SAS (№27) - Сафари в Ла-Пасе

Оглядев сидевших на скамейках пассажиров, он обратил внимание на элегантного блондина в черных очках, в темном костюме из альпака и с модным атташе-кейсом. Увидев на его левой руке перстень с печаткой, он понял, что перед ним – Его Высочество князь Малко, тоже агент Центрального разведывательного управления, хотя и из другого ведомства. Джеймс просиживал по восемь часов в день в своем франкфуртском бюро, перед компьютером, в котором были заложены сведения обо всех, работающих или когда-либо работавших на ЦРУ в этой стране. Князь Малко, «внештатный» агент отдела планирования, занимался «черными» делами «фирмы». То есть такими операциями, в которых признаются, лишь если агент пойман с поличным. Николсон с интересом разглядывал человека, к которому собирался подойти. Он с такими встречался не часто.

– Князь Малко Линге?

Малко поднял голову. Одетый в твидовый костюм, Джеймс Николсон со своими рыжими усами был похож на полковника колониальных войск, только что слезшего с лошади. Как и было условлено, в петлице у него был лиловый цветочек, а в руке он держал конверт из желтой крафт-бумаги.

– Я ждал вас, боялся, что ваш самолет опоздает, а наш рейс через двадцать минут, – сказал Малко.

– Зайдем в бар, – предложил американец. Они сели за уединенный столик. Малко заказал водки, «Столичной», а его визави – виски. В Боливии водка, должно быть, редкость.

Джеймс Николсон пододвинул к нему конверт и спокойно сказал:

– Здесь полное досье на Клауса Хейнкеля, он же Клаус Мюллер. В том числе – отпечатки пальцев.

Малко взял пакет. Удивился, что его вызвали из фамильного замка только затем, чтобы поручить отвезти отпечатки пальцев в Боливию. Хоть Ла-Пас и находится на другом конце земного шара, на высоте четырех тысяч двухсот метров над уровнем моря, все же с посольством США у них должна быть постоянная связь.

Принесли водку, и он отхлебнул холодного и крепкого напитка.

– Там что-нибудь интересное? – спросил он, постучав пальцем по конверту.

Джеймс Николсон погладил усы.

– Самое интересное – отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Они имеются только у нас. Архивы гестапо и СС были уничтожены. Когда наша военная разведка арестовала Клауса Хейнкеля в 1945 году, он еще носил свое настоящее имя и числился на службе в гестапо. Человек, носящий ныне имя Клауса Мюллера, имеет те же отпечатки. Это – доказательство того, что он принял боливийское гражданство под чужим именем. А раз так, боливийцы могут его выдать правосудию...

Малко задумчиво вертел в руках конверт. Как и все, он знал из газет историю Клауса Хейнкеля.

– А кто на самом деле этот Хейнкель?

Лицо Джеймса Николсона скривилось от отвращения.

– Зверь, садист. Здесь – только часть сведений о нем. Он собственноручно убил около трех сотен человек. Особенно зверствовал над евреями. В Амстердаме он скальпелем содрал кожу с живой еврейки, кусок за куском. В соседней камере сидел священник, так он от ее криков сошел с ума. Хейнкель пытал детей, католических священников... Он приговорен к смерти во Франции и в Голландии, не говоря об Израиле.

Малко с возмущением поставил стакан на стол.

– Как ему удавалось до сих пор избегать правосудия?

– Мы прикрывали его, – спокойно признался Николсон. – Когда наши арестовали его в 1945-м, он откупился тем, что выдал список еще не раскрытых агентов гестапо, живших в тех странах, где он «работал». С тех пор они работают на нас. Когда в 1947 году было создано ЦРУ, мы разыскали его. Он участвовал в ряде операций против Восточной Германии. За это мы выдали ему фальшивые документы и в 1951 году отпустили. Больше к его услугам прибегать не собирались.

Но потом, в Боливии, он продолжил свою работу. У нас там были некоторое время неважные отношения с властями, и Клаус Хейнкель очень нам помог. Слава богу, с тех пор правительство там сменилось. Нас любят. Клаус Хейнкель нам больше не нужен, да и слишком уж засвечен...

Малко был буквально огорошен спокойным цинизмом своего собеседника. Он прекрасно понимал, что в спецслужбах работают не ангелы, но все же...

Кроме того, в этой истории было что-то неясное.

– Но почему не передать это досье напрямую французам или израильтянам? Мне не пришлось бы тащиться в эту чертову Боливию.

Джеймс Николсон усмехнулся в усы.

– Все не так просто. Во-первых, боливийцы ужасно обидчивы. Несмотря на то, что мы вложили в эту дерьмовую страну восемнадцать миллионов долларов. А они в ответ взяли и национализировали «Галф Ойл»! Передавая им это досье, мы оставляем им свободу делать с ним то, что они считают нужным.

– Не будете же вы меня уверять, что «фирма» не имеет там агентов? Зачем мне-то лететь?

Николсон снова улыбнулся.

– Как говорится, левая рука Господа часто не знает, что делает правая. Говорят, «фирма» очень дружит с боливийцами... А тут им собираются поднести пакость. Так пусть этим займется кто-нибудь со стороны. Как вы, например.

Малко допил свою «Столичную». Здесь явно было что-то не так...

– Должен сказать вам, что отдел планирования был, в общем-то, против выдачи документов...

– Да, но я-то ведь именно из отдела планирования! – подскочил Малко.

– В том-то и дело. По-видимому, госдепартамент заставил их пойти на это. Уж очень расшумелись некоторые послы.

Одним словом, люди ЦРУ в Ла-Пасе будут благословлять Малко.

– Но почему выбрали именно меня?

Джеймс Николсон с уважением глянул в золотисто-карие глаза Малко.

– Вам доверяют. Вы не потеряете отпечатки по дороге. Кроме того, как только вы передадите их боливийцам, надо будет, опять же неофициально, поставить об этом в известность французов, голландцев и израильтян. Чтобы боливийцы не сожгли бумаги...

Вся эта грязь угнетала Малко. Но он вспомнил, что прежде чем покинуть свой замок, ему пришлось закупить двадцать пластмассовых тазов, чтобы расставить их на чердаке: крыша протекает, а для срочного ремонта нужны деньги...

– А вы не боитесь, что Клаус Хейнкель расскажет все, что знает про ЦРУ? – спросил он. – Сейчас, в связи со всей этой историей, поднятой Джеком Андерсеном, момент не очень подходящий...

Джеймс Николсон хитро улыбнулся:

– Еще неизвестно, выдадут ли боливийцы Клауса Хейнкеля французам или израильтянам. Нынешнее правительство многим обязано немецкой колонии в Ла-Пасе. Им вовсе не хочется, чтобы Хейнкель был загнан в тупик. Все эти омерзительные отставники давно не участвуют в политике и хотят лишь мирно прожить остаток своих Дней... Они будут просить боливийцев помочь им... Ставлю серебряный доллар против боливийского песо, что в ближайшие дни Клаус Хейнкель очень неудачно поскользнется где-нибудь на улицах Ла-Паса... И на земле одним дерьмом будет меньше.

Слова американца заглушил громкоговоритель:

– "Скандинавией Эрлайнз" сообщает, что начинается посадка на самолет, вылетающий рейсом 955 по маршруту Лиссабон – Рио-де-Жанейро – Буэнос-Айрес – Сантьяго. Выход номер восемь. У пассажиров должен быть посадочный талон красного цвета.

– Это вам, – сказал Джеймс Николсон. – В Ла-Пасе будьте осторожны. У Клауса Хейнкеля еще много друзей. Досье передайте министру иностранных дел лично в руки...

Малко уже разглядывал через стекло лайнер Д-С 8 фирмы «Скандинавиэн Эрлайнз». Ему нравилось летать на самолетах дальних рейсов. Сервис, внимание, полнейший отдых. Открыв свой атташе-кейс, он вложил в него досье на Клауса Хейнкеля, военного преступника, агента гестапо и ЦРУ. На всякий случай у него был при себе миниатюрный пистолет. Не очень-то он доверял увеселительным поездкам, предлагаемым Центральным разведывательным управлением.

* * *

Чако, эта худосочная саванна, плоская, как ладонь, бесконечно тянулась под крылом Д-С 9, самолета компании «Ллойд Боливиана». В отличие от комфортабельного «Скандинавиэн Эрлайнз», здесь все было по-спартански. Малко с грустью вспоминал белокурую длинноногую стюардессу, занимавшуюся им от Лиссабона до Рио. От скуки он разглядывал папку, забытую кем-то из пассажиров: полное описание японских портов, изданное на французском языке информационным бюро по Дальнему Востоку. Он прочел адрес: Париж, улица Комартэн, 2-бис. Как далеко позади осталась Европа, подумал он.

Постепенно саванну сменили густые зеленые джунгли, широко раскинувшиеся на бескрайних просторах Бразилии, Парагвая и Боливии. Голос пилота сообщил:

– Слева от самолета – город Камири.

Малко посмотрел в иллюминатор и разглядел несколько крохотных строений. Именно здесь два года тому назад был убит боливийцами Че Гевара. Здесь закончилась легендарная жизнь, дав начало легенде.

До Ла-Паса оставалось полтора часа лету.

* * *

Самолет спускался среди отвесных вершин, окутанных облаками. Высота гор – шесть-семь тысяч метров. Правда, аэропорт Эль-Альто находится на высоте четырех тысяч двухсот метров над уровнем моря... Окрестности Ла-Паса были сказочно красивы. Под крылом самолета проплывали долины, пустынные ущелья с крутыми склонами. Тропический пейзаж резко сменился голыми вершинами Анд и пустынным плато Альтиплано. Между облаками просматривались сверкавшие на солнце крыши домов Ла-Паса, прилепившихся к склонам ущелья, в верхней точке которого располагался аэропорт.

Самая высокогорная столица в мире. Вокруг лишь отвесные вершины и однообразное плато Альтиплано. Самолет развернулся, и Малко увидел серебристую поверхность озера Титикака, находящегося в шестидесяти километрах к северу от города. Самолет пошел на посадку.

* * *

Скульптурно неподвижная таможенница рассеянно глянула в паспорт Малко и кивком головы указала на выход. Со своей короткой юбкой и неумеренным макияжем она скорее подходила к антуражу Фоли-Бержер, чем таможни. У выхода лиловый, как его мундир, полицейский бросился к Малко:

– Доллары? По тринадцати песо...

Он тряс зажатыми в кулак засаленными бумажными песо. Банк в аэропорту был, конечно же, закрыт. Полицейский-меняла преследовал Малко, пока тот не сел в такси, и даже там уселся рядом с ним! Было прохладно, но Малко чувствовал себя так, как будто грудь его была зажата в стальной корсет. Еще в аэропорту он видел упавшую в обморок женщину, ей прикладывали кислородную маску. Разреженный воздух! Послы в Ла-Пасе мерли, как мухи. Человеку с больным сердцем достаточно было сесть в такси в нижней части города и быстро подняться в верхнюю его точку, Эль-Альто, и он был готов: внизу было три тысячи метров, а вверху – четыре тысячи двести...

Освободившись от лилового полицейского, такси вылетело на самую рискованную дорогу в мире. Узкое асфальтированное шоссе, серпантином спускавшееся вниз, было заполнено дьявольским количеством грузовиков и автобусов. По обе стороны дороги неторопливо прохаживались или сидели на корточках бесчисленные индианки, ожидая неизвестно чего. Все они были похожи: коротышки с преждевременно постаревшими лицами, в шляпах-котелках на макушке, укутанные в разноцветные покрывала, с бесконечным количеством юбок, делавших их похожими на волчки; иногда с ребенком, привязанным к спине. Некоторые из них стояли терпеливо за лотком с убогим набором фруктов, жуя что-то и подремывая в ожидании покупателей. Заработав несколько песо, они отправлялись за десять, двадцать, а то и сто километров, на плоскогорье. Склоны гор представляли собой шевелящееся скопление трущоб. На одном из поворотов Малко заметил огромный плакат с портретом усача в военной форме под гигантским лозунгом, написанным красными буквами: «Победить или умереть с Банзером».

Вечно эти идиотские клятвы. Банзер уйдет, как и его предшественники, сто восемьдесят три президента, а индейцы и не заметят его исчезновения. В этом богом забытом уголке земли революции совершаются так же периодически, как смена времен года. Между двумя революциями каждый лидер старался чем-нибудь новым стряхнуть с туземцев их обычную апатию.

На зеркале заднего обзора такси висел флажок Боливии с надписью по диагонали: «Боливия требует вернуть ей море».

Дело в том, что несчастные боливийцы вот уже целый век требуют вернуть им выход к морю, захваченный когда-то чилийцами. А те и в ус не дуют. И вот ежегодно здесь устраивается «неделя моря», во время которой расцветают лозунги и воинственные заявления. А затем все затихает до следующего года. В ходе такой вот недели одно из предыдущих правительств на волне патриотических чувств приступило к строительству огромного отеля «Литораль» («Прибрежный») на улице Прадо, этих Елисейских полях Ла-Паса, но... из-за нехватки средств стройка была законсервирована. Как и вся Боливия.

Четыре миллиона ее жителей, рассеянных на территории, в два с половиной раза превышающей Францию, постепенно погрязают в средневековье, ежегодно отмечая очередную революцию. Такси, везущее Малко, проехало перед гигантским зданием «Комибол» (Горнорудная комиссия Боливии) и, выехав на проспект Камачо, остановилось.

– Вот и отель «Ла-Пас», – сказал водитель.

* * *

Джек Кэмбелл, Официально – директор Ю. Эс. Ай. Эс., а фактически – резидент ЦРУ в Ла-Пасе, иронически посматривал на Малко, пытавшегося преодолеть одышку. Контора находилась на улице Комерсио, в старой части города, в трех кварталах от гостиницы «Ла-Пас». Узкие улочки здесь подымались под углом не менее 30 градусов... В этой столице не было ни одной горизонтальной улицы. Каждый шаг стоил идущему больших усилий. Малко казалось, что он поднялся на Аннапурну. А низкорослые индианки, да еще с привязанными за спиной детишками, лихо обгоняли его, когда ему было в пору карабкаться на четвереньках.

Он разглядывал сидевшего напротив американца и думал, что нечасто можно встретить мужчину, столь безобразно одетого: бутылочного цвета брюки, синяя куртка и желтая рубашка. Но самым ужасным был его голос: гнусавый, сварливый, скрипучий, с отвратительным нью-йоркским акцентом. Весь его облик был преисполнен вульгарности, от курносого носа и до выпученных глаз за стеклами очков. Помещения конторы затерялись на третьем этаже полуразвалившегося здания без каких-либо вывесок. Ведь ЦРУ еще не оправилось после ущерба, нанесенного предыдущими правителями.

Равнодушным тоном Кэмбелл спросил, как прошло путешествие, извинился, что не смог прислать машину.

– Высота! Провалы в памяти. Здесь это часто случается.

Он машинально вертел в руках телекс, извещающий о поездке Малко в Ла-Пас. Несмотря на столь полное отсутствие вкуса, он был одним из лучших агентов ЦРУ в Южной Америке. До этого он долго прожил в Уругвае, где отличился в кампании против тупамарос.

Отдышавшись, Малко спросил:

– Вам известно, зачем я приехал? Вы можете организовать мне встречу с министром иностранных дел боливийского правительства?

Джек Кэмбелл смотрел на него со странным выражением:

– По-моему, вы напрасно сюда приехали, – сказал он, гнусаво растягивая слова.

Малко посмотрел на американца с гневом и недоверием:

– Напрасно?

Собеседник криво улыбнулся.

– Клаус Хейнкель покончил с собой два дня тому назад. Сегодня – похороны.

Глава 3

Этой новости была посвящена вся третья полоса газеты «Пресенсиа». Там были также фотографии Клауса Хейнкеля и его врача, в доме которого, расположенном в богатом квартале в нижней части города, он и покончил с собой. Малко достаточно знал испанский язык, чтобы понять смысл текста. Журналист описывал со множеством подробностей труп Клауса Хейнкеля, каким он его сам увидел, его пробитый пулей череп.

В рамочке было помещено заявление майора Уго Гомеса, начальника тайной полиции, о том, что дело Клауса Хейнкеля закрыто и что правду об этом немце из Ла-Паса так, вероятно, никогда узнать и не удастся.

Малко взглянул на подпись под статьей: Эстебан Баррига. Похороны состоятся в церкви Сан-Мигеля де Колакото.

– Так что вы зря сюда приехали, – повторил своим гнусавым голосом Кэмбелл. – Ну хоть посмотрите, что за страна Боливия.

Сложив газету, Малко положил ее на стол. Американец явно ликовал. Можно было подумать, что смерть немца доставляла ему огромную радость. Конечно, вполне объяснимо и логично, что затравленный нацист идет на самоубийство. Малко встал. По всей видимости, его командировка в Боливию будет непродолжительной. В приоткрытую дверь он увидел глядевшую на него секретаршу с милым овальным лицом.

Ее большие глаза смело смотрели на него. Слегка улыбнувшись, она опустила голову и продолжала печатать. Из-под очень короткой юбки были видны красивые ноги. Вся она словно светилась радостью и чувственностью.

Голос Кэмбелла заставил Малко вздрогнуть.

– Любуетесь Лукресией... У нее самые красивые ноги во всем посольстве. К тому же, говорят, что, с точки зрения морали, она не так строга, как ее подруги.

Он говорил так громко и внятно, что Малко стало неудобно за девушку. Теперь ему был виден ее красивый профиль: волевой подбородок и крупный чувственный рот.

– Я ухожу, – сказал он. – Жаль, что приехал слишком поздно.

Джек Кэмбелл беспомощно развел руками:

– Слишком много всего было на совести у этого типа. Кстати, вы ведь привезли его досье? Отпечатки пальцев и прочее. Оставьте все это мне. Я верну бумаги в Лэнгли вместе с сообщением о его смерти. Пусть закроют дело.

Выражение золотистых глаз Малко не изменилось. Но что-то в нем сработало. Его шестое чувство как бы включило в мозгу красный свет. Слишком уж безразличным был голос Джека Кэмбелла. И Малко инстинктивно солгал:

– Я оставил все в гостинице. По лицу американца пробежала едва заметная тень неудовольствия.

– Прислать к вам кого-нибудь?

Малко с самым наивным видом посмотрел на него.

– Вообще-то я могу взять с собой вашу секретаршу, и она принесет вам документы. Так вы их получите гораздо быстрее.

На долю секунды Джек Кэмбелл задумался; предложение Малко явно застало его врасплох.

– О'кей, почему бы нет? – ответил он. И, наклонившись над столом, позвал: – Лукресия!

Красавица-боливийка вошла в кабинет. Ее большие черные глаза светились умом и чувственностью, а ноги, когда она стояла, казались еще красивее.

– Лукресия, – распорядился Кэмбелл, – проводите этого джентльмена в гостиницу. И принесите мне пакет, который он вам даст.

Она кивнула, искоса взглянув на Малко. Мужчины без особого энтузиазма пожали друг другу руки.

– Когда полетите обратно, – посоветовал американец, – сделайте остановку в Рио, это приятнее, чем Боливия...

Пока они спускались в лифте, красавица Лукресия стояла, не поднимая глаз. Они прошли бок о бок до перекрестка с улицей Аякучо. Напротив Перуанского банка.

Малко поднял руку, чтобы остановить такси. Лукресия удивленно посмотрела на него:

– Но ведь ваш отель – за два квартала отсюда. Улыбнувшись, он взял ее под руку, чтобы помочь сесть в такси.

– Где находится квартал Флорида?

– В нижней части города, возле Колакото. А зачем это вам?

– Вот туда мы и поедем. А точнее – в церковь Сан-Мигеля.

* * *

Огромный, обитый серебром черный гроб занимал всю середину главного прохода, утопая в венках. У Клауса Хейнкеля явно имелись не только враги. Четыре первых ряда в церкви Сан-Мигеля были полностью заняты. В основном это были пожилые мужчины европейского вида.

Малко и Лукресия наблюдали за происходящим из бокового нефа. Боливийку явно забавляла эта их вылазка. Она ни разу ни о чем не спросила Малко. Колакото, жилой район столицы, находился довольно далеко от отеля. Нижняя часть города представляла собой узкое и извилистое ущелье между отвесными стенами скал, напоминая Беверли Хиллз. Это было дно расширяющейся долины. Колакото начиналось сразу за мостом через реку Ла-Пас; чтобы его построить, пришлось отвоевывать место у скалистых берегов. Виллы, окруженные высокими заборами-стенами, тянулись вдоль широкой улицы до самой церкви Сан-Мигеля, футуристского строения из бетона, стоящего на самом краю столицы.

Часть город", называемая Флоридой, где скончался Клаус Хейнкель, располагалась справа от Колакото и состояла из десятка кварталов.

За ними город кончался.

Священник повернулся и направился в центральный проход, размахивая кропилом. Он торжественно взмахнул им и окропил гроб святой водой, творя молитву. Тем, кто хорошо знал Клауса Хейнкеля, должно было казаться удивительным, что святая вода не вскипает от прикосновения к этому гробу...

Малко спросил шепотом Лукресию:

– Вы знаете, кто эти люди? Она ответила, почти не шевеля губами:

Это все – бывшие нацисты. Краснолицый толстяк – это Зепп, владелец ресторана «Дайкири», приятель Клауса Хейнкеля. Остальные – члены «Аутомобиль-Клуба». Здесь все в сборе. Даже дон Федерико приехал.

– А кто этот дон Федерико?

– Дон Федерико Штурм, вот тот высокий, у самого гроба. Один из главарей нацистского землячества в Южной Америке. Бывший полковник СС. Живет возле озера Титикака. Разбогател в Боливии, очень влиятелен. Говорят, он был лично знаком с Мартином Борманом и даже прятал его у себя. Но мало ли что болтают...

Пока Лукресия говорила все это взволнованным шепотом, Малко разглядывал собравшихся. Под маской набожного траура пряталось что-то другое, чего он не мог пока разгадать. Он вглядывался в дона Федерико. Красивый мужчина, держится прямо, одет в безукоризненный темный костюм, напоминающий покроем военную форму. Почувствовав, что за ним наблюдают, немец медленно повернул голову, и Малко встретился с холодным взглядом его очень светлых глаз. Ему почему-то стало не по себе. Губы дона Федерико чуть скривились, и он вернулся в прежнюю позу, скрестив руки на груди.

Внезапно Малко понял то, что его во всем этом смущало: эти люди чему-то радовались!

Он еще раз обвел взглядом их лица, одно за другим. Время от времени на каждом из них мелькало удовлетворение или даже едва сдерживаемая улыбка. Порой это был веселый огонек во взгляде, тень улыбки. Впечатление было такое, что все они кого-то ловко разыгрывали. Но кого? Ведь вот он, перед ними, массивный мрачный гроб. В нем – покойник. И покойник этот – Клаус Хейнкель, человек из их компании.

Ощущение сомнения, испытанное им в кабинете Джека Кэмбелла, все усиливалось. Во внезапной смерти Клауса Хейнкеля было что-то странное. И эту загадку Малко хотел разгадать прежде, чем улетит из Боливии.

Церемония подходила к концу. Малко потянул Лукресию за руку. В проходе он вдруг увидел маленького человека, стоящего в стороне от других; у него были индейские черты лица, горе его казалось искренним. Тщедушный и изможденный, он как будто стыдился, что пришел сюда. Он явно не был немцем. У самого выхода из церкви Малко заметил какого-то верзилу, стоящего в тени за колонной.

Этот человек также не был похож на немца. Смуглый, с круглой головой на широких плечах, с болтающимися обезьяньими руками, он напоминал откормленного и жестокого зверя. Малко заметил, как оттопыривался его плохо скроенный пиджак, человек этот явно был вооружен. Когда Лукресия проходила мимо него, он внимательно посмотрел на нее, скользнув взглядом по ее ногам.

Девушка сердито усмехнулась, причем зубы ее сверкнули отнюдь не миролюбиво.

Когда они оказались на паперти, Малко спросил:

– А что это за горилла у колонны?

Лукресия с отвращением ответила:

– Майор Уго Гомес. Шеф тайной полиции. Убийца и садист. Он снял виллу в городе и там пытает свои жертвы, да так, что полиции иногда приходится перекрывать движение, чтобы люди не слышали криков истязаемых...

Судя по всему, Клаусу Хейнкелю неплохо жилось в этой стране.

– Вы с ним знакомы?

Девушка опять скривила рот, на лице ее отразилась ненависть.

– Я входила в оппозиционную группировку. Нас арестовали люди Гомеса, и он меня допрашивал лично. Он пытался изнасиловать меня.

Голос ее дрожал.

– Он воображает, что он «мачо», настоящий мужчина, – продолжала она. – Потому что насилует девушек и по пятницам развлекается со шлюхами из «Маракаибо»... Я видела, как он пытал одного юношу: он зажал ему проволокой яички и скручивал их, пока несчастный не потерял сознание. А вся вина юноши была в том, что он писал на стенах домов антиправительственные лозунги...

Нежная Лукресия так и кипела от ненависти. Малко вернулся к своим мыслям:

– Что тут делал этот изверг? Такому вроде бы не место рядом с кропильницей.

– Он покровительствовал Клаусу Хейнкелю. В Ла-Пасе ничто не делается без его ведома. Надеюсь, что настанет день, когда его кто-нибудь укокошит, – сказала она с убеждением.

Девушка повернулась к Малко.

– Теперь пойдем в отель за документами?

Малко задумался. Он долгим взглядом посмотрел в глаза боливийки.

– Мы не поедем в отель, – сказал он. – Я хочу попросить вас об одном одолжении.

– Каком?

По тому, как она насторожилась, он понял, что она не доверяет ему.

– Мне кажется, в смерти Клауса Хейнкеля есть что-то странное. Хотелось бы выяснить, что именно...

Лукресия смотрела на него, нахмурив брови, пытаясь понять, не шутит ли он. Потом взгляд ее подобрел, и она улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами.

– Если это может навредить собаке Гомесу, я согласна. Что ты собираешься делать?

Она обратилась к нему на «ты» и сама этому удивилась.

Засмеявшись, сказала:

– Раз мы будем дружить, я буду говорить тебе «ты». Так я разговариваю с теми, кто мне по душе. И ты тоже должен говорить мне «ты».

– А Джек Кэмбелл тебе не помешает? – спросил Малко, чувствуя неловкость (он редко с кем говорил на «ты»). – Я имею в виду твою работу.

Она снисходительно покачала головой.

– Моя работа! Я зарабатываю тысячу триста песо в месяц. Еле хватает на сигареты. Я работаю, чтобы не сойти с ума от скуки. А Джек Кэмбелл, плевать я на него хотела! Он как-то попытался поцеловать меня, так меня чуть не вырвало от вони из его рта...

Малко улыбнулся. Его забавлял бойкий язычок его неожиданной союзницы. Но он не торопился вовлекать ее в свою авантюру.

– Это может оказаться опасным, – сказал он. Лукресия, пожав плечами, обожгла его взглядом.

– Ты будешь моим «мачо»... Ты защитишь меня. Пойдем.

Их окружили выходящие из церкви немцы, с постными лицами, но по-прежнему тайно чему-то радующиеся. Тот, кого Лукресия назвала доном Федерико, бросил пронзительный взгляд на Малко, чей цвет волос и европейская внешность явно заинтриговали его. Малко сейчас чувствовал себя лучше: всего лишь три тысячи метров над уровнем моря. Почти побережье! Хоть в теннис играй. Но им предстояло подняться в центр города, на три тысячи семьсот метров, где каждое усилие, казалось, прибавляло ему возраста.

Он думал: какая сейчас физиономия у Джека Кэмбелла, не дождавшегося ни документов, ни своей секретарши.

Глава 4

От нестерпимого зловония Малко даже остановился. Можно было подумать, что по лестнице, ведущей в редакцию газеты «Пресенсиа», прошел полк пьяниц, облевав каждую ступеньку. Здание самой значительной ежедневной газеты Ла-Паса было невзрачным. Даже если отвлечься от запаха. Редакция находилась на третьем этаже. Лукресия, зажав нос, мужественно ринулась вперед.

Дверь редакции была открыта. Вахтер-индеец с тупым лицом спросил, что им нужно.

– Поговорить с Эстебаном Барригой, – ответил Малко.

Вахтер показал на открытую дверь кабинета, размером со шкафчик для метлы...

– Он там.

Малко вошел, Лукресия за ним. Маленький сморщенный старикашка с хитрой мордочкой лихорадочно колотил по машинке, окружив себя кипами старых газет и не выпуская изо рта сигарету, распространявшую отвратительный запах. Малко отметил грязную сорочку, плохо выбритые дряблые щеки, очки с толстыми стеклами в роговой оправе, жирненькие потные ручки. Не очень привлекательным типом был этот Эстебан Баррига.

– Сеньор Баррига? – вежливо осведомился Малко. Журналист поднял голову и замигал глазами, как испуганный филин. С тех пор, как один рассерженный читатель заставил его сжевать, а затем проглотить целый номер «Пресенсии», он опасался незнакомцев.

– Да.

– Я американский журналист, – солгал Малко. – Я должен написать статью о смерти Клауса Хейнкеля, помните – нацист, который покончил с собой...

Эстебан Баррига затряс головой, как будто плохо понимал, о чем идет речь.

– Ах, ну да...

Малко, мягко улыбаясь, положил на стол двадцатидолларовую бумажку.

– Кажется, вы видели его. Расскажите какие-нибудь подробности...

Журналист резко выпрямился.

– Да-да. Он был уже мертв, когда я его увидел...

– Пуля пробила грудь навылет?

– Да, конечно, да...

– Он лежал, распростертый, в комнате на втором этаже?

– Да, да...

Баррига, казалось, был в восторге.

– И он оставил записку?

– Да-да, письмо.

– Вы его хорошо рассмотрели и узнали, не правда ли?

Эстебан Баррига с готовностью согласился:

– Да-да, сразу узнал.

Малко несколько секунд помолчал. Утомившись от столь долгого усилия, боливиец вытирал со лба пот, заговорщицки улыбаясь. Малко поймал его взгляд и ласково спросил:

– Тогда почему же вы написали, что Клаус Хейнкель стрелял себе в рот, что труп находился в холле виллы и был опознан врачом, а вы никогда его раньше не видели?

Эстебан Баррига окаменел. Часто-часто замигали его глаза за стеклами очков. Губы шевелились, но не могли издать ни единого звука. С испуганным и умоляющим видом он смотрел то на Малко, то на Лукресию.

– Кто... кто вы? – спросил он. Малко не ответил. Он схватил боливийца за ворот куртки и, притянув его к себе, с угрозой приказал: – Говорите правду!

Шум их разговора перекрывало стрекотанье бесчисленных пишущих машинок. Журналист еле слышно признался:

– Я... я не видел трупа, он уже был в гробу. Но мне рассказали, как все случилось.

– Кто?

– Майор...

Внезапно он умолк, и взгляд его остановился на ком-то, кто находился за спиной Малко. Тот оглянулся. Худой и длинный субъект с орлиным носом слушал их беседу, стоя на пороге.

Эстебан Баррига мгновенно вырвался:

– Извините, сеньор, я занят.

Он выскочил стремительно, как кролик, и исчез в недрах редакции. Забыв при этом на столе двадцатидолларовую бумажку. Малко понял, что продолжать бесполезно.