Первые шаги в жизни

      -- Значит, Моро здесь, раз здесь его лошадь? -- спросил у него г-н де Серизи.
      -- Нет, ваше сиятельство; но ему надо до обеда побывать в Мулино, вот он и оставил здесь лошадь, а сам пока пошел в замок отдать кое-какие распоряжения.
      Сторож не подозревал, какое значение имел его ответ, который при данных обстоятельствах для человека проницательного звучал как неопровержимое доказательство.
      -- Если ты дорожишь местом, -- сказал граф сторожу, -- садись на лошадь, мчись во весь опор в Бомон и передай господину Маргерону записку, которую я сейчас напишу.
      Граф вошел в сторожку, написал несколько слов, сложил записку так, чтобы ее нельзя было развернуть незаметно, и отдал сторожу, когда тот уже сидел на лошади.
      -- Никому ни слова,--сказал он. -- А если Моро удивится, не найдя здесь своей лошади, скажите, что это я ее взял, -- прибавил он, обращаясь к жене сторожа.
      И граф устремился в парк, калитку которого сейчас же отперли по его приказанию. Человек, самый привычный к политике, к ее волнениям и неудачам, если душа его достаточно молода, чтобы любить, даже в возрасте графа, страдает от измены. Г-ну де Серизи было так трудно поверить в подлость Моро, что в Сен-Брисе он склонен был считать его скорее жертвой дядюшки Леже и нотариуса, чем их сообщником. Поэтому во время разговора фермера с трактирщиком он все еще думал простить управляющего, задав ему хорошую головомойку. Странное дело! С той самой минуты, как Оскар рассказал о почетных недугах графа, вероломство его доверенного занимало этого неутомимого труженика, этого наполеоновского деятеля лишь как эпизод. Его тщательно хранимую тайну мог выдать лишь Моро, вероятно издевавшийся над своим благодетелем с бывшей горничной г-жи де Серизи или с бывшей Аспазией времен Директории. Уйдя в боковую аллею, этот пэр Франции, государственный муж, министр рыдал как ребенок. Он выплакал свои последние слезы! Он был так глубоко оскорблен во всех своих человеческих чувствах, что теперь, позабыв обычную сдержанность, шел по парку, разъяренный, как раненый зверь.
      На вопрос Моро, где его лошадь, жена сторожа ответила:
      -- На ней уехали его сиятельство.
      -- Кто? Какое сиятельство? -- воскликнул он.
      -- Его сиятельство, граф де Серизи, наш хозяин, -- сказала она.-- Он, вероятно, в замке,-- прибавила сторожиха, чтобы отделаться от управляющего, и тот в полном недоумении повернул к замку.
      Однако вскоре Моро воротился, чтобы расспросить жену сторожа, так как, поразмыслив, понял, что для тайного приезда графа и странного его поведения должны быть серьезные причины. Жена сторожа испугалась, почувствовав себя как в тисках, боясь и графа и управляющего; она заперлась в сторожке, твердо решив не открывать никому до прихода мужа. Моро, беспокойство которого все возрастало, побежал, хоть и был в сапогах, в контору и там узнал, что граф переодевается. Попавшаяся ему навстречу Розали сказала:
      -- Его сиятельство пригласили к обеду семь человек...
      Моро направился домой; по дороге он увидал свою птичницу, которая пререкалась с красивым молодым человеком.
      -- Граф сказали: "Адъютант генерала Мины, полковник!" -- стояла на своем девушка.
      -- Я не полковник,-- возражал Жорж.
      -- Ну, а звать-то вас как? Жорж?
      -- Что случилось? -- прервал их спор управляющий.
      -- Сударь, меня зовут Жорж Маре, я сын богатого оптовика, торгующего скобяным товаром на улице Сен-Мартен и послан к графу по делу нотариусом Кроттe, у которого я служу младшим клерком.
      -- А я повторяю вам, сударь, что его сиятельство сказали мне: "Сюда явится полковник по имени Кара-Георгий, адъютант генерала Мины; он приехал с Пьеротеном, проводите его в приемную".
      -- С его сиятельством шутить не следует, сударь, -- сказал управляющий. -- Но как это его сиятельство не предупредили меня о своем приезде? И откуда граф узнал, что вас привез Пьеротен?
      -- По-видимому, граф и был тем пьеротеновским пассажиром, который, если бы не любезность одного молодого человека, ехал бы зайцем, -- ответил клерк.
      -- Зайцем в пьеротеновой карете? -- воскликнули в один голос управляющий и птичница.
      -- Судя по словам вашей девушки, это так, -- сказал Жорж Маре.
      -- Но как же тогда..? -- промолвил Моро.
      -- А вот как! -- воскликнул Жорж.-- Чтобы одурачить пассажиров, я наврал им с три короба про Египет, Грецию и Испанию. Я был в шпорах и выдал себя за кавалерийского полковника. Так, смеха ради.
      -- Ну-ка, расскажите, каков на вид пассажир, которого вы считаете графом? -- спросил Моро.
      -- Лицо у него красное, как кирпич, волосы совершенно седые и черные брови.
      -- Так и есть, это он!
      -- Я пропал! -- воскликнул Жорж Маре.
      -- Почему пропали?
      -- Я подшучивал над его орденами.
      -- Ничего, он человек добродушный, вы его, верно, только насмешили. Идемте скорее в замок, -- сказал Моро.-- Я пройду в апартаменты графа. Где вы расстались с его сиятельством?
      -- На самой горе.
      -- Я теряюсь в догадках! -- воскликнул Моро.
      "В конце концов я только пошутил, но ничем его не обидел", -- подумал Жорж.
      -- А вы по каким делам пожаловали? -- спросил управляющий.
      -- Я привез заготовленную купчую на ферму Мулино.
      -- Господи боже мой, ничего не понимаю! --воскликнул управляющий.
      Когда Моро постучал в дверь и услышал в ответ: "Это вы, господин Моро?" -- сердце у него так и упало.
      -- Да, ваше сиятельство.
      -- Войдите!
      Граф был в белых панталонах и изящных сапогах, в белом жилете и черном фраке, на котором с правой стороны сиял большой крест Почетного легиона, а в левой петлице висел на золотой цепочке орден Золотого Руна. На жилете выделялась голубая орденская лента. Граф причесался без посторонней помощи; он был при всех регалиях, по-видимому для того, чтобы достойным образом принять Маргерона, а может быть и для вящего величия.
      -- Так как же, сударь, -- сказал граф, не вставая и не предлагая Моро сесть, -- мы не можем заключить купчую с Маргероном?
      -- Сейчас он запросит за ферму слишком дорого.
      -- А почему бы ему не приехать сюда? -- сказал граф, напуская на себя рассеянный вид.
      -- Он болен, ваше сиятельство...
      -- Вы в этом уверены?
      -- Я был у него...
      -- Милостивый государь,-- сказал граф таким строгим тоном, что Моро испугался,-- как бы вы поступили с доверенным человеком, если бы он с какой-то потаскушкой насмеялся над вашим недугом, который вы скрывали от посторонних и о котором он знал?
      -- Я бы избил его.
      -- А если бы, кроме того, вы узнали, что он обманул ваше доверие и обкрадывает вас?
      -- Я постарался бы поймать его с поличным и отправить на каторгу.
      -- Послушайте, господин Моро! По-видимому, вы судачили о моих болезнях у госпожи Клапар и там же, вместе с ней, высмеивали мою любовь к графине, ибо ее сын развлекал сегодня утром в моем присутствии пассажиров дилижанса, посвящая их во все подробности моего лечения, да еще осмелился клеветать на мою жену. Затем я узнал со слов самого дядюшки Леже, который возвращался из Парижа в карете Пьеротена, план, придуманный вами двумя вместе с бомонским нотариусом относительно фермы Мулино. И к господину Маргерону вы ездили только затем, чтоб предложить ему сказаться больным; но он не болен и приедет сюда к обеду. Ну, так вот, сударь, я прощал вам состояние в двести пятьдесят тысяч франков, накопленное за семнадцать лет... Это я понимаю. Если бы вы каждый раз просили у меня то, что брали самовольно, или то, что вам давали другие, я бы вам никогда не отказал: у вас семья. Я думаю, что при всей вашей бесцеремонности вы не так уж плохи, другой бы на вашем месте вел себя еще хуже. Но вы знали мои труды на пользу отечества, на пользу Франции, вы знали, что я не спал ночей ради императора, что я месяцами работал по восемнадцати часов в сутки; вы знали, как я люблю графиню, и вы прохаживались на мой счет перед мальчишкой, выставляли на посмешище какой-то госпоже Юссон мои тайны, мою привязанность...
      -- Ваше сиятельство...
      -- Этому нет прощения. Нанести денежный ущерб -- пустяки, но обидеть человека в его лучших чувствах... О, вы сами не понимаете, что вы наделали! -- граф подпер голову обеими руками и несколько мгновений молчал. -- Я оставлю вам нажитое состояние и постараюсь позабыть вас, -продолжал он. --Из чувства собственного достоинства, ради себя и ради того, чтобы не обесчестить вас, мы расстанемся мирно; я не забыл, что ваш отец сделал для моего отца. Вы договоритесь, и по-хорошему, с господином де Ребером, который займет ваше место. Следуйте моему примеру, будьте сдержанны. Не выставляйте себя на посмешище глупцам. Главное -- без дрязг и мелочности. Вы лишились моего доверия, постарайтесь же соблюсти приличие, как подобает людям состоятельным. А этого негодяя, что чуть не довел меня до смерти, вон из Прэля! Пусть переночует на постоялом дворе. Если я его увижу, я не отвечаю за себя.
      -- Ваше сиятельство, я не заслужил такого снисхождения, -- сказал Моро со слезами на глазах. -- Да, будь я совсем нечестным, я накопил бы уже тысяч пятьсот. Предлагаю отдать вам полный и самый подробный отчет в моем капитале. Но, ваше сиятельство, разрешите вам сказать, что я ни разу не позволил себе смеяться над вами у госпожи Клапар, наоборот, я всегда выражал глубокое сожаление по поводу состояния вашего здоровья и спрашивал ее, не знает ли она какого-нибудь неизвестного врачам народного средства... О ваших чувствах мы упоминали только тогда, когда сын ее уже спал (а он, значит, все слышал!) и всегда в самых почтительных и сочувственных выражениях. К несчастью, за нескромность несешь то же наказание, что и за преступление. Я покорно принимаю все последствия вашего справедливого гнева, но я хочу, чтобы вы знали, как было дело. Мы говорили о вас с госпожой Клапар в самой задушевной беседе. Спросите мою жену, с ней я никогда не говорил об этих вещах...
      -- Довольно, мы не дети, -- прервал его граф, для которого все было ясно. -- Решение мое бесповоротно. Ступайте, приведите в порядок и свои и мои дела. Вы можете не выезжать до октября. Господина де Ребера с женою я помещу в замке; главное, постарайтесь жить с ними в ладу и соблюдать внешние приличия, как то подобает порядочным людям, даже когда они ненавидят друг друга.
      Граф и Моро сошли вниз; Моро был бел, как седины графа, граф сохранял свое обычное достоинство.
      Пока происходила эта сцена, у ограды парка остановился бомонский дилижанс, отбывающий из Парижа в час пополудни. С ним приехал нотариус Кроттe, которого, согласно распоряжению графа, провели в гостиную, где он встретил своего весьма сконфуженного клерка в компании двух художников, также очень смущенных взятыми на себя ролями. Сюда же пришел г-н де Ребер, угрюмый человек лет пятидесяти; его сопровождали старик Маргерон и бомонский нотариус с пачкой документов и ценных бумаг под мышкой. Когда в гостиной появился граф в парадном мундире, у Жоржа Маре засосало под ложечкой, Жозеф Бридо вздрогнул; только празднично одетый Мистигри, совесть которого была чиста, довольно громко изрек:
      -- В таком виде он куда лучше.
      -- Плутишка, -- сказал граф, беря его за ухо, -- мы с тобой коллеги: оба занимаемся украшением, ты -- стен, а я своей груди. Узнаете ли вы свои произведения, дорогой Шиннер? -- спросил граф, указывая художнику на плафон.
      -- Ваше сиятельство, я сознаю, что напрасно выдал себя из хвастовства за прославленного художника; тем более чувствую я себя обязанным не ударить лицом в грязь и прославить имя Жозефа Бридо.
      -- Вы взяли меня под свою защиту,-- перебил его граф, -- и я надеюсь, что вы не откажете мне в удовольствии вместе с зубоскалом Мистигри отобедать у меня.
      -- Ваше сиятельство, вы и не подозреваете, на что вы идете, -- сказал озорник. -- Голодное брюхо к учтивости глухо.
      -- Бридо! -- вдруг воскликнул граф, что-то вспомнив.-- Не родственник ли вы одному из самых ревностных слуг Империи, начальнику дивизии, погибшему жертвой своего усердия?
      -- Я его сын, ваше сиятельство,-- ответил Жозеф, поклонившись.
      -- Рад видеть вас у себя,-- сказал граф, пожимая руку художнику. -- Я знал вашего отца, и вы можете рассчитывать на меня, как на... американского дядюшку, -- прибавил он, улыбнувшись.-- Но вы еще слишком молоды, чтобы иметь учеников; чей ученик Мистигри?
      -- Моего друга Шиннера, который уступил его мне на время,--ответил Жозеф Бридо. -- Его зовут Леон де Лора. Ваше сиятельство, вы не забыли моего отца, соблаговолите же вспомнить о том из его сыновей, который обвинен сейчас в государственной измене и предстанет перед судом пэров...
      -- Да, верно! -- сказал граф. -- Я не забуду, можете быть спокойны. Ну, а вы, князь Кара-Георгиевич, друг Али-паши, адъютант генерала Мины... --сказал граф, подходя к Жоржу.
      -- Вы это о нем?.. Да ведь это мой младший клерк! -- воскликнул Кроттe.
      -- Вы ошибаетесь, Кроттe,-- строго сказал граф. -- Клерк, рассчитывающий со временем стать нотариусом, не бросает важных документов в дилижансах на произвол судьбы. Клерк, рассчитывающий стать нотариусом, не тратит двадцать франков в трактирах между Парижем и Муаселем! Клерк, рассчитывающий стать нотариусом, не рискует своей свободой, рассказывая всем, что он перебежчик...
      -- Ваше сиятельство, я мог забавы ради дурачить пассажиров, но... --начал было Жорж Маре.
      -- Не прерывайте его сиятельство, -- остановил его патрон, как следует ткнув в бок.
      -- Нотариус должен смолоду быть скромным, осторожным, проницательным и уметь разбираться, кто министр, а кто лавочник...
      -- Я признаю свою вину, но документов в дилижансе я не оставлял, --сказал Жорж.
      -- И сейчас вы опять виноваты, потому что опровергаете слова министра, пэра Франции, дворянина, старика и вашего клиента. Где у вас проект купчей?
      Жорж перебрал все бумаги у себя в портфеле.
      -- Не мните зря бумаг,-- сказал граф, доставая из кармана купчую,-- вот документ, который вы ищете.
      Кроттe трижды со всех сторон осмотрел купчую: он никак не ожидал, что получит ее из рук своего знатного клиента.
      -- Как же это, сударь?.. -- сказал, наконец, нотариус, обращаясь к Жоржу.
      -- Если бы я не взял купчую, она могла бы попасть в руки дядюшки Леже, и он догадался бы о моих планах, ведь он совсем не так прост, как вы думаете; вы решили, что он глуп, только потому, что он расспрашивал вас о сельском хозяйстве; наоборот, этим он лишь доказал, что всякому следует заниматься своим делом. Вас я тоже попрошу не отказать мне в удовольствии отобедать с нами, но с одним условием: вы расскажете нам о казни смирнского градоначальника и таким образом закончите воспоминания какого-то вашего клиента, которые вы, по-видимому, успели прочитать до их появления в печати.
      -- Кому шутка, а кому жутко, -- шепнул Леон де Лора Жозефу Бридо.
      -- Господа,-- сказал граф, обращаясь к бомонскому нотариусу, к Кроттe, к господам Маргерону и де Реберу,-- приступим к делу; мы не сядем за стол, прежде чем не подпишем купчую; ибо, как говорит мой друг Мистигри, не откладывай на завтра то, что можно съесть сегодня.
      -- Граф, как видно, добродушный малый, -- заметил Леон де Лора Жоржу Маре.
      -- Он-то, может, и добродушный, да мой патрон не таков! Как бы он не попросил меня продолжать мои шутки в другом месте.
      -- Что за важность, ведь вы любите путешествовать,-- сказал Бридо.
      -- Ну и намылят же голову нашему юнцу господин Моро с супругой! --воскликнул Леон де Лора.
      -- Дурак мальчишка!--сказал Жорж. -- Если бы не он, граф посмеялся бы и только. Как бы там ни было, урок мы получили хороший. Нет, уж теперь я не стану распускать язык в дилижансе.
      -- Да, это слишком глупо,-- сказал Жозеф Бридо.
      -- И не оригинально,-- прибавил Мистигри.-- А ведь слово не воробей, выскочит, -- пострадаешь.
      Пока г-н Маргерон и граф де Серизи в присутствии своих нотариусов и г-на де Ребера подписывали купчую, бывший управляющий медленным шагом направился домой. Он вошел и, ничего не видя, сел на диван в гостиной, а Оскар забился подальше в угол, так напугала его мертвенная бледность его благодетеля.
      -- Что случилось, мой друг? -- спросила, входя, Эстель; она уже устала от множества хлопот. -- Что с тобой?
      -- Мы погибли, дорогая, погибли безвозвратно. Я уже не управляющий! Я лишился доверия графа!
      -- Как так?..
      -- От дядюшки Леже, который тоже ехал с Пьеротеном, граф узнал о моих планах относительно Мулино, но не это навсегда лишило меня его милостей...
      -- Так что же тогда?
      -- Оскар непочтительно говорил о графине и рассказывал о болезнях графа...
      -- Оскар? -- воскликнула г-жа Моро.-- Ну и поделом тебе! Что посеял, то и пожнешь! Стоило пригревать на груди этого змееныша! Сколько раз я тебе говорила!..
      -- Замолчи! -- крикнул Моро не своим голосом.
      В эту минуту супруги заметили Оскара, притаившегося в углу. Моро коршуном налетел на бедного юношу, схватил его за воротник зеленого сюртучка и подтащил к окну.
      -- Признавайся! Что ты рассказывал его сиятельству в дилижансе? Кто тебя за язык тянул, ведь на все мои вопросы ты обычно молчишь, как дурак! Зачем тебе это понадобилось? -- спрашивал разъяренный управляющий.
      Оскар был так напуган, что даже не плакал. Он остолбенел и не говорил ни слова.
      -- Иди проси прощения у его сиятельства! -- сказал Моро.
      -- Да его сиятельству наплевать на такую мразь! -- крикнула разъяренная Эстель.
      -- Ну! Идем в замок! -- повторил Моро.
      У Оскара подкосились ноги, и он, как мешок, упал на пол.
      -- Пойдешь ты или нет? -- крикнул Моро, гнев которого возрастал с каждой минутой.
      -- Нет, нет! пощадите! -- взмолился Оскар, ибо для него такое наказание было хуже смерти.
      Тогда Моро схватил Оскара за шиворот и поволок, словно мертвое тело, через двор, а бедняга Оскар оглашал воздух воплями и рыданиями; Моро втащил его на крыльцо и в порыве гнева швырнул в гостиную к ногам графа, который как раз закончил сделку и со всеми гостями направлялся в столовую.
      -- На колени! На колени, мерзавец! Моли прощения у того, кто дал тебе пищу духовную, исхлопотав стипендию в коллеже! -- кричал Моро.
      Оскар лежал, уткнувшись лицом в пол, и молчал в бессильной злобе. Все присутствующие трепетали. Лицо Моро, уже не владевшего собой, налилось кровью.
      -- В душе этого молодого человека нет ничего, кроме тщеславия, --сказал граф, тщетно прождав извинений Оскара, -- Человек гордый умеет смиряться, ибо иногда в самоуничижении есть величие. Я очень боюсь, что вам не удастся сделать этого юношу человеком.
      И граф вышел из комнаты. Моро опять схватил Оскара и увлек к себе. Пока закладывали коляску, он написал г-же Клапар следующее письмо:
      "Дорогая моя, Оскар погубил меня. Во время сегодняшней поездки в почтовой карете Пьеротена он рассказывал его сиятельству, который путешествовал инкогнито, о легкомысленном поведении графини и сообщил, опять же самому его сиятельству, интимные подробности тяжелого недуга, которым тот страдает, ибо истощил свои силы, отправляя столько служебных обязанностей и работая по ночам. Граф прогнал меня и приказал не оставлять Оскара в Прэле даже на ночь, а отправить его домой. Следуя его приказу, я велел заложить коляску жены, и мой кучер Брошон привезет вам этого дрянного мальчишку. Как вы сами понимаете, мы с женой в неописуемом отчаянии. На этих днях я навещу вас, потому что мне нужно принять какое-то решение. У меня трое детей, я должен подумать о будущем. И не знаю, на что решиться, ибо я намерен показать графу, чего стоят семнадцать лет жизни такого человека, как я. Сейчас у меня капитал в двести шестьдесят тысяч франков, я хочу нажить такое состояние, чтобы со временем стать почти равным его сиятельству. Я чувствую в себе силы сдвинуть горы, преодолеть непреодолимые препятствия. Какой мощный рычаг такое унижение!.. Не знаю, что за кровь у Оскара в жилах! Нельзя поздравить вас с таким сыном, он ведет себя как дурак: до сих пор еще не произнес ни слова, не ответил ни на один вопрос ни жене, ни мне... Из него выйдет идиот, впрочем он и сейчас уже идиот. Неужели, дорогой друг, вы не прочли ему наставления перед тем как отправить в путь? От какого несчастья вы избавили бы меня, если бы, как я вас просил, проводили его до замка! Вы могли бы выйти в Муаселе, если вас пугала встреча с Эстель. Теперь все кончено. До скорого свидания.
      Ваш преданный слуга и друг
      Моро".
      В восемь часов вечера г-жа Клапар вернулась вместе с мужем с прогулки и, сидя дома, при свете единственной свечи, вязала Оскару теплые носки. Г-н Клапар поджидал приятеля, некоего Пуаре, который заходил к нему время от времени поиграть в домино, ибо г-н Клапар никогда не проводил вечеров в кафе. Несмотря на скудные средства, он не был уверен в своем благоразумии и не мог поручиться, что будет соблюдать умеренность среди такого обилия яств и питий, да еще в обществе завсегдатаев, которые, возможно, стали бы подзадоривать его насмешками.
      -- Боюсь, что Пуаре уже приходил,-- заметил Клапар.
      -- Но, мой друг, привратница сказала бы, -- ответила г-жа Клапар.
      -- Могла и позабыть!
      -- Ну, с какой стати ей забывать?
      -- Да с той стати, что ей уже не впервой забывать поручения для нас; с бедными людьми, сама знаешь, не считаются.
      -- Наконец-то Оскар в Прэле, -- сказала несчастная женщина, чтобы переменить тему разговора и не слушать мелочных придирок Клапара, -- в таком чудесном имении, в таком чудесном парке ему будет отлично.
      -- Да, жди от него хорошего, -- ответил Клапар,-- он непременно там чего-нибудь натворит.
      -- Вы вечно придираетесь к бедному мальчику! Что он вам сделал? Боже мой, если в один прекрасный день и придет конец нашей нужде, то, наверно, мы будем обязаны этим ему, у него доброе сердце...
      -- К тому времени, когда он чего-нибудь добьется, наши косточки уже истлеют! -- воскликнул Клапар. -- Разве что он другим человеком станет. Да вы собственного сына не знаете: он у вас хвастунишка, лгун, лентяй и бездельник...
      -- А что если бы вам пойти навстречу Пуаре? -- сказала бедная мать, оскорбленная до глубины души нападками, которые сама же вызвала.
      -- Мальчишка за все время учения ни одной награды не получил, -- не унимался Клапар.
      По понятиям обывателей, награда за учение -- верное доказательство блестящего будущего.
      -- Сами-то вы получали?--спросила жена. -- А вот Оскар получил похвальный лист за философию.
      После такого замечания Клапар приумолк, но ненадолго.
      -- Да и госпоже Моро он как бельмо на глазу! Уж она постарается натравить на него мужа. Чтобы Оскар стал прэльским управляющим, ишь чего захотели!.. Для этого надо и межевое дело понимать, и в сельском хозяйстве разбираться.
      -- Научится.
      -- Он? Как же, держи карман шире! Готов биться об заклад, что если этот баловень там устроится, так уже через неделю натворит глупостей, и граф де Серизи выгонит его вон!
      -- Господи боже мой! Ну что вы заранее нападаете на бедного мальчика! У него столько достоинств,-- добр как ангел, мухи не обидит!
      В эту минуту щелканье кнута, стук колес и цоканье копыт остановившейся у ворот пары лошадей взбудоражили всю улицу Серизе. Клапар услышал, как кругом открываются окна, и вышел на площадку.
      -- Вашего Оскара привезли! -- крикнул он, не на шутку встревоженный, несмотря на свое торжество.
      -- Господи боже мой! Что случилось? -- воскликнула несчастная мать, дрожа, как лист, колеблемый осенним ветром.
      Брошон подымался по лестнице, а следом за ним шли Оскар и Пуаре.
      -- Боже мой! Что случилось? -- повторила мать, обращаясь к кучеру.
      -- Не знаю, только господин Моро уже не управляющий в Прэле; говорят, что по милости вашего сынка; его сиятельство приказали доставить мальчика домой. Вот вам письмо от господина Моро,-- он, бедняга, так изменился, что смотреть страшно.
      -- Клапар, налейте вина кучеру и господину Пуаре,-- распорядилась мать Оскара; она села в кресло и прочитала роковое письмо.-- Оскар,-- сказала она, с трудом дотащившись до кровати, -- ты, верно, хочешь свести мать в могилу! Ведь я тебе еще сегодня утром наказывала...
      Госпожа Клапар не договорила, -- она лишилась чувств. Оскар молчал как пень. Г-жа Клапар очнулась от голоса своего мужа, который дергал Оскара за руку, говоря:
      -- Да ответишь ты наконец?
      -- Ступайте спать, -- сказала она сыну. -- А вы, господин Клапар, оставьте его в покое, вы его с ума сведете, на нем лица нет.
      Оскар не дослушал того, что говорила г-жа Клапар. По первому же ее слову он отправился спать.
      Всякий, кто помнит пору своей юности, не удивится тому, что Оскар, после пережитых в тот день событий и треволнений и совершенных им непоправимых ошибок, спал сном праведных. А на другое утро он убедился, что в мире все осталось по-прежнему, и с удивлением почувствовал голод, хотя накануне вообще не считал себя достойным жить на свете. Страданья, испытанные Оскаром, были страданьями нравственного порядка; а в этом возрасте подобные впечатления сменяются слишком быстро, и, как бы глубоко ни врезалось одно из них, последующее ослабляет его. Поэтому-то телесные наказания, против которых в последнее время особенно ратуют некоторые филантропы, для детей в иных случаях все же необходимы. Да они и естественны, ибо так же поступает и природа, пользуясь физической болью, чтобы запечатлеть надолго воспоминание о преподанных ею уроках. Если бы к тому стыду,-- к сожалению, мимолетному,-- который Оскар испытал накануне, управляющий прибавил физическую боль, может быть полученный юношей урок и не пропал бы даром. Необходимость делать строгое различие между теми случаями, в каких следует применять телесные наказания и в каких не следует, и является главным доводом для возражений, ибо если природа никогда не ошибается, то воспитатель ошибается очень часто.
      Утром г-жа Клапар постаралась выпроводить мужа, чтобы побыть наедине с сыном Жалко было на нее смотреть Затуманенный слезами взор, измученное бессонницей лицо, ослабевший голос -- все в ней говорило о глубочайшем страдании, которого она вторично бы не перенесла, все взывало к милосердию. Увидев Оскара, она указала ему на стул подле себя и кротко, но проникновенно напомнила о благодеяниях прэльского управляющего. Она открыла сыну, что вот уже шесть лет, как живет почти исключительно щедротами Моро. Ведь службе, которой г-н Клапар обязан графу де Серизи, рано или поздно придет конец, как пришел конец половинной стипендии, с помощью которой Оскар получил образование. Клапар не может надеяться на отставку с пенсией, так как не выслужил ее ни в казначействе, ни в муниципалитете. А когда г-н Клапар лишится своего места, какая участь ожидает их всех?
      -- Что касается меня, -- продолжала она,-- то я найду способ заработать себе на хлеб и прокормить господина Клапара, даже если мне пришлось бы для этого поступить в сиделки или в экономки к богатым людям. Но ты, --обратилась она к Оскару, --что ты будешь делать? Состояния у тебя никакого нет, тебе придется еще сколачивать его. Для вас, молодых людей, существуют только четыре пути к успешной карьере: коммерция, государственная служба, юридические профессии и военное поприще. Но любой вид коммерции требует большого капитала, а у нас его нет. Если же нет капитала, то молодой человек должен возместить его рвением, талантом; притом в коммерции нужны особая сдержанность и скромность, а после твоего вчерашнего поведения трудно ожидать, чтобы ты им научился. Получить место чиновника можно только после долгой службы сверхштатным, и нужно иметь протекцию, ты же оттолкнул от себя нашего единственного покровителя и к тому же весьма влиятельного. Если даже допустить, что ты одарен исключительными способностями, благодаря которым молодой человек может выдвинуться очень скоро как коммерсант или как чиновник, то где же взять денег, чтобы жить и одеваться, пока ты овладеешь одной из этих профессий?
      И тут мать Оскара, как это свойственно женщинам, принялась изливать свое горе в многословных жалобах: как же она теперь жить будет без тех даяний натурой, которыми Моро благодаря своему месту управляющего мог поддерживать ее? Из-за Оскара их покровитель сам лишился всего! Помимо коммерции и администрации, о которых ее сыну и мечтать нечего, потому что она не может его содержать, есть еще юридические профессии -- служба в нотариальной конторе, в суде, адвокатура Но для этого надо сначала поступить на юридический факультет, проучиться три года и заплатить немалые деньги за лекции, экзамены, диссертации и дипломы. Вследствие большого числа желающих нужно выделиться особыми способностями, а затем все равно возникает вопрос: на какие средства он будет существовать?
      -- Оскар, -- сказала она в заключение, -- в тебе была вся моя гордость, вся моя жизнь. Я готова была примириться с нищетой, я возлагала на тебя все свои надежны, я уже видела, как ты делаешь блестящую карьеру, как ты преуспеваешь. Эта мечта давала мне мужество выносить лишения, на которые я в течение шести лет обрекала себя, чтобы поддерживать тебя в коллеже, где твое пребывание все-таки обходилось нам, несмотря на стипендию, в семьсот --восемьсот франков в год. Теперь, когда мои надежды рухнули, твоя будущность страшит меня. Ведь я не имею права тратить на сына ни одного су из жалованья господина Клапара. Что же ты будешь делать? Ты недостаточно силен в математике, чтобы поступить в военную школу, да и потом -- где мне взять три тысячи франков, которые там требуются за содержание? Вот жизнь, как она есть, дитя мое! Тебе восемнадцать лет, ты физически силен, иди в солдаты,--это для тебя единственная возможность заработать кусок хлеба ..
      Оскар еще не знал жизни, подобно всем детям, которых лелеют, скрывая от них домашнюю нищету, он не понимал необходимости приобретать состояние; слово "коммерция" не вызывало у него никаких представлений, слово "администрация" и того меньше, ибо он не видел вокруг себя никаких результатов этой деятельности. Поэтому он покорно слушал упреки матери, стараясь делать вид, что смущен, но ее увещевания пропадали зря. Однако мысль о том, что он станет солдатом, и слезы, то и дело выступавшие на глазах г-жи Клапар, довели, наконец, и этого юнца до слез. Она же, увидев, что сын плачет, совсем обессилела; и, как делают все матери в таких случаях, она перешла к заключительной части своих наставлений, в которой сказались двойные страдания матери -- и за себя и за своего ребенка.