Пикник и прочие безобразия

Он вернулся к маме, которая ела корнуоллский пирог, запивая его вином, и принялся рыскать вокруг нее. Внезапно он издал такой вопль, исполненный муки и ярости, что мы все подскочили, а мама уронила на колени стакан с вином.

— Силы небесные, вы только поглядите! — взревел Ларри. — Посмотрите, куда нас привел этот чертов тупица Лесли! Ничего удивительного, что мы задыхаемся от вони, мы еще все умрем от брюшного тифа!

— Ларри, дорогой, зачем же так кричать, — пожаловалась мама, вытирая колени носовым платком. — Неужели нельзя говорить спокойно.

— Нельзя! — выпалил Ларри. — Невозможно сохранять спокойствие перед лицом такого… такого обонятельного безобразия!

— Какого безобразия? — спросила мама.

— Знаешь, обо что ты опираешься спиной? Знаешь, что представляет собой опора, выбранная для тебя твоим сыном?

— А что? — Мама тревожно оглянулась через плечо. — Это камень, дорогой.

— Никакой это не камень, — произнес Ларри со зловещим спокойствием в голосе. — И не куча песка, и не валун, и не окаменелый таз динозавра. Ничего похожего на геологию. Знаешь, к чему мы с тобой прислонялись последние полчаса?

— К чему? — испуганно спросила мама.

— К лошади, — ответил Ларри. — К бренным останкам большой гнедой лошади.

— Вздор! — недоверчиво сказал Лесли. — Это камень.

— Где ты видел у камня зубы? — саркастически осведомился Ларри. — Остатки ушей и гривы? Учтите — то ли по злому умыслу, то ли по вашей глупости вашу мать и меня, скорее всего, поразит какая-нибудь смертельная болезнь.

Лесли встал, чтобы проверить слова Ларри, я присоединился к нему. В самом деле, из-под коврика в одном месте торчала голова, некогда без сомнения принадлежавшая лошади. Вся шерсть слезла, а кожа от пребывания в морской воде потемнела и задубела. Рыбы и чайки вычистили глазницы, высохшие губы обнажили мертвый оскал пожелтевших зубов.

— Надо же, черт возьми, — вымолвил Лесли. — Я готов был поклясться, что это камень.

— Ты избавил бы всех нас от многих неприятностей, если бы обзавелся очками, — достаточно жестко отметил Ларри.

— Но откуда я мог знать? — сердито вопросил Лесли. — Кто мог ждать, что на пляже будет валяться проклятая здоровенная дохлая лошадь, скажи на милость?

— К счастью, я не большой знаток лошадиных привычек, — ответил Ларри. — Может быть, у нее произошел разрыв сердца во время купания. Однако это ни в коей мере не оправдывает допущенную тобой совершеннейшую глупость, когда ты обратил эту падаль в шезлонг для нас с мамой.

— Чушь! — воскликнул Лесли. — Эта дрянь выглядела точно как камень. Если это дохлая лошадь, так и должна выглядеть, а не как огромный камень, черт подери. Я тут не виноват.

— Она не только выглядит как дохлая лошадь, но и пахнет соответственно,

— не унимался Ларри. — Не будь рецепторы твоего носа, как и твой интеллект, парализованы от рождения, ты давно убедился бы в этом. Одного лишь восхитительного пряного благоухания было бы довольно, чтобы ты понял — это лошадь.

— Ну, ну, мои дорогие, не ссорьтесь вы из-за этой лошади, — взмолилась мама, отойдя в сторонку и прикрывая нос платком.

— Смотрите сами, — выпалил Лесли, — я докажу вам.

С этими словами он отбросил подушки и коврик, обнажая потемневшие, высохшие останки. Марго взвизгнула. Конечно, теперь, когда мы знали, что перед нами лошадь, было бы трудно принять ее за что-нибудь другое, но поскольку ноги зарылись в гальку и было видно только задубелую темную кожу торса, с первого взгляда немудрено было спутать ее с большим камнем.

— Вот! — торжествующе воскликнул Лесли. — Чем не камень!

— Никакого, даже отдаленного сходства с камнем, — холодно отметил Ларри. — Любому ясно — дохлая лошадь. Если и можно было с чем-то спутать ее, так только с каким-нибудь престарелым членом «Жокей-клуба».

— Вы что же, собираетесь до самого вечера спорить над мертвой лошадью?

— спросила Марго. — Право, меня мутит от вас, мужчин.

— Да-да, Ларри, дорогой, — подхватила мама. — Давайте лучше уйдем отсюда и выберем другое место для ленча.

— Ага, и вышлем вперед Лесли, — предложил Ларри. — Может, на этот раз он откопает корову или пару баранов. Почем знать, какие еще душистые трофеи ожидают нас? Утонувшая свинья весьма украсила бы наше меню.

— Довольно, Ларри, — твердо сказала мама. — Мало нам этого запаха, так еще мы должны слушать такие речи.

— А я тут ни при чем, — ворчал Ларри, когда мы зашагали дальше по пляжу. — Это Лесли виноват. Он нашел этого восхитительного гниющего победителя скачек «Дерби». Он автор путеводителя по Лэлворт-Коу. Почему бы тебе не обратить на него свой гнев?

Мы нашли подходящее место и набросились на свои припасы с аппетитом, на который явно благотворно подействовало сочетание морского воздуха с отсутствием благовоний и споров над дохлой лошадью. Хорошенько закусив и уделив, быть может, несколько чрезмерное внимание вину, мы дружно и надолго погрузились в крепкий сон. По этой причине никто из нас не заметил, как изменилась погода. Проснувшись первым, я сперва подумал, что уже наступил вечер, такой сумрак царил на пляже. Одного взгляда на часы оказалось достаточно, чтобы убедиться, что еще только пять. Второй взгляд, наверх, объяснил мне, почему я ошибся. Когда мы засыпали, небо было ярко-голубым и море блестело на солнце, теперь же небо посерело и море, не желая отставать, приобрело сине-фиолетовый цвет, порывы ветра катили на берег угрюмые волны. Вдоль горизонта теснились озаряемые молниями черные тучи, и до моего слуха доносились не такие уж далекие раскаты грома. Я поспешил объявить тревогу, и мои родичи оторвались от ковриков, полусонные, с мутными глазами. До них не сразу дошло, сколь круто изменилась погода.

— О, Господи, — вымолвила мама. — А ведь служба погоды обещала…

— Это ужасная страна, — пожаловался Ларри. — Только законченный мазохист может чувствовать себя здесь уютно. Что ни возьми, все направлено на умерщвление плоти, от стола до лицензионного законодательства, от женщин до погоды.

— Нам лучше поспешить обратно к машине, — сказал Лесли. — С минуты на минуту может хлынуть дождь.

Живо собрав наши припасы, и сумки, и прочее имущество, мы засеменили по берегу туда, где начинался подъем к машине. Увлеченные спором из-за лошади, мы ушли по пляжу намного дальше, чем предполагали, и теперь нас отделяло изрядное расстояние от «роллса». Дождь застиг нас на полпути. Сперва мы ощутили удары редких крупных капель, когда же дождь пристрелялся, разверзлись хляби небесные, и сверху полило, как из ведра. В несколько секунд мы промокли насквозь. Подгоняемые холодными струями, мы взбежали, стуча зубами, вверх по склону к нашему «роллсу», где тут же убедились, что на этом наши злоключения не кончились. Введенный в заблуждение ярким утренним солнцем, Джек оставил парусиновую крышу опущенной, и теперь внутри машины хлюпала вода.

— Черт возьми! — взревел Ларри, заглушая гул дождя. — У кого-нибудь здесь сохранилась хоть капля рассудка?

— Откуда мог я знать, что будет дождь? — обиженно спросил Джек.

— Оттуда, что на этой чертовой губке, именуемой островом, дня не проходит без дождя, — ответил Ларри.

Джек и Лесли попытались поднять крышу, однако быстро убедились, что она почему-то забастовала.

— Зря тратим время, — выдохнул Лесли. — Она не поддается. Нам остается только сесть в машину и мчаться во весь опор к ближайшему укрытию.

— Великолепно! — сказал Ларри. — Всю жизнь мечтал прокатиться в муссон на открытой машине.

— Ради Бога, перестань ныть, — рявкнул Лесли. — Все мы одинаково промокнем.

Мы заняли свои места, и Джек включил стартер. Спеша добраться до надежного укрытия, он с ходу развил изрядную скорость, однако наши крики заставили его умерить прыть, потому что на большой скорости дождь больно хлестал наши лица. Мы проехали так с километр, когда характерный толчок вдруг дал знать, что случился прокол. Джек, чертыхаясь, остановил машину и вместе с Лесли принялся менять колесо; остальные продолжали молча мокнуть под дождем. Волосы Марго, тщательно уложенные в честь приезда брата, свисали на лицо крысиными хвостиками. Мама выглядела так, словно только что завершила одиночный заплыв через Атлантический океан, но хуже всего, похоже, досталось Ларри. Он опустил наушники своей охотничьей шляпы, однако с козырька прямо на его колени низвергалась миниатюрная Ниагара. Толстая шерсть его пальто поглощала влагу не хуже самой сухой из дюн пустыни Сахары. Это пальто само по себе изрядно весило, теперь же, впитав полсотни литров воды, и вовсе облекало тело Ларри, словно мокрые доспехи.

— Хотелось бы знать, мама, чем я тебе не угодил? — спросил он, когда Джек и Лесли заняли свои места и мы поехали дальше.

— О чем это ты, дорогой? Что за глупости — я вовсе не настроена против тебя.

— Никак не могу поверить, что все это случайно, — сказал Ларри. — Слишком похоже на тщательно продуманный план, как если бы в глубине души тобой владело желание истребить меня. Почему просто не задушить меня подушкой, когда я лежал в коляске? Зачем понадобилось ждать, когда я достигну расцвета сил?

— Что за ерунду ты говоришь, Ларри. Посторонний человек мог бы подумать, что ты в самом деле так думаешь.

— Да, я так думаю! — воскликнул Ларри. — Не волнуйся, мои издатели только обрадуются рекламе: «Знаменитый писатель убит собственной матерью. „Я сделала это, чтобы избавить его от страданий“, — говорит она».

— Ради Бога, Ларри, уймись, если не хочешь, чтобы я рассердилась, — сказала мама.

— Но ведь это ты придумала устроить пикник, — настаивал Ларри.

— Так ведь служба погоды…

— Пощади, — взмолился Ларри. — Если ты еще раз упомянешь эту службу погоды, я закричу. Хоть бы их там всех поразила молния.

Мы поднялись на самый верх прибрежных скал. Смеркалось, и ветер одну за другой нес завесы дождя, так что видимость сократилась до минимума. Яркая вспышка молнии, сопровождаемая оглушительным раскатом грома прямо у нас над головой, заставила маму и Марго испуганно вскрикнуть. Именно в эту минуту у нас случился второй прокол.

— Ну так, — философически произнес Джек, сворачивая на обочину. — Это все.

И наступила тишина.

— Что ты хочешь этим сказать? — осведомился Ларри немного погодя. — Почему не меняешь колесо? Позволь напомнить тебе, что нас тут поливает дождь.

— Не могу, — коротко ответил Джек. — У нас была только одна запаска.

— Только одно запасное колесо? — изумился Ларри. — Боже правый! Что за организация! Что за планирование! Ты понимаешь, что если бы Стенли так действовал, он до сих пор искал бы Ливингстона?

— Ничего не могу поделать, — ответил Джек. — Было одно колесо, мы его использовали. Кто же мог предвидеть, что будут два прокола, один за другим.

— Хочешь жить — будь готов к неожиданностям, — заметил Ларри.

— Ну вот и получай свою неожиданность, — вступила Марго. — Найди выход, если ты такой умный.

— И найду, — удивил нас Ларри. — Когда тебя окружают тупицы, остается только брать инициативу на себя.

С этими словами он вылез из машины на дорогу.

— Куда ты собрался, дорогой? — спросила мама.

— Вон туда, — показал Ларри. — Там ходит в поле какой-то человек. Не спрашивайте меня, почему он бродит в поле под проливным дождем; возможно, это деревенский дурачок. Но от него я, быть может, узнаю, где находится ближайшая ферма или гостиница с телефоном, чтобы мы могли дойти туда и вызвать летучку.

— Ты молодец, — восхищенно произнесла мама.

— Куда там, — ответил Ларри. — Просто, когда ты со всех сторон окружен глупцами, всякое логическое суждение кажется гениальным.

Он зашагал по дороге, и я последовал за ним, боясь упустить что-нибудь интересное.

Мы подошли к полю, в дальнем конце которого, весело насвистывая, бродил между рядами свежих всходов мужчина, защищенный от дождя двумя мешками — один лежал на его плечах, другой накрывал голову. Время от времени он нагибался над каким-нибудь ростком, внимательно рассматривал его и выдергивал. Кажется, и впрямь деревенский дурачок, подумалось мне. Мы направились к нему, ступая между бороздами. Темная земля была липкая, словно патока, и скоро к каждому нашему ботинку пристало по два килограмма грязи.

— Мало того, что мое пальто весит несколько сот килограммов, — произнес, пыхтя, Ларри, — так еще этот груз на ногах. Не миновать мне разрыва сердца.

— Эй, вы! — крикнул я, как только мы оказались в пределах слышимости.

Мужчина выпрямился и посмотрел на наши мокрые грязные фигуры.

— Добрый день! — отозвался он.

— Учитывая метеорологическую историю Англии, следовало ожидать, что в ее языке найдутся другие слова для приветствия, верно? — заметил Ларри. — Что может быть нелепее, чем кричать «добрый день» в такую погоду, когда сам Ной почувствовал бы себя не в своей тарелке.

Когда же мы подошли к незнакомцу, Ларри стал само очарование, насколько это позволяло его отнюдь не приглядное убранство и общее состояние.

— Извините за беспокойство, — начал он, — но наша машина сломалась. Не будете ли вы так любезны сказать, где тут находится ближайший телефон, чтобы мы могли позвонить и вызвать ремонтную летучку?

Мужчина внимательно рассмотрел нас поблескивающими голубыми глазками. Его орлиный нос выглядел весьма внушительно на широком, плоском лице цвета желтовато-коричневого осеннего яблока.

— Телефон? У нас тут нет телефонов, и зачем они нам, сэр, совсем ни к чему.

— Понимаю, — терпеливо произнес Ларри. — И все-таки, где находится ближайший телефон?

— Ближайший? Ближайший… Дайте подумать… Давненько я не звонил по телефону, но попробую вспомнить… Так, там в долине ферма Джеффа Роджерса, у него телефона нет… Нет его и у миссис Чарлтон вон в той стороне… Вот что, сэр, пожалуй, вам лучше всего дойти до перекрестка и повернуть направо. Там вы вскоре увидите пивную «Бык», сэр, у них есть телефон… Во всяком случае, был, когда я наведывался туда в прошлом году.

— Понятно, — сказал Ларри. — А в какой стороне находится этот перекресток?

— Это будет порядочная прогулка, и почти все время в гору.

— Неважно, — отозвался Ларри. — Вы только объясните нам, как…

— Я мог бы одолжить вам Молли, — предложил мужчина. — Так-то вы доберетесь быстрее.

— Мне не хотелось бы беспокоить вашу супругу… — начал Ларри, но мужчина прервал его громким хохотом.

— Мою жену! — выдохнул он. — Мою жену! Господи! Вы меня рассмешили, сэр. Молли — не жена, сэр, видит Бог, Молли — моя лошадь.

— О, — сказал Ларри, — вы чрезвычайно любезны, но я много лет не ездил верхом, и у нас сегодня уже был один неприятный случай с лошадью.

— Нет-нет, это не верховая лошадь, а ездовая, — объяснил мужчина. — Я одолжу вам двуколку.

— Понятно, — сказал Ларри. — Но как же мы потом вернем ее вам?

— Не беспокойтесь, сэр, все будет в порядке. Вам надо будет только аккуратненько привязать вожжи к двуколке, и Молли сама дорогу найдет, все равно что верная жена, не в обиду моей старушке будет сказано. Когда я в субботу наведываюсь в пивную и выпью лишнюю кружку, сэр, меня укладывают в двуколку, и Молли как штык привозит меня домой, сэр.

— Мудрое животное, — отметил Ларри. — А ваша двуколка выдержит шесть человек?

— Конечно, сэр, если будете ехать не слишком быстро. И если двое-трое из вас будут слезать на подъемах.

Зайдя за изгородь, мы увидели Молли; накрытая мешками, она задумчиво жевала насыпанный в торбу корм. На вид крепкая, как эксмурские пони, но раза в два крупнее. Хозяин отвязал Молли и вручил вожжи Ларри, который поспешил передать их мне.

— Ты ведь у нас зоолог, так что давай, действуй, — сказал он.

Мужчина принялся описывать, как нам следует ехать, причем его описание, как это заведено у сельских жителей, изобиловало мало вразумительными деталями, вроде «проедете мимо расщепленной молнией пихты слева от дороги» и «минуете место для купания овец любым удобным способом». На всякий случай мы заставили его повторить все сначала, после чего, не жалея слов благодарности, забрались в двуколку. Молли, которая явно озябла, стоя в загоне, живо отреагировала на мое понукание и понеслась к дороге крупной рысью. Родные приветствовали наше появление восторженными и недоумевающими возгласами.

— Ну и что дальше? — осведомился Лесли. — Возьмете нас на буксир?

— Нет, — сухо ответил Ларри. — Этот экипаж поможет нам найти пристанище и телефон. Если мы привяжем к колесам несколько ножей, Марго может выступить в роли воинственной возницы, и при удаче мы сумеем наехать на какого-нибудь селянина и отрезать ему ноги.

После долгих препирательств мы с Ларри убедили всех променять мокрые сиденья «роллса» на не менее мокрую, но более подвижную двуколку. Проливной дождь успел смениться моросью, которая нисколько не уступала ливню по своему воздействию на наши одеяния. Молли, пригнув уши назад, чтобы лучше слышать мою похвалу ее удали, энергично перебирала ногами, и мы довольно быстро покатили вниз через холмы. Минут через двадцать мы очутились в каком-то совершенно неведомом и необитаемом краю.

— Надеюсь, ты знаешь, куда нам надо ехать, дорогой? — тревожно спросила мама.

— Конечно, — нетерпеливо ответил Ларри. — Инструктаж того человека запечатлен огненными буквами в моем мозгу. Ну-ка, Джерри, поверни направо у того дуба, а потом налево.

Некоторое время мы катили молча, наконец достигли перекрестка без каких-либо указательных столбов. Прежде чем Ларри успел открыть рот для новых инструкций, Молли по собственной воле свернула налево.

— Видите, — торжествующе произнес Ларри, — эта лошадь всецело согласна со мной. Даже бессловесная скотина признает врожденного лидера. Думаю, ее хозяин частенько наведывается в эту пивную, так что ей знакома дорога.

Мы нырнули в мокрый перелесок, где голуби аплодировали нам своими крыльями и сороки подозрительно хихикали. Дорога извивалась между щедро орошавшими нас тяжелыми каплями деревьями.

На Ларри нашел лирический стих.

— Скоро, совсем скоро мы увидим чудесную старую деревенскую пивную, — произнес он нараспев. — Там ждет нас горящий камин, который согреет наши члены, и стаканы горячего виски с лимоном, которое согреет наши внутренности. Владелец пивной, скромный селянин, бросится исполнять наши пожелания, и пока мы будем сушиться у огня…

В эту минуту двуколка сделала еще один поворот, и голос Ларри осекся. В полусотне метров от нас стоял прочно засевший в грязи «ролле».

Возможно, у Молли были свои недостатки, но обратную дорогу к хозяину она твердо знала.

ПЕРВЫЙ РЕЙС

Как бы хорошо ни был подвешен ваш язык, все равно мозг буксует, когда вы пытаетесь описать озаренную желтой летней луной площадь Святого Марка в Венеции. Здания выглядят так, будто их вылепили из сладчайшей комковатой нуги самых нежных оттенков красного, коричневого и розового цвета. Сидишь и смотришь, очарованный, на мавританские фигурки, которые появляются каждые четверть часа, чтобы ударить в большой колокол собора Сан Марко, рождая долгое гулкое эхо в разных концах огромной площади.

Вот и этот вечер был исполнен чисто венецианского очарования, и только скопище моих воинственных родичей вокруг двух столиков, уставленных напитками и закусками, портило впечатление. К несчастью, путешествие было задумано моей мамой, и как это всегда бывало с ней, мероприятие, представлявшееся ей сплошным источником радости, с первых дней грозило обернуться крахом, медленно, но верно влекущим ее к позорному столбу, уготованному членами любой семьи для своих родителей.

— Что бы тебе тактично предупредить меня заранее, — произнес мой старший брат Ларри, уныло созерцая один из множества бокалов, расставленных перед ним возмутительно довольным официантом. — В крайнем случае, я мог бы согласиться на смертельно опасное путешествие по воздуху. Но кой бес заставил тебя вовлечь нас в трехдневное плавание на греческом судне? Право, это было так же глупо, как если бы ты намеренно взяла билеты на «Титаник».

— Я думала, так будет веселее, и ведь греки отличные моряки, — оправдывалась мама. — К тому же это первый рейс нашего корабля.

— Ты всегда спешишь кричать «волки» раньше времени, — вступила Марго. — По-моему, мама замечательно все придумала.

— А я так согласен с Ларри, — через силу выговорил Лесли, которому, как и всем нам, претила мысль о том, чтобы в чем-то соглашаться с нашим старшим братом. — Будто мы не знаем, что такое все греческие пароходы.

— Почему же все, дорогой, — возразила мама. — Есть и совсем неплохие.

— Ладно, теперь уже все равно ничего не поделаешь, — мрачно заключил Ларри. — Из-за тебя мы обречены плыть на паршивой посудине, которую забраковал бы даже этот пьяница Старый Мореход.

— Чепуха, Ларри, — сказала мама. — Ты всегда преувеличиваешь. Представитель агентства Кука очень хвалил наш пароход.

— Он сказал, что в баре на борту всегда кипит жизнь! — торжествующе воскликнула Марго.

— Силы небесные, — выдохнул Лесли.

— И для орошения наших языческих душ, — подхватил Ларри, — бар располагает набором отвратительнейших греческих вин, словно извлеченных из тугой яремной вены какого-нибудь верблюда-гермафродита.

— Ларри, выбирай слова, — сказала Марго.

— Нет, вы только подумайте, — кипятился он. — Меня вытащили из Франции ради злосчастной попытки оживить в памяти места нашей юности, совершенно не считаясь с моим мнением. Я уже начинаю жалеть, что согласился, а ведь мы, черт возьми, пока добрались только до Венеции. Я уже истязаю остатки моей печени «Слезами Христа», вместо того чтобы вкушать доброе славное божоле. Уже мои вкусовые сосочки в каждом ресторане штурмуют не бифштексы «шароле», а горы спагетти, напоминающие отвратительные гнезда ленточных червей.

— Ларри, умоляю, прекрати, — сказала мама. — Неужели нельзя обойтись без вульгарности!

Несмотря на музыкальные усилия трех оркестров, играющих каждый свою мелодию в разных концах площади, на разноязычный гомон и сомнамбулическое воркование голубей, казалось, половина Венеции завороженно слушает только нашу семейную перепалку.

— Все будет в полном порядке, когда мы поднимемся на борт, — заверила Марго. — И ведь мы хотели, чтобы нас окружали греки.

— Думаю, именно это беспокоит Ларри, — мрачно заметил Лесли.

— Ладно, — сказала мама, пытаясь разрядить атмосферу напускной уверенности в том, что все идет, как надо, — нам пора. Садимся на один из этих вэпорайзеров и отправляемся в порт.

Мы рассчитались с официантом, добрели до Большого канала и погрузились на один из катеров, которые мама с ее блестящим знанием итальянского упорно называла вэпорайзерами (распылителями); менее сведущие итальянцы предпочитали слово «вапоретто».

Мы не могли налюбоваться дивным городом, плывя мимо величественных зданий по расписанной яркими бликами воде. Даже Ларри вынужден был признать, что уличное освещение Борнмута несколько блекнет перед венецианской феерией. Наконец мы прибыли в порт, который, как и все порты мира, выглядел так, словно сам Данте проектировал его, когда не был занят обустройством своего Ада. Мы жались в кучку среди лужиц фосфоресцирующего света, придающего нам сходство с персонажами какого-нибудь фильма ужасов раннего Голливуда и совершенно затмевающего серебристые, как паутина, лучи луны. Даже зрелище того, как наша малютка-мама пытается убедить алчных венецианских носильщиков, что мы с нашим разнородным багажом вовсе не нуждаемся в их помощи, не могло развеять наше уныние. Разговор шел на упрощенном английском языке.

— Мы английски. Мы не говорить итальянски! — кричала она с отчаянием, добавляя к этим утверждениям причудливый поток не связанных между собою слов на хинди, греческом, французском и немецком языках. Так уж было у нее заведено общаться с любыми иностранцами, будь то австралийские аборигены или эскимосы. Увы, как уже было сказано, мы были не в состоянии веселиться.

Стоя на берегу, мы созерцали устье Большого канала, когда в нашем поле зрения возникло судно, в мореходных качествах которого усомнился бы даже самый зеленый новичок. На какой-то стадии своей предыдущей карьеры оно благополучно обслуживало внутренние линии, но и тогда, только что сойдя со стапелей и сверкая свежей краской, вряд ли отличалось особой красотой. Теперь же, лишенное всего, что в призрачном фосфоресцирующем свете могло придать ему достойный вид, судно это являло собой удручающую картину. Кисть маляра много лет не касалась его корпуса, расцвеченного струпьями ржавчины. Подобно моднице, потерявшей высокий каблук, оно сильно кренилось вправо. Картину предельной запущенности венчало скорбное зрелище, открывшееся нам, когда пароход развернулся, подходя к причалу. В носовой части корпуса зияла рваная дыра, через которую могли бы одновременно въехать внутрь два «роллс-ройса». Пробоина выглядела тем страшнее, что команда явно не успела принять даже самых примитивных мер, чтобы залатать ее. Смятые железные листы чем-то напоминали лепестки гигантской хризантемы. Онемев от удивления, мы смотрели, как к нам приближается диковинная посудина с надписью «Посейдон» над самой пробоиной.

— Господи! — выдохнул Ларри.

— Ужасно, — произнес Лесли, самый опытный моряк в нашем семействе. — Поглядите только на этот крен.

— Но это наш пароход! — пропищала Марго. — Мама, это наш пароход!

— Вздор, дорогая, не может этого быть, — возразила мама, поправляя очки и с надеждой взирая на высящийся над нами корпус.

— Три дня на этой посудине, — вымолвил Ларри. — Вот увидите, нас ждут переживания похуже тех, что выпали на долю Старого Морехода.

— Надеюсь, они сделают что-нибудь с этой дырой, прежде чем выходить в море, — тревожно произнесла мама.

— Что, например? — спросил Ларри. — Заткнут ее одеялом?

— Но ведь капитан должен был видеть, что произошло, — озадаченно произнесла мама.

— Полагаю, даже греческий капитан обязан был обратить внимание на то, что он совсем недавно с кем-то крепко стукнулся, — согласился Ларри.

— Нас захлестнет волнами, — простонала Марго. — Не хочу, чтобы мою каюту захлестнуло волной. Все мои платья будут испорчены.

— Сдается мне, сейчас уже все каюты затоплены, — заметил Лесли.

— Вот когда нам пригодятся наши ласты и дыхательные трубки, — сказал Ларри. — Представляете себе новшество — мы плывем в столовую обедать. Как это будет замечательно!

— Значит, так — как только мы поднимемся на борт, ты отправляешься к капитану, — постановила мама. — Может быть, он отсутствовал, когда произошло столкновение, и ему еще никто не доложил.

— Право, мама, ты меня раздражаешь, — огрызнулся Ларри. — Что я, по-твоему, должен сказать этому человеку? «Извините, кирие капитано, сэр, вам известно, что нос вашего корабля прогрызли жуки-точильщики?»

— Ларри, что за страсть все усложнять, — отозвалась мама. — Ты ведь знаешь, что я не говорю по-гречески, а то я сама пошла бы к нему.

— Скажи капитану, что я не хочу, чтобы затопило мою каюту, — настаивала Марго.

— Поскольку мы отчаливаем сегодня вечером, они при всем желании не успеют заделать пробоину, — сказал Лесли.

— Вот именно, — подхватил Ларри. — Но мама почему-то видит во мне нечто вроде перевоплощения Ноя.

— Ладно, у меня будет, что сказать, когда мы поднимемся на борт, — воинственно произнесла мама, направляясь вместе с нами к трапу.

Наверху нас встретил романтического вида грек с черными, как анютины глазки, бархатными умильными глазами, в посеревшем белом костюме, на котором уцелело лишь несколько пуговиц. Судя по потускневшим эполетам, это был судовой казначей. Когда он попросил предъявить паспорта и билеты, на нас повеяло таким густым запахом чеснока, что мама отпрянула к поручням, забыв о том, что намеревалась справиться о состоянии парохода.

— Вы говорите по-английски? — спросила Марго, укротив бунт своих обонятельных луковиц.

— Немного, — ответил грек с поклоном.

— Так вот, я не желаю, чтобы мою каюту захлестывали волны, — твердо произнесла Марго. — Вода повредит мою одежду.

— Все, что прикажете, — ответил грек. — Если вы желать жена, я дать свою. Она…

— Нет-нет! — воскликнула Марго. — Волны. Поняли?.. Вода.

Судовой казначей явно не различал английские слова «вэйв» и «вайф».

— В каждой кабине есть горячий и холодный душ, — гордо сообщил он. — Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.

— Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, — вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось — он окружает голову грека светящимся облачком.

Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.

Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой — низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала «Пикардийские розы».

— Ужасно, — сказал Ларри. — Это не пароход, а какое-то плавучее кафе «Кадена» из Борнмута. Мы тут все свихнемся.

Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать «Пикардийские розы».