Аргонавты Средневековья

Рис. 50. Романские мотивы в Димитриевском соборе во Владимире (1194–1197) Рельефы Димитриевского собора 1 – два льва с общей головой (западная закомара северной стены), 2 – два льва с общей головой (средняя закомара северной стены), 3 – фронтальный орел (западная закомара южной стены), 4 – борцы (средняя закомара южной стены) Романская скульптура Франции и Италии 5 – церковь в Лишере (Шаранта, Западная Франция, западный портал, 6 – Нотр-Дам в Пуатье (Пуату, Западная Франция), портал, 7 – церковь в Форново, XII в (Эмилия, Северная Италия), боковой портал, 8 – Нотр-Дам в Пуатье, портал западного фасада.

Следуя местным традициям, резчики могли использовать западноевропейский комплект рисунков, где было указано место определенных мотивов. Некоторые особенности резного декора Димитриевского собора находят аналогии в памятниках провинции Пуату. Особенности школы Пуату – обилие скульптуры на западном фасаде с ярусами аркатурно-колончатых фризов и статуями святых.

В XII – начале XIII в. польские зодчие принимают участие в строительстве храмов Галицкой земли. Тогда же романские архитектурные артели строят католические церкви типа ротонды в Киеве и Смоленске. Видимо, здания относились к миссиям «латинян», тесно связанным с дипломатическими и торговыми интересами.

Из «узорочья» Успенского собора

Убранство зданий, построенных Боголюбским, восхищало современников. Блеск позолоты на утвари владимирского Успенского собора напоминал о великолепии храма «премудрого» библейского царя Соломона.

«Князь же Андрей… доспе церковь камену сборную святыя Богородица пречюдну Каменьемь дорогымь и жемьчюгом украси ю многоценьным и всякими узорочьи удиви ю, и многими поникаделы золотыми и серебряными просвети церковь, а он-бон от злата и серебра устрой, а трие ерусалими велми велиции иже от злата чиста, от каменья многоценьна устрой, и всими виды и устроеньемь подобна быста удивлению Соломонове святая святых».[201]

В «строение церковное» входили и шедевры ювелирного дела «латинян».

Выдающимися специалистами по художественной обработке металла слыли мастера Лотарингии – области в долинах рек Маас и Мозель.

Их влияние простиралось до Саксонии, Польши, Чехии и Венгрии. По заказам знатнейших духовных сановников и князей в лотарингских мастерских изготовляли реликварии, монументальные кресты, подсвечники, оклады книг и переносные алтари, перед которыми молились в далеких походах. Слабое разделение труда обусловливало всестороннюю подготовку средневекового ювелира. Ремесленник попеременно выступал литейщиком, чеканщиком, гравировщиком и эмальером. Наиболее умелые среди золотых дел мастеров занимали привилегированное положение в обществе.

Вместе с «мастерами всякими» изделия лотарингских и рейнских ювелиров попали и в Северо-Восточную Русь. В прошлом веке в ризнице Успенского собора хранилась медная пластина со сценой воскресения Христа (рис. 51). Парную ей пластину с композицией распятия обнаружили в одном из монастырей Владимирской губернии. Судя по форме и размерам, обе накладки, известные в литературе как «наплечники Андрея Боголюбского», украшали полусферическое подножие креста, которое могли поддерживать бронзовые фигуры евангелистов.

Рис. 51. Лотарингская эмалевая пластина из Северо-Восточной Руси со сценой воскресения Христа.

Изображения на выпуклой лицевой стороне пластин исполнены выемчатой эмалью на позолоченном фоне. Лица и открытые части тела персонажей оставлены в металле, гравированы и позолочены, а врезы рисунка заполнены темной эмалью.

Владимирские накладки вышли из мастерской знаменитого ювелира Годфруа де Клера из Гюи. С именем этого валлонца, прозванного де Клер Знатный, связан расцвет эмальерного дела в Лотарингии в третьей четверти XII в. Влияние талантливого мастера, создателя «живописного» стиля и особой техники, еще долго ощущали ювелиры Мааса. Его подписные работы неизвестны, но архивные документы позволили отнести к кругу изделий Годфруа ряд анонимных вещей из музеев и ризниц церквей. Светский мастер Годфруа де Клер был типичным странствующим ремесленником, сумевшим побывать даже в Палестине. В 27 лет он покинул свой родной город Гюи и с тех пор кочевал по разным странам Европы: работал в Льеже – столице валлонского Мааса и при дворе германских императоров. Несколько лет художник провел в Париже, где принял участие в украшении бенедиктинского аббатства Сен-Дени, знаменитого своими святынями, могуществом и богатством, куда сходились все нити управления Францией. Прославленного мастера с его помощниками пригласил сюда энергичный и высокообразованный аббат Сугерий, политик и историк, советник Людовика VII и регент Франции во время участия короля в Крестовом походе. Этот «муж добра, лев извне, но агнец сердцем», всемерно способствовал укреплению центральной власти и возвеличению королевской резиденции – Парижа. Под его личным надзором в стиле ранней готики перестроили церковь Сен-Дени. Для ее оформления аббат пригласил ремесленников из разных концов Европы. Глубина и чистота витражей со стихотворными надписями самого Сугерия роднит их с работами мастерских севера Франции, мозаики полов свидетельствуют о связях с Италией, скульптура порталов – с Бургундией и Лангедоком. Лотарингские художники по металлу из Льежа и Маастрихта исполнили литургическую утварь для храма. Активное участие художественных сил всего Запада в строительстве, предпринятом Сугерием, – нововведение, ставшее нормой в период готики.

Лотарингские эмальеры обычно сохраняли фон в позолоченном металле (в рейнских работах фон заполнен эмалью). Будучи образованными людьми, они любили давать пояснительные надписи-легенды. Маасские эмали отличают удивительное богатство палитры, интенсивные яркие цвета. Смело противопоставляются голубой, зеленый, белый в сочетании с красным, желтым и фиолетовым. Одну и ту же выемку заполняли эмалью разных цветов, образующих постепенные переходы, что создавало игру светотени, и фигуры приобретали рельефность. Годфруа де Клер – мастер полихромного тонирования эмалей и, может быть, изобретатель этой техники.

Созданные им композиции отличает склонность к повествовательности. Они сложны по построению и включают большое число действующих лиц. Фигуры покрывают всю поверхность, располагаясь в несколько ярусов. Движения персонажей свободны и естественны, одежды легко облегают их стройные тела. Подробно развернут драматический рассказ о смерти и триумфе Христа. В живописных группах как бы застыли эпизоды религиозных мистерий, которые разыгрывали на тесных площадях средневековых городов.

Известно, что лотарингские мастера обогащали христианскую иконографию: на накладке из Владимира вместо символического образа воскресения – явления ангела святым женам у гроба Спасителя: мы видим, как сам Христос выходит из саркофага. Подобная передача сюжета – новшество в западном искусстве XII в.

От «всякого узорочья» и «многоценных сосудов», которыми Андрей Боголюбский украшал интерьеры храмов, до нас дошло (хотя и в неполном виде) еще одно произведение романского круга. Оно происходит из области Среднего Рейна, которая вместе с Лотарингией шла в авангарде европейского искусства обработки металла.

В 1486 г. по повелению Ивана III для Успенского собора в Московском Кремле изготовили драгоценный ковчег в виде модели храма, известный под названием Большого сиона (или Иерусалима) (рис. 52).

Он стоял в алтаре на престоле, а во время церковных служб и крестных ходов его торжественно выносили. Высота сиона, который хранится в Оружейной палате, 94 см. Он представляет собой круглую в плане центрическую церковь-ротонду из позолоченного серебра с чернью. Архивольты закомар нижнего яруса ковчега опираются на полуколонки с романскими базами и капителями. В промежутках между колонками стоят чеканные рельефные фигуры 12 апостолов.

Такое устройство низа сиона характерно для крупных реликвариев второй половины XII в., выполненных ювелиром Фридериком в мастерской при монастыре св. Пантелеона в Кельне. Аркатурно-колончатый фриз с Христом и апостолами в рост – обязательный элемент их декора. По стилю изображения апостолы близки скульптурам святых на кельнских реликвариях. Фронтальные и неподвижные фигуры напоминают колонны позднероманских порталов. Тяжелые одеяния драпируют слабо моделированные тела. Укороченные ноги кончаются неестественно крохотными ступнями.

Рис. 52. Большой сион Успенского собора, XII-XV вв. Оружейная палата Московского Кремля.

Массивны выпуклые головы с «параболическим» профилем. Выпученные глаза пристально смотрят вдаль. На плоских пластинах фона выгравированы волнистые стебли с пальметтами – мотив, расцветающий в творчестве Фридерика и его учеников.

Верхняя часть сиона с традиционным русским пятиглавием переделана в 1486 г., но орнамент в трехлопастных арках, где пророки и фантастические животные выступают из растительного плетения, скопирован с предшествующего памятника. Крылатые и бескрылые четвероногие возле пророков, видимо, заменили драконов – символы побеждаемых Церковью сил зла. Они сохранили характерный романский облик: маленькие головы с острыми ушами, длинные изогнутые шеи, крылья. Наконец, S-образные драконы в окнах барабана сиона похожи на химер ажурного гребня крыши реликвария св. Мартина работы Фридерика.

Первоначально кельнский реликварий, низ которого сохранился без особых изменений, имел башенную композицию из постепенно уменьшающихся кверху объемов. Цилиндрическое основание завершал усеченно-пирамидальный «шатер» с маленькой башенкой.

Таким образом, реликварий, модифицированный при Иване III, обнаруживает связи с кельнской мастерской монаха Фридерика. Его изготовление в 60-е гг. XII в. совпадает по времени с призванием князем Андреем иноземных мастеров. С берегов Рейна «башенный» реликварий доставили во Владимир (надо думать, в разобранном виде). Его можно связать с одним из четырех больших «златых» (т. е. позолоченных) иерусалимов, которыми, по летописному известию 1175 г., князь Андрей украсил Успенский собор во Владимире и церковь в Боголюбове.

Серебряный фонтан Каракорума

Когда после длительного и утомительного путешествия Гильом Рубрук со своими спутниками достиг Каракорума, столицы Монгольской империи, он застал там небольшую колонию выходцев из Западной Европы. Записки этого неустрашимого, энергичного и умного монаха-минорита[202] – единственный источник наших знаний о маленькой католической «общине» на службе у великого хана монголов.

С того момента как Рубрук с благословения Людовика IX отправился через Ближний Восток в Монголию, он начал собирать информацию о своих соотечественниках в глубинах Азии.

Во время странствий вместе с ханской ставкой по обширным, как море, равнинам Монголии Рубрук встретил женщину из лотарингского города Меца по имени Пакетта. Она была замужем за русским, который умел строить дома. В Каракоруме французский посол застал остальных европейцев: Базиля, сына англичанина и племянника нормандского епископа, парижского ювелира Вильгельма Буше и его жену – дочь уроженца Лотарингии, родившуюся в Венгрии. В этой компании 5 апреля 1254 г. Рубрук отпраздновал Вербное воскресенье.

Все его новые знакомые попали в плен в Белграде – городе Венгерского королевства, где в период монгольского вторжения 1241–1242 гг. работали первоклассные французские мастера, подобные Виллару де Оннекуру. С возвращавшимися войсками Батыя их доставили в далекую Монголию. Из разоренных центров завоеватели угоняли в свои кочевья искусных умельцев, которые принимали участие в строительстве новых городов и создании синкретической культуры державы монголов. «В земле сарацинов и других, в среде которых они являются как бы господами, они забирают всех лучших ремесленников и приставляют их ко всем своим делам» (Карпини).[203] Золотых дел мастера и представители редких профессий, оставаясь невольниками, имели семьи, собственные дома, могли подработать; остальных пленников монголы держали дома на положении бесправных рабов. Выдающиеся мастера поступали в личное владение хана и членов его семьи.

Как невольник жил в Каракоруме и Вильгельм Буше, который провел в Центральной Азии много лет. Сначала он обслуживал брата Мункэ-хана Ариг-Буку, а затем стал главным мастером при дворе самого императора. Благодаря Рубруку мы знаем о нем гораздо больше, чем о других ремесленниках, трудившихся вдали от отчизны.

Вильгельм Буше, сын Лорана Буше, происходил из Парижа. На Большом мосту работал его брат Роже. Эта короткая справка содержит интересные детали, помогающие реконструировать его биографию. Вильгельм принадлежал к семье профессиональных парижских ремесленников. В его времена Большой мост (Мост менял) в Париже, подобно флорентийскому Понте Веккьо, занимали дома и лавки менял и ювелиров. По северную сторону от моста располагались главный мясной рынок города и площадь собраний могущественного цеха мясников. Судя по фамилии мастера, его родичи входили в число этих влиятельных и предприимчивых людей.[204]

Как его современник и соотечественник из Оннекура, Вильгельм – знаток многих видов ремесла. Всесторонняя активность мастера исключала узкую специализацию: в столице Монголии Буше выступает как ювелир, скульптор, художник и сведущий в механике инженер. Для католиков Каракорума он исполнил литургические предметы в стиле французской готики: «красивый серебряный крест, сделанный по франкскому обычаю, с серебряным изображением Христа, прибитым поверх» и «железце, чтобы придавать надлежащую форму жертвенным облаткам». «Он приказал сделать на франкский лад изваяние святой Девы и в окошках, замыкавших его, изваял очень красиво евангельскую историю; он изготовил также серебряный ковчег для сокрытия тела Христова и мощей в маленьких ящичках, устроенных в боках ковчега. Он сделал также часовню на повозке, очень красиво разрисованную священными событиями».[205]

Можно вообразить, что чувствовал этот представитель рафинированной французской культуры, когда попал в буйное, неустойчивое и разнородное монгольское общество.

Каракорум времени Мункэ-хана был удивительным городом.

«Там имеются два квартала: один сарацинов, в котором бывает базар, и многие купцы стекаются туда из-за двора, который постоянно находится вблизи него, и из-за обилия послов; другой квартал катайев, которые все ремесленники. Вне этих кварталов находятся большие дворцы, принадлежащие придворным секретарям. Там находятся двенадцать кумирен различных народов, две мечети, в которых провозглашают закон Магомета, и одна христианская церковь на краю города. Город окружен глиняной стеною и имеет 4 ворот».[206]

Ханская резиденция, обнесенная кирпичной стеной, состояла из большого дворца и длинных домов для хранения сокровищ и съестных припасов. «И дворец этот напоминает церковь, имея в середине корабль, а две боковые стороны его отделены двумя рядами колонн; во дворце три двери, обращенные к югу».[207]

Кроме монголов, Каракорум населяли пленные китайцы, тибетцы и множество христиан: венгров, алан, русских, грузин и армян – воинов, ремесленников, рабов. Ко двору хана съезжались дипломатические миссии из далеких стран. Колоритные процессии представителей народов Азии привлекали всеобщее внимание. Посланник багдадского халифа «приказывал носить себя по двору на носилках между двух лошаков». Послы индийского султана «привели 8 леопардов и 10 борзых собак, наученных сидеть на заду лошади, как сидят леопарды». Ценные дары преподнесли великому хану гонцы турецкого султана. В Каракоруме все было в брожении и становлении, здесь сталкивались разные религии и культуры: несторианское духовенство конкурировало с бритоголовыми буддийскими и ламаистскими монахами, правоверные католики встречались с приверженцами Аллаха, при ханском дворе устраивали диспуты между миссионерами разных вероисповеданий.

Этническая и религиозная пестрота вела к разнообразию художественных стилей. Дворцы Каракорума строили и украшали пленные китайские умельцы.

Русский золотых дел мастер Козьма изготовил для хана Гуюка печать и дивной красоты трон слоновой кости. Над ложем больной ханской супруги Кота висела серебряная чаша, напомнившая Рубруку французские: по его предположению, монголы похитили ее в одной из венгерских церквей. Чашу наполнял пепел с черным камнем сверху – христианский потир использовали в шаманской целебной магии. Мункэ-хан и лица из его окружения с интересом перелистывали рукописи с миниатюрами парижской школы, которые при всех превратностях путешествия сумел сохранить посланец Людовика Святого.

Разнородная культурная среда оказала влияние на главное произведение мастерской Буше, отмеченное несомненными чертами эклектизма. В числе пятидесяти работников, которых хан предоставил для его создания, могли быть и «идолопоклонники» (буддисты) и мусульмане – мастера из Китая, Средней Азии, Ирана и Месопотамии. Рубрук подробно описал это необыкновенное сооружение:

«…при входе в него (дворец) мастер Вильгельм парижский сделал для хана большое серебряное дерево, у корней которого находились четыре серебряных льва, имевших внутри трубу, причем все они изрыгали белое кобылье молоко И внутрь дерева проведены были четыре трубы вплоть до его верхушки; отверстия этих труб были обращены вниз, и каждое из них сделано было в виде пасти позолоченной змеи, хвосты которых обвивали ствол дерева. Из одной из этих труб лилось вино, из другой – каракосмос, то есть очищенное кобылье молоко, из третьей – бал, то есть напиток из меду, из четвертой – рисовое пиво, именуемое террацина. Для принятия всякого напитка устроен был у подножия дерева между четырьмя трубами особый серебряный сосуд. На самом верху сделал Вильгельм ангела, державшего трубу, а под деревом устроил подземную пещеру, в которой мог спрятаться человек… И сначала он устроил раздувальные мехи, но они не давали достаточно ветру. Вне дворца находился подвал, в котором были спрятаны напитки, и там стояли прислужники, готовые потчевать, когда они услышат звук трубы ангела. А на дереве ветки, листья и груши были серебряные. Итак, когда начальник виночерпиев нуждался в питье, он кричал ангелу, чтобы загудела труба; тогда лицо, спрятанное в подземной пещере, слыша это, сильно дуло в трубу, ведущую к ангелу, ангел подносил трубу ко рту, и труба гудела очень громко Тогда, услышав это, прислужники, находившиеся в подвале, наливали каждый свой напиток в особую трубу, а трубы подавали жидкость вверх и вниз в приготовленные для этого сосуды, и тогда виночерчпии брали напиток и разносили его по дворцу мужчинам и женщинам».[208]

Фонтан Мункэ-хана находит параллели на Ближнем Востоке и в Византии, хранивших традиции эллинистической механики (рис 53). В багдадском дворце халифа Муктадира посреди круглого пруда стояло дерево с золотыми и серебряными ветвями В трепетавшей на ветру разноцветной листве щебетали серебряные птицы Дерево, осенявшее престол государя, описано в «Шахнаме».

Рис. 53. Серебряный фонтан во дворце Мункэ хана, сооруженный Вильгельмом Буше (реконструкция французского иллюстратора XVIII в)[209]

Из золота ветви, а ствол – серебро,

И собраны в гроздья алмазы хитро

Ты мог бы заметить, вглядевшись в листву,

Из золота персики, груши, айву[210]

Фирдоуси

В приемном зале Большого дворца Константинополя чужеземных послов изумлял императорский «престол Соломонов» Трон охраняли большие статуи львов, а на ветвях бронзового позолоченного дерева сидели механические птицы По словам Константина Багрянородного, «когда логофет заканчивает свои обычные вопросы, то львы начинают рычать, птицы (на седалище трона и на деревьях) начинают петь и звери, находящиеся на троне, поднимаются на своих подножиях В это время иноземными послами вносятся дары и вслед за тем начинают играть органы, львы успокаиваются, птицы перестают петь и звери садятся на свои места»[211] Как показывает альбом Виллара де Оннекура, устройство гидравлических и пневматических «автоматов» хорошо знали и европейские мастера Одним из них был Вильгельм Буше Достижения инженеров своей страны он перенес на верхний Орхон, в среду полуварварской кочевой аристократии, стремившейся следовать стандартам передовых цивилизаций.

В произведении Буше отразились и представления народов Восточной Азии. Драконы («змеи») и стилизованные тигры («львы») связаны с дальневосточным космологическим символизмом Дракон и тигр воплощали вселенский размах власти государя – сына Неба и правителя Земли. Дерево перед его троном рассматривали как национальную и династическую эмблему Чингизидов. На фоне пустынной природы Монголии деревья выглядели знаками божества и самой жизни. В преданиях о Чингисхане их почитание переросло в родовой культ ханской фамилии. Серебряное дерево в приемном зале дворца Каракорума – знак святости места, где в дни великих торжеств на возвышении восседал богоравный хан, символ его владычества.

Удовлетворяя каприз своего властительного хозяина, парижский мастер изучил и придворный этикет, и чуждые ему обычаи монголов.

В этой работе Буше не мог обойтись без широкого привлечения азиатских мастеров Его произведение, созданное в космополитическом окружении монгольского правителя, – яркий пример их сотрудничества в области духовной культуры и художественного ремесла Деятельность Вильгельма Буше в описании французского миссионера – удивительный документ о богатой событиями эпохе и полной приключений жизни.

Глава 6

«Мы ушли навстречу пляске и смеху»

И так он (Тиль) станет странствовать по разным землям,

восхваляя все правое и прекрасное, смеясь во всю глотку над глупостью

Шарль де Костер

Средневековый человек умел не только молиться, но и веселиться. Светская музыка, пение, танец, представления скоморохов обладали неизъяснимым очарованием для общества, скованного религиозными догмами и запретами Праздник расцвечивал живыми и яркими красками окружающий мир.

Народ шумит, народ кричит,

Навстречу музыка звучит

Дорога застлана шелками,

Как будто небо облаками

Когда, прогнав заботу вон,

Певучий колокольный звон

Все закоулки оглашает,

Он гром небесный заглушает,

Пускаются девицы в пляс

Какое пиршество для глаз

Кругом веселые погудки,

Литавры, барабаны, дудки,

Прыжки забавников шутов

Возликовать весь мир готов,

Сияют радостные лица[212]

Кретъен де Труа

Смеясь, средневековый человек хотя бы ненадолго отделывался от страха перед священным и авторитарным. Трагические стороны бытия и боязнь загробного возмездия временно отступали перед необузданной праздничной стихией. Вольное веселье на карнавальной площади избавляло от ненависти и смеялось над глупостью, духовно раскрепощало, давало разрядку и успокоение. «Праздничность… становилась формой второй жизни народа, вступавшего временно в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия».[213] Смех обретал формы грубого натурализма и буйной ярмарочной буффонады. Он бросал вызов благоговейной серьезности и официальной обрядности, нарушал привычный порядок вещей. Он «выворачивал» реальность «наизнанку» и, сбивая ее с проторенной колеи, переводил в пародийный план. И тогда в карнавальной сутолоке появлялись шутовские раблезианские фигуры: «Принц любви» верхом на свинье и «Король дураков», который вел лошадь за хвост, «Аббат наслаждений», тянувший вино из бутылки в виде молитвенника, и «Аббат предусмотрительности» с огромной колбасой, «обеспечивающей его брюхо». Юмор и игра меняли местами великое и смешное, красивое и уродливое, человеческое и животное.

Постоянными носителями карнавального начала в средневековом обществе являлись странствующие актеры-гистрионы, потешники. Во Франции их называли жонглерами, в Германии – шпильманами, на Руси – скоморохами. Обычно гистрион выступал как гимнаст, музыкант, плясун, песенник, мимический актер и дрессировщик.

«Ты должен играть па разных инструментах, вертеть на двух ножах мячи, перебрасывая их с одного острия на другое; показывать марионеток; прыгать через четыре кольца; завести себе приставную рыжую бороду и соответствующий костюм, чтобы рядиться и пугать дураков; приучать собаку стоять на задних лапах; знать искусство вожака обезьян, возбуждать смех зрителей потешным изображением человеческих слабостей; бегать и скакать по веревке, протянутой от одной башни к другой, смотря, чтобы она не поддалась…», – поучал трубадур Гиро де Калансон жонглера Фадета.[214]

Рис. 54. Музыканты, акробаты, танцор, танцовщица. Гравировка на серебряной крышке, найденной в Ненецком национальном округе. Византия, XII в. Гос. Эрмитаж.

Обличители мирской суетности считали призванное забавлять ремесло жонглера несовместимым с религиозной моралью. Несмотря на нападки ревнителей благочестия, скоморохи-одиночки или целые группы потешников выступали и на паперти перед простонародьем, и в дворцовых апартаментах, и даже в домах священнослужителей. Их импровизированные «арены» не требовали специальных помещений и декораций (рис. 54). Замок, постоялый двор, рыночная площадь – вот естественный фон представления. Лишенные защиты государства и общества (на Руси «походные» скоморохи приравнивались к «бражникам кабацким»), бродячие комедианты путешествовали месяцами, недоедали, мучительно боролись с усталостью, страдали от ночной стужи. Их фургоны, запряженные тощими лошадьми, колесили по всем дорогам. Взаимная поддержка, тесная товарищеская сплоченность были непременным условием существования этих бесправных и гонимых людей. Маленькая замкнутая труппа нередко составлялась по семейному принципу. Как и в новые времена, профессиональные секреты циркового искусства передавались от отца к сыновьям.

Акробаты на шесте

В августовские календы 949 г. личный секретарь итальянского короля Беренгария – Лиутпранд отправился послом в Византию. Он миновал Павию, спустился по реке По и через Венецию прибыл в Константинополь. Император Константин оказал посланнику «неслыханный и удивительный прием». В высокий пиршественный зал, где василевс и его гости возлежали за столом, уставленным золотой посудой, призвали актеров-мимов, музыкантов и акробатов.

«Вышел один человек, который нес на лбу шест, не поддерживая его руками, в 24 фута или даже более, а на нем локтем ниже верхнего конца была перекладина длиной в два локтя. Затем привели двух нагих мальчиков – на них были только набедренные повязки. Они вскарабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, потом, перевернувшись головой вниз, опускались по нему, а он оставался неподвижным, словно бы врос корнями в землю. Наконец, после того как один из мальчиков спустился, другой, оставшись один, продолжал выступление; это привело меня в еще большее изумление.» (Лиутпранд Кремонский).[216]

Сохранились свидетельства и о других придворных спектаклях, где пронзительно звучавшая музыка сливалась с пением, пляской, эксцентрической пантомимой. На званом обеде у императрицы русскую княгиню Ольгу развлекали шуты и эквилибристы. На пышных празднествах, устроенных Ману-илом I в честь сельджукского султана Арслана II, выполнял рискованное сальто тюркский акробат.

В красочные зрелища выливались интермедии на знаменитом ипподроме столицы империи, где в интервалах между забегами колесниц толпу потешали бродячие актеры. По рассказу еврейского путешественника Вениамина Тудельского, в 1161 г. в праздник Рождества Христова на ипподроме в присутствии императора и императрицы показывали «изображения всех живущих на земле племен и народов. Туда же выпускают на травлю зверей: львов, медведей, леопардов, диких ослов, а также различных птиц, – писал он. – Подобного увеселительного зрелища нет в целом мире».[217]

Собирая толпы любопытных, наполняя улицы и площади Константинополя шумным, беспорядочным весельем, гистрионы не скупились на острые словечки, а, намекая на злободневные события или пародируя знатных особ, использовали язык иносказаний и аллегорий. Актеры-мимы, виртуозно владея жестом и движением, приемами гротеска и клоунады, разыгрывали смешные сценки из обыденной жизни. В импровизированных фарсах оживали «вечные» сюжеты – старые как мир: похождения неверного супруга и молодого гуляки, фиаско влюбленного старика, злоключения глупого скупца, сводника или незадачливого простака. Под влиянием негреческого населения столицы мимы создали собирательные образы «араба» и «армянина». Эти представители лукавого бродячего племени приводили с собой всевозможных забавных животных. Ученые обезьяны в доспехах пародировали рыцарские турниры; собака, ходившая на задних лапах, отыскивала спрятанные предметы или вытаскивала из рядов хохотавших зрителей то «скрягу», то «расточителя», то «развратника», «рогоносца» или «шулера»; наряженный медведь с уморительными ужимками изображал хмельных монахов и судейских крючкотворов. Разноцветные говорящие попугаи предсказывали будущее. Покачивая косматыми горбами и позванивая бубенцами, степенно шли верблюды, грозно рычали в клетках львы-плясуны, тащился на цепи крокодил. Представления бродячего цирка вдохновляли художников-миниатюристов. В греческих рукописях появляются фигурки музыкантов, танцоров в платье с длинными рукавами, акробатов, стоящих на руках, дрессированных обезьян, верблюдов, слонов.