Фонарь вдруг зашипел и погас. Казалось, что темнота сгустилась и внезапно обрушилась на них сверху, с потолка барака. Наступил такой мрак, что хоть глаз коли. Только слабо бледнело очертание зарешечённого железом окошка.
Заскорузлая, мозолистая рука нашарила плечо Манчары и крепко сжала его.
— Сыночек, не слушай ты человека, выжившего из ума… Кто знает, может быть, ты найдёшь своё счастье… Только не теряй надежды! Как я… — Через некоторое время издали, со стороны двери послышался шёпот: — Спи. Уже поздно. Ведь и завтра день будет.
С этой ночи отношение старика к Манчары стало ещё теплее. Хотя он по-прежнему был очень суров с виду, но всегда старался сунуть Манчары хлеба побольше, налить щей погуще и наваристее. Другие каторжане завидовали ему.
Растаявший снег торопливо бежал сотнями ручейков, речек и рек, и Охотское море заиграло прибоем громадных волн. Угрюмо черневший вдали лес начал расцветать и зеленеть прямо на глазах. Лужайки, поля и долины покрылись пёстрым, живописным ковром самой диковинной расцветки. Разноголосый гам лесных обитателей — зверьков и певчих птиц — наполнял окрестности пением и разными звуками. С каждым днём солнечные лучи грели всё сильнее и сильнее.
И с каждым днём худел Манчары. Пропал даже аппетит.
Однажды, тоже ночью, когда он лежал в полусне, послышался знакомый хриплый голос:
— Ты болен, что ли?
— Нет.
— А что же с тобой случилось? Ты совсем захирел. Если так и дальше будет продолжаться, то не увидишь, как осенью желтеют листья и травы.
— Знаю… Не долговечен я.
— Что с тобой случилось? — уже сердито спросил старик.
— Что же ты сделаешь, если и узнаешь? Ведь этому не помогут ни крошки хлеба, ни густые щи.
— Скажи!
— Да, отец…
Манчары и сам оторопел от нечаянно вырвавшегося слова «отец» и сразу же замолчал.
— Отец… — Манчары глубоко вздохнул. — Я очень скучаю по родной стороне. Днём в ушах всё время слышится голос родной Якутии. Ночью всё время во сне вижу Якутию. О-о, до чего, оказывается, невыносима эта тоска по родной земле!
— Хочешь вернуться в родной край?
— Сказать «хочу» — это ещё мало… Пока я вижу солнце, видимо, не угаснет и не пройдёт тяга и стремление моё к родному краю. Но кто же меня, несчастного, отпустит туда?
Манчары уткнулся своей разгорячённой от жары головой в мокрую солому.
Вскоре с лязгом закрылась дверь камеры.
Прошло несколько дней.
С работы вернулись поздно вечером, когда закатилось весеннее солнце. Манчары сидел на завалине во дворе тюрьмы, поодаль от других. Возле него и остановился старик надзиратель, проходивший мимо.
— Ты чего это высматриваешь?
— Уток. Вон пролетела одна стая шилохвосток… на север… на мою родину, — сказал Манчары тоскливым, прерывающимся голосом, звеня кандалами и указывая рукой на небо.
— Где? — Старик сделал руку козырьком и старался разглядеть. — Не вижу. Туман… Видимо, для меня уже прошла пора видеть… — Затем, обернувшись к Манчары, суровым, повелительным голосом сказал: — Ты ешь побольше… Наберись силы. На вот! — бросив ему полбуханки тяжёлого, как кирпич, хлеба, повернулся и ушёл.
Удивлённый Манчары долго смотрел ему вслед.
Прошло ещё несколько дней.
Каторжане, с трудом ввалившиеся в камеру после изнурительной работы о каменноугольных копях, расходились по углам, толкая друг друга. Старик надзиратель вручил Манчары метлу и велел подмести тюремный двор. Дополнительную работу обычно получали провинившиеся каторжане. Как ни хотелось Манчары упасть в сырой угол камеры и дать отдых воющему от усталости и побоев телу, он ничего не мог поделать. Ходил и размахивал метлой. Заря догорела, и начало смеркаться, а о нём, видимо, совсем забыли — никто к нему не подходил. Работу он кончил, но без разрешения не имел права уходить. Сумерки сгустились, земля и небо слились в темноте. Манчары тайком ушёл за барак и присел там отдохнуть. В это время к нему подошёл старик. Манчары с виноватым видом схватился за метлу.
— Погоди. Тише!.. Слушай… — недовольно пробурчал старик, затем остановился, огляделся вокруг и, склонившись к нему, прошептал: — Бежать хочешь… к себе на родину?.
— О-о, о-о!.. — простонал Манчары, посмотрел на кандалы, сковывавшие ему руки и ноги, оглядел высокую ограду тюремного замка, ощетинившуюся железными кольями. — Но как?..
— Ну ладно… Кандалы — это моя забота. С ними справимся. Самое главное — выйти из замка. Из-за жары с сегодняшнего вечера двери камер будут оставаться открытыми на ночь. Вместо запоров у дверей должна сидеть стража. Это тоже преодолимо. Надо тихо выйти из барака, чтобы не заметила дворовая стража, и перебраться через стену. Это уж твоя забота.
— Смогу ли? Такая высокая…
Манчары до того смутился, что не смог договорить.
— Одолеть можно. — Старик раскопал землю на завалине и вытянул довольно толстую пеньковую верёвку. — Смотри, у неё на конце привязан камень. Ты её закинешь так, чтобы кирпич попал между двумя железными кольями. Осторожно. Чтобы не было большого шума. Потом постоишь, прислушаешься, по верёвке вскарабкаешься наверх и так же спустишься по ней на другой стороне. Вот и всё.
— Ладно, ладно!.. — отвечал Манчары, повеселев.
— Это будет лежать тут. И ещё я здесь спрячу котелок. В пути тебе понадобится. — Старик закопал верёвку обратно. — Ну, что скажешь?..
— О-о, о-о! Отец…
— Ну, кончили. А то заметят. Пойдём… — Приближаясь к двери барака, старик разразился громкой бранью: — А ну, живее! — и несколько раз толкнул Манчары в спину.
Когда ждёшь, дни и ночи удлиняются, время замедляет свой бег. Манчары в ожидании совсем извёлся. Желанное время всё ещё не наступало. Иногда бывают ночи, когда старик не дежурит, да и не всегда он один. Чаще всего вдвоём. Чтобы о чем-нибудь узнать, Манчары при всяком удобном случае вглядывается в глаза старика. А тот держится так, как будто никогда не было у них того ночного разговора.
«Как же так? Неужели?..» — удивлялся Манчары. Но вот однажды, когда он толкал тачку с каменным углём, старик встретился с ним и подмигнул ему.
— Перед тем как ложиться спать, зайди в дежурку, — тихо сказал он.
Вечером, когда в камерах потушили светильники, Манчары пришёл в условленное место.
Оказалось, что старик сидел один. Увидев его, вскочил:
— Зачем пришёл, варнак? Нагайки захотел? Я тебе покажу! — кричал он и оттеснял его в тёмный угол, со свистом рассекая нагайкой воздух. Затем он ловко снял с Манчары кандалы, надел на него новые и прошептал: — Они распилены и держатся кое-как. Ты их обломаешь и снимешь. Второй надзиратель ушёл за ужином. Когда придёт, я его напою. Как только он завалится спать, я задую фонарь и ты сразу же выходи. А сейчас иди на своё место… — Нагайка засвистела в воздухе. — Живо в камеру!
Манчары тихо и неподвижно лежал в углу. Сердце его так билось, что казалось, оно спешило вырваться на свободу раньше своего хозяина. А время идёт очень медленно. В коридоре, где сидели надзиратели, всё громче слышались разговоры. Изредка гудел хриплый бас старика. Больше всего говорит второй надзиратель. Не похоже, что он скоро замолчит. Манчары с досады даже заскрежетал зубами. Неужели постигнет неудача? Как жарко в камере, как в ней душно! Можно задохнуться. А как же он до сего времени выносил всё это и пробыл здесь столько дней?
Наконец, после долгого ожидания, стало тихо. Манчары всё ещё продолжал пристально глядеть в открытую дверь. Но вот потух и фонарь. Наступила темнота. Манчары обломал кандалы, осторожно, бесшумно встал. Перекрестился и, тихо выйдя в коридор, на цыпочках пошёл к наружной двери и вдруг у порога наткнулся на человека.
— Ох-х!.. — произнёс от неожиданности Манчары.
— Тише!.. — шепнул старик. — Ну иди.
— Ну, а ты?.. А вдруг тебя…
— Пусть. Я уже прожил жизнь. Обо мне не беспокойся.
Плечо Манчары несколько раз стиснула тяжёлая рука.
— Скажи хоть своё имя. Буду всю жизнь помнить.
— Я безымянный караульный пёс. Каторжане называют меня Волосатая морда. — В горле старика словно что-то хрустнуло. — Кажется, звали Егоршей, когда был молодым… Устя… называла Егорушкой…
— Прощай, отец Егорушка! — Манчары прижался к старику.
Старик оторвался от него и оттеснил его к двери:
— Уходи… Торопись!..
…А утром была поднята большая тревога. Сначала расшумелись каторжане, нашедшие разорванные кандалы. Этот шум дошёл до надзирателей. Надзиратели доложили начальнику караула. А командир донёс начальнику тюрьмы.
К приходу всполошившегося начальника тюрьмы солнце уже поднялось довольно высоко. Начались поиски. Была найдена верёвка, с помощью которой Манчары перелез через стену. Стало известно, что надзиратели пьянствовали и уснули. Они стояли вытянувшись и не сводили глаз с начальника, который расхаживал взад-вперёд. Начальник тюрьмы остановился перед надзирателями:
— Собаки! Собака должна лаять, увидя убегающего. А где же ваш лай?
Ударами кулака он посшибал их с ног и, выходя из помещения, крикнул начальнику караула:
— Быстро в розыск! Догнать и пристрелить мерзавца!
Старик надзиратель выплюнул осколок выбитого зуба и пробормотал под нос:
— Не догоните… Лети, улетай, северный орёл…
Встреча
Уходя от преследования вооружённых казаков, приехавших из Якутска, Манчары со своими друзьями подался с ленской поймы в самый дальний улус. Дальше тех мест уже не встретишь ни жилищ, ни людей. Оттуда начинаются нескончаемые скалистые горные хребты, на гольцах которых даже не может произрастать мох. От этих горных хребтов начинаются ещё более грозные и суровые скалистые хребты, которые уходят далеко на север и отгораживают его от остального мира огромной каменной стеной.
Сегодня Манчары с друзьями едет «погостить» к грозному хозяину этого края — Сабарай-баю. Он обернулся и, увидев вымазанные сажей лица друзей, рассмеялся. Манчары никогда не прячет своё лицо. Он не видел спасения ни в берестяной маске, ни в гриме из сажи. И кроме того, пусть знают все толстопузые, что приехал именно Манчары. Пусть знают и трепещут!
Манчары вырвался вперёд и поскакал к усадьбе Сабарая. Его конь резко остановился перед воротами усадьбы.
— Дурак безмозглый, разве я тебе сказал там чесать? — Старик, согнутый, как дуга оленьих нарт, и сидевший с оголённой спиной на тальниковом стульчике перед юртой, удивительно шустро повернулся и хлопнул табакеркой для нюхательного табака пожилого, болезненного вида человека по лбу. — Слепой, смотри, вот здесь, под правой лопаткой… вот там… А-а, а-ам!.. Как хорошо, приятно!
Манчары постучал черенком пальмы по воротам.
— Нохо, посмотри-ка, кто это там пришёл и стучится, мешает хорошо почесаться? — сказал старик и, сложив руку козырьком, стал разглядывать сам.
— Приехал хорошо одетый мужчина на коне с седлом в серебряном украшении. А дальше тоже едут какие-то люди, — сказал мужчина-хамначчит.
— Что ты сидишь и мямлишь, подлец?! Иди открой скорее! — Старик схватил свою рубашку, лежавшую на траве около него. — Смотри-ка ты, приехали почётные гости, а мы сидим и не видим…
Манчары подъехал на коне прямо вплотную к старику.
— Ты кто такой?
— Самый что ни есть спинной хребет, прочная основа здешнего края, самим Сабарай-баем называюсь я! — гордо произнёс старик, застёгивая пуговицы только что надетой рубашки. — Моё имя и звание должны знать все живые и мёртвые. Что ты за человек, которому так заложило уши, что не слышал обо мне? — Старик вознамерился его отругать. — А ты-то сам кто таков и кем являешься?
В это время прискакали друзья Манчары, бросили поводья коней на коновязи и, разбившись на пары, направились в юрты и к амбару.
— А ну давайте быстрее! — приказал им Манчары.
Сабарай увидел берестяные маски и вымазанные сажей лица и оторопело завертелся волчком: принять за правду — опять-таки походит на игру; сказать, что это игра, — опять-таки похоже на правду…
— Так это ты являешься тем самым Сабарай-баем, который избивает немощных, порет бедноту розгами, а свой кулак считает превыше закона? — Манчары просунул поводья к столбу сеней юрты. — Ты, да?
— Я… я… — не разобравшись, в чём дело, и не зная, отрицать или подтвердить сказанное, пробормотал Сабарай. — Да ведь хамначчит-подлец не может обходиться без розги!
— А тойон?
— Как-как?.. — не понял Сабарай и вскинул голову.
Лицо его было испещрено морщинами, глазки тускло заморгали.
— А пороть тойона нужно или не нужно?
Сабарай снова растерянно заморгал и осмотрелся, сморщил своё дряблое лицо, пытаясь изобразить улыбку.
— Какая неуместная шутка…
— А мы не шутим!
— Но это вы… кто такие?
— Сейчас узнаешь, кто мы такие!
Послышался треск взламываемой двери; в юрте раздавались неразборчивые визгливые голоса.
— Задери кверху рубаху! Спусти портки! Встань на колени! — Манчары выхватил нагайку-тройчатку из высохшей сыромяти, заткнутую за перекладину юрты. — А ну!
— А… как это?.. — Лицо Сабарая исказилось в слёзной гримасе.
— Не знаешь, да? Забыл, как ты истязаешь своих хамначчитов? Вот так! — Манчары схватил Сабарая за волосы и, пригнув вниз, задрал ему рубаху, завязал её на голове и огрел тройчаткой.
— Ой!.. Ух!.. — завопил Сабарай. — Спасите!..
— Так и надо! Знай, каково бывает, когда бьют! — Тройчатка из высохшей кожи свистела над баем.
Из юрты вдруг вырвался пронзительный визг женщины.
— Господин… — начал трусливо приближаться сухощавый хамначчит, чесавший старика. — Господин… Это хозяйка кричит. Наша хозяйка очень добрая… очень сердобольная…
— Я не видел ещё сердобольных жён тойонов.
— Она хорошая, добрая
… Пощадите, пожалейте её… — продолжал повторять хамначчит.
Ещё раз врезав нагайкой тойону, уткнувшемуся головой в землю и бессмысленно орущему, Манчары сунул тройчатку в руку худощавому мужику и молчаливым жестом приказал ему: «Бей!»
Хамначчит посмотрел испуганными, растерянными глазами, развернул ладонь с лежащей на ней рукояткой нагайки, собираясь выпустить её из руки, но вдруг крепко сжал. Наверно, вся обида, вся досада и злоба, так долго копившиеся в его сердце, вырвались наружу: он прикусил нижнюю губу и, раскорячившись, изо всей силы ударил тойона нагайкой.
— О-о, у-у, у-ух!.. — Сабарай пригнулся к земле.
Манчары молча подмигнул хамначчиту, улыбнулся и побежал в юрту. Оттуда слышался крик. Один из его друзей держал за руку прилично одетую, довольно молодую женщину. Он тащил её к подполью. Оттуда слышался испуганный старушечий голос:
— Не упрямься!.. Иди!.. Иди!..
Но женщина не слушалась. Она внезапно вырвалась, схватила деревянную кочергу, стоявшую у камина, и замахнулась. Тот увернулся.
«Вот она, сердобольная хозяйка!..» — подумал Манчары, злясь на своего сообщника, который не мог справиться с одной женщиной, и устремился к ней. Хозяйка замахнулась и на него кочергой. Манчары поймал кочергу, резким движением вырвал её, отбросил в сторону и показал на подполье:
— Лезь! Быстро!
Женщина тогда схватила было тальниковый стул, но, узнав голос, сразу же выпустила его из рук:
— Манчары?!
Манчары вздрогнул от неожиданности. Пристально взглянул в лицо женщины, не утратившей своей красоты, несмотря на возраст. Где же он встречал такую миловидную госпожу? Ведь он в эти края как будто раньше не приезжал. А может быть, он когда-нибудь гостил у её знатных родителей, когда эта хозяйка была ещё девчонкой и жила не здесь? Девчонкой… Погоди-ка, как же это так? Где же он видел эти чёрные глаза, чёрные, как спелая смородина, эту волнистую, переливающуюся чёрными искрами косу, эту стройную, словно тростник, фигурку? Манчары сощурил глаза. И тогда перед ним из тумана давнего времени всё ярче стал возникать облик девушки, мчавшейся, заманивая его за собой, по залитому солнцем зелёному полю и прильнувшей огненными губами к его щеке в трепещущей осиновой роще.
— Саргы?! Это ты, Саргы?!
Женщина ничего не ответила ему, закрыла обеими руками лицо, опустилась на стул, задрожала всем телом, словно лошадь, напившаяся ледяной воды, и безутешно зарыдала. Манчары стоял потупившись и не знал, что ему делать. Его дружок пинком ноги закрыл западню подполья и выскочил во двор.
Женщина как будто начала успокаиваться, но снова разрыдалась, уронив голову на колени.
Манчары погладил её волнистую косу, которая когда-то покорила его.
— Саргы… Не плачь… Не надо… Я прошу…
Женщина несколько раз тяжело вздохнула и сидела молча, опустив голову. Затем она подняла голову, глянула на Манчары глазами, полными слёз, и тихо зашевелила губами:
— Я пришла… На следующий год…
Снова затряслись её плечи, и она опустила голову.
Манчары тотчас же понял, куда она приходила.
— Саргы, я не смог прийти… Я… был в другом месте, — тихо прошептал Манчары. У него не повернулся язык сказать: «Я был в тюрьме». — Если бы я мог, то обязательно пришёл бы.
— Знаю… Я одна ходила по той осиновой роще…
— Я тоже… после… на третье лето. И видел ту самую нашу осину…
Суровые глаза мужчины посветлели. Взгляды их встретились.
— А потом?.. — тихо спросил Манчары.
Голова женщины опять начала опускаться. Зачем Манчары понадобилось спрашивать об этом? Он и сам хорошо знает, что произошло потом. Отец рассердился, что она отвергла сыновей ближних баев, и за большой калым выдал её за этого богатого старика из дальнего улуса. Так и была решена судьба девушки.
Об этом Манчары слышал ещё тогда, когда приехал на родину после своего первого побега с каторги. Тогда же по своей горячности он хотел поехать в дальний улус, куда девушка вышла замуж. Затем, успокоившись, он подумал, взвесил всё и отказался от этой мысли. И действительно, он — беглец, постоянно преследуемый властями… Какое он мог дать счастье Саргы? Нет, не надо… Что порвано, то не срастётся. Не нужно тревожить её встречей, не надо её беспокоить и доставлять ей неприятность. Достаточно того, что мучения испытываю я сам. Пусть хоть она будет счастлива, решил он тогда. Много лет прошло с тех пор. И вот такая неожиданная встреча…
— А потом… — Женщина вяло повела рукой, словно хотела показать обстановку своего дома. Подняла глаза и грустно, с какой-то внутренней болью, улыбнулась: — Когда я родилась, меня, видимо, в насмешку назвали Саргы… Я жена согбенного старостью и слепотой старика… Оказывается, в этом мире нет счастья! А есть только грязь, только ложь, только страдания…
— А… твои дети? — Манчари виновато глянул в сторону подполья.
— Всевышний господь бог лишил меня материнской доли. И хорошо, что лишил. Не хочу иметь детей от него! Прошёл слух, что моя бедняжка мама умерла. Так что не осталось никого, кто бы плакал и горевал по мне. Но покончить с собой не поднимается рука, считаю это грехом…
— Успокойся же, Саргы! Не надо… Зачем говорить об этом?
— Да, верно…
Во дворе послышался оживлённый разговор. Громко расхохотался дружок Манчары — Хатан Чаган. А вслед за ним кто-то другой — незнакомый Манчары человек — засмеялся, но сдержанно.
— А ты один?.. — тихо спросила Саргы, как бы остерегаясь.
— Один как перст… — вздохнул Манчары.
В этих словах была высказана вся его жизнь, вся его судьба.
— Слышала… Только никогда не думала, что ты прибудешь сюда.
— Прибыл же…
Вдруг послышался громкий треск. Наверное, вытащили из амбара деревянный сундук. Манчары рванулся с намерением сказать, чтобы ничего не трогали.
— Куда ты? — Саргы вскочила на ноги.
— Остановлю… Это же ваше всё они разоряют!
— Пусть! Пусть ломают! Пусть жгут! Всё! Всё дотла! Всё без остатка!
Саргы встала; пошатываясь, подошла к своей спальне и опёрлась о стенку. Шум и возня во дворе тем временем ещё больше усилились. Слышался топот многих ног, бегающих взад и вперёд.
В дверь постучали три раза.
Задумчивый, подавленный печальными размышлениями, Манчары внезапно повернулся. Подошёл к женщине.
— Саргы, только ты была утешением во всех моих горестных мыслях и переживаниях в течение всей моей жизни. Весной, когда начинала зеленеть осиновая роща, я всегда думал о тебе. Зимой, когда тёмный лес замерзал и покрывался инеем, я скучал по тебе. Горевал, полагая, что ты забыла обо мне. Но оказалось, что это ошибка. Ты обрадовала меня, несчастного, гонимого и измученного. И за всё это тебе большое спасибо! Саргы, у меня есть к тебе одна просьба на прощание…
Манчары взял голову женщины обеими руками и повернул к себе, нежно поцеловал её в лоб и прошептал:
— Саргы, поцелуй меня в щёку, как тогда.
Женщина стояла неподвижно, словно одеревеневшая. В дверь торопливо постучали ещё два раза.
— Саргы, мне пора уходить!
Женщина даже не шелохнулась.
— Значит, я опять ошибся… Прощай! Прощай на веки вечные!
Манчары уже почти дошёл до двери, как вдруг послышался звонкий суровый голос:
— Стой!
Мужчина резко обернулся.
— Я еду с тобой!
— Куда?
— Возьми меня с собой!
— Куда это?!
— Вместе с тобой!
— Куда, спрашиваю, куда? У меня нет ни кола ни двора, в котором могла бы жить почтенная госпожа-хотун!
— Куда угодно: хоть на самый край света, хоть в ад! Только вместе с тобой! С тобой!
Саргы подбежала и обняла Манчары.
— Золотце моё, а ты знаешь, что такое быть подругой «разбойника», женой «преступника»? — Манчары прослезился от волнения, в приливе нежности погладил женщину по волосам. — Что я могу дать тебе, кроме страданий, принести тебе, кроме неприятностей и мучений?
Саргы выпрямилась и пристально посмотрела в глаза Манчары:
— Я от тебя ничего не требую. Ни богатых хором, ни обилия скота, ни уютного дома, ни жаркого очага. Для меня лишь бы был ты.
Мужчина увидел в глазах женщины твёрдую и непреклонную решимость.
— Тогда, Саргы, собирайся! Скорее!
Женщина не заставила себя ждать. Зашла в спальню и вышла оттуда в коротенькой, прямо детской, старой шубейке и в шали.
— Всё! Я готова!
Когда мужчина недоумённо посмотрел на неё, она отрицательно покачала головой:
— Я отсюда ничего не возьму.
Затем сняла свои кольца и серьги и бросила их в правую сторону.
— А ну!.. — Манчары подал ей руку. — Едем! И много же лет я ждал этого дня!
Все друзья Манчары уже были на конях.
Левее, между юртой и амбаром, сгрудились батраки и хамначчиты. Среди них мелькала вверху худощавая рука тощего человека. Около амбара валялись разбросанная одежда и тряпки.
Саргы даже не взглянула на старика, своего мужа, лежавшего уткнувшись лицом в землю. Обошла его стороной. Манчары усадил женщину на своего коня.
— Поехали? — вопросительно сказал Манчары, думая, что она может заколебаться.
— Едем! Быстрее!
— Держись!
— Не бойся! Я не упаду!
Женщина даже не обернулась в сторону юрты, в которой прожила столько лет. И только в знак прощания робко протянула руку в сторону батраков и хамначчитов и уткнулась головой в спину Манчары.
Когда лошади рванули в галоп из ворот усадьбы, двор огласился криками:
— Прощай, хотун! Саргы, прощай!
Да, так будет!
Снаружи землянка, устроенная в откосе кургана, почти незаметна. В ней непроглядная темнота. Лишь в левом углу слабо мерцает огонёк. Это — убежище Манчары.
Минувшей осенью он с друзьями вырыл в кургане яму, вывел стены. Потолок и дверь обили конскими шкурами. Здесь Манчары и его подруга Саргы укрылись от преследований баев.
Тишина.
Манчары сидит у затухающего очага. Он упёрся локтями в колени, опустил голову на руки и задумался. Манчары слышал, что из города на его поимку выехал отряд казаков во главе с исправником.
Верный друг Манчары — Стрекаловский должен был разведать о казаках и сообщить подробности. Но Стрекаловский почему-то запаздывал.
«Долго его нет. Он должен прийти один. Остальным я не велел приходить, чтобы не наводить на след… Неужели что-нибудь случилось?»
Манчары прислушался.
Ничего не слышно, лишь в трубе посвистывает ветер да потрескивают от мороза деревья. Эти звуки напоминают отдалённые выстрелы.
— Басылай! — позвала Саргы.
— Что, родная?
— Подойди ко мне. Сядь рядом.
Манчары пересел на грубо сколоченную нару и ласково погладил по голове Саргы.
— Что с тобой, милая?
— Сердце ноет, в голове думы тяжкие. До каких пор мы будем скитаться? Не сердись, дорогой, я больше не могу так.
В землянке снова воцарилась тишина. Манчары и Саргы молчали и думали об одном и том же — о своей трудной судьбе.
— Басылай! — горячо зашептала Саргы, придвигаясь ближе к любимому. — Я хочу жить, как все люди…
— Какие люди? — спросил Манчары. — Батраками у баев, что ли? Нет, я не хочу такой жизни!
— Мне хочется, чтобы у нас был дом, дети, чтобы нам не надо было скрываться…
— Я тоже очень хочу жить по-человечески, — грустно сказал Манчары. — Я люблю свой край и всю жизнь мечтаю о том, чтобы все были счастливы, чтобы не было ни рабов, ни хамначчитов. — И Манчары рассказал Саргы о чудесной стране всеобщей радости и счастья, взлелеянной в его мечтах.
Саргы, закрыв глаза, слушала рассказ Манчары, похожий на самую лучшую сказку.
— А будет ли такая страна? — шёпотом спросила она.
— Будет, мой друг, будет!
Над землянкой тоскливо, как голодный волк, выл ветер, трещал мороз.
Манчары подошёл к очагу, бросил лучинки на угли. Ярко вспыхнул огонь, осветив трепетным пламенем убогую землянку.
— Будет такая страна! — повторил он уверенно и страстно.
Расставание
Манчары так быстро шёл на лыжах, подбитых оленьей шкурой, что позади него вихрился снег. Он не обходил бугров, холмов, не обращал внимания на рытвины и ухабы, а быстро мчался вперёд. Зайцы, связанные за ноги и закинутые за спину, подскакивали от содрогания, словно собирались вот-вот ускакать. Он пересёк болото, обильно поросшее черноталом, взбежал вверх на высокий крутой яр и глубоко вздохнул: никто его не опередил.
Манчары вытер заиндевевшие ресницы и брови. Прошёл слух, что из города приехал исправник с полусотней казаков, чтобы поймать его. Поэтому он запретил своим друзьям появляться здесь. Никто не знал, приехал ли отряд случайно или в самом деле имел о нём кое-какие сведения. Было известно только одно: его разыскивали. К тому же всю эту зиму здесь торчал бай Сабарай. Иногда доносился слух, что он приезжает в город и льёт там слёзы: «Найдите мою жену». Иногда он кричал и топал ногами на улусную и наслежную администрацию: «Тотчас же поймайте того разбойника!» Зная, что его ищут, Манчары вынужден прятаться и сидеть тихо, словно заяц, забравшийся в дупло. Куда он мог деться, если бы даже бежал? Да ещё с Саргы? Если бы он был один, то, может, куда-нибудь и ушёл бы, пожалуй, спрятался. Ведь прежде иногда он, убегая от преследовавшей его погони, исчезал, даже не оставляя следов на свежевыпавшем снегу. А сейчас это невозможно… Нельзя. Что бы ни случилось, он не расстанется со своей Саргы до самой последней минуты.
Прошлой ночью выпал снег. Белый-пребелый, мягкий-премягкий, как шерсть зимнего песца. Манчары не удалялся от дома в течение нескольких дней, но сегодня он не вытерпел и решил обойти окрестные леса, где были расставлены его петли на зайцев. Обходя петли, он услышал голоса людей за небольшим леском, около полянки, в которой он поставил чархан — ловушку на горностая. Хотя он не разбирал их слов, но понял, что его ищут. За леском люди разделились на две группы, направились прямо в ту сторону, где находилось его жилище. Стало быть, им известно, где он живёт. Манчары мог пересечь тот самый лесок, выйти на дорогу и таким образом вырваться из окружения. Но ему не пришла в голову такая мысль. В тот момент всё его сознание захватило только одно желание: вернуться! Скорее вернуться, успеть, пока они ещё не нашли! Хоть ещё раз увидеть милую Саргы! Попрощаться!
Он выполнил свой замысел — пришёл раньше преследователей. На чистом снегу чётко пролегли следы его лыж.
Саргы убрала в доме, поставила варить еду и сидела в ожидании мужа.
— Я очень соскучилась по тебе! — с весёлой улыбкой встретила она Манчары. — Ну как, кого ты подстрелил? А того горностая, который так искусно разряжал твой чархан, ты опять упустил?
Когда Манчары открывал дверь, у него была мысль тотчас же сообщить ей о предстоящей опасности и успеть попрощаться с ней до появления здесь преследователей. Но, увидев радостные, сияющие глаза своей подруги, обхватившей его широко распахнутыми руками, у него не повернулся язык сказать ей об этом.
Женщина, видимо, догадалась, что произошло что-то страшное, спросила встревоженным голосом:
— Что случилось, Басылай? Что ты увидел?
— Золотце моё, не двигайся, — прошептал Манчары. — Давай постоим… Что бы ни случилось… Постоим…
— Людей видел, да? Это точно… другие люди, да?
Манчары тихо кивнул головой.
— Хотят поймать тебя, да? И много их?
Манчары промолчал.
— А что же ты тогда стоишь?! — воскликнула Саргы и толкнула Манчары в грудь: — Беги! Беги скорее! Может…
— Поздно…
В этот момент в дверь постучали.
— О-о, несчастье!.. — Женщина, вскрикнув, обвила руками шею мужа.
— Басылай… Басылай… — сказал голос снаружи.
Манчары отвёл от себя руки Саргы и подошёл к двери:
— Слушаю.
— Басылай, исправник, приехавший из города, пришёл со своим вооружённым отрядом. Твой дом окружили около ста человек. Меня вот послали к тебе, чтобы я сказал об этом. Тебе велят сдаться, — сказал снаружи тихий, грустный голос — Я и сам думаю, что тебе лучше будет сдаться. Как ты сможешь бежать от такого множества людей? Тебя застрелят ни за что ни про что.
— Где исправник? Далеко? — спросил Манчары.
— Не очень далеко. Они остановились вон за теми деревьями и стоят.
— Скажи, что я думаю.
