Навеки твой

– Красиво, – повторяла Юдит через каждые тридцать секунд. Пару раз она добавила: – Не совсем в моем вкусе, но очень красиво.

Во время осмотра квартиры Ханнес вел ее за руку, будто они вступили на запретную, а то и вовсе заминированную местность.

– Сколько женщин побывало здесь до меня? – спросила Юдит.

– Не знаю, во всяком случае, прежние жильцы были врачами, семейная пара дантистов, – ответил Ханнес. Он обладал особностью перетолковывать на свой лад вопросы, которые просто невозможно было понять неверно.

Под конец экскурсии по дому они остановились в замешательстве рядом с гладильной доской, не зная, что предпринять дальше. Вскоре физиономия Ханнеса расплылась в улыбке, и солнечные морщинки разбежались по лицу. Он обнял Юдит и поцеловал. Пара шатких шагов в объятиях, и они упали на кушетку. Юдит изловчилась в цепких объятиях прошептать ему в ухо: – Любимый, не хочешь поехать ко мне?

3

Что мы будем делать в выходные? – спросил Ханнес, когда суббота уже уменьшилась на час.

Юдит выключила свет в спальне – он исходил от вычурно-игривой люстры Мессинга[3], сделанной по проекту молодой пражской дизайнерши. Сон одолевал ее. Она лежала, положив голову ему на живот. Ей было приятно, когда Ханнес массировал ей голову своими мощными пальцами.

Юдит глубоко вздохнула, изобразив душевные терзания.

– Мне, к сожалению, нужно съездить за город к брату Али. Мы давно договаривались. У нас большая семейная встреча. Хеди отмечает день рождения. Это утомляет, скажу тебе. Ведь она на последних месяцах беременности. Само собой, моя мама тоже там будет. Ты помнишь, я рассказывала: Хеди и моя мама – несовместимые натуры. Будет трудно, говорю тебе. – И Юдит снова обреченно вздохнула.

– Вместе мы справимся, – возвестил Ханнес сверху.

– Нет, Ханнес, в самом деле, нет! – Она испугалась своего тона и сбавила накал. – Ты, ты, любимый, я должна сама. Это будет утомительно. Не могу взваливать на тебя такую нагрузку. Ты не знаешь мою семью. – Она нежно провела ногтями по его руке.

– Я с ними познакомлюсь и полажу.

– Познакомишься, но только не со всеми сразу. Это будет слишком для одного раза, поверь. Мой брат – сложный человек. Кроме того, придет одна близкая нашей семье пара с детьми. Будет довольно тесно, я имею в виду пространство. Тебе туда не надо, Ханнес. Очень мило с твоей стороны, но я должна пойти одна, покорившись неприятной необходимости.

Теперь они сидели рядом на кровати.

– Нет, дорогая, это не обсуждается, я не брошу тебя на произвол судьбы. Разумеется, я поеду с тобой. Ты увидишь, вдвоем мы укачаем ребенка.

Юдит не хотела вместе укачивать ребенка. Она включила свет. Ханнес должен был прочитать в ее глазах решимость.

– Там для тебя не найдется постели. Мы увидимся в воскресенье вечером, и я все тебе расскажу. – Она погладила его по щекам.

Ханнес промолчал. На его лицо легло выражение, доселе ей незнакомое. Судя по выступившим скулам, он сжал зубы за плотно закрытым ртом. Смеющиеся морщинки вокруг глаз были на месте, но без улыбки они походили не на солнечные лучики, а на борозды, прорезанные тенью. Наконец он отвернулся и забился головой в подушку.

– Спокойной ночи, любимая, – пробормотал он после продолжительной паузы. – Отложим это до утра.

4

Утром Юдит пробудилась, совсем не выспавшись. Ночью ей не спалось. С кухни долетал запах кофе, по радио звучала классическая музыка. Это Ханнес, наполовину одетый, разбудил ее поцелуем и теперь глядел на нее сияющими глазами.

– Звонила твоя мама, – сообщил он.

Юдит: то есть как? Она хотела сказать, каким образом он узнал ее мать, как получилось, что он подошел к телефону, почему не разбудил. Ханнес: твоя мама звонила, чтобы спросить, в каком часу мы за ней заедем. Юдит: мы?! От сна не осталось и следа. Юдит мгновенно пришла в себя и разозлилась. Ханнес: я сказал ей, что, видимо, не поеду. Юдит: вот как.

Ханнес: она выразила сожаление и надежду, что я, может, еще передумаю. Ей было приятно со мной познакомиться. Моя дочь, – сказала она, – много о вас рассказывала. Юдит: ну и? (Она ни словом не обмолвилась о Ханнесе, мама опять перепутала всех мужчин.) Ханнес: если ты не хочешь, чтобы я поехал, то я не стану настаивать. Не хочу показаться навязчивым. Пожалуй, сейчас действительно не пришло время для встречи. И легонько погладила ему горло.

Ханнес: однако я бы с удовольствием поехал. Мне понравилась твоя мама. У нее милый голос по телефону. Такой же, как у тебя. Мне очень хочется поехать с тобой. Мы проведем славный уикенд, вот увидишь, любимая. Мне нравится твоя семья. Мне нравится все, что связано с тобой. Юдит: да, я знаю.

Ханнес: мы устроим себе чудесный уикенд, обещаю тебе. Спасть я могу и на полу, у меня есть теплый спальный мешок. С тобой, любимая, я теряю рассудок. Я тебя люблю. Мне очень хочется поехать с тобой. Ты позволишь?

Юдит от души рассмеялась. Он пожирал ее глазами как хорошо выдрессированный сенбернар, в зрачках которого мгновение назад отразился антрекот. Она стукнула указательным пальцем по кончику его носа, поцеловала в лоб и сказала: – Не говори потом, что я тебя не предупредила.

5

После завтрака Ханнес стал готовиться. Надо было сделать кое-какие покупки. Юдит наверстывала бессонную ночь. Во второй половине дня, когда начал накрапывать дождик, они выехали на ее белом «Ситроене» к маме.

Я быстренько поднимусь к ней, а ты можешь посидеть в машине, – предложила Юдит. Нет, он тоже поднимется. В правой руке Ханнес нес большой фиолетовый зонтик, в левой – букет пионов, который вручил маме у входной двери, с театральным поклоном. Он ей сразу понравился, ведь на нем была одежда примерно по той же моде, как в годы ее юности. Мать обняла Юдит более бурно, чем обыкновенно. Раньше она, как правило, не забывала при этом поздравить дочь с тем, что та нашла наконец мужчину, который ей подходит – на самом деле подходил ей, самой маме.

– А кто вы по профессии? – полюбопытствовала мама, когда они ехали в машине.

– Я архитектор, милостивая госпожа.

– Ах, архитектор!

– Мое небольшое бюро специализируется на перестройках и строительстве новых аптек.

– Ах, аптек, как великолепно!

– Мама, может, тебе построить собственную? – съязвила Юдит.

Через два с половиной часа они подъехали к одиноко стоявшей старенькой и убого устроенной крестьянской усадьбе, расположившейся в живописном Мюльфиртеле. Хеди держала небольшую ферму по выращиванию экологически чистых продуктов. Али работал ландшафтным фотографом, но работой себя не перегружал. Ландшафт должен был еще как следует попросить Али, чтобы тот его запечатлел на пленку. Материальная сторона дела для обоих была не важна. Да что там материальная сторона! Иной раз они забывали причесаться и побриться.

– Я – тот самый Ханнес, – объявил он в своей восторженной манере представляться и протянул Али руку.

Брат инстинктивно отпрянул.

– Ханнес мой друг, – вмешалась Юдит, чтобы исправить ситуацию и оправдать себя и своего спутника.

Али уставился на гостя как на чудо света.

– Он архитектор, – добавила мама. Ее глаза под высоко задравшимися бровями перебегали туда-сюда с Али на Хеди.

Ханнес вручил обоим коробку из тройного картона с бутылкой экологически чистого вина из южного Бургенланда и прокомментировал:

– С моей точки зрения, самое лучшее из этой местности.

Али испытывал отвращение к вину. Юдит готова была прямо сейчас уехать отсюда. Вероятно, этого никто бы не заметил.

Вечер проходил вяло вокруг крестьянского стола под стилизованным псевдодеревенским абажуром. Внимание Юдит было поглощено стоявшим перед ней подсвечником: свечной воск то плавился и стекал вниз, то опять застывал. Она лепила красивые шарики, раздавливала их пальцами на доске стола, разрезала кружочки ножом и из половинок снова лепила шарики.

Ханнес постоянно держал руку на ее колене, и его рука становилась все горячее. Другую он использовал для жестикуляции, пока рассказывал то об архитектуре, то о любви к Юдит и ко всему на свете. Ханнес превосходил всех разговорчивостью и живостью.

Споры возникали лишь изредка по отдельным случаям. Хеди твердо собралась рожать дома с помощью чешской акушерки. Мама энергично настаивала на больницах в Вене, которые, как она утверждала, сверкая глазами, лучше оборудованы для подобных целей, прежде всего в гигиеническом отношении. Ханнес подвел черту под дискуссией о том, как лучше чествовать новорожденную. Поучаствовав в сборе денег, как принято и почти обязательно в таких случаях, чтобы вручить их имениннице, он распаковал собственный подарок, который, как оказалось, учитывал, что Хеди была на последних месяцах беременности. Очевидно, заготовил его еще в первой половине дня. Это были две пары детских ползунков, одни розового, другие светло-голубого цвета.

– Мы же не знаем, кто будет, мальчик или девочка, – пояснил он и подмигнул Юдит.

Мама засмеялась. Али хранил гробовое молчание.

– Будет девочка, – уверенно сказала Хеди. – А голубые мы сохраним.

Мама опять засмеялась, и ее лицо просветлело. Али все молчал. Ханнес испускал лучи радости и удовлетворения. Юдит еле заметно сняла его руку со своего колена. Ей нужно было срочно в туалет.

6

Поздно вечером к компании присоединились Виннингеры. С Лукасом, лучшим другом брата, Юдит когда-то связывали отношения. Это был приятный, чувствительный, умный человек. Он занимался книготорговлей в Германии и представлял собой противоположность Ханнесу: его почти никогда не было рядом. Лишь ради Антонии, студентки из Линца, изучавшей англистику и выглядевшей так, словно она его сестра-близняшка, он отказался от выгодной работы и поступил на службу в городскую библиотеку. Тем временем Виктору уже исполнилось восемь лет, а Зибилле шесть.

Али, невзирая на дождик, пошел с детьми в сад пострелять из лука. Вероятно, таким способом он всего лишь хотел помыть волосы. Лукас отвлек Юдит от восковых шариков, и теперь они доверительно болтали о старых и новых временах, о рано оборванных или безвозвратно упущенных возможностях. Для такой атмосферы вино из южного Бургенланда подходило лучше всего.

Юдит обратила внимание, что не чувствует ничьей руки на коленке и что Ханнеса поблизости также нет. После долгих поисков она нашла его в дальнем уголке сада, стоически восседающего на поленнице. Он даже не пытался укрыться от дождя.

Юдит: что ты здесь делаешь? Ханнес: размышляю. Юдит: о чем? Ханнес: о тебе и Лукасе. Юдит: о Лукасе? Ханнес: ты думаешь, я настолько слеп, что ничего не замечаю? Было видно, что он прилагал усилия, чтобы не сорваться и не перейти на резкий тон. Однако голос звучал надтреснуто. Юдит: о чем ты? Ханнес: о том, как он на тебя смотрит. Юдит: так принято – смотреть на человека во время разговора. Ханнес: вопрос в том, как. Юдит: Ханнес, прошу тебя, не начинай! Я знаю Лукаса двадцать лет. Мы старые друзья. Да, мы были вместе, но давным-давно… – О том, что было давно, я не хочу знать. Для меня важно, что сейчас. Ты позоришь меня перед своей семьей.

Юдит склонилась над ним и пристально взглянула в лицо. Он дрожал, уголки рта подергивались. Юдит демонстративно вздохнула и произнесла медленно и настойчиво, как делают, когда хотят объяснить основные положения:

– Прекрати, Ханнес, так не пойдет! Давай договоримся, что эта тема всплыла первый и последний раз. Я просто беседовала с Лукасом. Если это для тебя проблема, то ты получишь проблему в отношениях со мной. Я не выношу подобных сцен с тех пор, когда вступила в период половой зрелости, и тем более не собираюсь с ними мириться сейчас, когда мне тридцать с лишним.

Ханнес сидел молча, обхватив голову руками.

– Сейчас я вернусь в дом, – сказала Юдит. – То же самое советую сделать и тебе. Может, ты не заметил, но идет дождь.

– Подожди секунду, любимая! – крикнул он ей вслед. – Прошу, давай вернемся вместе.

Теперь его голос обрел почти нормальное звучание.

7

На следующее утро Юдит разбудили доносившиеся из сада пронзительные крики, бульканье и смех. Синий спальный мешок, лежавший перед кроватью для гостей, был пуст. Наверное, Ханнес лег, когда она уже заснула, и встал раньше. Возле подушки на ее кровати лежала записка, на ней было карандашом криво нарисовано сердце: «Любимая, не знаю, что на меня вчера нашло. Я повел себя как пятнадцатилетний мальчуган. Обещаю тебе, что ничего подобного ты больше не услышишь. Прости меня, пожалуйста. Я могу это объяснить только помешательством на почве любви к тебе. Твой Ханнес».

На улице было солнечно. Она увидела его через окно – в прекрасном настроении, осаждаемого детьми. Ханнес поднимал то одного, то другого и подбрасывал в воздух. Лукас с Антонией стояли неподалеку и перекидывались с Ханнесом шутками. Как только он заметил в окне Юдит, то начал бурно подавать ей знаки.

На террасе уже накрыли завтрак.

– Нам достался добрый домовой, который за ночь сделал кучу дел, – узнала Юдит от Хеди.

– Он убрал со стола и перемыл гору посуды, подмел пол. Кухню прямо не узнать, такой чистой она не была уже много лет. Даже безнадежно грязная плита неожиданно снова стала белой. Не одолжишь своего Ханнеса на недельку?

Юдит лишь добродушно улыбнулась. Ханнес же отказывался принимать на свой счет комплименты.

– Когда не спится, то нет лучшего занятия, чем работа по дому. Такая уж у меня причуда, – оправдывался он. – А готовить завтрак мне помогала мама.

Естественно, она сидела рядом с ним, и Ханнес коснулся ее плеча.

– Ах, всего пару чашек, – смущенно произнесла она, наградив Ханнеса восторженным взглядом.

В первой половине дня, пока Ханнес возился с детишками, Юдит удалось пообщаться с тихоней Али и выудить из него пару слов. По словам брата, теперь он уже не столь враждебно настроен против антидепрессантов, и временами случается, что его даже охватывает жажда деятельности. Али с радостью ожидает ребенка и поклялся самому себе и Хеди, что станет отличным отцом. Если ему чего-то недоставало, так постоянной работы. Ландшафтной фотографией ничего не заработаешь. К сожалению, ничему другому он не научился, да и не больно-то и хотел переучиваться.

– А что ты думаешь о Ханнесе? – поинтересовалась Юдит.

Али: он умеет прибираться. Юдит: а кроме этого? Али: не знаю, он такой… в некотором смысле жутко… жутко славный. Юдит: да, он такой. Али: практически вошел в семью. Юдит: все случилось очень быстро. Умопомешательство какое-то! Али: ты становишься иной, когда с ним. Юдит: какой именно? Али: какой-то уполовиненной. Юдит: звучит страшно. Али: что ж, раз ты его любишь. Юдит замолчала. Возникла пауза. Али: ты его любишь? Юдит: не знаю. Али: разве тот, кто любит, сомневается?

Примечания

1

Намек на составную фамилию Berg (гора) + Taler (талер – старинная немецкая монета). – Прим. перев.

2

Макумба – бразильский вариант колдовской практики вуду, которую правильнее было бы назвать черной магией. Некоторые авторы приписывают макумбе черты религии. Но это неправильно. (Прим. перев.)

3

Подвесная люстра, плафоны которой расходятся от центра на тонких изящно согнутых лапах.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.