Отдаленные последствия. Иракская сага

Данил Корецкий

Отдаленные последствия

Иракская сага

Вместо пролога

1) …Не все Христовы воины стойко и самоотверженно переносили ниспосланные Богом испытания на нелегком пути насаждения Огнем и Мечом Христианской Веры. Рыцарь Томас Арчибальд Йорк дрогнул сердцем в трудный момент похода, продал душу дьяволу и со своим отрядом отделился от основных сил посланцев Креста, погнавшись за мифическими сокровищами Альбагара. С помощью нечистого он собрал большую армию и разорил немало сарацинских городов, чиня грабеж и насилие вместо обращения жителей в истинную Веру. Но избранный Томасом путь вел в преисподнюю, и вскоре вся его армия бесславно и бесследно исчезла…

Из летописи времен Пятого крестового похода

2) …Вчера в Ираке, под городом Басра, группа террористов напала из засады на походную колонну военнослужащих США. В результате скоротечного боя был сожжен бронетранспортер, и погибли четверо военнослужащих 4-го моторизованного взвода бригады морской пехоты.

…По сообщениям военной разведки вооруженных сил США, в иракском селении Аль-Баар обнаружены металлические бочки, в которых, предположительно, могут находиться боевые отравляющие вещества. Для проверки этого сообщения направлена группа экспертов по оружию массового уничтожения…

Современная хроника войны в Ираке

3) Марбек, марбех (араб.) – буйство стихийных сил, светопреставление, гнев богов, огненный смерч (миф., поэт.)

Глава 1

Рядовое задание

Май 2003 года. Ирак. Походный штаб бригады морской пехоты

– Примите соболезнование, капитан! – скорбным тоном произнес полковник Джордан. – Мне крайне неприятно. Особенно после того, как президент Буш произнес речь о победе в иракской войне… Этот инцидент будет иметь политический резонанс…

Капитан Джон Маккойн молчал и, с высоты ста восьмидесяти пяти сантиметров своего роста, серо-голубыми глазами рассматривал бритую голову начальника штаба бригады. Он думал, что дело вовсе не в речи Буша и не в политическом резонансе, а в том, что четыре молодых парня вернутся домой в цинковых ящиках. И особенно неприятно будет тем четверым матросам, которые сопровождают погибших сослуживцев и вынужденно несут огромное горе в их дома…

Молчание капитана было явным нарушением субординации, полковник поднял голову, и их взгляды встретились. Но Маккойн продолжал молчать, только выдвинул квадратную челюсть, как непроизвольно делал в рукопашном бою. От этого его волевое лицо со шрамом на подбородке не стало мягче и добрее.

– Вы не хотите ничего сказать, капитан? – прищурился начальник штаба. В палатке было душно, и по его лицу катились капельки пота.

– Хочу, сэр. Позволительно спросить, когда я могу получить новый БТР и доукомплектоваться личным составом?

Полковник покачал своей бритой головой:

– Сейчас речь не об этом. Вам ставится задача доставить в Аль-Баар группу экспертов по химическому и атомному оружию. Четыре человека, ученые. Обеспечить их безопасность и оказать необходимое содействие. Вопросы?

– Почему бы не перебросить их вертолетом, сэр? – Квадратная челюсть выдвинулась еще сильнее. – Это гораздо безопасней, чем преодолевать 320 миль [1] по пустынной местности, которую контролируют повстанцы.

– Верно, капитан, – начальник штаба встал из-за походного столика и, разминая короткие ноги, подошел к окну. – Но все вылеты запрещены по метеоусловиям. Поднялся сильный ветер, ожидается песчаная буря. Вот видите!

Он показал на квадрат из прозрачного пластика, за которым пока ярко светило солнце.

– Ваш взвод будет усилен танковым отделением!

Последние слова прозвучали весьма внушительно.

– Одним танком, – конкретизировал Маккойн. Другие офицеры называли его Мако. И сержанты тоже, но за глаза. И в бою.

– Танк «Абрамс» под командованием лейтенанта Палмана. А на месте вас ждет отряд десантников. Думаю, осложнений не возникнет.

– Я тоже так думаю, сэр! – Челюсть Мако стала на место. В конце концов, это задание нравилось ему куда больше, чем подавление беспорядков в городе. А ведь именно этим предстоит заниматься их бригаде.

– Ну и отлично, – привычно улыбнулся полковник Джордан. – Получите все, что вам нужно для выполнения задания. И помните – эксперты люди штатские, но они связаны с НАТО и ООН, постарайтесь обеспечить им возможный комфорт…

– Комфорт, сэр?!

Губы Маккойна скривились в едва заметной улыбке.

– Ну или, по крайней мере, удобства…

Джордан подошел, выбросил вперед руку и сильно стиснул ладонь капитана. Тот сдержал силу ответного пожатия и вышел из штабной палатки.

Ирак. Привал в Эль-Куфе

– Ну и жара! – сказал Макфлай. Выглядел он, как и положено профессору: среднего роста, грузный – за центнер весом, бейсболка с длинным козырьком, клетчатая красно-сине-зеленая рубашка с засученными рукавами, легкие широкие штаны и растоптанные сандалии на босу ногу. Три его штатских коллеги из группы поиска ОМУ [2] не захотели покидать кондиционированный «Хаммер» и остались на площади. Они вообще держались как-то отстраненно и немного подозрительно.

Макфлай остановился посреди огороженного низкими глинобитными строениями двора, вытер платком шею и улыбнулся хозяину. Сопровождающий его Ахмед вежливо пробормотал «салям алейкум». Староста искривил губы в ответной улыбке, пытаясь скопировать выражение лица профессора, и даже погладил длинную седую бороду, как бы подчеркивая их общность, хотя узкая щеткообразная бороденка пришельца никак не годилась в качестве общепризнанного на Востоке символа возрастной зрелости и душевной мудрости. Но и с такой ничтожной растительностью, незваный гость являлся частицей вполне реальной военной силы, поэтому ссориться с ним не следовало.

Технику оставили на площади, у колодца. За дувалом царили обычные для облавы шум и суматоха: морские пехотинцы быстро рассредоточивались по узким деревенским улочкам, а айраки в панике разбегались впереди них и прятались по своим хижинам, уверенные, что американцы будут варить из них плов. Морпехи же, всего-навсего хотели убедиться, что в Эль-Куфе нет террористов. Подобные акции проводятся перед привалом в любой иракской деревушке. На фоне средневековых декораций и нищих одежд жителей солдаты казались инопланетными пришельцами.

Хотя слово «солдаты» для морских пехотинцев оскорбительно, но сейчас их экипировка практически не отличалась от снаряжения сухопутных вооруженных сил. Каски, пылезащитные очки с солнечными фильтрами, бронежилеты, винтовки «М-16» наперевес, подсумки, фляги, пистолеты у сержантов и офицеров, ножи или штыки на поясе, бело-желтый, в пятнах неправильной формы камуфляж, высокие ботинки на толстой ребристой подошве, которые поднимали облака сухой выжженной солнцем пыли… Они быстро двигались по узким улочкам, страхуя друг друга, заглядывали в глинобитные домишки, осматривали тесные комнатки, ворошили винтовочными стволами подозрительное тряпье, под которым могло быть оружие.

Но это там, снаружи. А здесь, во владениях старосты, тихо. Жгучий пятак в небе, так не похожий на то, что в родном Массачусетсе ласково зовут «солнышком», наполнял зноем каждый атом пространства. Единственный худосочный островок тени образовывала фигура хозяина, однако лукавый старик каждый раз специально становился так, чтобы не находиться между гостями и солнцем. Правда, скорей всего, это не лукавство, а почтительность. Заслонять солнце или бросать свою тень на гостя – значит, по местным меркам, проявлять неучтивость.

Под ногами с хрустом раскалывались похожие на пепел белесые катышки, происхождение которых Теодор Макфлай, доктор истории и археологии, профессор Массачусетского университета, весьма известный и уважаемый в научных кругах человек, – определить не мог. И это ему даже нравилось, как нравится любая еще неразгаданная загадка тому, кто привык разгадывать. Плоские крыши покрывало нечто, на первый взгляд похожее на хворост, хотя это могли быть и кости животных. По крайней мере – вот два овечьих черепа. А вот явно собачий… Пожалуй, смахивает на жилище первобытного человека. И хозяин – в потертом, неопределенного цвета халате, торчащими из-под него засаленными шароварами и чувяками без задника с узкими, задранными вверх носами, будто выскочил из немыслимой древности, которую привык раскапывать профессор…

За границей двора виднеется огород, утыканный шестами с подвешенными на них сорочьими трупами. Одна сорока, еще живая, время от времени встряхивается на веревке и издает хриплые протяжные звуки, призванные, видимо, уберечь насаждения от посягательства других пернатых.

– Поразительно! Такое впечатление, что время в этом городке остановилось еще в пятнадцатом веке! – довольно объявил Макфлай. – И не нужно изобретать никакую машину времени, достаточно просто прилететь на самолете…

Старик-хозяин ничего не понял и посмотрел на Ахмеда. Ахмед издал короткий мычащий звук, в переводе с арабского означающий, видно, «угу».

Макфлай подошел к висящему над ведром тусклому медному колоколу, который наверняка был не колоколом, а чем-то другим, более прозаическим и утилитарным. Благоговейно дотронулся до покрытого зеленой окисью бока, уставился на свои испачканные пальцы, вытер их о брюки.

– У моей бабушки под Ворчестером был похожий рукомойник, – сказал он. – Только им никто не пользовался.

Ахмед бегло перевел. Старик-хозяин опять сморщил лицо в улыбке, – то ли издевательской, то ли подобострастной, леший его поймет, – и что-то пролопотал в ответ.

– Карим аль-Басри желает ваш бабушка долгих лет, – перевел Ахмед.

Макфлай усмехнулся. На самом деле кроме долгих лет старый хрен, кажется, присовокупил еще что-то про бабушкиных потомков, которых бабушка, по идее, должна пережить… что-то в этом роде. Макфлай не был уверен, что понял все правильно. Он неплохо знал староарабский – во всяком случае, настолько, насколько необходимо для работы с архивными документами, рукописями и старинными летописями. На научных конференциях узкие специалисты даже разговаривали на языке, давным-давно канувшем в Лету, неплохо понимая друг друга. Читал он вполне прилично и писать худо-бедно мог, благо со времен написания Корана литературный «араби» практически не изменился. А вот современную разговорную речь на слух воспринимал плохо, да и ленился, честно говоря. С переводчиком он чувствовал себя гораздо комфортнее.

– Моя бабушка умерла в 89-м, – сказал Макфлай. – Это можешь не переводить.

Ахмед все равно перевел. Смерть бабушки Макфлая привела старика в состояние ребячьего восторга. Раздвинув беззубый рот до ушей, он принялся мелко трясти головой.

– Я сказать ему, что ваш бабушка будет рада видеть Карим аль-Басри и его семейство у себя в Ворчестер. Это такой форма вежливости, – пояснил Ахмед. – Если ваша желают здоровья, ваша должен пригласить его в гости.

– А я подумал, он желает всем нам подохнуть, – хохотнул Макфлай.

Ахмед вытаращил на него свои газельи глаза.

– Нет-нет, подохнуть нельзя!

– Вот и хорошо, – Макфлай помотал головой, передразнивая старика, и рассмеялся. – Нет, но как все это сложно! Реликтовые фигуры общения! Единый устав обращения к гостю! Какая прелесть! В Европе уже во времена Реформации в ответ на пожелание здоровья могли послать подальше… А здесь – здесь ничего не меняется со времен Арабского халифата!

– Да-да! – засуетился Ахмед. – Я быть в Европе, видеть это близко. Европа – очень прогрессивный страна. Ирак – страна отсталый, страна дикий традиций.

Макфлаю почудился в его словах скрытый сарказм, ирония… хотя – с какой бы это стати? Школьный учитель из шиитской общины, что в местной табели о рангах означает «лентяй» и «неудачник», мелкий активист проамериканской партии «Зарааль», кормящейся из рук ЦРУ и тихо презираемой каждым уважающим себя мусульманином – Ахмед вдобавок ко всему еще подрабатывает переводчиком у морских пехотинцев, значит, он ничтожество, пес бездомный, изгой. Высокий, худой, с изможденным лицом, и хотя на нем иракский халат и тюрбан, но ботинки американские, с высокой шнуровкой. И, главное, он по-настоящему предан так называемым западным ценностям, более предан, чем многие коллеги и друзья Макфлая, более предан, чем сам Макфлай, – иначе не пошел бы на все эти жертвы.

– Бывать, что река течет быстро, там все меняется-меняется. А в какой-то место, за большой коряга, вода стоит, только слегка кружится, – частил Ахмед. – Но там, где тихий вода, живет самый крупный рыба, хищник.

– Понимаю. У русских говорят: «В тихом омуте черти водятся», – рассеянно кивнул Макфлай. – Я несколько раз бывал в Москве на конференциях.

– Да. Там опасный место. Воду брать нельзя.

– Где, в Москве? – сострил профессор.

– Нет, там где омут…

Профессор не спорил.

– Нельзя-нельзя! – повторил Ахмед.

– И что? – буркнул Макфлай.

Ахмед вздохнул.

– Ничего, – сказал он покорно, словно слуга, который не хочет докучать туповатому хозяину. – Вы говорить, здесь медленный время. Я с вами соглашаться.

– Тогда в какой же век мы с вами попали? – спросил профессор. – Десятый? Двенадцатый? Может, в эпоху Аббасидов? Или Сасанидов?

Ахмед пожал плечами. Из дома вышла укрытая чадрой женщина, сказала что-то хозяину и скрылась. Хозяин, делая суетливые приглашающие жесты, повел гостей в глинобитный сарай, который оказался гостиной, где их ждал обязательный кофе.

– Думать, это все-таки середина-конец тринадцатый век, – неожиданно изрек Ахмед, когда они уже уселись на ковриках перед низким столиком с ароматно пахнущим кофейником и свежими лепешками. – Время великий монгольский нашествие.

Макфлай сперва не понял, а потом расхохотался.

– Неужели мы так похожи на монголов, Ахмед?

Ахмед робко, по-девичьи, взглянул на Макфлая, на его большое безгубое лицо, будто вдавленное с размаху в мощное основание из жира. Место, где заканчивалась шея и начиналась голова, было обозначено у профессора (видно, специально, чтобы не перепутать) черной щеточкой бороды.

– Нет, не похожи. Не очень, – сказал Ахмед.

Макфлай отхлебнул обжигающий, горький кофе, прищурил глаза и блаженно улыбнулся. Сквозь неплотно прикрытые веки он видел, что хозяин внимательно следит за его реакцией. Потом откусил свежую лепешку и опять изобразил наслаждение. Староста удовлетворенно отвел взгляд. Ритуал был выдержан. Можно было переходить к делу.

– Спроси его, какие древности есть поблизости, – сказал он Ахмеду. – Какие старинные легенды он знает? – И зачем-то пояснил: – Старые сказки часто помогают выбрать места раскопок…

Старик заговорил. Макфлай понял, что никаких достопримечательностей поблизости нет. Потом речь пошла о каком-то чудовище, пожирающем всех подряд. Он вопросительно посмотрел на переводчика.

– Железный Змей прилетел с неба и сожрал целое войско, – начал Ахмед, но тут раздался резкий сигнал штабного «Хаммера».

Почти одновременно со двора послышался топот шагов, и в гостиную вбежал рядовой Прикквистер. У него был вид студента или даже аспиранта, не хватало только круглых очков в стальной оправе. А винтовка в руках явно не подходила к его облику.

– Капитан Маккойн дал команду «по машинам»! – выдохнул он, запыхавшись. – Вроде бы есть связь с десантниками! Взвод отправляется ровно через минуту!

Макфлай беззвучно выругался, положил очередную надкусанную лепешку и встал. Он знал, что капитан Маккойн не мыслит отвлеченными категориями: минута для него – это ровно шестьдесят секунд. С сожалением посмотрел он на полочку с глиняной посудой ручной лепки, изготовленной никак не позже середины прошлого века, на низкий ящик в углу, где по восточной традиции наверняка бережно хранится какая-нибудь прадедовская пищаль времен османского сопротивления с перламутровой инкрустацией на тяжелом прикладе или кремневый пистоль с медным набалдашником на рукоятке… Для него, археолога, любая хижина здесь является островом сокровищ, пещерой чудес, страной Оз, Эльдорадо, Лас-Вегасом, всеми борделями Роттердама… О-хо-хо, чем только не является! Только разве объяснишь это им, воякам? Не объяснишь. Легче Ахмеда выучить кембриджскому произношению… Ну и ладно. Остается надеяться, что впереди ожидает множество других пещер.

Бозонель, Франция. Научный центр

Человек может играть в футбол, ничего не зная о законе всемирного тяготения и свойствах скелетных мышц. Может петь, не ведая о частоте колебаний голосовых связок. Может водить машину, не понимая принципов действия двигателя внутреннего сгорания. Может прожить долгую и счастливую жизнь, не задумавшись ни разу о теории относительности и квантовой механике. Человек устроен хорошо. Если он нормальный человек, хомо сапиенс, большинство населения планеты Земля, ее соль.

Но есть люди, устроенные иначе. Их не так уж и много, всего несколько тысяч. Они разбросаны небольшими горстками по университетским городкам, исследовательским институтам, научным центрам – это своего рода особый этнос, нация физиков-экспериментаторов, физиков-фундаментальщиков, лучших из лучших в своей области знания. Они говорят на разных языках, живут в разных странах, обладают чувством юмора и независимым характером. Да, еще по статистике у них высок процент разводов и бездетных пар. Они не могут прожить долгую и счастливую жизнь хотя бы потому, что окружены загадками, как параноик окружен призраками и чудовищами. Ну да и ладно, дело не в этом.

Похоже, в последние годы у этого рассеянного по всей планете этноса появилась своя столица. Место, куда физики тянутся всей душой, как мусульмане в Мекку, как евреи в Израиль. И многим из них удается туда попасть. Это расположенный в западной части Европы научный центр, однажды прозванный неким злобным околонаучным журналистом «Witch Copper» – «Ведьмин Котел». Сокращенно – WC, то есть ватерклозет, или по-простому – уборная. Что только в этом котле (или в уборной) не варилось! Здесь ловили и сортировали нейтрино, создавали антиматерию, здесь в конце XX века изобрели всемирную сеть – Интернет… Каждый из проектов центра вызывал бурю дискуссий, скандалов и даже что-то вроде истерий планетарного масштаба. Что неудивительно, поскольку люди, работающие здесь, мало похожи на обычных хомо сапиенс, и задачи они перед собой ставят самые смелые и – лучше слова не подберешь – фундаментальные.

Ирак. Усиленный взвод на марше

Колонна, подобно гусенице, растянулась на дороге, ведущей на запад. Впереди двигался бронетранспортер «Лейви», за ним, как привязанный, шел штабной «Хаммер», потом грузовик песочного цвета с грязно-серыми разводами камуфляжа, белой армейской звездой на дверцах и брезентовым верхом, потом еще один «Лейви», тупорылая массивная туша топливозаправщика и, наконец, покачивающий на рытвинах вверх-вниз стопятимиллиметровой пушкой танк «Абрамс». И бронетранспортеры, и огромный джип, и автоцистерна, и танк были, как и грузовик, раскрашены серо-желто-белыми пятнами пустынного камуфляжа, поэтому гусеница хорошо сливалась с местностью.

В передвижном штабе Салливан вел переговоры с конечным пунктом их маршрута:

– «Балтимор» на связи! Как слышите?

– Я «Хьюстон», слышу вас хорошо.

– В десять ноль-ноль прошли отметку 40. У нас без происшествий. Что у вас?

– Тихо пока. Общаемся с местными. Требуем у начальства «ночь победителей»… (Смех.)

Короткая пауза. Что хотел сказать незнакомый «Хьюстон»? Напомнить, что победу в Ираке одержала 82-я воздушно-десантная дивизия, а бригаду морской пехоты перебросили уже потом, когда все было кончено, для выполнения полицейских функций – подавления вспыхнувших в Фаллудже волнений? Или он ни на что не намекает, а просто шутит? Радист решил, что лучше выбрать второй вариант объяснения.

– С погодой что? На базе всю авиацию зачехлили, обещают сильную бурю.

– Нет, у нас пока еще не завертелось. Но на западе вполнеба черный столб стоит, к полудню здесь будет. А вечером и вас накроет.

– Никак сам старина Саддам на нас проклятия шлет, а?

– Хорошо, что проклятия, а не штурмовики. Но, кроме проклятий, у него ничего не осталось! (Смех.)

– Объект осматривали?

– Да тут все на виду. Одни руины… Может, скрытый вход где-то есть, подземелья – не знаем. Пока не нашли ни атомной бомбы, ни фосгена с ипритом …[3] Но взяли все под охрану, как положено…

– Ничего, с нами как раз несколько специалистов, которым за эти поиски немалые деньги платят.

– Вот и хорошо. Когда вас ждать?

– Завтра после полудня, если все нормально пойдет.

– Удачи вам, «Балтимор».

– И вам удачи. Следующая связь после отметки 55.

– Вас понял, «Балтимор». Связь после 55. Кстати: лейтенант Морган распорядился насчет праздничного обеда в честь победы. И в честь вашего прибытия тоже. Срубите нам по паре пива, морпехи. За десантом не заржавеет.

– Пива нет, остался чистый бурбон.

– Сойдет и бурбон. (Смех.)

– О’кей. До связи, «Хьюстон».

– До связи, «Балтимор».

Салливан переключил диапазон выйдя на связь с капитаном Маккойном.

– У десантников все спокойно, сэр, они не обнаружили ОМУ и ждут нас! – доложил он. Потом обернулся к международной группе поиска, которая расположилась в просторном, кондиционированном чреве «Хаммера» вполне комфортно, как в купе вагона первого класса.

Грох и Макфлай вольготно развалились на заднем сиденье, а Кенборо и Чжоу – на среднем, лицом к ним.

– А что там за руины…

Из-под «Лейви», что идет впереди, вылетел здоровенный камень, водителю пришлось нажать на тормоз и резко принять влево. Эммануил Грох, эксперт по химическому оружию, кувыркнулся вперед и упал головой на колени австралийцу Томасу Кенборо, которого за глаза называли Кенгуру. Тот охнул и раздраженно зашипел.

– Извините, – буркнул Грох, задом заползая на свое место. Сейчас «Хаммер» уже не казался ему первым классом.

Теодор Макфлай усмехнулся. Он крепко держался за ручку над окном своей бревноподобной лапищей, а потому остался на месте.

– Хорошо, что я не упал на Люка! – пошутил он.

– Да, очень хорошо, большое спасибо! – вежливо разулыбался Люк Чжоу, который весил втрое меньше, чем Макфлай. Он уже двадцать лет жил в Штатах, но так и не избавился от восточных привычек. – Вы бы меня раздавили!

– А вам, Эммануил, спасибо, что не разбили мне головой яйца! – явно передразнивая китайского коллегу, сказал Томас Кенборо – эксперт по атомному оружию.

– Что за руины в Аль-Бааре? – закончил свой вопрос Салливан.

– Крепость 12 века, – добродушно пояснил Макфлай.

– А-а, – сказал радист. Подумал и спросил: – Но это ведь древняя крепость, верно?

– Да, – сказал Макфлай.

– А ведь тогда, в древности, химического оружия еще не было, верно?

– Верно.

Салливан подумал еще.

– А при чем тут тогда эта крепость?

Кенборо и Грох захохотали. Макфлай что-то ответил, что-то наверняка язвительное, – но его никто не услышал, потому что как раз в эту секунду загудела земля, оглушительно загрохотало железо и «Хаммер» подбросило вверх, словно игрушку.

Бозонель. Научный центр

Последнему проекту «Ведьминого Котла» по части скандалов, видимо, предстоит переплюнуть все предыдущие. На стометровой глубине под комплексом зданий центра свернулся кольцом самый большой в мире протонный ускоритель протяженностью в 27 километров. Некоторые из хомо сапиенс убеждены, что это и есть тот самый зверь Апокалипсиса, лютый многоголовый змей, коему суждено положить конец истории человечества. Восемь голов зверя – это восемь малых ускорителей, которые разгоняют частицы, прежде чем запустить их в главную магистраль; четыре всадника Апокалипсиса – это четыре многоцелевых детектора, которые будут отслеживать процессы, происходящие с протонами во время столкновения…

Выражаясь обычным языком, существует опасение, что некие неконтролируемые физические процессы, происходящие в ускорителе, могут спровоцировать цепную реакцию, которая при определенном стечении обстоятельств уничтожит нашу планету. Какие процессы? Выработка антивещества, например, или образование «черной дыры», или возникновение так называемых «монополей Дирака», способных к поглощению окружающей материи… Некоторые ученые пророчат даже появление пространственно-временных «крысиных нор», в которые вслед за отважными исследователями может провалиться немало и куда более ценных вещей, например Эйфелева башня вместе с Парижем, а может, и с Европой, или даже со всей планетой Земля… Некоторые не дают конкретных прогнозов, но пугают некими непредсказуемыми «отдаленными последствиями».

Теоретическая и экспериментальная физика частенько входили в антагонизм, и это был как раз такой случай. Экспериментаторам из «Ведьминого Котла» волей-неволей приходилось создавать специальные комиссии, демонстрировать расчеты и писать отчеты о несостоятельности той или иной катастрофической теории. Теоретики же в ответ извлекали на свет божий свои формулы, опровергали доводы оппонентов и находили новые подтверждения своим опасениям… Как в тренировочном фехтовании: укол – защита, ответный выпад – уход, контратака – блок, встречный выпад…

Дискуссия тянулась долго, шумно выплескиваясь на страницы газет и в псевдоинтеллектуальные телевизионные ток-шоу, где номинированные красавицы демонстрируют ноги, бюсты и свое видение проблем физики высоких энергий. Угроза человечеству была даже неоднократно воплощена в постановках высокобюджетных блокбастеров, приносящих немалый доход своим создателям.

Но в отличие от тренировочного поединка, настоящая дуэль гораздо убедительней расставляет все по местам: вот победитель – он стоит со шпагой в руках, вот побежденный – он лежит убитый или раненый, все ясно, понятно, и судейские оценки выпадов и защит уже никому не нужны.

Ускоритель строился, отлаживался, и вот время дискуссий закончилось. Сегодня особенный день – проводится первый пуск гигантской установки.

В Бозонель съехались журналисты и ученые, политики, любопытствующие светские бездельники, околонаучные шарлатаны и аферисты… Узкая двухрядная дорога, ведущая в Центр, впервые оказалась запруженной машинами, среди которых выделяются, увенчанные тарелками спутниковых антенн, фургоны с логотипами известных телекомпаний.

Операторы снимают пока общие виды. Живописная равнина в альпийском предгорье, аккуратно подстриженные газоны, ухоженные деревья. Добротный трехметровый забор из дюралевого профиля окружает территорию в 76 квадратных километров. Кое-где из-за верхнего среза невзначай выглядывает виток режущей колючей проволоки, тянущейся вдоль всего периметра. Но это так, для порядка. «Ведьмин Котел» – не какой-нибудь военный полигон, он устраивает экскурсии для посетителей, и будьте уверены – очередь выстраивается на несколько месяцев… И сейчас аккредитованные журналисты получат доступ на территорию, чтобы развеять досужие домыслы об опасности предстоящих экспериментов.

Те, кто не получили аккредитацию, пытаются поймать хоть какую-то сенсацию снаружи:

«Взгляните-ка: к стальной полусфере контрольно-пропускного пункта торопится, чуть ли не вприпрыжку бежит высокий, всклокоченный мужчина. Он одет в хороший костюм, чисто выбрит, но при этом явно забыл причесаться. Типичный физик. Ба, да это сам Жан-Жак Плюи, научный руководитель проекта „Большой Протонный Ускоритель“! Он очень торопится, он нервничает, ведь сегодня главный день в его жизни. Ему то и дело звонят на мобильный телефон, Плюи раздраженно отвечает и жмет „отбой“, но тут же раздается новый звонок…Что ж, не будем ему мешать…»

В основном, поток проходящих через КПП людей имеет нарядный и официальный вид – ведь сегодня торжественный день. А смуглого черноволосого юноши эта торжественность вроде бы не касается: он как всегда в желтой маечке, узких джинсах, с наушниками в ушах буднично ныряет в приземистый блок КПП. Над входом красуется серебристая эмблема, чем-то напоминающая китайский иероглиф, – это эмблема научного центра. Ходили слухи, что художник пытался изобразить здесь два встречных потока протонов, удерживаемых магнитными полями. Правда, юноша, как ни пытался, ничего такого разглядеть ни разу не смог. Да и не разбирался он в тонкостях физики высоких энергий…

Он предъявляет охраннику пропуск третьей категории, где на пластике, рядом с цветной фотографией выбито: «Клод Фара, 28-й уровень, сектор 3–2, блок очистки». Это означает, что он работает на Ускорителе обычным уборщиком. Ведь и на самой крупной экспериментальной установке мира нужно время от времени вытирать пыль и делать влажную уборку. В ушах у юноши крохотные наушники, на лице отсутствующее выражение – для него сегодня обычная рабочая смена.

Вдоль ореховой аллеи, по которой идет уборщик, тянется причудливый бетонный нарост, под которым прячется Малый Линейный Ускоритель. Он что-то вроде первой передачи в автомобиле, с которой начинают свой разгон заряженные протоны. А вот еще один КПП и еще один охранник. Юноша снова предъявляет свой пропуск и проходит в просторную лифтовую с шестью порталами. Здесь в ожидании кабины собралось несколько человек, среди них и профессор Плюи. Рядом с ним задумчиво перекатывается с пятки на носок белый как лунь человек, очень строгий на вид – это мсье Фурналь, шеф отдела младшего обслуживающего персонала. Он тоже нервничает. Юноша-уборщик, предварительно достав из ушей наушники, почтительно здоровается. Мсье Фурналь отвечает легким кивком головы. Звучит мелодичный джингл – прибыла кабина лифта. Все заходят внутрь, нажимают кнопки своих уровней. Лифт летит вниз стремительно и бесшумно. Трое парней-электриков в комбинезонах с желтыми молниями выходят на восьмом подземном уровне, где сейчас разгоняется протонный бустер. Вслед за ними, на четырнадцатом уровне, кабину покидает миловидная брюнетка из команды техников, обслуживающих один из многоцелевых детекторов.

– Удачи вам, мсье Плюи, – говорит она на прощание.

Плюи любезно улыбается в ответ, но едва двери лифта закрываются, как на его лицо возвращается озабоченное выражение.

Лифт летит еще ниже. На 26-м уровне находится главный пульт управления Большого Ускорителя. Здесь выходят Плюи и Фурналь. Клоду Фара предстоит опуститься еще на два этажа. Секунда, вторая – и он на месте. Опять вставляет капсулы наушников в уши, выходит. Перед ним – огромный, набитый железом и пластиком зал, где снуют техники вспомогательной службы: здесь генераторы, электрощиты, отопление, циклопические турбины вентиляции.

Клод пересекает зал, проходит в дальний конец, и заходит в отгороженный угол, это его «рабочий кабинет»: небольшой, оклеенный постерами французских и арабских поп-музыкантов закуток, где стоит уборочная машина-пылесос, напоминающая миниавтомобиль с открытым верхом, а также стеллаж со всевозможными мастиками, пластиковый резервуар с жидким мылом, допотопный шкаф, где хранятся ведра, швабры и прочие орудия труда. Хотя это и «блок очистки», здесь не очень уютно и не очень опрятно. Вон, валяется на полу открытая туба, откуда рассыпался по комнате белой поземкой чистящий порошок – юноша не торопится его убирать.

А сверху, сквозь толстые бетонные перекрытия, доносится неприятное жужжание, поднимающееся временами до дикого разбойничьего посвиста. Это работают электромагниты в Большом Ускорителе. Кольцо Ускорителя проходит как раз над этим участком вспомогательной службы, и с этим юноша-уборщик уж точно ничего поделать не может. Даже при всем желании. Этот шум и оправдывает его привычку не расставаться со своими наушниками.

Он не спеша переодевается, берет пачку сигарет и идет в курительную комнату, снабженную мощной «вытяжкой», кондиционером и огнеупорными стенами. Эта курилка – единственная на шесть или семь уровней, вообще-то с курением в «Ведьмином Котле» строго.

На стене рядом с обычными часами висит электронное табло, отсчитывающее в убывающем порядке время, оставшееся до пуска Большого Ускорителя. Когда его три с лишним месяца повесили сюда, оно показывало где-то в районе 2300 часов. Сейчас на нем мигают цифры 1: 56. Почти два часа до пуска. Клода Фара это не очень волнует. Он докурит свою сигарету, выкатит моечную машину из каморки и начнет работу. Работа тут непростая. Например, его машину специально сконструировали где-то в Японии. В тоннеле ускорителя должна царить идеальная чистота, что-то в районе одного миллиграмма пыли на кубический метр. Этот аккуратный миниавтомобиль одновременно и пылесосит, и моет, и сушит, и обрабатывает антистатиком, и сам себя проверяет – у него спереди и сзади стоят электронные анализаторы, которые каждую пылинку в радиусе десяти метров чуют и даже точно знают, где она находится… И это только – вы вдумайтесь, вдумайтесь – только машина для уборки!..

А сам ускоритель! Двадцать семь километров первоклассной стали и самой совершенной электроники, какая только существует в мире… Говорят, тут несколько тонн золота и платины. И какой-то ультрапластик, над созданием которого бились несколько лабораторий и который по стоимости вышел все равно что золотой. Говорят, если нарезать эту трубу на кружочки толщиной в сантиметр, как колбасу, то даже один-единственный такой кружок потянет на тридцать тысяч долларов! Как новенькая «Ауди» в хорошей комплектации…

Да, повезло ему с этой работой, что и говорить. Во всем Флердюви – арабском районе Бозонеля, где Фара родился и прожил без малого двадцать шесть лет, никто не работает в научных институтах – устроиться туда непросто даже белым, не говоря уже о марокканцах, пусть даже натурализованных. Но одна из тетушек Клода служит прислугой у мсье Плюи, причем очень давно, еще с 80-х, вот она и замолвила словечко за племянника, а Главный ученый в нужный момент поставил свой росчерк на нужной анкете…

Да, вот так все оно и вышло. И Клод, конечно, старается не ударить лицом в грязь – во всех смыслах. Старается, видит Аллах. Единственное, что он себе позволяет «не по уставу», так это слушать музыку во время работы. Наушники здесь запрещены, как и синтетическая одежда, и металлические пуговицы, и даже почему-то контактные линзы. Но восемь часов тишины – а тишина здесь, в тоннеле, просто мертвая – это для Клода слишком. Да и ничего тут такого нет, ну наушники, и что? Вон, Люси, уборщица из соседнего сектора, она постоянно в линзах ходит, только никому не говорит об этом. Прячет их в кармане, а когда идет в тоннель, тогда и надевает. Клод тоже старается не попадаться начальству на глаза в наушниках, и все друг другом довольны. А мсье Плюи он очень благодарен и даже каждый день обещает себе за него молиться, но потом забывает…

…Ну а что касается Жан-Жака Плюи, то он сейчас обуреваем совсем другими чувствами. Нервы напряжены до предела, по спине стекают капли пота, его сжигает нетерпение и желание поскорей приступить к эксперименту. Когда начнется работа, нервничать некогда. Семь из восьми предварительных ускорителей уже запущены, на восьмом – двухкилометровом суперсинхротроне, – заканчиваются последние проверки, через несколько минут можно будет начать разгон.

Плюи даже не сел за пульт управления, на который каждые полминуты поступают сведения о результатах тестирования сверхпроводящих магнитов, он обходит его нервно-задумчивыми кругами и грызет ногти.

Все идет хорошо. И все получится. Плюи никогда не относился всерьез к истеричным выдумкам о «черных дырах», взрыве сверхновой и конце света. Детский лепет. А что касается отдаленных последствий, то тут никто и никогда не сможет все предугадать заранее. Откуда знают первопроходцы, что откроется за очередной горной грядой?

Заботили его другие вещи, куда более приземленные: модернизированная в марте электросеть на одном из детекторов, а также капризная криогенная система Большого Ускорителя… и удача, конечно. Без удачи проект стоимостью в несколько десятков миллиардов долларов, даже выверенный до последнего знака после запятой, может… Впрочем, нет, не может! Все будет нормально, он даже вчера сходил в костел и зажег лампадку…

Ирак. Усиленный взвод на марше

Снаружи потемнело, поднялся горячий ветер, бросающий пригорошни песка в пулестойкое стекло, значит, ничего хорошего – скоро разыграется настоящая буря… Ну а внутри пятитонного «Лейви» и так сущий ад. И получаса никто не высидит в этой раскаленной стальной коробке. Никто, кроме рядового первого класса Шона Смита-младшего, прирожденного водилы, парня на все руки из штата Кентукки. Капитан Маккойн, и Санчес, и Фолз, и Прикквистер, все давно ушли – кто на броню, под не приносящий прохлады ветерок, кто в грузовик, а Смиту хоть бы хны: сидит потный, лоснится, скворчит, как бостонский окорок с фасолью на сковородке, и только знай себе рычаги двигает да жрет свое печенье. В таком же положении еще Барт, который двигает рычаги в раскаленном нутре «Абрамса», да Джелли, который ведет второй БТР. Они водители, им так положено, да и деваться, в общем, некуда. Ничего, скоро ветер усилится, закрутятся колеса жесткой, как наждак, пыли, и все остальные перцы полезут обратно внутрь, еще и люки задрают…

Чем дальше они забираются на запад, тем хуже дороги. Если приглядеться, то видно, что когда-то здесь был хороший бетон на гравийной подушке, еще при короле Фейсале укладывали, наверное. Сейчас просто яма на яме, уж лучше бы обычная грунтовка. Сразу видно, что западное направление в этих краях, мягко говоря, не востребовано. Если в Европе запад ассоциируется с пятизвездными гостиницами, хорошими автомобилями и автобанами, то здесь, в арабском мире, это всегда глушь и пустыня, задворки мира, и в общем, понятно становится, почему они нас так терпеть не могут… Хотя, может, вся штука в том, что они идут не точно на запад, а на северо-запад! Это меняет дело… Шон усмехнулся.

Теоретически Смит, конечно, мог бы стараться объезжать ямы и рытвины, но на практике это нереально: невозможно крутить руль каждую минуту и ехать не по прямой, а «змейкой». Иногда сверху стучат прикладами: ты совсем охренел, что ли, нельзя полегче? А Смит знай себе жрет печенье и улыбается. Да и «Лейви» любые ямы нипочем, у него независимая подвеска, конечно, не для удобства экипажа, а для точности стрельбы на ходу.

Справа показалась раскачиваемая ветром финиковая роща, за ней – назидательно поднятый белый перст минарета, как предостережение: сидели бы вы, янки, у себя дома!

«Броник» аппетитно хрустит остатками дорожного полотна, дрыщет из-под колес бетонной крошкой прямо в морду штабному «Хаммеру» и знай мчит вперед. Ну чисто коняка… Заметив впереди подходящий булыжник, Смит спецом наехал на него правыми колесами, прогнал через весь ряд, а потом увидел в заднюю камеру, как суетливо дернулась в сторону лупатая морда «Хаммера».

– Не будешь под ногами путаться, крысиный хвост, – сказал Смит, хотя это он «путался под ногами» у «Хаммера», и это показалось ему настолько смешно, что он захохотал, точнее, раскрыл рот, но тут же подавился смехом…

Бозонель. Научный центр. Большой адронный коллайдер

«Что-то сегодня они суетятся, как муравьи, эти лысоголовые», – думал Клод Фара, проезжая на своей моечной машине вдоль огромной серебристо-синей трубы ускорителя. Потолочные светильники отражались в хроме и полированной стали, бросали пульсирующие блики на стены изогнутого бетонного тоннеля, уходящего в ослепительную бесконечность. В ушах звучал сладчайший голос Зуйры Айяль, поющей о дождях любви, что омывают сады вечности. Глаза у Клода Фара слезились – то ли от резкого света, то ли от восхищения.

Он работает здесь полгода, время вполне достаточное, чтобы привыкнуть к чему угодно. Но каждое утро он замирает, пораженный размерами этого чудовища. Чтобы обойти его – просто обойти быстрым шагом, ничего больше не делая, – ему понадобился бы весь рабочий день, а то и два. Если не три…

Доехав до шестого стыка на трубе, где он развернулся в прошлый раз, Фара включил вакуумную установку. Никакого гула он не услышал – во-первых, он был в наушниках, а во-вторых, вакуум работал практически бесшумно, и его можно заметить только по трепетанию резиновых полосок внизу кожуха.

На табло анализатора светилась литера «D» – это означает, что еще грязно. Когда загорится «C», можно будет переходить к следующему участку. Всего он должен убрать тысячу двести квадратных метров площади – это сектор «3–4», его зона ответственности, как выражается мсье Плюи, начальник по науке, один из этих лысоголовых. Фара уже успел раз пройтись с машиной по всей площади, но пыль собирается быстро, и, чтобы не дать ей расплодиться, приходится делать, как минимум, четыре рейса в день.

Фара развернул машину, включил режим мойки и направился обратно к шестому стыку, откуда недавно начал свой маршрут.

Сидя в открытой кабине машины, он передвигался по бетонной дорожке, ограниченной со стороны трубы ускорителя предупреждающей желтой линией (Зуйра поет о маленьком доме на восточном склоне горы), а с другой стороны узкоколейкой, по которой разъезжают техники. Здесь много закоулков, где любит собираться пыль и всякий мусор, но для этой машины нет ничего невозможного, она, если надо, высосет сигарету изо рта у дежурного, который сидит по ту сторону бетонной стены. Техника космического уровня, ничего не скажешь… Да. Как и все здесь. Загвоздка лишь в том, что назначение всех этих технических чудес остается для Клода Фара загадкой. Ну, понятно, например, если это «Ауди» – сел и поехал. Понятно, если это ракета, на которой можно куда-то улететь или, что еще лучше, обрушить ее на голову каким-нибудь отморозкам вроде американского президента. А это многокилометровое чудище, свернувшееся кольцом на стометровой глубине, словно стальной змей, кусающий себя за хвост, – оно зачем?

Мсье Плюи говорит о каких-то протонах, которые будут разгоняться и сталкиваться внутри ускорителя. Разгоняться и сталкиваться. Да. Не смейтесь, он именно так и сказал. И больше ничего этот змей делать не будет – вообще. Обычный человек до такого не додумается, это уж точно. Это надо быть лысоголовым, окончить два университета и, в конце концов, свихнуться на своей науке, чтобы потратить сотни миллиардов долларов на такую игрушку. Разгоняются, понимаете ли, и сталкиваются… Видно, ученые, которые строили эту штуку, были парнями чудаковатыми, «с ромашкой в ухе», как выражается тетушка Эйнаб, – только на самом деле не в ухе, конечно, а сами понимаете где. Попробовали бы лучше помыть столько метров, сколько он моет! Нет, только языками горазды чесать!

За тридцать минут до старта – контрольная видеоконференция всех подразделений, участвующих в испытаниях. Все на местах, все готовы. Плюи пригладил рукой растрепанные волосы, улыбнулся в экран команде Малого линейного ускорителя:

– Загоняйте шары в лузу, ребята. Поехали!

Все время, пока шел предварительный разгон частиц, он провел в дальнем углу операторской, у кофейного автомата, что-то тихо обсуждая с Главным конструктором и вливая в себя чашку за чашкой крепкий эспрессо. Иногда от пульта доносился голос дежурного инженера:

– …Пошла инжекция в синхротрон!

– …Пошла инжекция в бустер!

– …Инжекция в суперсинхротрон!..

Он вернулся к пульту за три минуты до старта. Дежурный молча кивнул: все идет как надо.

– Обратный отсчет, – объявил Плюи в микрофон.

Стало тихо. Только механический голос синтезатора, с преувеличенной четкостью отмеряющий оставшиеся секунды, прыгал в тишине, словно мячик.

– …два… один… ноль.

Началось. Открылись невидимые шлюзы инжекторов, поток частиц ворвался в левый контур кольца Большого Ускорителя, постепенно разгоняясь до околосветовой скорости. Через двадцать секунд открылся второй шлюз, наполняя правый контур, где частицы неслись в противоположном направлении. Пол под ногами загудел. Плюи увидел, как волосы на затылке дежурного инженера зашевелились и встали дыбом. Это не страх, не ужас, это поле сверхпроводящих магнитов, которые яростно ревут сейчас за бетонными стенами тоннеля. На шкалах энергодатчиков начинается свистопляска цифр: значения вырастают на целый порядок каждые четверть минуты.

Но еще рано.

– Ноль восемьдесят четыре ускорения, – объявляет дежурный.

Главный конструктор мсье Жераль вдруг поднимает указательный палец: что-то не так. Скачок температуры в системе охлаждения. Плюи, сложив руки на груди, мрачно наблюдает за показаниями приборов. Нет, кажется, температура опять вошла в норму…

– Ноль девяносто восемь ускорения.

Плюи командует в микрофон:

– Всем детекторам приготовиться… Первый, ваш выход.

– О’кей, – ответили на первом детекторе.

– Есть единица, – произносит дежурный внезапно севшим голосом.

Есть.

Частицы на противонаправленных контурах разогнались до проектной скорости, приближающейся к скорости света. В напряженной тишине истекают последние секунды, возможно разделяющие две эпохи в истории человечества. Плюи морщится, словно тяготясь невольной торжественностью момента, и голосом спокойным и твердым говорит:

– Открыть контуры в зоне первого детектора. Пошел контакт. С Богом, дети мои…

На восточной стене зала вспыхнула панель, где дублируются показания приборов первого детектора. Побежали цифры. Зал взорвался криками и аплодисментами: есть! Мы смогли! Мы сделали это! Кто-то из женщин восторженно завизжал, словно это поп-концерт… Потом все взгляды как-то сами собой устремились на Жан-Жака Плюи. В этот исторический момент, момент своего триумфа, он стоял у пульта, сунув руки в карманы брюк и угрюмо… нет, даже мрачно, убийственно-мрачно смотрел поверх голов на восточную стену, где сияла панель первого детектора. Кто-то обернулся, следуя за взглядом Плюи. Последовал удивленный возглас. Обернулись еще несколько человек. Аплодисменты постепенно стихли. Вся научная и техническая обслуга Большого Ускорителя вперилась взглядами в приборы детектора. Там творится что-то непонятное. Страшное…

– Куда? Куда оно ползет? – воскликнул кто-то.

Литера «D» на дисплее замигала, оповещая Клода о том, что анализаторы готовы принять его работу. Спустя секунду, ясным мусульманским полумесяцем загорелась литера «С». Клод развернулся у шестого стыка и поехал к себе. В конце концов, никто не может запретить ему выпить чашечку кофе. Времена рабского труда на плантациях давно ушли в прошлое!

Когда он подъезжал к своему закутку, потолочные светильники вдруг погасли и тут же снова зажглись, но уже вполсилы.

«Опять сбой в электросети, – подумал он. – Или перегрузка…»

Светильники мигнули снова.

Он не успел додумать, потому что через наушники, заглушая нежный голос Зуйры Айяль, прорвался нарастающий вой. Он поднимался выше и выше, переворачивая внутренности и выталкивая глаза из орбит. Весь тоннель, сверху донизу, сотрясли одна за другой несколько волн мелкой дрожи. Клод увидел, как заходили ходуном на бетонных основаниях опоры трубы ускорителя.

«Может, землетрясение?!..»

Но землетрясений в этой части земного шара не бывает.

Он сорвал наушники и непроизвольно открыл рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Машина наехала на стеллаж, покорежив анализатор. Клод затормозил. В тревожно мигающем свете его лицо с широко открытым ртом и выпученными глазами казалось лицом безумца. Он мертвой хваткой вцепился в руль.

Далеко позади тоннель прорезала долгая синяя вспышка. В ее свете Клод увидел, как из трубы ускорителя пополз тяжелый, тянущийся к полу дым. Надо бежать! Но он не мог оторвать руки от руля. Вой достиг, казалось, высшей своей точки, и в этот момент тоннель тряхнуло так, что моечная машина ударилась о бетонную стену.

Застряв между машиной и стеной, он лихорадочно пытался выбраться, и в то же время отчетливо видел, как провисает и надламывается участок трубы между двумя стыками, расположенный прямо перед ним. Истончившаяся от нагрузки сталь словно набухает внутренним светом, выпячивается вперед тонким пузырем… и с невероятным грохотом лопается. Оттуда под давлением прет густой и блестящий, как брюхо сардины, кисель.

«Гелий», – проносится в мозгу у Клода.

Он инстинктивно вжимается в бетонную стену и вдруг видит рядом, на расстоянии вытянутой руки, разлом, ощеренный разорванными прутьями арматуры. Из разлома бьет яркий белый свет, и кажется…

Нестерпимый вой стал тише и словно прозрачнее. Клоду показалось, что за ним, словно в другом – звуковом – разломе он услышал знакомый шелест жестких пальмовых листьев.

Женский голос в дальнем конце зала тихо выдохнул: «Боже мой!..»

– Не понимаю, – произнес над самым ухом Плюи главный конструктор, с близоруким прищуром вглядываясь в панель. – Так не бывает. Шестьсот тераэлектронвольт!..

– А мы рассчитывали всего на сто шестьдесят, – кивнул Плюи.

– Но это же…

– Уже семьсот восемьдесят тэв, – сказал Плюи, с убийственным спокойствием следя за показаниями приборов. – И значение непрерывно растет. Очень быстро.

– Может, эти ваши протоны, вместо того чтобы столкнуться и разлететься подобру-поздорову, решили в звездные войны поиграть? – резко спросил Жераль. Он заметно побледнел. – Вы понимаете, что это жесткое излучение? Что мы с вами практически в открытом космосе – только без скафандров?

– Будь это так, при таких значениях мы с вами уже успели бы лишиться всей слизистой и кожных покровов, – ответил Плюи. – Да и кровяных телец, пожалуй, тоже… Следовательно, мы не могли бы с вами разговаривать.

– Но что тогда?.. Приборы врут?!

– Потрудитесь взглянуть на наши энергодатчики. Те же значения. Приборы в порядке.

– Так в чем же дело? – воскликнул мсье Жераль. – Куда уходит энергия?

1

Около пятисот пятидесяти километров.

2

ОМУ – оружие массового уничтожения.

3

Фосген, иприт – боевые отравляющие вещества.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.