Дикополь

      Мимо меня проносят брезентовые носилки с красивым, похожим на Фиделя Кастро, безногим.
      Они сидят в стороне, на стульях у широких, ведущих наверх ступеней. У них землистые от усталости, но гладко выбритые лица, офицерские расстегнутые бушлаты.
      Меня выталкивают вперед. В одном из людей в бушлатах я узнаю заместителя начальника шариатской безопасности. Сидящий рядом с ним человек мне тоже известен по фотографиям из газет. Остальных вижу впервые.
      Заместитель начальника шариатской безопасности что-то говорит своему соседу на ухо, в то время как тот глядит на меня. Взгляд - тяжелый, немигающий, не выражает ничего, кроме холодной, немного утрированной жестокости.
      - Я - Аслан Чечен-Оола, - доносится до меня, - начальник штаба армии президента Бугаева! Сегодня утром убит Эльбрус, сын президента...
      Мне припоминается светлобородый юнец, задавший мне столько вопросов. И вот его уже нет.
      - Накал борьбы, - твердил Чечен-Оола, - нарастает... Поглядим, что запоют русские, когда мины начнут рваться в Кремле... Ты нужен нам, - слегка подавшись вперед, рявкнул начальник штаба. - Мы откроем диверсионную школу, пошлем туда своих лучших ребят!
      Я представил: взявшись за руки, эти самые лучшие ребята, с кинжалами в зубах, шагают в школу.
      Аслан Чечен-Оола, грузно поднявшись со стула, взял со снарядного ящика каракулевую шапку-ушанку, обеими руками положил ее на свою что-то рано поседевшую голову.
      - Пойдем.
      Мы выбрались из подземелья на первый этаж, в еще большей степени представляющий собой задымленную свалку.
      - Ничего, что я с тобой на "ты"? - искоса взглянув на меня, поинтересовался Чечен-Оола. - У нас, видишь ли, нет ни обращения на "вы", ни отчеств.
      Я промолчал, решив, что начальник бугаевского штаба обладает своеобразным чувством юмора.
      Мы начали взбираться по лестнице, вернее, по тому, что от нее осталось: бетонные ступеньки и площадки, искромсанные стальными клыками.
      Трое огнеглазых поспешали за нами. В окна то и дело влетали пули, осколки, визжа и пощелкивая, они метались меж стен.
      Чечен-Оола, не замечая их, заложив руки за спину и, слегка покачивая головой, продолжал подниматься наверх. Карабкаясь следом, я старался не споткнуться и не упасть вниз. Конвоиры дышали мне в спину.
      Мы выбрались на дворцовую крышу. Там, прячась за мешками с песком, повстанцы строчили из автоматов по тому, кто носился вокруг дворца с железною палкой, колотил ею по стенам, высекая из них каменную крошку и искры. Временами палка попадала в щель между мешков, и тогда защитник дворца, отлетая от бойницы, вертелся, как бильярдный шар, рассеивая кажущиеся черными брызги.
      Аслан Чечен-Оола помаршировал вперед, переступая через убитых, отшвыривая носком сапога гильзы от снарядов парочки трудящихся на крыше зениток.
      - Эй, Аслан! Аслан! - послышался крик.
      Чечен-Оола слегка повернул голову. От бойницы, торопливо перезаряжая автомат, к нам спешил некто в прожженном камуфляже. За ним увязалось еще примерно с десяток таких же красавцев...
      Реакция Чечен-Оолы была мгновенной. Отбросив свою напускную тяжеловесность, он прыгнул вперед, схватил за ствол направленный на меня автомат и резко поднял его вверх... Цепочка трассеров ушла в небо. Таким образом, с первой попытки расстрелять меня крепышу, пахнущему жженой тряпкой, не удалось. Это попытались было сделать его друзья, однако сопровождавшие меня юноши уже сомкнулись перед нами, с автоматами наизготовку. Затем между начальником штаба и оборванцем произошел следующий диалог:
      - Аслан! Аслан, где ты его прятал?.. О, ты хитер! Зачем сказал, что второй русский умер?.. Послушай, Аслан, отдай его мне, ведь тебе известно, что он один из тех, кто убил моих родственников, служивших во дворцовой страже... Аслан! Ты знаешь законы... Отдай русского, и я вспорю ему живот.
      - Еще чего, - отвечал Чечен-Оола. - Хватит с тебя и одного. А этот русский принадлежит республике! Еще не хватало, чтоб ему каждый вспарывал живот... Ты хочешь пойти против республики, Заза?!
      - Аслан, Аслан, не играй в слова! Этот русский убил Руслана, Заура, Вову Тесоева и Алика, сына тети Наташи, родной сестры Хаджимурада Саитова, моего, ты знаешь, дяди со стороны отца, борца, знаменитого чемпиона! Несмотря ни на что, я зарежу...
      - Вот еще, - уже несколько нетерпеливо оборвал Зазу начштаба. - Ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь, Заза Асанов! Твоего дядю я прекрасно знаю, но хватит с вас и того русского, которого мы дали... Хватит, чтоб отомстить за кровь.
      Внезапно успокоившись, Заза Асанов прекратил делать свирепое лицо и, взглянув на меня с белозубой улыбкой, смотревшейся особенно ослепительно на покрытом пороховой гарью лице, прокричал:
      - Зарежу! Зарежу! Сказал - зарежу, и все!
      Затем как ни в чем не бывало вразвалочку отправился на позицию. Окружение Зазы, оглядываясь на меня, с оживленным гомоном потянулось следом.
      Чечен-Оола стащил с головы шапку и вытер рукавом вспотевшее лицо. Видать, дискуссия с темпераментным Зазой далась ему непросто.
      - На, - не глядя на меня, кивнул он на одну из бойниц, - смотри...
      Я взглянул. Все тот же Иванушка-дурачок, обугленный, полуслепой, кровоточащий, бегал с дубинкой вокруг дворца...
      - Теперь, - сделав мне пригласительный жест, буркнул начштаба, - пошли туда смотреть...
      Мы перебрались на противоположную сторону крыши, где имелась точно такая же бойница.
      - Ну?.. Что видишь?
      Я видел обвешанных оружием человечков, чинно сидевших в кузовах игрушечных грузовиков, в стройном порядке ползущих друг за другом прочь...
      "Измена", - вякнул кто-то внутри меня, и я почувствовал, как - нет, не ненавидит, а просто не считает меня за человека стоящий рядом со мной кавказец.
      - Мы дали деньги, - слышится его отрывистый негромкий басок. - Не здесь. Здесь - ничего не решают. В Москве. Сказали: дай проход. "Еще денег дай, - сказали в Москве, - и всё будет". Мы дали еще. Москва позвонила и приказала сделать проход... Ты видишь: наши бойцы спокойно едут мимо русских пулеметов, пушек, и те молчат.
      Полковник вновь обеими руками, такая, видать у него была привычка, нахлобучил на голову шапку.
      Я плелся за ним и думал: "Вот, сейчас, еще три шага... Еще четыре... Доберемся вон до того парня, лежащего с вытекшими мозгами...".
      Я хотел схватить Чечен-Оолу и вместе с ним прыгнуть вниз. Я хотел это сделать и... не мог... Для того, чтоб поступить таким образом, необходимо ярость иметь в душе.
      В моей душе не было ничего, кроме какой-то намоченной водой паутины... Я ощущал тошную непреодолимую слабость и желал одного: чтоб меня оставили в покое эти сумасшедшие в военной форме! Я забьюсь вон под ту, для чего-то наваленную в центре крыши кучу мешков с песком, забудусь сном...
      Словно читая мои мысли, Чечен-Оола подвел меня к этой самой куче. Но забыться сном не удалось.
      Кол. Должно быть, в этой роли выступил молоденький клен. По крайней мере, на это указывали полоски коры, валяющиеся вокруг.
      Ноги - привязали телефонным кабелем к концам перекладины, прибитой к середине кола. Руки, тем же кабелем, стянули над головой...
      Я стоял, снизу вверх глядя в лицо убившего сто шестьдесят двух - нет, не людей, противников, большинство из которых полагало, что это они убивают его.
      Должно быть, у палачей не хватало настоящего опыта. Лазарев сидел на колу, покосившись вправо, и остро затесанная верхушка бывшего клена торчала под мышкой.
      - Мы, - негромко сказал у меня над ухом голос Чечен-Оолы, - хотим заручиться гарантией, чтоб тебе, лейтенант, доверять...
      Мне вложили в руки что-то и, деликатно кашлянув, отошли. Я взглянул на свои руки, держащие ПСМ, похожий на настоящий.
      - Ты знаешь, что делать! - повелительно и резко крикнули у меня за спиной...
      Он медленно открыл глаза, и я понял, почему подполковник, чей рост не превышал ста семидесяти семи сантиметров, всегда казался мне двухметровым, стодвадцатикилограммовым гигантом.
      Я выстрелил... Тотчас, словно по команде, вокруг раздались гортанные крики и хлопки в ладоши. В толпе повстанцев, незаметно собравшейся вокруг, начали разряжать автоматы по тому, что больше не имело никакого отношения к моему командиру.
      С приятной улыбкой глядя на меня в глазок японской видеокамеры, в сторонке занял позицию Монгуш Умаров, главный местный тележурналист...
      О, какая луна висела над аулом! Я лежал на скале, под бараньим тулупом, глазея на эту луну.
      ...Я выздоравливал медленно. Постепенно, одно за другим, выходили из легких проткнувшие их сломанные ребра. Я был слаб, испытывал то головокружение, то чувство вины... Видел собаку и думал: "Бедный пес... Видать, он совершенно бездомен, некому его ни накормить, ни приласкать!". Сдавленное глухое рыданье вырывалось у меня из груди...
      Два приставленных ко мне "чебурашки" дни напролет курили дурь и смотрели на мир глазами удивленными и веселыми, словно впервые его видя и ожидая от мира сего какого-то наиприятнейшего сюрприза.
      Когда прилетали вертолеты, "чебурашки" уходили в погреб, оставляя меня в сакле одного. Я лежал и наблюдал в окно барражированье винтокрылых машин... Мне были известны их возможности. Эти летающие зажигалки могли бы весь аул превратить в яркий, мечущийся на ветру костерок. Но отчего-то этого не делали. Произведя несколько ракетных залпов - по склонам соседних гор, запалив там пару стогов сена, перекалечив овечью отару, вертолеты улетали, вероятно, считая, что задание выполнено...
      Скорее всего, так оно и было. Но однажды произошла какая-то нестыковка. Заросший бородою чабан, взобравшись на вершину горы, - пальнул в пролетавший над ним Ми-24 тепловою ракетой из купленного на бывшем колхозном рынке ЗРК. Говорили, что чабан осерчал за овец, которых переколошматили вертолетчики...
      Сбитая машина рухнула и скатилась по горному склону в реку. Все три члена экипажа остались живы. Их вытащили из воды, привязали тросами к трактору и поволокли в аул, где летчиков уже поджидала собравшаяся толпа.
      По местным поверьям, Аллах не забирает к себе того, кто разрублен на мелкие кусочки, видите ли, такой Аллаху не нужен. Ни в мотыгах, ни в топорах у аборигенов не было недостатка. А сотрудники шариатской безопасности (кое-как отнявшие меня у толпы, вознамерившейся было встать между мной и Аллахом) на этот раз не получили приказа...
      Дня через четыре, когда от трупов летчиков, валявшихся за околицей, грифы не оставили уже почти ничего, Магома и Салман, мои охранники, ночью ввалились в комнату, где я лежал и, подвывая от страха, стащили меня с койки, завернули в тулуп, на руках понесли наверх по уступам горы, возвышающейся над аулом.
      В селении что-то творилось... В темноте слышалась какая-то возня. Скрип калитки... Вскрик женщины... Захлопала крыльями и истошно закудахтала курица... Вдруг - автоматная очередь. За ней - еще одна. Ахнул взрыв гранаты. И пошло...
      Уложив меня на одном из горных уступов, Магома, Салман начали всматриваться вниз. Там все еще постреливали. Но как-то вяло, будто борясь со сном...
      - Ай, это русские "черные береты", - вполголоса причитал Салман.
      - Гады, - скрипел зубами Магома, - у них бесшумное оружие... Они бесшумно там наших убивают!
      - Тс-с...
      - Эй, Салман, свяжи-ка мне руки...
      - Зачем, зачем?
      - Боюсь, зарежу сейчас эту русскую собаку...
      - Ты, Магома, дурак? Хочешь, чтоб нас за него расстреляли?!
      - Не расстреляют.
      - А Заура и Изамата забыл? Анзор лично застрелил и того и другого за то, что они, чтоб не платить, пришили трех русских контрактников, продававших нам противопехотки! А этот русский поважнее противопехоток будет...
      - Говорю, не расстреляют...
      - Да тише ты! Услышат... Ай, что делают, что делают...
      - Салман, возьми мой автомат.
      - Зачем, зачем?..
      - Я себе на руки лягу, чтоб нож не схватить, не зарезать русскую собаку...
      Прислушиваясь к диалогу охранников, глухой свирепой возне внизу, я глядел на луну. Ярко-желтая, пупырчатая, с ясно различимыми впадинами, трещинами и холмами, она медленно погружалась в темное небо, удаляясь, как лицо многоглазого бога...
      Поутру по аулу ходили те, кому удалось отсидеться в погребах или убежать в горы, считали трупы.
      Повсюду валялись одноразовые шприцы. Должно быть, "черные береты", испытывая непреодолимый страх перед убийством женщин, стариков, детей, кур, овец и собак, предварительно делали себе бодрящие укольчики в попку... Говорили, что ночная бойня - месть русских за сбитый вертолет.
      Но потом один из двух застреленных во время ночной атаки на аул "черных беретов", русоволосый, светлоглазый, имевший документы на имя Лобова Виталия Юрьевича, капитана и выпускника Рязанского командного училища ВДВ, был опознан Салманом и Магомой как тот самый Заур, которого, с неделю назад, расстрелял Анзор, популярный полевой командир, умница и бессребреник. Второй убитый располагал документами майора Лопухина Алексея Борисовича, сорока пяти лет, военного инженера... Выглядел он от силы на восемнадцать и имел более чем красноречивые цвет лица, нос и брови.
      Прибыл полевой командир Анзор, под чьим покровительством находилось подвергшееся нападению селение. За ним - Джохар, контролировавший сопредельную территорию. Выйдя из джипов на площади, они начали кричать:
      - Зачем ты устроил провокацию, Джохар?! Теперь на тебе кровь!
      - Что ж... В таком деле, как наше, нельзя без крови, Анзор! Ты лучше скажи, почему, в то время как русские захватили нашу столицу, мы спрятались в этих горах и сидим по домам, не смея высунуть носа?! Мне стыдно перед моими бойцами, Анзор! Им плохо, очень плохо без дела... "Джохар, - сказали они мне, - почему наше командование не посылает нас в бой? Или оно уже заодно с русскими?! Джохар, давай под видом русского спецназа нападем на один из аулов, устроим там ад, пекло или что-либо подобное, и тогда - вот увидишь, нас снова пошлют громить русских!"
      - Джохар, Джохар, ты совершил преступление! Ты ответишь перед командованием и президентом Бугаевым!
      - Э-э, Анзор... Зачем такие слова говоришь? Это для русских он президент, а для нас был и останется Адамом! Ты - Анзор, я - Джохар, он Адам... У нас не может быть другого закона!
      - Капитан Джохар!..
      - Я со вчерашнего дня, Анзор - ты, может, не знаешь, - полковник!
      - Как?..
      - Так. Я взял ручку и написал у себя в военном билете "полковник Джохар Байсаев"! А мой начальник штаба печать приложил! Ха-ха...
      - Ты сволочь, Джохар Байсаев, и плут! Ты - обыкновенный бандит, примазавшийся к нашему делу!
      - А ты - сопляк!.. Бывший учителишка! Да если хочешь знать, я - в законе!..
      - Был в законе, а стал - в загоне... Сдать оружие!
      - Чего-о?..
      - Сдать...
      Пиф-паф...
      Пиф-паф...
      Байсаев падает.
      Анзор, с пулей в колене, садится на землю и хрипит:
      - Не... убивайте его... Мы... его судить будем...
      Но телохранители не слушают. Выстрелами в голову они приканчивают раненого Джохара и набрасываются на его людей.
      Увидев смерть вожака, те бросаются врассыпную. Бойцы Анзора преследуют их. То там, то сям вспыхивают ожесточенные перестрелки. Наконец часть байсаевцев перебита, остальные рассеялись в горах...
      Это произошло утром. А в первом часу пополудни к Анзору, лежащему перевязанным в кунацкой дома, где располагался бывший сельсовет, явилась делегация местных старейшин с просьбой отдать пленных людей Джохара жителям аула, горящим желанием закидать, согласно благородному древнему обычаю, этих ночных убийц камнями, забить палками.
      Анзор, бледный от потери крови, отвечал, что сочувствует жителям всей душой, но выдать пленников отказался, сославшись на то, что должен отправить их в ставку президента, где им вынесет приговор шариатский суд.
      Ночью в аул на грузовиках и легковых автомобилях прибыли люди Джохара, их вел сын Байсаева, Элдар, жаждущий кровомщения. Сбив боевое охранение, они ворвались в селение, и поднялась такая канонада, словно вспыхнул пожар на складе боеприпасов.
      Анзор, несмотря на свою рану, лично принял участие в битве, и благодаря его хладнокровию застигнутые врасплох защитники аула отбили атаку байсаевцев, а затем, перейдя в наступление, опрокинули их и, загнав в ущелье, заперли там, дожидаясь рассвета. Ночь прошла в перестрелке. Поутру, предварительно обработав позицию противника из минометов, бойцы Анзора с автоматами наперевес устремились в полную снега, льда, тишины теснину...
      Элдар, с автоматом "Борз", ствол которого он приставил к своему подбородку, сидел, привалясь спиной к валуну. Вокруг, на окровавленном снегу, валялись иссеченные осколками мин его солдаты.
      - Эй, Элдар, - закричал ему Ахмет, любимый мюрид Анзора, - не стреляй, не надо!..
      Элдар послушался и опустил автомат. Тогда Ахмет, с улыбкой приблизившись к Элдару, вдруг проворно выхватил из рукава нож и с криком: "Я убил твоего отца, убью и тебя, сучье отродье!" - дважды ударил сына Джохара ножом в живот.
      - Умираю... за хазават, - успел сказать тот.
      Говорят, между Байсаевыми и Ахметом была кровь. Якобы Джохар в Казахстане, в Петропавловске, в 1976 году зарезал из ревности родного дядю Ахмета, красавца, весельчака, актера театра юного зрителя...
      Обо всем этом рассказали мне принимавшие участие в боевых действиях Салман и Магома.
      Но пока они воевали, меня сторожили поочередно дальняя родственница Салмана Зайдет, маленький кудрявый мальчик, родители которого погибли при штурме Дикополя, и Салманова тетка.
      Вооруженная новеньким АК-47 румынского производства, Зайдет не сводила с меня глаз. За окном трещали выстрелы, а мы пялились друг на друга. Она была красива той особенной красотой горских женщин, которая кажется пугающей. Муж ее жил в Москве, ворочая куплями-продажами иномарок, а Зайдет, со своими тонкой талией, высокой грудью, с родинкой в левом углу тонких губ, тетешкалась с безвестным сиротою в Богом забытой деревне.
      Иногда муж присылал красавице турецкую дубленку, итальянские сапоги, сережки с бриллиантами... Но куда здесь пойдешь в подобных сережках? Прогуляешься с кувшином до речки и обратно...
      - Ты из Москвы? - тихо, стараясь, чтоб не услышала тетка, спрашивала меня Зайдет. - Я знаю, что из Москвы...
      Помолчав, покусывая кончик черного повязанного на голове платка, она спрашивала еще:
      - Скажи, ты не видел там моего мужа? Он толстый, с усами, зовут Гамзат... Правду скажи.
      - Не видел, Зайдет.
      - Возле метро "Аэропорт" живет...
      - Нет.
      - Квартиру двухкомнатную снимает...
      - Не видел.
      Взгляд Зайдет выражал недоверие.
      - Как можно в одном городе жить и ни разу друг друга не встретить?..
      - В Москве живет двенадцать миллионов человек...
      - Это сколько?
      - Ты училась в школе, Зайдет?
      Она краснеет.
      - Я родилась на дальнем пастбище, в семье пастуха... Нас в семье восемь детей, все девочки. Отец не хотел отдавать нас в школу, думал разбогатеть... Ты не знаешь? За неграмотную жену у нас большой калым платят! За ту, у которой образование - не платят почти ничего... Я в семье старшая. Гамзат дал за меня отцу подержанный "мерседес", говорят, такой больше двадцати тысяч долларов стоит... Отец очень радовался. Гамзат быстро научил его ездить. "Вот руль, - говорил он, - вот одна педаль, вот вторая. Нажмешь на левую педаль - "мерседес" едет, нажмешь правую - стоит". Отец сел в "мерседес", нажал на левую педаль и приехал из аула на свое пастбище. Нажал на правую, "мерседес" остановился... Он и сейчас стоит там, на дальнем пастбище, позади нашей сакли, куры живут в нем, молодые козы скачут по его крыше...
      - Что ж Гамзат?
      - Он вскоре после нашей свадьбы уехал. Я оказалась бесплодной, и вот... У нас не любят бесплодных женщин. Гамзат сказал отцу, что он обманул его, отдал за прекрасный, почти новый "мерседес" порченую девку...
      Зайдет замолчала, терзая зубами платок.
      - Только врет он, - сверкнув глазами, прошептала она, - врет, проклятый волк! Это не я бесплодна, не я, а он...
      Кудрявый мальчик, прикорнувший на ковре в углу, вздрогнув, открыл глаза и, глядя на автомат в руках Зайдет, заплакал.
      - Что ты, маленький, - ласково заговорила она. - Не бойся, не бойся, это всего лишь игрушка...
      - Не-ет, - судорожно кривя рот, плакал малыш, - обманы-ы-ва-а-ешь... Это настоя-ащий... Настоящий автома-ат... Он стреля-ет! Из него можно уби-ить... Не люблю тебя! Ты дура... Я к маме хочу-у! Мама! Мама!..
      Шаркая ногами, в комнату вошла старуха - тетка Салмана, живущая в сакле, как я понял, из милости.
      - Ну-ка, - приказала ей Зайдет, - бабушка, забери этого постреленка.
      Старуха, кудахча, подняла всхлипывающего мальчика на руки, целуя его, унесла в соседнюю комнату...
      Мы помолчали, прислушиваясь к удаляющейся в сторону гор стрельбе.
      - Кажется... погнали байсаевцев, - с облегчением сказала Зайдет, и... тут же вновь на ее лицо набежала туча.
      - Почему Гамзат не взял тебя с собой? Ты - вон какая...
      - Какая?
      - Красавица.
      Зайдет покраснела вновь, опустила голову, трогая длинными пальцами затвор лежащего на коленях АК-47.
      - Скажешь тоже... Зачем я Гамзату? Разве Зайдет потерпит какую-нибудь другую женщину... А у него, люди рассказывают, там много женщин, не чета дикой горянке!
      - Отчего ж тогда не разведешься с ним?
      - О, Гамзат не дает развода! Отцу говорит: "Я за твою дочь отдал "мерседес", почти новый! Верни мне точно такой, и я дам развод твоей дочери...". О, он хитер! Он отлично знает, что его "мерседес", загаженный курами, стоит позади нашей сакли, а нового отцу негде взять... Гамзат самолюбив, он не дурак и в глубине души понимает, что я презираю его за ложь... До меня у него было несколько жен, и он жил с ними, и ни одна не смогла от него забеременеть... Я сказала ему, что он не мужчина и не джигит, когда, вместо того чтоб лечиться, возводит напраслину на жену! Гамзат, черная душа, засмеялся и сказал, что я буду сохнуть, как алыча с подрезанным корнем, и никто, ни один мужчина не посмеет ко мне даже приблизиться... Он купил для меня саклю в этом ауле и оставил присматривать за мной Салмана, сына своего троюродного дяди со стороны отца. Все в ауле боятся Салмана, а Салман боится Гамзата. Гамзата же, люди рассказывают, боится вся Москва!
      - Это торговлей подержанными иномарками он нагнал на столицу такого страха?
      - Нет.
      - А чем же?
      - В Москве есть кафе "Аист"?
      - Кажется, да.
      - В этом кафе, люди рассказывают, Гамзат недавно обедал. Он пригласил на обед таких же, как сам, торговцев иностранными автомобилями. Когда гости, их было шесть человек, наелись и напились, Гамзат встал и ударил бутылкой главного из приглашенных... Это было сигналом. Джигиты Гамзата выхватили ножи и начали кромсать гостей. Все шестеро были убиты на месте. Кафе "Аист", ты знаешь, где оно?..
      Да, я знал, где это кафе. Небольшая стекляшка в одном из закутков столичного "тихого центра". Так вот чем занимался этот поросенок! В центре Москвы, средь бела дня, резал конкурентов...
      ...Но возвратились Салман с Магомой, и наши посиделки с Зайдет закончились. Сверкнув на меня глазами, она резко встала и, со змеящейся ниже пояса косой, удалилась.
      Салман и Магома, возбужденные, потные, не в силах сдержаться, начали наперебой рассказывать мне содержание кавказской классической драмы, данной намедни в который раз...
      И, слушая их, любой бы на моем месте решил, что вовсе не глуп был тот, кто в мутной, захватанной сальными руками пробирке выпестовал и взрастил наш Взвод.
      Ванюша, загнав "чебурашек" в горы, время от времени беспокоил их артиллерийским огнем.
      После того как немерено было отстрелено пацанов, умевших лишь чистить сапоги, драить бляхи да за обе щеки уписывать по полведра ячневой каши в день, для участия в представлении пригласили контрактников. Они осмотрелись на войне, обжились, познакомились с противником поближе и открыли розничную торговлю предметами военного ширпотреба...
      Наступило затишье, хорошо известное тем, кто побывал на войне. Этакая пауза, во время которой живорезы и сорвиголовы обеих сторон, немножко устав нажимать на курок, как бы приходят в себя и вскрикивают по ночам, и вскакивают со своих под шелковыми балдахинами кроваток, им снятся убитые ими люди, живорезы мечутся, стонут, покрываются холодным потом во сне и мечтают лишь об одном - чтоб катавасия поскорее продолжилась...
      Был февральский погожий денек.
      За окном летели белые мухи, мела поземка по слегка подмороженной земле. Салман отлучился куда-то в гости. Кудрявый мальчик играл на полу с деталями разобранного автомата. Старуха вязала носок, сидя на скамеечке у печурки, за заслонкой которой металось пламя. Я, придерживаясь рукой за стену, ходил по комнате туда-сюда. Зайдет, ее было видно в окно, рубила во дворе хворост. Магома, развалясь на моей кровати, держал автомат, как гитару, и рассказывал, судя по всему, адресуясь ко мне:
      - Ай, ай, - умильно складывая губы куриною гузкой, рассказывал Магома, - мне исполнилось двадцать лет, когда пришел к власти Бугаев... Я работал - здесь, недалеко, внизу, в соседнем ауле, там был совхоз, я окончил курсы трактористов и пахал землю там, где потом сеяли рис, мы были рисоводческое хозяйство. Э-э, вот жизнь была молодцу! Целый день, бывало, с трактором возишься, солидол у тебя и на носу, и за ушами... Но, слава Аллаху, Адама Бугаева выбрали президентом! В аул приехал мой двоюродный брат Заза. Он выучился в городе на доктора и сначала работал участковым терапевтом, но когда у нас появилась свобода, он снял свой халат и, надев военную форму, стал командир отряда... И вот Заза появился в ауле и увидел, как я работаю трактористом. "Эй, парень, - сказал он мне, - ты тут, конечно, роскошно устроился, но оставь-ка на денек свой трактор, поедем ко мне..." Я оставил трактор, мы сели в джип "Чероки" и к вечеру были уже в городе. Я и раньше бывал в гостях у Зазы, своего двоюродного брата. Он жил на окраине Дикополя в однокомнатной, выделенной горздравотделом квартире, в длинном деревянном бараке с общей кухней. Теперь мы приехали в центр города, Заза остановил джип возле дома, облицованного гранитом. Мы вошли по мраморным ступенькам в подъезд и в зеркальном лифте поднялись на шестой этаж. "Заза, спросил я, - это ты здесь живешь?" - "Погоди, - отвечал этот парень, с которым мы выросли и босиком бегали по кривым улочкам нашего аула, - еще не то увидишь". Он достал из кармана ключ, чудный ключ, блестящий, на цепочке с брелоком в виде серебристого человеческого черепа, подошел к высокой, похожей на плитку шоколада двери (я эти двери видел только в фильмах из жизни американских миллионеров), открыл замок, распахнул дверь... "Давай, заходи!" Я вошел в четырехкомнатную, обставленную новехонькой, явно заграничной мебелью квартиру, и глаза разбежались... Такие гнездышки я тоже видел только в фильмах о миллионерах, но никогда даже представить не мог, что однажды войду в подобные хоромы! "Нравится?" - спросил Заза. Он сделал пригласительный жест, и мы вышли с ним на балкон. Отсюда был виден весь город, и дальше - степь, а за степью смутные очертания гор...
      - Хочешь в такой квартире жить?
      - Я?..
      - Да, ты, кто ж еще?.. Вступай в мой отряд, и мы тебе подыщем подходящие апартаменты. Может быть, даже по соседству с моими. Тут, на втором этаже, русские живут, небольшая семья, а жилплощадь у них большая... Вот мы и дадим им другую жилплощадь, поменьше, а в их квартире пропишем тебя! Ну как, согласен?
      Мы пошли в ресторан. На мне был новый спортивный костюм, его подарил Заза. Он распахнул дверцы шифоньера, стоявшего в спальне, там висело много разных костюмов...
      - Выбирай! - сказал Заза мне.
      И я выбрал темно-синий, с красными полосками, блестящий, с надписью "Адидас" на груди и спине.
      Мы сидели в ресторане, Заза, я, Руслан, Заур, Вова Тесоев и Алик, сын родственника знаменитого борца, вы всех их убили... Но это было потом, а тогда все были живы, и я удивлялся, каким важным человеком стал мой брат! Все оказывали ему уважение и знаки внимания - Руслан и Заур, и Вова Тесоев, и даже Алик, несмотря на то, что находился в родстве с чемпионом! После ресторана мы еще гуляли на квартире у моего брата. Помню, Заза, несмотря на декабрьский холод, выскочил на балкон, и, нагнув над перилами Лену, официантку, которую мы захватили с собой, поставил на ее спину большой фужер с шампанским, и пил из него, и кричал:
      - Эй, эй!.. Слушайте все! Это мой город! Захочу, будет моим!.. Э-ге-гей!..
      Никогда я не видел, чтобы человек так себя вел. Мне было немножко стыдно за Зазу. Но потом я увидел, что Руслан, и Заур, и Вова Тесоев, и даже Алик, чемпионский родственник, не только не осуждают, но даже одобряют поведение моего брата, поддерживая его криками:
      - Ай, молодец, Заза!.. Правильно говоришь!..
      И я тоже начал кричать:
      - Ай, Заза! Молодчина, Заза! Как пить дать, Заза сделает все, что говорит!..
      Утром брат отвел меня во дворец и записал в гвардию. Там я числился всего несколько дней, для проформы. На самом деле Заза хотел, чтоб я служил во дворцовой страже. Он говорил, что туда набирают парней из отдаленных аулов, таких здоровенных и страшных, как я, но не всех, а только таких, у которых есть "лапа". У Зазы "лапа" была. Родной брат его отца, отставной капитан третьего ранга, оказался другом юности Бугаева, они окончили одно и то же военно-морское училище. И вот этот друг, коротышка с лицом, похожим на смятую бумагу, воцарился начальником дворцовой охраны. Ненадолго. Вы убили его в ту ночь, когда мы вам засаду сделали, хотели переколошматить вас всех, но вышла накладка... Я был во дворце тоже, успел убежать на верхний этаж, и мы там слышали, как, отдавая Аллаху души, кричали Руслан, и Заур, и Вова Тесоев, и Алик...