Можно любить и лысых

      - Ну, так, милая барышня, - начинаю я - Ты что, нашла ЭТО в комоде своего дедушки, или заняла у приятеля?
      Лора не отвечает.
      Пинок Александра Бенуа придает ей силы и возвращает голос.
      - Я все вам скажу"
      - Так говори.
      - Это каприз Вавы.
      - Насчет чего?
      - Привезти меня сюда. Но поскольку мужчинам запрещено здесь бывать...
      Я сдираю с него парик. Он почти лыс. Увы, у него скверная мордашка блудливого ангелочка или преждевременно ощипанной индюшки. Он снова глядит на свои руки.
      - А кто мне сделал это?
      - Думай сам.
      - Я не ранен? - спрашивает красавец, осматривая себя.
      - Мне условно кажется, что это - отсюда, - говорю я, срывая простыню, заменяющую для Валерии Бордо саван.
      Человек оборачивается и все видит. Он зеленеет, как трава на весеннем пастбище, затем белеет, как то же пастбище после снегопада.
      - Она умерла?
      - Более чем.
      - Ее убили?
      - Видимо, если только не сама отпилила себе голову по неизвестной причине.
      Тогда он, наконец, понимает наше к нему отношение. Он садится, держа руки на отлете и явно пугаясь крови, которой они измазаны.
      - Это не я! Не я! Клянусь вам, не я!!!
      Ударом в грудь (я практикуюсь в этом виде спорта) заставляю его успокоиться и замолчать.
      - А кто тебя обвиняет, дырявая голова?
      - Так вы не считаете, что это сделал я?
      - А кто вы? Я ничего не считаю, я ищу.
      - А кто вы?
      - Комиссар Сан-Антонио, к вашим услугам. А теперь выкладывай все, что знаешь.
      - Да, да, я все скажу. Что вы хотите знать?
      - Как можно больше, парень! Все! Кто ты, чтобы начать с азов, потом о твоей связи с бедняжкой Вавой, и все остальное. Особенно остальное, понял?
      - Клянусь, это сделал не я! Вава. Какой ужас! Закройте ее, месье, я не могу этого видеть. Да, да, я скажу все, но закройте ее, или я сойду с ума. У меня было к ней большое влечений. Мы знакомы уже больше года. Ну, разумеется, и все остальной. Мы бросались друг к другу, как тигры. Она была необыкновенной женщиной - у нее были такие гигантские потребности, ей всегда было мало. Меня зовут Песон [Песон - зяблик.], Роберт Песон, 25 лет. Я мебельщик-обойщик в Пуасси, я никогда не делал ничего плохого, можете справиться. Живу в Булони, авеню Жорж Марше, 118, около почтового отделения, вместе с матерью. Она нянчит нескольких ребятишек, чтобы заработать на жизнь. Она слабенькая, моя старушка, но очень мужественная.
      Я позволяю ему выговориться о своем доме и своей мамаше. Сейчас это ему очень нужно.
      - Она воспитывала меня одна. Отец убежал с соседкой, когда я был еще в пеленках. Я никогда ее не огорчу. Верьте мне, месье.
      - Я тебе верю.
      Он поднимает ко мне свое лицо большого мальчика - упрямого, но не злого. Машинально я бормочу.
      - Ты рано облысел. С чего бы это?
      - Три года назад у меня был тиф, после чего выпали волосы, будто иголки с артишоков, да так и не выросли.
      - Как ты познакомился с мадам Бордо?
      - Случайно. На улице. Я возвращался вечером на мотоцикле через Марли. У нее случилась авария возле Сены. Ну, мы и познакомились.
      "Сена, мамаша, Париж". Что-то роднит меня с этим парнем, развязным, неуживчивым бродягой и шалуном.
      Я мог стать таким же, если бы родился в более скромной обстановке, чем моя.
      - Вы не разрешите мне помыть руки? Я больше не могу...
      - Иди.
      Он направляется к цинковому умывальнику. Его лицо свела судорога переживания.
      - Как это могло случиться с моими руками?
      Вместо ответа я пожимаю плечами.
      Берюрье не увлекла вся эта история, и он уснул в полотняном кресле, сложив руки на объемистом животе. Он храпит со свистом через нос, с рокотом через рот, и это напоминает разгрузку машины с щебенкой.
      - Значит, ты помог Валерии в аварии?
      - Не совсем, потому что я не силен в этом. Я просто сходил к ближайшему гаражу и прислал оттуда буксир, а Валерии предложил свой мотоцикл. Она согласилась. Ей даже было забавно.
      - И вот тогда.
      Он пожимает плечами.
      - Я привез ее домой. Там никого не было: муж ее снимался где-то в провинции, а у прислуги был выходной день. Я далее не предполагал тогда, кто она такая! Уже когда вошел в дом и увидел фото Кристиана Бордо, она назвала мне свое имя. Она угостила меня виски, потом еще. Я не привык к спиртному, и голова у меня закружилась Я начал с ней заигрывать, и она оказалась не против, даже наоборот.
      - Вы были любовниками?
      Он как будто немного краснеет - это слово для него является табу.
      - Вы часто встречались?
      - Почти каждый день.
      - Где?
      - В маленьких гостиницах.
      - Платила она?
      - Разумеется. Я же не богач, да и она настаивала на этом.
      - Ты водил ее на танцы?
      - Бывало, - он на мгновение задумывается. - Видите ли, она скучала, дела у нее с мужем не ладились. Ей хотелось развлечься. Она любила, что попроще. Мы ходили на ярмарку в Трон или в Лож, иногда - в лес Сен-Жермен. Если она приглашала в ресторан, то это было бистро, где подают селедку, картошку с постным маслом, лапшу и другие "деликатесы".
      Слушая его, я начинаю лучше представлять Валерию - заброшенную мужем женщину, которая ненавидела свою золотую клетку. Забавлять, возить ее по забегаловкам, услаждать в постели - вот, что ей нужно было для счастья.
      - Так вы и жили целый год?
      - Даже дольше.
      - Значит, это была настоящая любовь?
      - Сам не знаю.
      Этот ответ меня расстраивает.
      Он принадлежал к среде, где мало говорят о любви и страсти. Просто "влечение". У него было большое влечение к мадам Бордо, а она его обожала, в этом нет сомнения.
      - Она рассказывала тебе о своем муже?
      - Редко.
      - А если это случалось, то что она говорила?
      Он качает головой.
      - Ну, что он был немного педе... что он давно ее не любит. Они не были супругами уже несколько лет.
      Храп Берюрье становится откровенно нахальным. Я набираю стакан воды и плещу ему в физиономию. Толстяк вздрагивает, просыпается и испуганно озирается по сторонам.
      - Шлюпки! Все по шлюпкам! - кричит он, но тут к нему возвращается сознание. - Мне приснилось, будто наше судно тонет, - его взгляд натыкается на Роберта Песона, и он спрашивает. - Этот мек сказал что-нибудь толковое?
      - Послушай сам.
      - Я моту курить? - спрашивает Песон.
      Глазами указываю ему на пачку сигарет на комоде.
      - А в последнее время отношения между вами не изменились? - спрашиваю его.
      - Нет, а почему бы?
      - Она не была чем-нибудь недовольна?
      - Нет, ее заботило путешествие. Ей очень не хотелось со мной разлучаться, но поездка была предусмотрена давно.
      - Ну и как же?
      - Она уехала восемь дней тому назад. Попрощалась и уехала. Я был вне себя. Вы уже знаете, что мы каждый день встречались. И вдруг на следующее утро, выходя из дома, я натыкаюсь на Валерию, которая ждала меня за рулем машины! Мы бросились в объятия друг к другу - видит Бог, как мы были счастливы!" Я даже на работу не пошел. Оказывается, она вышла из самолета при первой же возможности и прилетела обратно. Она придумала переодеть меня девицей и забрать с собой. Я не соглашался, но она так просила и настаивала, что я, скрепя сердце, согласился. Мне особенно понравилось путешествовать на самолете, до этого я никогда не летал.
      - А бумаги?
      - Я взял документы своей замужней сестры. Она пользуется ими только для голосования.
      - А те дай, что вы были в Париже, где она жила?
      - Валерия? В гостинице.
      - В какой?
      - "Людовик IX" на улице Сен-Луи.
      - Вы уехали позавчера?
      - Да. Это было непросто, особенно, в туфлях на каблуках. Впрочем, ведь вы тоже...
      - Будь вежлив и благоразумен, с нами не равняйся, - предупредил его Берю.
      - Почему? Вы педики?
      Пятерня Берю, опустившаяся на физиономию Песона, прерывает его жалкие потуги на остроумие. Щека парня на глазах вспухает, словно парус на ветру.
      - Я же тебе говорил, неряха! Будь вежлив и благоразумен! - строго заявляет Берю. - По характеру работы нам приходится переодеваться, чтобы нас никто не заподозрил.
      Песон не возражает. Со слезами на глазах он растирает щеку.
      Я продолжаю:
      - Вчера вечером, когда вы ложились спать, кто-нибудь сюда заходил?
      - Нет.
      - Вы что-нибудь пили?
      - Скотч. Это фантазия Вавы. Пила она мало, но перед сном обязательно.
      - Из этой бутылки? - я указываю на столик у кровати.
      - Да.
      Я поднимаю бутылку и нюхаю. Затем выливаю капельку на ладонь и осторожно ее слизываю. - Ну, как? - нервничает Берю.
      - Жалко, что нет Матье. Но все равно, какой-то посторонний привкус есть. Спрячь бутылку, анализ произведем потом.
      Маленький лысячок больше не улыбается. Он в отчаянии хватается за голову.
      - Что скажет ее муж, когда узнает обо всем этом?! - вздыхает он. Он думает уже о будущем.
      - Ага! Ты разве не знаешь, что он умер? - спрашиваю я без обиняков, стараясь прочитать реакцию на его лице.
      Его брови ползут вверх, глаза округляются.
      - Умер?
      Он как будто не понимает, не может осознать мое сообщение.
      - Умер.
      - Что делать, такова жизнь! - подтверждает философ Берюрье.
      Часть третья
      Ты еще увидишь...
      Камионетка [Камионетка - грузовичок.], видимо сошла с экрана фильма, снятого по мотивам произведений Стейнбека, ее водитель - тоже. И машина, и ее хозяин, вероятно, не моложе шестидесяти - оба помяты и производят невероятный шум во время езды.
      Дорогой служит простая колея, проложенная по пустынной долине. Напрашивается вопрос: почему старик ведет машину по глубокой колее, из-за чего нас бросает в разные стороны, как лодку во время бури, если проще, проехав лишних пять километров, выбраться пусть не на прекрасный, зато вполне терпимый грейдер?
      - Чертовщина! Мы отобьем себе задницы-. - скулит Берю. - Спроси его, скоро ли приедем?
      Я задаю вопрос водителю. Он что-то бормочет себе под нос, смысла я не улавливаю. Переспрашивать бесполезно - такие типы не повторяют сказанного.
      - Ну что? - с надеждой глядит на меня Берю.
      - Уже недалеко, - говорю я, чтобы его подбодрить.
      - Большое удовольствие - трястись на этом катафалке, черт возьми! И что ты рассчитываешь там узнать?
      - Может быть, и ничего, а может быть, и все.
      - И ради таких забав ты мучаешь себя и меня? - он снова начинает стонать и жаловаться. Наш конечный пункт - ферма "Ред Окс".
      - Вот увидишь, там все закрыто: и ставни, и двери, и окна! И потом, зачем нам это нужно? Объяснил бы поподробнее.
      Его ворчание похоже на жужжание огромного потревоженного шмеля и отзывается в моей душе неприятным осадком.
      Я отвечаю ему с единственной целью - чтобы отстал от меня и не мешал думать. Кроме того, версия, высказанная вслух, выглядит выпуклее и нагляднее.
      - Первый этап - Кристиан Бордо, его окружение и проблемы, связанные с ним. Второй - Валерия и ее личная жизнь. Третий - Флипы, прибывшие из Небраски только для того, чтобы их убил Бордо. Зачем? Почему? Задача очень сложная, потому что все умерли: муж, жена, псевдоубийцы. Тысяча чертей, как разобраться в этой каше? С чем сравнить все это? На кого валить эти убийства? Вот это надо понять, чтобы распутать такой кровавый клубок.
      "Его Величество" громко откашливается и сплевывает на дорогу с такой силой, что сопля летит не в сторону, а по ходу движения машины, и цепляется к фетровому борту шляпы шофера, придавая ей вид бравой бретонской шапки.
      - Прежде, чем ответить, мек, позволю себе заметить, что есть и четвертый этап.
      - Даже так?
      - Ты забыл установщиков телефона, которые, возможно, не входили в банду, а действовали самостоятельно.
      - Нет, я их не забываю.
      - Значит, ты сбрасываешь их со счетов?
      Так как я обдумываю ответ, мистер Берю продолжает:
      - Если бы они были заодно с американцами, тогда почему совали бомбу в тюфяк и пиан - в лекарство?
      Внезапно он замолкает, будто ему сунули в рот хорошую простыню вместо кляпа.
      Через некоторое время он вновь начинает говорить, но уже неуверенно:
      - Если эти американцы в самом деле - фермеры, то что им понадобилось во Франции?
      Я тороплюсь воспользоваться его растерянностью, чтобы быстро вставить:
      - Вот поэтому мне и нужно посмотреть все самому на месте, не доверяя никаким докладам и запискам.
      Недовольный Берю дуется, съеживается и забирается в угол. Себе он, вероятно, становится незаметным, но перед моими глазами - гора мяса и жира.
      Старик, который везет нас, неожиданно затягивает куплет из какого-то вестерна и тем усиливает мое впечатление, что сам является персонажем какого-то фильма.
      Мы катим вдоль необозримых пастбищ, которые в Америке составляют большую часть территории. Всюду бродят стада животных - десятки, сотни тысяч голов.
      Тут и там попадаются ковбои - на джипах, в бархатных драных штанах. Вместо широкополых шляп - каскетки с большими козырьками, вероятно, позаимствованными у французских кепи.
      Навстречу нам проезжает грузовик, в кузове которого жалобно мычат быки.
      - Подъезжаем, - заявляет старик. Плевок Берю так и висит на полях его шляпы.
      - Ферма "Ред Окс".
      Она больше походит на военный лагерь, или даже - на декорацию, прикрывающую атомный завод. Кое-где видны сельскохозяйственные машины, напоминающие красных и желтых динозавров.
      Наш шофер решает прибытие сделать шикарным. Он описывает вираж, едва не перевернув нас, и резко тормозит перед закрытыми воротами.
      - Вот тут, - говорит он. Берю глубоко вздыхает.
      - Не слишком-то быстро, черт! Если это ферма, то пускай будет фермой, а не маскируется под концентрационный лагерь. Нет ли тут газовых камер? Сдается мне - а нюх меня еще никогда не обманывал - что есть.
      - Меня зовут Бен Мой.
      Он менее строг, чем судья в старину, высокий, морщинистый, и, вероятно, улыбался в последний раз еще до войны с бурами, когда генерал Грант приказал набить свою трубку молодой рабыне, которую первой отпустил на волю.
      - Вы - интендант этого королевства? - спрашиваю я, машинально протягивая ему руку, которую он якобы не видит.
      - Я - управляющий "Ред Окс Ферм", - исправляет меня субъект, указательным пальцем разглаживая одну из своих морщинок.
      - Мой друг и я - французы. Кроме того, мы из парижской полиции.
      Он делает едва заметный жест, сопроводив его гримасой, будто напуган приземлением на его огороде самолета "Конкорд".
      - Мы приехали из-за Стива и Маризы Флип. Вы в курсе того, что с ними случилось?
      - Да, шериф округа сообщил, что они убиты.
      Говоря это, он не проявляет никаких чувств. Если бы у меня в комнате перегорела лампочка, он воспринял бы это известие точно так же: "Ах, вот как? Хозяин извещен". - И все.
      Через окно я различаю предгорья Кордильер, которые на горизонте резко вздымаются к самому небу. Чудовищные скалы - не чета нашим Альпам, мирным и домашним.
      Комната, в которой мы находимся, уставлена горшками цветов. Можно подумать, что мы находимся где-то в Голландии или Швейцарии. Мебель новенькая, с иголочки. Кресла-качалки напоминают нам, что мы - в англосаксонской стране. Пахнет резедой и конским навозом.
      Через открытую дверь нам видна кухня, в которой толстая негритянка месит тесто. Она будто сошла с рекламного проспекта об Америке.
      - Хотя бы предложил глоток вина, - шепчет Берюрье. - У меня язык присох к глотке.
      Жажда мучает и меня, но мажордом нисколько не похож на приветливого хозяина французской пивнушки.
      - Мы приехали, чтобы задать вам несколько вопросов, мистер Мой. Этого требует расследование.
      - У вас есть документы?
      К счастью, у меня сохранилось старое свидетельство о работе в парижской криминальной полиции. Я протягиваю его старику. Слово "полиция" и трехцветная карточка слабо влияют на его гостеприимство. Во всяком случае, его настроение не улучшается.
      Он водружает на нос очки и внимательно сверяет мою карточку с оригиналом, вертит ее в пальцах, чуть ли не нюхает, потом возвращает ее мне, держа двумя пальцами, словно грязный засморканный платок или скользкую улитку, или цветную фотографию Джеральда Форда.
      - Хорошо, - говорит он сухо и таким тоном, будто собирается немедленно вышвырнуть нас за дверь. - Так чем могу служить?
      - Вы знаете, при каких обстоятельствах погибли супруги Флип, мистер Мой?
      - Какой-то безумец застрелил их, как собак.
      - Не совсем так. Этим безумцем был знаменитый актер, который действовал в пределах самообороны.
      Бен Мой запихивает два пальца между шеей и воротничком, как бы показывая свое сожаление, что не надел рубашку на два размера больше.
      - Знаменитый актер, говорите? Кто же это - Фрэнк Синатра, Марлон Брандо или Пол Ньюмен?
      - Нет, мистер Мой.
      - Я не знаю других знаменитостей с тех пор, как похоронили Спенсера Тресеи.
      - Я говорю о Франции. Этот актер знаменит во Франции.
      У Моя в запасе имеются весьма выразительные жесты. Он поднимает правую руку, не двигая локтем, и кладет ее себе на плечо. Это - грубый жест, полный пренебрежения к тому, что не является Америкой.
      - Вы говорите, он действовал в интересах самообороны? - спрашивает меня костлявый собеседник. - Неужели ваш комедиант мог опасаться Стива и Маризы? Молодых и самых безобидных существ в мире, не считая младенцев и старых трапперов, которые уже перевелись.
      - Но, тем не менее, у каждого из них в руках были револьверы, когда Кристиан стрелял в них.
      - КТО ЭТО СКАЗАЛ?
      Перед моими глазами вновь встает вся трагедия на роскошной вилле.
      - Таковы установленные мною факты, мистер Мой.
      - А я утверждаю, что это - вранье, только и всего. Он снова берет мою карточку и с заметным акцентом читает: "Санатоний".
      Берюрье трогает меня за руку.
      - Извини, мек, но это насекомое явно ищет, к чему бы придраться. У него такой тон, что я удивляюсь, как ты терпишь. Я сделаю из него мокрое место, если он посмеет сказать, что мы не те, за кого себя выдаем.
      - Плюнь! Это выходки идиота.
      - Они действуют мне на нервы, мек. Не позволю оскорблять себя всякому паршивцу из Америки! Ладно, пока ты разбираешься с этим прохвостом, схожу на кухню и посмотрю, можно ли договориться с той черной девицей. И, наконец, чем-то надо промочить горло.
      Он исчезает.
      Бен Мой устремляет на меня такой злобный взгляд, что может убить им, но я нахожусь в отличной спортивной форме.
      - Это имение принадлежит Флипам? - спрашиваю я.
      - Безусловно.
      - Значит, они были богаты?
      - Это зависит от того, что называть богатством, мистер... мистер...
      Он опять смотрит в мою карточку.
      - Мистер Санатоний.
      Теперь он и мне начинает действовать на нервы. У меня невольно сжимаются кулаки, и я пугаюсь, что могу потерять над собой власть, а это некстати.
      - Я хочу спросить: они принадлежали к зажиточным слоям?
      - В общем, да.
      - А откуда у них состояние?
      - Эта ферма принадлежала еще родителям мистера Флипа.
      Отец обеспечил сына, когда тот еще не родился, тогда откуда у него появилась мысль - вместе с женой стать убийцами?
      Это - самая неразрешимая загадка всей истории. Потрясающе! Счастливая, богатая, здоровая пара, только начавшая совместную жизнь в одном из плодородных штатов США, летит в Париж на свидание со своей смертью. Разве это нормально?
      В дверном проеме появляется живописная фигура Берю.
      - Чернуха превосходна! - заявляет он. - Правда у нее не было спиртного, зато - какое пиво?! И она - весьма аппетитная хозяюшка. Ее вид наводит на игривые мысли, готов подраться с любым.
      - Что он говорит? - беспокоится Мой, не понимающий по-французски.
      - Ему очень нравится ваша ферма.
      Почему-то в это мгновение я вспоминаю о ненасытной Инес, которая хотела еще и еще, и ей было все мало. Она была из той породы женщин, для которых половой акт - единственная цель их существования.
      Она стала случайной жертвой развернувшейся драмы. Ей разбили череп, чтобы скомпрометировать меня, связать мои руки и парализовать мою инициативу. Убили ни в чем не повинную женщину. Кто они? Вероятно, те техники! Люди организованные и, конечно, без малейшего намека на совесть и человечность.
      Инес на лошади в Нейи. Словно наяву, вижу ее в маленькой гостинице, куда привел ее наспех. Она еще в бриджах для верховой езды. Тогда я впервые имел дело с девицей в таком наряде. Она легла на кровать и, расстегнув сюртучок, обнажила великолепные груди, затем неторопливо стала стягивать брюки, открывая моему взгляду свои тугие чресла. Я не дал ей полностью раздеться и с неистовой страстью овладел ею, возбужденный роскошным телом и нескрываемой похотью.
      И вот я - косвенный убийца Инес - заявляю: действовала организованная банда.
      Эта банда узнала, что прославленный "Санатоний" приглашен предотвратить нечто, направленное против известной личности, и тогда банда немедленно приступает к действию. БАНДА!
      - Мистер Мой!
      - Я вас слушаю.
      Его беспокоит, что коп находится на его ферме. Янки к этому не привыкли и не любят этого. Меня еще терпят, потому что я - француз, из страны, которую надо снабжать деньгами.
      - Для чего мистер и миссис Флип ездили во Францию?
      - Видимо, захотелось.
      - А они вам не говорили о своих планах?
      - Говорили, но не поясняли. Сказали, что поедут в Париж первого июня. Я вздрагиваю.
      - Первого июня?
      - Да.
      - Накануне второго, - выдыхаю я, к счастью - по-французски, и Бен Мой не понимает меня, иначе выставил бы в ту же минуту.
      - Это путешествие планировалось заранее?
      - Да, больше, чем за месяц.
      - Они говорили когда-нибудь о Кристиане Бордо?
      Я пытаюсь произнести это имя с американским акцентом.
      Он повторяет его за мной.
      - Да, как город Бордо, - уточняю я. Бен Мой вспоминает.
      - Нет, никогда.
      Я уже собираюсь спросить: "Вы в этом уверены?", но вовремя вспоминаю, что янки не понимают французской настойчивости. Они отвечают то, что хотят сказать, правдиво ли, ложно ли, неважно, и переспрашивать их бесполезно.
      - Я хотел бы осмотреть комнату и кабинет мистера Флипа, - прошу я.
      Он настолько потрясен и шокирован, что можно подумать, будто я попросил его о чем-то совершенно непристойном.
      - У вас есть ордер на обыск?
      - То есть, что значит "обыск"? Понимаю, что настаивать в данном случае бесполезно.
      - Берю! - зову я.
      Появляется Берю, вымазанный в муке, и с распахнутыми "воротами в закрома", где хранятся "принадлежности" для свадьбы и вечеринок.
      - Послушай, Берю. Мне надо осмотреть это именьице, но тип этот против.
      - Так, может быть, усыпить его? - предлагает напарник.
      - Не его, конечно, а его бдительность. Сделай такую диверсию, чтобы я смог побродить, где мне нужно.
      - Слушаюсь, босс, - с готовностью соглашается Берю и возвращается на кухню, сопровождаемый беспокойным взглядом Бен Моя.
      - У вас все? - спрашивает он тоном, который должен означать: "Пора завязывать!"
      - Не было ли у Флипов врагов?
      - Я уже говорил вам, что более милых людей трудно было даже представить.
      - Но ведь можно быть милым и в то же время иметь врагов, мистер Мой.
      - Только не им!
      - Часто они ездили в Европу, в частности, во Францию?
      - Мистер Флип не был там с тех пор, как отбыл военную службу в соединениях, расквартированных в Германии. Это было четыре года назад. Что касается его супруги, бельгийки по национальности, то она была там только на похоронах отца.
      - Муж ездил с ней?
      - Нет.
      - Почему?
      - Этого я не знаю. Это не мое дело. А теперь, мистер Санатоний, пора закругляться. У меня много дел, и в данный момент...
      - Еще один вопрос, мистер Мой...
      Он сжимает свои квадратные челюсти и заявляет:
      - Еще один - согласен. В чем дело?
      - Флипы познакомились в Европе, когда Стив отбывал воинскую службу?
      - Да, именно так.
      Пора кончать. Но что же медлит Берю?
      К счастью, в этом отношении на него можно положиться. Ничего не надо организовывать.
      Едва я вспоминаю о Берю, как в соседней комнате раздается невероятный грохот.
      Бен Мой бросается туда. По шуму может показаться, что бушует обезумевший от ярости слон.
      Я пользуюсь этим и быстренько выскальзываю из комнаты в противоположном направлении.
      В строении фасадного типа ориентироваться легче, чем в замке Шамбор. Особенно здесь, где жилище - прежде всего функционально и в высшей степени схематично. Я говорю себе: раз кухня сзади, то жилые комнаты впереди, а столовая - рядом с кухней, потом - кабинет, а за ним - спальня хозяев.
      Вот почему я, как бомба, взрываюсь в западное крыло дома.
      Есть ли в этом смысл? Я не думаю об этом, но во мне теплится надежда. Можно и ошибиться. Но иногда и пустяк наталкивает на сногсшибательные открытия.
      Жилая комната объединяется с кабинетом. Она поделена на две комнаты, но чувствуется, что эта система раздела практически не используется, и хозяева большее время проводят в средних комнатах.
      Я работаю методично, быстро и тщательно, как и положено, без всякой нервозности. Открываю ящики, осматриваю их содержимое и снова закрываю. Мне попадается много документов, драгоценностей, счетов, квитанций. Наконец, в красивой шкатулке, обтянутой розовым шелком, я натыкаюсь на письмо, к моему изумлению, написанное по-французски. Там вложена и фотография.
      Прикинув, сколько времени я уже хозяйничаю здесь, решаю, что пора, и выскакиваю в открытое окно жилой комнаты. Небрежной походкой направляюсь к машине, которая лениво гудит, разморенная полуденной жарой.
      Дверца машины открыта, и я забираюсь в кабину.
      А на ферме продолжается шум и переполох. К грохоту примешиваются крики, добавляющие жару к общей панике.
      Наконец, выскакивает Бен Мой, разъяренный и взъерошенный, и тыкает пальцем в нашу машину.
      Появляется помятый и перепачканный в муке Берюрье.
      - Гоу хоум! [Гоу хоум - убирайтесь домой.] - начинает по-английски Мой. Подумать только, и это кричат американцы НАМ: "Гоу хоум!"
      Да, времена меняются.
      - Ну, так что там случилось с обезьянкой в клетке?
      - Я привязал к ее хвосту проволоку, другой конец которой прикрепил к кастрюльке. Когда негритянка взяла мешок с мукой, обезьяна прыгнула на нее, и кастрюлька свалилась на электроплиту, а на ней стояла груда тарелок, и все это полетело со страшным грохотом на пол! Мука рассыпалась, и что тут началось!
      Он говорит и жмурится, как кошка. Вероятно, его воспоминания весьма потешны, потому что Берю корчится в судорогах смеха. До меня все его переживания доходят в ослабленном виде, так как я занят чтением того, что нашел в вещах Стива Флипа. Я кончаю читать и рассматриваю фото, словно текст надо сличать с картинкой, как в иллюстрированном комиксе.
      - ...лето?
      Я читаю. Машина подскакивает на ухабах. Шофер что-то напевает.
      - ...лето? - повторяет Берю. Я отрываюсь от письма.
      - Что "лето"? Какое "лето"?
      - Я тебя спросил, хватило времени, чтобы осмотреть все, что ты хотел?
      - Да, с избытком.
      - Что-нибудь дельное?
      - Да, довольно интересно.
      - Я вижу, ты весь погружен в это интересное.
      Я продолжаю читать. Затем опять разглядываю фотографию и, наконец, прячу все в карман.
      Старый ковбой опять затягивает свою ковбойскую песню.
      - Я вижу, ты что-то заполучил, - говорит Берю. - О чем задумался?
      - О миллиарде, который должна выплатить страховая компания.
      Он корчит гримасу.
      - Почему?
      - Контракт есть контракт!
      - Но он завещан был жене Бордо.
      - Точно.
      - Насколько мне известно, она умерла.
      - Ты получил верные сведения, но у нее тоже есть наследники.
      - Как это?
      - Да, по крайней мере - один, но законный. Я вытаскиваю скрепленные вместе документы и отделяю фотографию.
      - Вот он.
      Берюрье смотрит и, втянув в себя воздух, высвистывает:
      - Славненький! - выражает он свое мнение.
      Гидросамолет Монмине, кажется, разваливается на глазах. За несколько дней он успел потерять кое-какие мелкие и даже крупные детали. Еще пикантней становится от шума и скрежета в самых различных и неожиданных местах аппарата.
      Восемь воспитанников школы Нор Жюль просто в восторге от того, что можно полетать на настоящем самолете, поэтому щебечут, как птенцы в зоомагазине. Их визг настолько всем надоедает, что пилот не выдерживает и громко орет:
      - Эй, там, детвора, тихо! Наступает тишина. Надолго ли?
      - Я уже не слышал шум мотора, - объясняет мне Монмине. - А если бы он заглох? Я бы ничего и не почуял. Что за дурацкая фантазия - везти на остров этих оборванцев?
      - Мне нужна рабочая сила.
      - Для сбора раковин?
      - Что-то в этом роде.
      - Это вы ехали со мной в прошлый раз?
      - То есть?
      - Я тогда и впрямь поверил, что вы - мамзели.
      - Нам это и нужно было.
      - Вы копы?
      - В некотором роде.
      - Это вы ищете убийцу, который прирезал одну из дамочек?
      - Мы пытались, но...
      - Что делать! - говорит он. - Как на охоте: либо убьешь фазана, либо нет. Во всяком случае, после убийства началось настоящее бегство с острова. Эти дамочки хватали свои манатки и разбегались по домам, кто как мог и побыстрее. Что тут было! Вы понимаете меня, старина?
      Он хохочет.
      - Им настолько нужна была мужская опора, что с каждой я потребовал все, что мне было нужно. Все решалось очень просто - в ангаре, в Порт-Жюль. Я выбирал самую распущенную и сажал ее рядом с собой, на ваше место. Я объяснял ей, как манипулировать кнопками управления самолета и обслуживать мой "агрегат" личного пользования. Видимо, я никогда не привыкну к вибрации, она меня возбуждает чисто физически. Порой меня удручает, что придется уходить в отставку. Если я кончу летать, то долго не протяну.