Милицейская сага

" Три минуты опоздания! А если бы за это время началась бомбёжка? На Западе вон опять оружием бряцают. Будем тренироваться". Тренировались до изнеможения, по два - три раза в неделю. Самым страшным ругательством в эти дни стало слово "курвиметр"- какая-то неведомая никому загогулина, которую надлежало найти и засунуть в "тревожный" чемоданчик. Поскольку показатели раскрываемости резко упали, вмешался замначальника УВД по оперативной работе, и тренировки, несмотря на сопротивление Муслина, были прекращены. Но и замнач УВД отступился, когда на отдел обрушилась новая инициатива беспокойного Муслина и ужасом предчувствия сковала весь городской гарнизон. А именно: в преддверии праздника Великого Октября задумал замполит сколотить милицейскую "коробку" и в торжественном марше пройти во главе её перед гостевой трибуной на площади Ильича. Дело серьёзное, политическое. И вот уж третью неделю, с трёх до пяти, потея от духоты и злости, молотили каблуками городской асфальт следователи, гаишники, опера из ОБХСС и уголовного розыска. Неявки, объясняемые работой по раскрытию преступления, приравнивались к идеологическому саботажу.
      Страдающий плоскостопием следователь Чугунов, отчаявшись, сделал официальный запрос в областной психоневрологический диспансер. Долго в полном отупении вертел он поступивший через секретариат ответ: " Сообщаем, что гр-н Муслин Валерий Никанорович на учёте в диспансере не состоит".
      - Представляешь, не состоит, - пожаловался Чугунов подвернувшемуся Рябоконю.- Кого ж там тогда вообще держат?
      - Сам ты козёл, - с привычной безапелляционностью отбрил Рябоконь. - Да этот малый хитрожопей нас всех вместе взятых. Давай на "пузырь" побьёмся, что через неделю после парада он будет сидеть в Политуправлении, а мы с тобой, как всегда, в дерьме.
      - Ну, с последним-то чего спорить, - уклонился от пари прижимистый Чугунов.
      Сам Рябоконь, а за ним и Лисицкий от занятий на плацу увиливали, объясняя причину коротко и неоригинально: "Ухо болит". Но всё явственней и настойчивей становился нажим Муслина, и всё больше вырисовывалась перед последними фрондёрами дилемма: либо натянуть сапоги и встать в общий злорадствующий строй, либо...
      При одной мысли об этом "либо" Рябоконь заходился.
      - Несчастная всё-таки наша ментовка. За семьдесят лет - ни одного министра с юридическим образованием! Один Федорчук, курва, чего стоил - последние профессионалы при нем сгинули, - и Рябоконь ностальгически глянул на висящую фотографию - в маленьком подразделеньице громогласно поддерживался культ погибшего Котовцева.
      - Скоро останутся одни Муслины, - подвел он итог выступления. Неодобрительно присмотрелся к бесстрастному новичку. - Да вот еще желторотики.
      - Звонил нам Андрюха, - перебил впавшего в желчь приятеля Лисицкий. - Так что немножко в курсе проблемы. Тем паче сами эти излишки на свою голову и вывернули. Уж кому-кому помочь, а Тальвинскому-то...
      - Да! - согласился Рябоконь. - С ним еще сам Котовцев работать любил. Этот, если на след встанет, не сбивался. За то и пострадал в свое время. Но не пофартило вам в этот раз, ребята.
      - Мы уж меж собой вопрос этот обхрюкали, - растекся в обаянии Лисицкий, и Мороз понял причину щедрой его улыбчивости: своей обходительностью он как бы компенсировал угрюмую недоброжелательность нелюдимого соседа. - Есть такой Тариэл среди нацменов. И даже в авторитете. Крутится при властях. Теперь вот кооператив организовал... Как это? - Лисицкий припоминающе пощелкал пальцами, заглянул в ящик стола. - Да вот! По доставке на дом обедов ветеранам войны и инвалидам.
      - О, дает, курва! - и Рябоконь коротко, от души снецензурничал.
      - Ну, ветераны его, понятное дело, заждались, а вот на продаже шашлычков с "паленой" водочкой мы его через недельку прихватили. Оформили актом и в исполком - на ликвидацию. А они ему предупрежденьице, вежливенькое такое. Де - нехорошо, гражданин нацмен, бяка.
      - Все они схвачены, - у Рябоконя аж челюсти свело.
      - Ладно, принялись пасти, - продолжил Лисицкий. - Цветочками они под крышей кооператива приторговывают.
      - Ну, приторговывают, ну, кооператив, - решился перебить недоумевающий, по правде сказать, Виталий. - Криминал-то в чем? Или вы, ребят, вообще против кооперации?
      - Еще один раздолбай на нашу голову! - отреагировал на реплику Рябоконь.
      - Да не мы, - упреждая ссору, поспешно вклинился Лисицкий. - А те, кто их такими выдумал. Тут ведь все с точностью до наоборот выходит. Водку ящиками в магазинах закупали и перепродавали вдвое. Да и говядину там же, по два-двадцать. Навар подсчитать не хитро. Тебе рассказать, какое у нас в магазинах за водкой и за мясом смертоубийство? То-то что. Вот если б они коров да баранов этих сами выращивали, тогда вперед, без вопросов. А то ведь они за баранов остальных держат. А цветы что? Нужен же повод, чтоб за вымя взять. Хотя даже на такой туфте как цветы не зацепишь. Они ж, хитрованы, все больше через наших же бабок торгуют. Да, Тариэла на чем прихватить - это заманчиво! Богатая бы информация пошла, - Лисицкий разве что не облизнулся. - Только вот уж месяца два как он с горизонта исчез.
      - Хотя в принципе все можно найти, ежели умеючи, - Рябоконь прикрыл один глаз и стал похож на подбитого ворона. - Сколько у Андрюхи сроков?
      - Нет сроков. В понедельник дело должно быть или на продлении, или в суде, - буркнул безнадежно Мороз.
      - Хо! - даже Лисицкий поперхнулся.
      - Нет сроков, нет разговора. Я не шаман, чтоб за полчаса любую черную задницу из-под земли выдернуть, - с готовностью сгрубил Рябоконь.
      - Сам вижу, кто ты, - огрызнулся Мороз: миссия его не задалась. - Концы там серьезные проглядывают, мужики. Жалко такое дело и - на тормозах.
      - На тормозах - это нам очень даже знакомо, - сочувственно кивнул Лисицкий. - Но при всем уважении к Андрюхе...
      Мороз поднялся.
      - И вообще, - Рябоконь протянул руку на прощанье. - Ты передай ему, чтоб не дергался. Не пацан ведь вроде тебя. Получил раз по сусалам, ну, и умойся. Слава Богу, опять в гору пошел. Так и - дуй, пока фарватер чистый.
      - Тогда лучше вообще ничего не делать, - съязвил Мороз, откровенно вызывая желчного Рябоконя на ссору.
      - Лучше, - неожиданно миролюбиво согласился тот. - Но нельзя. Положено шевелиться. "Палки" строгать. ( сноска - "на милицейском жаргоне "палка" - поставленное на учет раскрытое преступление. Работа сотрудника оценивалась в зависимости от количества выявленных преступлений. Поэтому обэхээсники, как правило, сосредоточивались на выявлении незначительных одноэпизодных преступлений, что не требовало кропотливого труда").
      Тут он кого-то увидел и нехорошо оживился:
      - А кстати!
      В предбанник вошел и под недобрым взглядом Рябоконя смущенно затоптался сдобный мужчина лет пятидесяти. Он собирался что-то сказать, но сбился, вопрошающе глянув на незнакомца.
      - Новенький опер угро - Мороз, - коротко представил Лисицкий. - Может, помнишь, когда-то у нас пацаном крутился.
      Лицо вошедшего осветилось стеснительной радостью.
      - Очень, очень приятно. Растет, стало быть, смена. Исполняющий обязанности начальника ОБХСС Красногвардейского РОВД Марешко.
      Мороз с трудом сдержал разочарование и, кажется, не вполне удачно. В самом деле, трудно было угадать в этом благообразном человеке знаменитого в прошлом опера, о котором им рассказывали еще в школе милиции на семинаре по оперативному мастерству. И даже Тальвинский, на что нелюбитель цветастых комплиментов, инструктируя сегодня Мороза, назвал Марешко саблезубым тигром сыска. Если и был это тот самый тигр, то изрядно потрепанный и - судя по тусклому взгляду - с искрошившимися клыками.
      Сейчас, вынув ладошку из руки Мороза, он робко взглянул на Рябоконя, зловещее молчание которого заполнило духотой кабинет.
      - Из прокуратуры звонили. Материальчик у вас заволокичен, - искательно произнёс Марешко.
      - Сами заволокитили, сами и разволокитим, - мрачно обрубил Рябоконь и - демонстративно харкнул на пол. - А скажи-ка мне, начальник хренов, давно ли воровством промышляешь?
      Мороз опешил. И даже Лисицкий, изумлённый, начал было предостерегающее движение, но Марешко, с самого начала понявший, о чём пойдёт речь, лишь кротко вздохнул:
      - И всё-то ты, Серёженька, сердцем принимаешь. А мы ведь товарищи.
      - Чего?! - поразился Рябоконь, поворачиваясь правой стороной лица, которую, захватив и кусок брови, пересёк тонкий, жилистый шрам. И когда Рябоконь оживлялся и быстро говорил, правая сторона двигалась не в такт с левой, а чуть опережая. Смотреть на это было неуютно. - Он, курва, чего удумал? Материалы чужие тибрить. С каких это пор ты строительство стал курировать? Ась?!
      - Так беспокоить тебя не хотелось, Серёженька, - расстроился Марешко. - Материальчик-то мелкий, пустяковенький. Прорабчик досок для дачи вывез. Тут же и попался, тут же и признался. И сумма какая-то смешная - чуть ли не сорок пять рублей.
      - Пятьдесят три! Пятьдесят три рубля, паскуда! - совершенно не владея собой, загремел Рябоконь. - Ты мою "палку" себе на учёт поставил. ( сноска: согласно комментарию к УК РСФСР, хищение на сумму до пятидесяти рублей квалифицировалось как мелкое; от пятидесяти и выше рассматривалось как значительное ).
      - Ладно, Серёга! Прости старому лису, - попытался разрядить обстановку Лисицкий. - Год до пенсии мужику.
      - Да и правда, Коленька, - Марешко благодарно закивал, будто ему сейчас сказали нечто приятное, просто-таки умасливающее душу. - А то всё чего-то ссоримся, ссоримся.
      - У меня у самого последняя десятка пошла! Вон демобильские зарубки делать начал, - непримиримый Рябоконь ткнул в косяк, изрядно истыканный ножом. - А только подлянки никому не кидаю.
      - Ну, уж и подлянки, - осторожно обиделся Марешко. - Хочешь, ставь себе эту "палку" на учёт. Подумаешь, находка.
      - Так чего, отдаёшь?
      - А то из-за всякой ерунды ссоримся, ссоримся.
      - Значит, не отдаст, - мрачно констатировал Рябоконь. - Этот чего под себя подгрёб, так уж не выпустит. Во паучило! А ведь человеком при Котовцеве был: "головку" вагонзавода обложил и затравил в одиночку, - не стесняясь присутствия Марешко, припомнил Рябоконь. - Равнялись мы на тебя, скотина!
      Марешко зябко, едва заметно скосившись в сторону выхода, поёжился.
      - И в лапу не брал! А теперь рад бы, да не дают, поди, - не за что! Вот только и осталось последнее - "палки" у корешков тибрить.
      Он замолчал: под прозрачной кожицей на лице Марешко - словно подсветка включилась - расцвели и зашевелили отростками обширные кусты капилляров. Тяжёлое молчание наполнило комнату.
      - Воды? - догадался Мороз.
      Марешко жестом отказался.
      - Всем нам... досталось, - тихо произнёс он.
      - Да, я чего зашел-то, ребята, - сделав над собой усилие, Марешко слабо улыбнулся. - Агент мне только что позвонил: в горсаду нацмены-цветочники появились.
      - Сильна твоя фортуна, парень, - Лисицкий вскочил.
      - Если еще зацепим, - Рябоконь, сомневаясь, покрутил тоненькую папочку. - Будем документировать или ну его?..
      И метнул папку в сейф.
      - С поличным возьмем! Я прихвачу понятых и зайду от набережной! - выбегая, азартно крикнул Лисицкий.
      - Может, и мне?.. - засомневался Марешко, но, уловив движение Рябоконя, быстренько передумал. - А впрочем, работы много.
      Когда он повернулся, у Мороза подкатило к горлу: над лоснящимся, усыпанном перхотью воротником старого пиджака на дряблой шее задрожали от сотрясения слежанные ошметья седых волос. Мороз уже слышал, что полгода назад у вдовца Марешко от лейкемии умерла единственная дочь.
 
      7.
      Рябоконь шел быстро, напором своим раздвигая встречных. Они только что прошли пивной бар, за которым открылась узорчатая решетка городского сада, - и вдоль нее фанерные, уставленные цветами ряды. Шла оживленная торговля. Но южан за прилавками не было. Правда, чуть в стороне, облокотившись о табачный киоск, углубился в газету "Правда" грузин лет сорока, в кремовом, прекрасного покроя костюме.
      К нему-то, не задерживаясь, и направился прямиком Рябоконь. ябоконь мпп
 
      - Ба, Сергей Васильевич, - с теплым акцентом поприветствовал тот, неспешно складывая газету. - Давно не видал.
      - Давно, - Рябоконь, помедлив, пожал протянутую руку, не переставая зыркать по рядам цветочниц. - Давно, Тариэл.
      Сердце у Виталия екнуло.
      - Опять чего ищете? - посочувствовал Тариэл. - Работка же у вас. Ни сна ни отдыха измученной душе. Так у классика?
      - Так, так, - насупился Рябоконь. С классиками он был не в ладах. - В Знаменское чего таскался?
      - Какой-такой Знаменское? - удивился Тариэл. Чересчур быстро удивился.
      - Со шмотками. Вместе с прошмандовкой этой, ну... - Рябоконь припоминающе пощелкал пальцами.
      Тариэл со снисходительной вежливостью ждал.
      - Да сам знаешь. Лавейкина, во! Кожей, замшей торговали, - совсем уж безнадежно попытался освежить его память Рябоконь.
      - Ко-ожа, за-амша, - мечтательно поцокал языком Тариэл. - Какое торговать, Сергей Васильевич? Подскажи, если узнаешь, где купить могу.
      - Не помнишь, стало быть. Бывает. Цветочками без разрешения по-прежнему приторговываешь?
      - Сергей Васильевич, дорогой! Да я уж и думать забыл. Злопамятный вы человек.
      - Профессия такая, - Рябоконь продолжал вглядываться в торговые ряды. - Так кто на тебя сегодня торгует?
      - Обижаешь, дорогой. Честное слово, обидно, - стараясь не рассердить оперативника, слегка загорячился Тариэл.
      - А ну, цыц! И за мной, - взгляд Рябоконя обострился, и он шагнул к цветочному ряду.
      Следом под бдительным присмотром Мороза со вздохом двинулся и Тариэл.
      Резко отодвинув одну из палаток, Рябоконь оказался внутри рядов и, разгоняя расступающихся торговок, пробился к затихшей в углу пьяноватой старухе. Ни слова не говоря и никак не представляясь, он выволок из-под прилавка огромную, на молниях спортивную сумку, в которую свободно можно было упаковать и саму эту старуху, заглянул внутрь. Перевернув, встряхнул. На прилавок высыпалось несколько чахлых гвоздичек.
      - А ничего и нетути, - резонно продребезжала торговка. - Да уж и было-то два цветочка. Так ить своим потом растила.
      Она икнула и, отчего-то повеселев, тихо запела. Ни сада, ни огорода старуха отродясь не имела.
      Рябоконь швырнул сумку об асфальт и мрачно уставился на поющую. Рубец его на правой щеке заметно побелел.
      - Ты что орешь, шкура? - прошипел он. Песнь оборвалась. - Имеешь умысел на нарушение общественного порядка?
      - Да ить и не ору я вовсе, а как по правде хочу, - струсившая торговка быстренько вернулась к прозе.
      - Кто цветы дал? - не сводил страшного, злого взгляда Рябоконь.
      Старушка боязливо "стрельнула" в сторону отрешенного от действительности Тариэла.
      - Никто не давал. Свое, - еле слышно, но упрямо повторила она.
      Рябоконь прикинул, что можно выжать из той паскудной ситуации, в какой оказался. Повел головой, подавляя загулявший по рядам ропот:
      - Что? Игрища веселые с органами затеяли? А ну, вы, оба два, сюда!
      Патрульные сержанты, которые при виде обэхээсника попытались незаметно улизнуть, вынуждены были вернуться.
      - Куда смотрите, раззявы? Пьяные торгуют. Ее, курву, в вытрезвитель надо, а она в рядах буянит.
      - Сергей Васильич, да ить сто грамм всего, - задохнулась торговка.
      - И с памятью чего-то на почве хронического алкоголизма. А нам советский торговец трезвым нужен. Лечить будем, - пообещал Рябоконь, подозрительно оглядывая остальных. Остальные, впрочем, давно уж энергично спрыскивали свои букеты и глядели на власть предельно честно и лояльно.
      - Тащите ее в отдел и оформляйте протокол по пьянке, - принял решение Рябоконь.
      - Чего?! Да что ж это, бабы?! - взвизгнула старуха, ухватив за рукав ближайщую к ней полнолицую, с неестественно поблескивающими глазами хохлушку. - И не вступитесь?!
      - Да отчепись ты, зараза! - поспешно оторвала ее от себя та, не забывая при этом искательно улыбаться Рябоконю. - Все на халяву хочешь. Вот и наварила!
      - Катись, катись, пока остальных не трогают, - поддержали из дальних рядов.
      - Ах, во как?! - поразилась старуха. - Так-то вы, козлищи? Да вас самих пошмонать если... Може, рассказать?
      Голос ее прервался, маленькое тельце, выдернутое, будто брюква из грядки, решительной рукой патрульного сержанта, метнулось к асфальту. И оббилось бы об него, если б не было подхвачено его напарником. Стремительно козырнув, милиционеры шустро поволокли старуху-штрейкбрехера в сторону: у патрульного наряда к цветочным рядам был особый, "неуставной" интерес.
      - Горячий вы, Сергей Васильевич, - с легким сарказмом упрекнул Тариэл. - А в вашей работе голова должна быть холодная. Так ваш зачинатель товарищ Дзержинский учил.
      - Да пошел ты, - огрызнулся оплошавший Рябоконь. Но тут же взволновался, будто застоявшийся "на номере" охотник, уже отчаявшийся подстрелить дичь и вдруг увидевший ее перед собой. Изменился в лице и Тариэл.
      Прямо на них, помахивая небрежно такой же объемистой спортивной сумкой и приплясывая, надвигался молоденький южанин. Был он в хорошем настроении, увлечен какими-то своими, очень приятными мыслями и оттого всю группу увидел лишь метров за пятнадцать. В полной растерянности застыл он на месте.
      - А ну иди сюда, поросенок! - подозвал Рябоконь.
      Тот потоптался в нерешительности, беспомощно глянул на гневного - роли переменились - Тариэла, что-то прикинул, резко повернулся, готовясь рвануть в сторону, и... остановился. Сзади, в сопровождении двух парней, к нему спешил невесть откуда взявшийся Лисицкий.
      - Старина Хассия! - метров с десяти прокричал он, радостно улыбаясь попавшему в ловушку "подносчику снарядов". - Чертовски рад тебя видеть! Что ж ты стоишь? Что ж не торопишься обнять своего старого друга Лисицкого?
      Подойдя к тому, кого назвал Хассией, Николай восторженно потряс его за плечи.
      - Уж и не чаял встретиться. А сумка у нас какая! Ну, какая. Все хлопочешь. Ни разу чтоб налегке. И что на сей раз?
      - Да так, по дому, - Хассия бессмысленно попытался спрятать сумку за спину, но тут подошел Рябоконь и без всяких церемоний ее отобрал.
      - Здорово, хрен. Приехал на заработки к дядьке Тариэлу?
      - Да ну бросьте вы. Люди или нет? - сбивчиво заговорил Хассия. - Всего и взял-то самолет окупить. Денег надо.
      - Смотри-ка, бедный, - изумился Рябоконь, с особым наслаждением погружая руки в сноп гвоздик, которыми огромная сумка была набита доверху. Внутри, не сдержавшись, сжал он со всей силы пальцы, мстительно сминая и корежа подвернувшиеся стебли. - Чего ж нам с Лисицким тогда говорить? Марш в отдел!
      - Зачем в отдел? Не надо в отдел, - включился мрачный Тариэл, чутко отреагировав на слова Рябоконя о их с Лисицким бедности. - Ну, что в самом деле? Ничего, в самом деле. Ведь разве теперь восьмидесятый? Для людей делаем. В свете, так сказать. Есть разрешение, нет разрешения! Ну, штраф заплачу. С квитанцией, без квитанции - как скажешь. А?
      - Заплатишь, говоришь? - задумался Лисицкий, быстро переглянувшись с Рябоконем.
      - Заплачу, без разговора! - захлопотал Тариэл, тянясь к выпуклому карману. - Прямо здесь, как скажешь!
      - Да ты никак спятил, - сделал страшное лицо Лисицкий. - Совсем, видать, ополоумел. В отделе разберемся. Пойдем, дорогой. Я ж тебя в наших угрюмых северных краях лет сто не видел.
      Обхватив Тариэла за объемистую талию, Николай нежно повлек вперед.
      - Чайку выпьем, о политике похрюкаем, - завлекал он, лучась от удовольствия.
      - Отделяться, может, надумали, - в голосе Рябоконя блеснула слабая надежда.
      - Шутит Серега, - успокоил обидчивого южанина Лисицкий. - Куда ж вы без нас? Без людей-то? Не кому будет облагодетельствовать, так с голоду опухнете.
      И он ласково потрепал за щеку подвернувшегося Хассию.
      - Мальчишку бы отпустили, слушай, - вяло попросил Тариэл. - Чего с него? Студент. Случайно он.
      - Случайно? - задумался Лисицкий, притормаживая.
      - Кто случайно? Этот хорек?! - приготовился зайтись в праведном гневе Рябоконь.
      - Это бывает, - особенным голосом произнес Лисицкий.
      - Бывает?!
      - Бывает, бывает. Просто - подвернулся человек. Помог по-родственному. Без корыстного умысла.
      Под настойчивым взглядом Лисицкого у Рябоконя что-то провернулось.
      - А ну да, бывает. Ладно, хрен с тобой, катись!
      Оставив позади опешившего от крутых зигзагов судьбы Хассия, шумная от горячего южного говора приободрившегося Тариэла кавалькада двинулась в сторону райотдела - к облегчению затаившихся цветочниц.
      Двинулся следом и подзабытый, впавший в тихое бешенство Мороз.
      Все происшедшее было столь откровенно, что он едва сдерживал зубовный скрежет. А когда Тариэл попросил отпустить племянника - это челнока-то! Источника поставки! - и Лисицкий на просьбу эту незамедлительно откликнулся и отпустил - без опроса, без документирования! - надо быть законченным дураком, чтоб не понять причину невиданного этого гуманизма: взяточнику лишние свидетели ни к чему.
      Особенно злили его теперь красивые слова об уважении к Тальвинскому, обернувшиеся готовностью быстренько сдать того же Андрея ради возможности взять в лапу. Котовцы хреновы!
      Процессия зашла в обэхээсный дворик, где Лисицкий, прихватив нервничающего Тариэла, скрылся в фотолаборатории, а Рябоконь с Морозом в сопровождении двух внештатников-понятых ввалились в дальний кабинет, грубо проигнорировав грозный дорожный знак.
      Швырнув в угол сумку, Мороз демонстративно отошел к окну.
      - Чего невеселый? - подметил Рябоконь. - На тебя работаем!
      - Вижу! Аж запарились.
      - О, да ты телок!
      - Но не лох! И, промежду прочим, не для того в ментовку шел, чтоб старух-цветочниц гонять да "черноту" ощипывать. Иль думаешь не знаю, как положено документировать?
      - Ах, знаешь?! И чего ты знаешь?
      - Знаю, что попался этот Тариэл на незаконной торговле цветами, а после того как пацана вы за здорово живешь отпустили...
      - Да чхать он хотел на эти цветы! - вскипел Рябоконь. - И на нас с тобой с ними вместе! Он тебе, салаге, правильно дал понять, только у тебя уши зашиты: теперь не восьмидесятый и за торговлю травой этой без разрешения никого не посадишь.
      И Рябоконь в сердцах двинул ногой по сумке.
      - Вот и решили, похоже, с паршивой овцы хоть шерсти... да? Только меня не за этим к вам послали!
      - А для чего ты сюда вообще приперся? - Рябоконь, обнаружив на подошве прилипшую грязь, принялся старательно очищать ее о бок изъятой новенькой сумки. - Чтоб цветочников штрафовать или чтоб ключевую информацию надыбать?
      - Ключевую! - он воздел длинный узловатый палец. - То есть важнейшую. За которую, случись чего, и башку оторвать могут. И ты, умник, полагаешь, что человек, пользующийся у этих "случись чего" доверием, тебе эту информацию за цветочки выложит? Шоб, не дай Бог, не штрафанули?
      Вспомнил, спохватившись, о впитывавших его страстный монолог внештатниках.
      - Вы еще мне тут!...Ты вообще кто есть?
      - Вообще-то я опер угрозыска.
      - Вот и занимался бы, чему учили. С убийцами да ворами попроще - меньше грязи прилипнет.
      Подняв ногу, он с удовлетворением оглядывал очищенную подошву.
      - А насчет крохобора Лисицкого! Так он в отличие от тебя, салабона, работу сейчас делает. Деликатную. Из ничего нечто выжимает.. А ну все цыц!
      Он сделал "стойку". Через стену донесся приглушенный хриплый крик Лисицкого и вслед за тем грохот падающей аппаратуры.
      - За мной! - и Рябоконь, при начале шума взметнувшийся из-за стола, первым бросился к лаборатории.
      Когда он, а за ним остальные, подбежали к двери, она распахнулась от сильного удара изнутри. И при свете тусклой лампочки все увидели, что в дальнем углу среди развалившихся коробок лежит придавленный свалившимся фотоувеличителем Тариэл и, подрагивая распустившимися от ужаса разбитыми губами, затравленно смотрит на сбежавшихся людей. Возле пятнистого от химикатов стола, на котором валялось несколько смятых пятидесятирублевок, взъерошенным грачонком нахохлился Лисицкий.
      - Мразь! Я ж предупреждал, что пасть порву! - перекошенным ртом прохрипел он, обращаясь почему-то к прибежавшим внештатникам.
      - Так, все ясно! - громогласно сориентировался Рябоконь. - Прошу понятых поближе. Перед вами в углу лежит статья сто семьдесят четвертая УК Российской Федерации - попытка дачи взятки должностному лицу.
      - Какая ука? Чего говоришь?
      - Уголовный кодекс, - безжалостно отрезал Рябоконь. - От трех до восьми лет.
      - Зачем так пугаешь? Какой ука? - пытаясь подняться, бормотал Тариэл. - Забыл деньги в сигаретах. Петрович говорит: дай сигарету. Даю пачку. Бери, не жалко. Почем помнил, что там мелочь?
      - Забыл?! - Лисицкий яростно подался вперед, и Тариэл, совсем было выкарабкавшийся из угла, кулем шлепнулся на насиженное место. - Ты не про деньги забыл, ты про советскую власть забыл. Авторитет органов подорвать пытался. Пресечем коррупцию! Серега, в камере места есть?
      - Если и нет, любого выкину, но для этой мрази освобожу, - решительно пообещал, выбегая, Рябоконь.
      Тариэл больше не пытался подняться. Всего час назад был он при деньгах, независим, с новой подружкой собирался "сгонять" в Сочи (школьница, правда, но больно бойка). А теперь возникло из ниоткуда и колотило в мозгу липкое, в проржавелых металлических прутьях слово - "камера". В глазах его застыл безнадежный ужас.
      Стремительно ворвался Рябоконь.
      - Все в порядке, - успокоил он вытаращившегося Тариэла. - С посадочными местами теперь трудно. Но для тебя "выбил". А ну подымайся, скот, не на Ривьере!
      Тариэл тяжело поднялся и грузно возвысился над низкорослым Лисицким. Вид его после лежки был более не безукоризнен. Он провел языком по распухшей губе и, ощутив вкус крови, обрел утерянный дар речи.
      - Николай Петрович! Сергей Васильевич! Поговорить хочу. Очень!
      - Отговорила роща золотая, - Лисицкий пренебрежительно ткнул в лежащие деньги.
      - Ну, извини, дорогой. Что хошь сделаю.
      - Нет тебе прощения! - неожиданным фальцетом вскрикнул суровый Рябоконь. - Ты на неподкупность друга моего посягнул. Товарища по работе. В клетку гнуса общества!
      Внештатники, забалдевшие от предвкушения того, как будут они сегодня рассказывать о происшествии в общаге, протянули было руки. Но тут как-то по особенному задумался Лисицкий.
      - А что, Серега? Может, и впрямь поговорим? Попробуем спасти человека для общества. Может, просто оступился.
      - Оступился, оступился, - гортанно запричитал Тариэл, крутясь меж оперативниками. - Давай поговорим! Зачем камера? Не убийца какой. Сергей Васильевич, любимый ты мой, ну давай присядем! Очень прошу!
      Он осторожно потянул хмурого Рябоконя к свободному стулу, беспрестанно оглаживая за рукав.
      - Отходчив ты больно, Николай Петрович, - недовольно пробурчал Рябоконь.
      - Да что ты меня, как бабу в постель, тянешь! - раздраженно вырвал он руку. - Ладно уж, послушаем, может, и впрямь раскаялся. Хотя лично я очень сомневаюсь.
      - А ты пока, - обратился он к Морозу, - возьми деньги, составь протокол, объяснения от понятых, - тебя ж, наверное, учили... Да, кстати, - он ткнул в утирающего кровь Тариэла. - Упал, потому что поскользнулся. Ну, да сами видели.
      - А вам, деды, заранее спасибо, - Лисицкий, жестом предложив Рябоконю располагаться, увлек влюбленно глядящих на него студентов юрфака, а с ними и Мороза в дальнюю комнату. - Закончите и - свободны. Только отберите по букету побольше. Такие орлы, да с такими цветами - сегодня все крошки в общаге ваши будут.
      - А может, подождем, Петрович? И с нами? Мы там для тебя свежий экземплярчик припасли.
      - Не, не! - сконфузился Лисицкий. - Это по вашей части, по молодой. А наше дело стариковское - работать, работать и работать. Обеспечивать вам светлое будущее.
      И без паузы, показывая, что сказанное - не более чем шутка, удрученно вздохнул:
      - Хотя изредка и отдыхаем. Так что в другой раз подгребу. Да вот хоть с Виталием. Ну, хоп!
      Заговорщицки подмигнув всем разом и оставив за собой шлейф обаяния, маленький опер захлопнул дверь лаборатории жестом капитана подводной лодки, задраивающего люк перед нелегким погружением.
      Виталий же, спохватившись, глянул на часы и предвкушающе улыбнулся - он уже придумал спич, который произнесет по поводу утверждения Тальвинского в новой должности.
 
      8. Хмурый Андрей Тальвинский вышел из здания УВД и остановился на крыльце, колеблясь, возвращаться ли в райотдел. Или - гори оно огнем - перейти площадь и накатить демонстративно сто пядьдесят в популярной среди ментов рюмочной - прямо под окулярами управленческих окон. За очередное несостоявшееся назначение!
      От пережитого на аттестационной комиссии унижения и, главное, от краха надежд, которыми жил последний месяц, его то и дело потряхивало. А может, и вовсе пора написать рапорт на увольнение, да и закончить с этой незадавшейся милицеской эпопеей? В адвокатуре хуже не будет. Хоть деньги в кармане появятся!
      - Погодите! Вы Тальвинский? - остановил его выскочивший следом незнакомый капитан с повязкой дежурного по УВД. - Хорошо, что догнал! Начальник следственного управления Сутырин передал, чтоб вы срочно к нему поднялись.
      - Какая уж теперь срочность? - буркнул, неохотно возвращаясь, Андрей. По правде, после случившегося никого из прежних своих руководителей видеть ему сейчас не хотелось.
 
      - Разрешите?
      Не услышав ответа, Тальвинский прошел по ковру и остановился посреди объемистого, обшитого мореной доской куба.
      Сидевший за столом человек в штатском читал лежащий перед ним текст, увлеченно прочищая ухо остро отточенным карандашом.
      - Ну, так в чем дело? - в голосе хозяина кабинета звучало легкое раздражение отрываемого от дела человека .
      - Товарищ полковник, майор милиции Тальвинский прибыл по вашему приказанию.