максимка, идешь на поправку?

– Да боюсь я вас, хочу выписаться, – улыбнулся Михайленко, гадая, как Кржижановский определил, что за его спиной стоит именно он.

– О! – поднял хирург палец вверх и повернулся. – Его широкие гусарские усищи на полном и довольном жизнью и собой лице подлетели от улыбки вверх. – Лечение страхом! Если пациент боится врача, он задействует все внутренние ресурсы, чтоб побыстрее выздороветь.

Когда начало темнеть, бригада оживилась. Забегали взад-вперед солдатики, вышел на плац комбриг и стал проверять, все ли на своих местах.

– Товарищ капитан, видно, начальство большое к нам приедет? – спросил Максим Куралесова.

– Плакаты с Путиным моют и розы в горшках выставили?

– Нет, – ответил, глядя в окно, Максим.

– Значит, не главком. Лампочки у курилки и у шлагбаума вкручивают?

– Тоже нет.

– Знать, и не Лабунец, командующий округом. А чего там происходит? Давай в деталях, что видишь, то и говори.

– В левом углу плаца клетку вывезли и туда из подсобного нашего хозяйства втолкали свиней. Во вторую сетку – кроликов.

– А осла из артдивизиона привели?

– Да.

– Пипец, это генерал Хоменко… Чеченский рэкс[9], в смысле комендант. Нет, ну Лабунец тоже зверей любит, особенно свиней. Он же из прапорщиков генерал. Этакий председатель колхоза. Но Хоменко… У него навязчивая идея о зверинцах и их роли в укреплении морального духа солдат.

– А Хоменко и ослов, что ли, любит?

– Это не простой осел. В девяносто девятом его у ваххов отбили. Он им фугасы таскал. Ну, решили оставить в бригаде, передали артиллерии – пусть, мол, не бойцы, а он снаряды к орудиям таскает. И все бы ничего, но приехал какой-то журналюга, написал статейку «В Чечне стали призывать ослов», и завертелось. Местные посчитали это уколом в свой адрес. Типа, пишут, что только ослов и можно призывать в Чечню. Наши генералы тоже в кипиш – войска ослиными обозвали. Чуть не усыпили ушастого. Но спас один врач из международной какой-то комиссии, побывавший у нас. Пришел на встречу с генералами и руководством страны в Кремль и обронил, между прочим, фразу о том, как чудесно, что солдатам дают погладить ослика и пообщаться с природой, что это делает бойца добрее. Все – а доктор был каким-то боком знаком с Путиным – дабы не вызвать ненужную реакцию, стали нахваливать практику зверинцев. Ну и закипело. Сам понимаешь – в каждой части живой уголок. Больше всего радел Хоменко, а так как он свинок любил, обязал совместить. Типа, пусть в каждой части, особенно в сорок шестой бригаде с постоянной дислокацией здесь, на территории Чечни, будет зверинец и одновременно подсобное хозяйство. Чтоб солдатик и пообщаться с природой смог, и покушать… Так и живем.

9. Масхадов не ждет

Когда на плацу собралось управление бригады, ворота завода открылись, и внутрь въехала колонна.

– Товарищ генерал… – начал было докладывать комбриг.

– Здравствуй, здравствуй, – перебил доклад Хоменко, осматриваясь по сторонам, и вдруг, уставившись в одну точку, спросил: – Где я?

– Вы в пункте временной дислокации тридцать четвертой отдельной бригады, – доложил комбриг.

– Я не спрашиваю, в какой бригаде, я спрашиваю, ГДЕ Я? – повысив голос, начал он злиться.

– Вы в городе Аргун, на территории бывшего завода…

– Меня тут кто-нибудь слышит, – почти перешел на крик Хоменко. – Повторяю вопрос: ГДЕ Я?

– В Республике Чечня?! – предположил кто-то вяло из свиты генерала.

– Буква «Я» на столовой была сегодня сбита при обстреле со стороны города, – обратив внимание на взгляд генерала, бойко доложил командир разведбата.

– Почему не исправили? – выдохнул Хоменко, явно расстроенный тем, что не удалось дальше попытать управление бригады.

– В целях дезориентировать противника.

– Это как?

– Если бы мы бросились устранять последствия сразу же после обстрела, противник, скрыто наблюдая за расположением бригады, решил бы, что к нам едет руководство, и задействовал бы все свои силы на минирование дорог и нападение на все движущиеся колонны.

Все офицеры бригады напряглись.

«Боже, что за бред, – подумал комбриг. – Сейчас начнется».

– Понятно и ясно. Жаль, товарищ генерал, – произнес Хоменко с выдохом, обращаясь к комбригу, – что у вас не все такие же толковые офицеры, как этот. Как фамилия?

– Командир разведывательного батальона бригады подполковник Бойко, – доложил комбат.

– Товарищ подполковник, – поднес руку в воинском приветствии Хоменко, – объявляю вам благодарность.

– Служу России!

– А разведбат, – начал вспоминать генерал, – Михайленко… лейтенант Михайленко не у вас?

– Так точно. Командир третьего взвода.

– Какой командир, такие и подчиненные. Где он сейчас?

– В медчасти.

– А что стряслось?

– Во время специальной операции по устранению бандформирования лейтенант Михайленко получил множественные осколочные ранения ног.

– Командир бригады, давайте навестим медчасть.

Вся группа – и управление бригадой, и офицеры, сопровождавшие Хоменко, – направилась к помещению с красным крестом.

– Почему старший офицер подразделения нас не встречает? – спросил генерал-визитер комбрига. – Или для него комендант Чечни уже хрен собачий?

– Полковник Кржижановский выехал в сорок шестую ОбрОН.

– Это как это? Взял и выехал? У нас тут детский сад? Кто хочет, тот и выезжает?

– По согласованию с командующим объединенной группировки, – ответил комбриг, явно уставший от роли отвечающего. – Генерал Зубарь вывихнул ногу, объезжая вчера ночью подразделения бригады.

– И что? В сорок шестой бригаде есть свои врачи…

– Полковник Кржижановский хирург экстра-класса. Быстрей, чем он, Зубаря на ноги никто не поставит во всей Чечне.

– Ох уж этот Зубарь… Мотается без охраны, без сопровождения. Запретить надо…

– Он же по зонам ответственности своих подразделений ездит. Если откроют огонь в том или ином районе – значит плохо работают подразделения. И он их наказывает. Он мало чего боится, и его очень уважают офицеры бригады, – вдруг, совсем неожиданно, произнес зам по работе с личным составом бригады полковник Сергей Латышев.

– Товарищ полковник, вас кто-нибудь спрашивал? – холодно сказал Хоменко. – Вы откуда родом?

– Из Старого Оскола.

– Что не земляк, то мудак, – выпалил свою любимую шутку Хоменко, хотя все знали, что он родился не в Старом Осколе.

Отсмеявшись под хилые подхикивания своего окружения, глядя на побелевшее лицо офицера, Хоменко решил проявить великодушие:

– Ладно, полковник, не расстраивайся.

Зайдя в палату к Михайленко, генерал с порога спросил:

– Ты тоже считаешь, что генерал, лично объезжающий свои подразделения в боевых условиях, герой?

Михайленко не знал повода для такого вопроса и поэтому попробовал уклониться от прямого ответа:

– Если это генерал врага, то он в любом случае не герой.

Хоменко, не ожидавший такого ответа, на минуту задумался.

– Как ноги?

– Завтра, думаю, встану в строй.

– То есть поправился?

– Так точно!

– Ну и отлично. Сегодня спать не ложись – ты мне понадобишься. Командир бригады не против?

– Да, – комбриг отказать проверяющему не решился.

Максим, проводив взглядом делегацию, так и не поняв, зачем он понадобился генералу, надел вместо больничного халата форму и стал ждать вызова.

В три часа ночи за ним прибежал водитель Хоменко.

– Товарищ лейтенант, – начал боец, – вас попросили взять автомат и БК.

Максим достал из-под кровати разгрузку с магазинами, «АК», радиостанцию и поспешил за бойцом.

– Прыгай в «УАЗ», поедем, проверим ротные опорные пункты, – натягивая на свое плотное тело полевую форму, пробасил генерал.

– Но мы же без прикрытия!

– Не бойся, лейтенант, я тут все дороги знаю. Твое дело – прикрыть меня в случае боя. Вот туточки, – и он показал рукой в направлении леска за городом, носившего название аргунской «зеленки», – у нас стоит ротный опорный пункт. А вот туточки, – и он показал в направлении ущелья, – комендатура. Поедем, проверим службу и вернемся.

«УАЗ» быстро промчался по улочкам Аргуна. Михайленко ожидал обстрела, однако никто на одинокую машину так и не напал. Генерал лично говорил водителю, куда нужно ехать.

– Но, товарищ генерал, – запротестовал боец, когда Хоменко приказал повернуть на просеку в лес, – в «зеленке» опасно.

– Там у нас ротный опорный пункт – РОП, сейчас мы им как снег на голову приедем, давай поворачивай, – приказал Хоменко и обратился к лейтенанту: – Вот поэтому и победить боевиков не можем: боимся спонтанно проверять части. Вот увидишь, в каком ужасном состоянии там все. Офицеры ротных опорных пунктов привыкли, что их никто не проверяет. Сидят они на одном месте год, дисциплина на нуле, служба тоже. Но сейчас мы им покажем!

«УАЗ» дернулся и выехал на поляну, освещенную костром. Вокруг костра сидела пара десятков вооруженных людей.

– Что я говорил, – сказал генерал и, открыв дверь, направился к костру.

– Он что, долбанулся?! – вырвалось у Максима.

Солдат тоже сидел бледный, как лист бумаги. Обоим было ясно, что перед ними – бандгруппа, а не РОП.

– Где старший? – заорал генерал, выйдя к костру. – Что у вас за посиделки?

Люди у костра при виде генерала встали. Они явно не ожидали такого поворота событий.

– А ну, дай автомат, – сказал генерал близстоящему бородачу и почти вырвал из его рук старый «АК-47». – На стволе ржа! Автомат в жутком состоянии. Вы как воевать-то собираетесь?

У обладателя автомата округлились глаза. Он стоял не в силах проронить ни слова.

Наконец, к костру вышел полевой командир и почти без акцента спросил:

– В чем дело?

Лицо Хоменко налилось краской. Видно было, что он сейчас выплеснет всю свою злость на ничего не понимающего бандита.

– Мы здесь должны были встретиться с Масхадовым, – сказал выскочивший из машины Максим. – Я надеюсь, он уже на месте?

– Нет! Даже не слышал, – сказал боевик, – сейчас узнаю.

– Передайте ему, что мы на высоте сорок пять и шесть будем ждать.

– Я ему не могу ничего передать, могу только узнать, – совершено сбитый с толку генеральскими звездами и вопросами, ответил полевой командир.

– А как же вы тут без полевой кухни?! – крикнул Хоменко, совершенно не желавший вникать в разговор.

– Товарищ генерал, Масхадов ждать не будет, – стал энергично подталкивать генерала к машине Максим.

– Да при чем тут Масхадов! У них полевой кухни нет! – закричал Хоменко.

Из всех, находившихся на поляне, что-то понимали лишь два человека: Максим, который подумал, что генерал сошел с ума или поймал белую горячку и поэтому принял бандитов за РОП, и солдат-водитель, который все это время без конца молился вслух за свое спасение.

Когда Михайленко допинал ругающегося генерала до машины и крикнул водиле «жми!», ситуацию поняли и бандиты. Очередь, пущенная по удаляющейся машине, пробила заднее стекло и часть пуль вылетела через лобовуху. Солдат, скосив голову вбок, начал заваливаться. Максим вдавил газ до упора, поставив свою ногу на сапог солдату. Через минут семь под раскаты очередей с тыла машина вырвалась на трассу. К счастью Михайленко, там уже стояла техника бригады. Он вырулил к ближайшему БТРу.

На выходе его встретил комбат. Он хотел было выругаться, но, взглянув на Максима, по-отечески обнял его и сказал: «Иди к своему взводу».

– Там солдат, – сказал Михайленко, понимая, что все как-то странно смотрят на него.

– Жив, – сказал старлей Архипов, – в обмороке. От страха.

Вылезший Хоменко попытался что-то снова сказать, но вдруг осекся. Комбриг с совершенно перекошенным лицом подошел почти вплотную к нему и тихо, чтобы слышал только генерал, произнес:

– Вы начальник – лишь в комендатурах. В моей бригаде – я начальник.

10. Понос – не золотуха

К концу августа, когда достроили часовню на территории завода, а зной стал невыносимо жечь, заставляя тела, закованные в бронежилеты, липко потеть, в бригаду приехал подполковник Екимов. После долгого разговора с комбригом он заскочил в разведбат.

– Привет, Николаич! – поздоровался он фамильярно с комбатом.

– Здравствуй, Еким. Новости, я так понимаю, хреновые.

– С чего ты взял?

– А ты с другими не приезжаешь.

– Хреновые не хреновые, а повоевать сегодня придется.

– Когда?

– Через два часа на Сахарозаводской улице надо быть. Ротой обойдусь. Комбриг добро дал.

– Что там?

– Предположительно тридцать ваххов. Арабы, чеченцы, китайцы.

– Китайцы?!!

– Да, два подрывника. Вот в этом квадрате должны быть. – И Екимов ткнул пальцем в разложенную в канцелярии батальона карту.

– Дежурный, – гаркнул комбат, – Сапегу ко мне.

Сапега прибыл в майке и тренировочных штанах.

– Что за вид, майор? – спросил комбат.

– Тренируюсь. У меня по расписанию сампо[10].

– Отставить сампо, через полтора часа рота должна с техникой быть здесь, – показал он квадрат на карте с пятном от пальца Екимова. – Ферштейн?

– Без техники, – покачал головой Екимов, – засаду выставим.

– Значит, без техники.

– Никак снова страна в опасности? – приложив руку к сердцу, собезьянничал Сапега. – Когда я ехал на этот курорт, мне говорили лишь о том, что на Кавказе есть воды. Товарищ контрразведчик, – теперь он обращался уже к Екимову, – может, это вы специально все подстраиваете сами? Собираете туристов, привозите к нам, раздаете оружие, а потом…

– Хватит, Сапега! Ты приказ понял?

– Но мы только из нарядов. Третий взвод из засады вернулся из ущелья, второй на периметре, первый сопровождал колонну из Ханкалы. Первая рота вон свежая…

– Сапега, первая рота в резерве, и ты об этом знаешь. Так что не пререкайся, и вперед.

Через час рота, рассредоточившись по указанной Екимовым территории, а точнее, заняв позиции в канавах у дороги, в подъездах домов и просто у мусора и тряпья, раскиданного по дворам, образовав подобие тактического огневого мешка, затаилась. Не слышно было даже шороха. Солнце упало где-то далеко в стороне далекого Каспия, и солдаты, нервничая, чувствовали, как ночь постепенно накрывает квартал за кварталом.

Командиры взводов тоже нервничали, боясь пропустить сигнал ротного. Наконец, между дорогой и домом появились двое из головного дозора. Они шли очень осторожно. Один из боевиков прошел в метре от замаскировавшегося в мусорной куче Михайленко. Подойдя к углу дома, один из дозорных ваххов обернулся и сделал жест рукой. В «мешок» на расстоянии метров пятидесяти от засады вышли двадцать бородачей.

– Поехали, – передал Сапега, и по бандитам открыли огонь. Одновременно с этим три бойца первого взвода «сняли» выстрелами в затылок дозорных.

– Сапега! – крикнул подползший к ротному Екимов. – Это не все. Еще несколько человек должны быть. Нас могут обойти.

– Гурьев, противник с тылу! – крикнул Сапега и продолжил вести огонь.

Как и ожидал Екимов, вскоре одна из групп боевиков вышла в тыл, но была накрыта огнем взвода.

От Гурьева к Сапеге прибежал посыльный.

– Что стряслось?

– Там их больше, товарищ майор.

– Больше, чем что? Пятнадцать-двадцать? Сколько?

– Человек шестьдесят-семьдесят.

– Ну, контрразведка, мать вашу… – прошипел Сапега и врубил рацию.

Ротный быстро перестроил личный состав и приказал отходить к дороге. Короткими перебежками разведчики, прикрывая огнем друг друга, отступили за трассу и били уже оттуда по двум группам бандитов во фланг. Ваххи, почувствовав, что военная удача на их стороне, начали наступать, но были остановлены огнем на пятачке между двором и дорогой. Это дало возможность Сапеге связаться со штабом бригады, и уже через минуту пятачок накрыла минометная батарея. К утру оставшиеся в живых бандиты бежали, а засевшие в близлежащих домах были уничтожены.

Возвращались в бригаду в подавленном настроении. Екимов думал о том, что его подвели с оперативной информацией. Сапега чертыхался из-за того, что часть бандитов ушла.

– Товарищ подполковник, что это было? На моей памяти ты еще ни разу так не лажал. Информаторы подвели?

– Это было бы очень хорошо. Но сдается мне, нас сдали с потрохами. И если б не ты, честно скажу, это был бы наш последний день. Я доложу.

– Да хоть докладывай, хоть накладывай, а денег больше не дадут.

– К медали представят.

– Угу. Служи, дурачок, получишь значок. Я ж не школяр. Мне они до одного места. Ей-богу, моя крайняя командировка! Приеду домой – напишу рапорт. И – прощай навек, защитный цвет.

Никто и никогда в Чечне не говорил слово «последний», все говорили «крайний». Крайняя командировка, крайняя обнаруженная мина, крайняя колонна… Слово «последний» ассоциировалось с концом, смертью, да и просто с плохой приметой.

Когда рота, грязная, уставшая, ввалилась за ворота завода, на территории бригады царило какое-то странное оживление.

– Только что комбрига вызвали в Ханкалу. Либо снимут, либо наградят, – сказал комбат офицерам. – Так что отдыхайте. Завтра все узнаем.

Как выяснил Сапега, не один комбриг покинул бригаду. С ним выехал начмед и зам по тылу.

– Ну что, ребята, дорога к спирту открыта, – сказал он собравшимся в канцелярии роты офицерам, прапорщикам и контрактникам роты. – Комбат разрешил отдыхать два дня.

Веселой толпой собравшиеся вместе с контрразведчиком Екимовым ввалились в медчасть.

– Полковник Кржижановский запретил использовать спирт не по назначению, – встала на дороге между страждущими и спиртом медсестра Маша.

– Родная моя, золотая ты наша Машенька, – улыбнулся Сапега, – мы солдаты. Видим только бородатых уродов с утра до вечера, а вы – наш ангел. И поверьте, чтоб не думать о вас, не страдать ночами, обнимая подушку, нам, восьмерым здоровым мужчинам, вернувшимся с боя, нужен спирт. Только чтобы на время забыть, где мы! Но не забыть, кто мы. А мы – ваши защитники навеки.

– Ой, товарищ майор, вечно вы приходите и выпрашиваете спирт. Только в этот раз не дам, и точка.

– Машуль, посмотри в наши глаза. Ты видишь в них мольбы людей, которые завтра снова пойдут в бой.

– Товарищ майор, полковник Кржижановский развел спирт с йодом, так что не получится.

– И чего?

– Чего-чего, запор будет.

– У-у-у, – пронеслись разочарованные голоса.

Но подал голос стоявший позади всех старшина роты прапорщик Никурдин:

– Я тут с бойцами нашел банки с соком. Дык с них дрыщ наступает сильный поутру. А если мы станем пить спирт, от которого запор, а запивать соком дрыщевым – наутро все будет нормально!

Машенька была поднята на руки и отставлена в сторону. Спирт пошел по кругу, когда солдаты принесли сок.

Пили долго. Беседы плавно сошли с политики на баб, с баб на устройство страны, потом снова на баб.

Утром половина офицеров роты страдала запором, вторая – поносом.

– Не вышло по-твоему, Никурдин, – прохрипел из-за двери туалета Сапега, и прапорщик должен был бежать в другую роту, чтобы на время успокоить желудок.

А вечером всем, включая Михайленко, комбат объявил выговор.

Лишь Екимов странным образом не заболел животом. Ночью он попросил дневального разбудить Максима и, как только тот вышел из канцелярии, спросил в лоб:

– Хочешь служить в контрразведке?

– Это шутка такая? – спросил еще не полностью проснувшийся лейтенант. – Я, товарищ подполковник, спать хочу.

Сон – единственное, что Максим, да и почти все, находящиеся под чеченским небом, ждали и берегли. Сон был роскошью. И когда выпадал случай, использовали время, чтобы поспать.

– Пойдем, пойдем, – подхватив под локоть Максима, сказал Екимов и вывел его из заводских помещений под звездное небо. Снаружи надрывно орали сверчки, перекрикивая эхо далеких и близких автоматных очередей и глухое буханье где-то в горах артиллерии.

– Знаю, что в бригаде есть свой «молчи-молчи», – стал говорить Максим. – И у меня нет никакого желания быть еще одним, сидеть и собирать информацию – не мое это.

«Молчи-молчи» – так называли особистов ФСБ при частях. Отношение к ним было неоднозначным. Где-то уважали, особенно если контрразведчик регулярно выезжал на боевые и напускал туман вокруг всего, что он делает, а где-то – не очень.

– Я разве сижу на месте? – улыбнулся Екимов.

– Вы из главка прикомандированы. И, если честно, я даже не знаю, чем вы занимаетесь.

– Могу сказать. Не так давно была создана Временная оперативная группа Управления военной контрразведки ФСБ России в Северо-Кавказском регионе – ВОГ УВКР. Отчасти структура контролирует и собирает сведения от особистов в частях, ведет анализ информации, сбор данных от подразделений РЭБ[11], ЭБР предотвращение утечки информации и многое другое. А есть еще одна функция – оказание содействия оперативным подразделениям ФСБ по сбору оперативной информации, работе с конфидентами…

– С кем?

– Со стукачами и добровольными помощниками. Выявление лиц, причастных к терактам и связанных с бандподпольем. Работа интересная.

– Смотря кому… А почему именно я вам понадобился? Что, своих кадров нет?

– Есть такое слово в армии – «потому что, и точка», – услышал голос комбата сзади Максим и сразу же обернулся. Комбат вышел на свет, протянул руку сначала Екимову, потом Михайленко. – Это я попросил тебя пристроить, – сказал комбат, прикуривая сигарету. – К тому же Екимов сказал, что ты башковитый и пригодишься. У него один из коллег как раз уволился.

– Я не справляюсь? – Максим внутренне готов был взорваться. Он выполнял все, что от него требовалось, и вот – от него пытается избавиться комбат.

– Не нервничай, лейтенант, – чуть разомкнув губы, проговорил комбат. – Ты хороший офицер. И была бы судьба – дорос бы до комполка или выше. К слову, завтра приказ – тебе старлея досрочно дают.

– Товарищ полковник, я не пойму, в чем же тогда дело.

– Причин много. Первая – бой на Сахарозаводской улице. Правозащитники нашли там четыре тела мирных жителей, зверски убитых.

– Да какие мирные? Там бой был.

– Мне не доказывай. Знаю. Но в Кремле политика изменилась. Сейчас есть план в военной прокуратуре на «посадку» офицеров. Сажать будут многих. В уральском отряде спецназа снайпера-контрактника вчера взяли – восемь лет прочат. И только за то, что он находился в районе, где снайпер убил якобы двух мирных граждан.

– А как же баллистика, ствол осмотреть и все прочее?

– Это уже никому не надо. Я говорю: есть кремлевский план на посадку. Завтра сюда приедут правозащитники и деятели военной прокуратуры. Тебя уже завтра быть тут не должно. Как и всех младших офицеров вашей роты и контрактников. Кто-то – в сорок шестую бригаду, кто-то – в восьмую нальчиковскую.

– А Сапега?

– А что Сапега? Он во время боя был в медчасти – у него фурункулез. Ты что, не в курсе?

– Отчасти в курсе, – выдохнул Максим.

– Так что собирай манатки – и с утренней колонной в Ханкалу с Екимовым, представляться новому руководству и обмывать звезду.

11. Молчи-молчи

Из Аргуна с попутной колонной на Ханкалу ехали молча.

– Чего невеселый? – хлопнул по плечу лейтенанта Екимов.

– Не думал, что меня когда-нибудь в «молчи-молчи» переведут. Сидеть и геморрой зарабатывать…

– Ну уж нет, Максим, – начал, подбирая слова, подполковник. – Сидеть, даже если бы ты этого и хотел, тебе не придется. И сейчас у нас одно дельце есть, в районе Червленой. Там батальон отдельный стоит. Думаю, чтобы времени не терять, туда поедем, а потом уже в Ханкалу. От батальона на перекрестке выделен блокпост. Называют это место Чертовым перекрестком. Там постоянно что-то происходит. И, по идее, не нашего бы ума дело было. Но особист батальона заприметил, что бойцы дурь где-то берут – анашу, гашиш, и новая дрянь появилась – насвай, смесь на курином помете, ее жевать надо. Ну, наш чекист, недолго думая, прижал бойчину одного, на которого информация появилась, что он распространяет. А тот и выпалил: мол, я ни при чем, мужичок хромой один оставляет возле шлагбаума каждое утро – то гаш, то насвай. А по весне так и вовсе семена раскидывал, чтоб проросла трава рядом с постом. Устроили засаду, но мужичок этот, видно, пронюхал и перестал появляться. Бойца повторно проверять, мол, наврал про мужика. Тем более приметы, которые солдат описал, – ну очень противоречивые. На вид мужичок русский, хромает на левую ногу, роста – среднего. В Червленой такого сроду не было. На бойца начали давить, расспрашивать: где на самом деле покупал и у кого. А тот – все одно: хромой мужик оставлял.

Примечания

1

Отдельная бригада оперативного назначения.

2

Вертолет «Ми-26».

3

Вертолет «Ми-8».

4

Ваххи – ваххабиты.

5

Гуроны – племя индейцев в Северной Америке. Гуронами так же называли часть чеченцев, спустившихся с горных районов в период 1991–1997 годов.

6

Курс молодого бойца.

7

Центр специального назначения ФСБ – «А» – Альфа.

8

Оперативный состав ФСБ.

9

Рэксы – служащие в комендантских подразделениях.

10

Самоподготовка.

11

Радиоэлектронной борьбы.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.