Троглобионт

В Москве, хорошая весна – это май, в крайнем случае, конец апреля. Но тогда еще не кончился март. При всем том, что зима была сиротской и почти бесснежной, под конец снегу подвалило, и он таял сейчас вперемежку с грязью, автомаслами и химическими реагентами, добавляемыми в снег московским правительством, в каких-то только ему (правительству) известных целях. Снег с этими реагентами становится липким и скользким киселем, разрушающим шины, обувь, деревья и кустарники. Но не нам судить о высших целях прогресса – правительству виднее.

Егор отпустил такси возле арки, ведущей во двор. С некоторых пор, эти старые «генеральские» дома в районе Сокола стали пользоваться большой популярностью. Новые жильцы, активно улучшая свой быт, загородили все проходы во дворы металлическими решетками и воротами, хорошо хоть не бетонными блоками, как на окраинах.

Егор Градов не был дома года четыре, и для него это было внове. Впрочем, полгода назад он заезжал сюда на полчаса после похорон родителей, но видимо был в таком состоянии, что никаких изменений здесь не заметил.

Выходя из машины, он поскользнулся и выругался, эта скользкая каша под ногами была также непривычна, как ворота под аркой. Он протиснулся в узкую калитку. Может, она и не была такой уж узкой, но ему мешали гитара в камуфляжном футляре и большая сумка через плечо. Выйдя во двор, он остановился, снял свою поклажу и закурил. Зажигалкой подсветил Командирские часы. Второй час ночи.

В советские времена двор был гораздо чище. Машин было мало, таких дорогих иностранных крокодилов и вообще не было. Но двор был как-то добрее, уютней. Или это только кажется? Егор посмотрел на темные окна своей квартиры и физически, где-то под нижними ребрами, ощутил свое одиночество в этом доме, дворе, в этом городе и в этом мире. Подморозило. В совершенно чистом небе слабо, по-городскому, светились звезды. В горах они не такие – ярче и как будто ближе, и видишь их гораздо чаще – ночи темнее. Егор поймал себя на том, что мысленно сказал: «У нас в горах», хотя родился и провел всю жизнь до службы здесь, в этом дворе. Новую волну тоски он погасил глубокой затяжкой и тут же насторожился, не сразу поняв причину.

В темноте арки взвизгнула женщина и через секунду она уже бежала мимо Егора, нелепо семеня ногами и жалобно причитая себе под нос. Следом за ней выскочил довольно крупный парень в черной шапочке, сдвинутой на глаза. Егор, еще не осознав до конца, что происходит, подставил ему ногу. Парень упал неудачно, плашмя, совсем, видно, не готов был к такому повороту событий. Шапочка соскочила у него с головы, оголив стрижку под ноль. Теперь ситуация стала примерно понятной. Надо сказать, вскочил этот скинхед довольно быстро со словами:

– Ты чё, мужик? – далее следовал примитивная матерная идиома, повторять которую неинтересно.

Егор не стал бить первым. Он нырнул под удар и свалил парня встречным апперкотом. Тот опять оказался на асфальте, теперь уже надолго. Заходя в темное пространство под аркой и, снимая с руки часы, Егор еще подумал, что немного перестарался, но тут рассмотрел в свете уличных фонарей, еще троих, очень похожих на первого. Они пытались достать мужчину, занявшего позицию в углу между решеткой и стенкой. Егор мысленно одобрил позицию защиты, но уже надо было помогать – мужчина явно слабел.

– Ей! Пацаны!… ку-ку… положение изменилось!

К чести нападавших нужно сказать, что ни один не убежал. Пришлось класть всех троих. Когда дело было кончено, Егор наклонился над поверженными противниками.

– Слабаки вы еще – тренироваться, тренироваться и еще раз…

– Спасибо вам.

Голос показался Егору знакомым, и он сразу обернулся.

– Бычок? Здорово!

Егор назвал «Бычком» солидного человека – Игоря Михайловича Мартьянова, исполнительного директора одной известной и очень уважаемой туристической фирмы. Дело в том, что сразу после школы Егор поступил в военное училище, а потом служил далеко от Москвы – то на Кавказе, то в Средней Азии; и весь этот пропущенный им период московской жизни как бы выпал из его сознания. Так бывает с людьми, он на этот миг как будто ушел назад лет на пятнадцать-двадцать, где вот это лицо прочно ассоциировалось с дворовой кличкой. Бычком Игоря Мартьянова прозвали лет в четырнадцать, с чего такая кличка прилипла к очень красивому мальчику из приличной семьи (дед его был ответственным работником ЦК, отец, естественно, тоже неплохо устроился) неизвестно, но, что самое странное, так же в детстве звали и его папашу, на которого Игорь был удивительно похож. Он старался не показывать виду, но все же обижался на друзей, и если уж они его видят быком, просил называть себя Бугаем, на худой конец Амбалом, но видно на это не тянул.

Сейчас он ни сколько не обиделся, даже наоборот, и обратился к старому приятелю тоже по дворовой кликухе:

– Здорово, Горыныч. Это ты? Откуда ты здесь взялся? Я уж думал мне того… копец! Откуда эти козлы взялись? не понял…

– Здравствуй, Игорь, – Егор обнял старого друга, повертел и принялся его тискать, – Драться научился, наконец-то… в армии, вроде бы не был… сидел, что ли?

– Подожди, шапка тут у меня где-то…

– У вас, что тут в Москве, все время так?

– Да нет, что ты… Это просто анекдот какой-то. Кому рассказать… Стой! А где Ольга? Бежим!

– Успокойся ты, с ней все нормально.

Егор не спеша, пошел за Игорем, прихватив по пути свои манатки. Спасенная Егором женщина сидела на ступеньках подъезда, уткнув лицо в ладони. Подбежавший к ней Игорь поднял её, прижал к себе.

– Вы же не знакомы? Это моя жена, Ольга… а это Егор, мой друг детства, и наш сосед сверху…

– Очень приятно, – Ольга было оторвала руку с платком от лица, но тут же вернула ее на место, вспомнив, что у нее, наверно, размытые глаза, – Спасибо вам…

– Ерунда, обращайтесь еще… всегда поможем.

– А где твоя шапка с шарфом? – это она уже Игорю.

– Шапку-то я так и не поднял, пойду…

– Подожди, пойдем вместе.

– А, я?

– Не бойся, второй снаряд в воронку не попадает.

– Мы быстро.

Не смотря на это заявление, поспешным передвижение друзей было не назвать. Возле второго подъезда, Егор вообще остановился, закуривая.

– Двор стал какой-то чужой.

– Что ты хочешь? Элита живет!

– Да, какая там элита… А раньше кто жил? Вот в этом подъезде три генерала, там… – Егор осекся, вспомнив, что его отец тоже был генералом, и снова почувствовал горечь недавней потери, – Ехал сейчас по городу… весь город чужой стал!

– Ничего, привыкнешь. А где этот… который здесь лежал?

– Там, наверно, – Егор показал на арку, – Пошли.

Когда друзья вернулись к арке, произошло первое, в какой-то степени, мистическое событие этой истории: шапка и шарф лежали аккуратно, на сухом месте, но никого из нападавших, только что не имевших признаков жизни, уже не было, как будто растаяли в воздухе.

– Испарились!

– Ну вот, а ты за них волновался.

Игорь нагнулся и собирался уже поднять свои вещи, но тут разглядел, что рядом с его вещами сидит большая белая птица. Не то чтобы от испуга, а скорей от неожиданности он отскочил в сторону.

– Ты видал это, Егор?

– Что там?

Птица наоборот, ничуть не испугавшись, вышла из темного угла на свет, прошлась немного, как бы разминая ноги, и внимательно поглядела на людей.

– Это что, чайка? – спросил Игорь, как сугубо городской человек совершенно не разбиравшийся в птицах.

Птица, как будто отвечая на этот крайне некомпетентный вопрос, издала громкий трубный звук, покрутила головой, после чего, грациозно расправила крылья и не спеша вылетела через калитку на освещенную фонарями улицу. Но улетела она опять не сразу, а сначала исполнила что-то вроде мертвой петли и, протрубив еще раз в нижней точке этой фигуры пилотажа, уже окончательно набрала высоту и скрылась из глаз.

– Это ворон, только почему-то белый.

– Точно, – подтвердил Игорь, – Белая ворона. Альбинос. Ты помнишь, чучело было в кабинете биологии? Но та была меньше.

– Ворон – это не муж вороны. Это совершенно разные птицы.

– Бог с ними, с птицами. Пойдем, Ольга ждет.

Пока Ольга приводила себя в порядок, ребята успели уже опрокинуть по паре стопок под огурчик. Они оба были возбуждены и от драки, и от встречи, только по-разному: Игорь суетился, пытаясь что-то поставить на стол из посуды, достать чего-нибудь из холодильника, при этом, болтая без умолку и подхихикивая, что обычно ему было не свойственно, а Егор его практически не слышал; он смотрел сквозь это всё улыбающимися глазами, отвечал односложно и кивал невпопад.

Ольга появилась в ярком замысловатом халате, больше напоминающем бальное платье. Она подкрасилась и как-то хитро не до конца распустила свои красивые светлые волосы и получилась вроде бы и по-домашнему, а с другой стороны – палец в рот не клади. Егор залюбовался – он давно не видел европейских женщин в домашней обстановке, да собственно, и домашней обстановки в нашем понимании тоже. Егор любил азиаток, но любил появляться к ним на один вечер, максимум до утра. Они были тихие и ласковые как кошки в своих комнатах без мебели, даже вместо кровати чаще всего было что-то среднее между матрасом и одеялом, постеленное прямо на пол, одним словом – «половая жизнь». А тут была добрая, домашняя, довольно высокая натуральная блондинка, с прозрачной кожей и голубыми глазами.

– Ты что хихикаешь? – сразу наехала она на мужа, – жену чуть было не изнасиловали, а он хихикает.

– Ее все пытаются насиловать, то в такси, то в метро…

– Да! Один ты только…

– Этот вряд ли стал бы… это делать, – Егор решил вмешаться в этот скользкий для супругов разговор, – это были скинхеды… так называемые, – он повернулся к Игорю, – они тебя за иностранца приняли.

– Точно! Он мне французские стихи читал.

– Для них – что французский, что арабский, что еще какой, – они русским-то не владеют, – говоря это, Игорь наливал водку, – Ну!…

– Подождите немножко, не гоните, я сейчас уже, – Ольга за разговором успела привести стол в полный порядок: кроме салата и нарезок, появились дымящиеся котлеты с хитрым овощным гарниром и горячим соусом, – Двигайтесь ближе…

– Мне ближе некуда.

– Я не тебе – я гостю…

– Тогда, слишком официально…

– Мы брудершафт не пили.

– Сейчас и выпьем. Ну… за встречу! Теперь целуйтесь.

Ольга, еще не успевшая сесть за стол, подошла и смачно поцеловала Егора в губы. Губы у неё были мягкие, неинтересные. Егор сразу уткнулся в тарелку. Какая ему разница, какие у кого губы. И вообще, он не ел уже часов двенадцать – шоколадка под коньяк в самолете – не в счет.

– Ты насовсем прилетел?

– Не… – у Егора был полный рот и он просто покачал головой.

– Ты ешь, ешь, мы-то только из гостей… я молчу.

Однако, молчать он долго не смог.

– И куда, если не секрет?

– Наверное, в Карелию, еще точно не знаю.

– «Особенности национальной границы»? Кстати, ты как вообще, в пограничники попал? ты же, вроде, десантником был?

– Знаешь что, Игорь, давай не будем о грустном, – Егор отложил вилку в сторону, – Мне многое не нравится, что сейчас происходит, но я дал присягу и должен служить этой стране…

– Дай поесть человеку! – вмешалась Ольга.

– Нет, я всё… спасибо.

– А по рюмочке?

– Конечно!

– Давай… Ты меня прости, это не мое дело, как бы… а что у тебя квартира пустует? Сдавать бы мог… деньги бы получал хорошие.

– Тысячи две или три… баксов, – подала свой голос Ольга.

– Ну, это если евроремонт сделать…

– Еврейский ремонт? Это, как у вас примерно?

– А что, плохо?

– Хорошо… хорошо вы перегородку убрали – столовая получилась…

– Гостиная.

– Вам видней.

– Я серьезно – могу тебе помочь клиента найти.

– Ты что? как это сейчас называется? риэлтор?

– Нет, мы с Оленькой работаем в одной крупной турфирме…

– Это вы зря. Работать вместе – последнее дело. Я из-за этого развелся.

– Типун тебе на язык… А насчет квартиры, всё просто – есть у меня знакомый, хороший мужик, квартиру ищет.

– Нет.

– Тебе что? Деньги не нужны?

– Денег мне хватает… ты вряд ли поймешь… я офицер, а не ростовщик… или там рантье какой-нибудь. У меня из вещей-то вон – сумка да гитара, и больше мне не нужно. Не Шакьямуни, конечно…

– Извините, в целях повышения образованности – шакья-что? Игорь ответил сладеньким голосом:

– Шакьямуни, Оленька, это одно из имен Будды, которому вообще никаких вещей было не нужно.

– Так… я пошла спать.

– Подожди, завтра ж воскресенье – выспимся. Горыныч возьми гитару, будь другом.

– Уговорил.

Егор вышел в прихожую, где оставил свои вещи. Он с удовольствием на короткое время остался один. Разговор не складывался. Причем, это явно чувствовали все трое. Какими бы друзьями вы не были раньше, но разойдясь в стороны, и встретившись через длительный промежуток времени, вы так или иначе почувствуете, что встретились, собственно, с чужим человеком. Умом вы готовы к радости и избытку чувств, а слова не сходятся не смыслом не интонацией. Егор с удовольствием вообще бы ушел к себе, однако, он вернулся с уже расчехленной гитарой и большой среднеазиатской дыней.

– Я совсем про неё забыл. Вот эта дыня в вооруженных силах называется – торпеда. Оля, помой, пожалуйста… а ты наливай… а я буду играть.

Он довольно быстро подстроил гитару. Это была хорошая испанская гитара с мягким и сочным звуком. Играть он действительно умел. Гитара в его руках запела что-то тревожное, сначала тихо, потом все громче и громче. Потом от форте опять вернулась в пиано и снова поток звуков стал нарастать и так продолжалось достаточно долго и не хотелось, чтобы это заканчивалось, но последний аккорд прозвучал и струны стихли.

– Ты превзошел сам себя. Что это было?

– Бетховен, Людвиг Ваныч, в переложении ныне здравствующего соавтора.

– Нет, правда?

– Правда. Это – третья часть Лунной сонаты. Первая – почему-то в хитах, а вторую и третью не все знают, но мне третья нравится больше всех. Я нашел ноты для гитары, но сыграть это оказалось не просто… Представляете? Длинными зимними вечерами, где-нибудь на заставе или в отряде, человек мучает гитару… Печально, но факт – делать особенно нечего. Выбор занятий небольшой: с одной стороны, пьянка, бабы и карты; с другой – музыка, книги…

– Ты выбрал – второе.

– Я выбираю всё вместе и много. Вот послушайте я сегодня, подъезжая к родному дому, детство вспомнил и одну свою старую песню, – он прошелся по струнам и запел:

На старой фотке – помятый край

Веселый мальчик – забытый рай.

Фотограф верно увидел суть,

Из детства в небо уходит путь.

Блестящей струйкой течет вода

По детской мельнице…

Пройдут года…

Мечтай мальчишка об облаках,

Не будь игрушкой ни в чьих руках.

Черное, белое… Вещий страх.

Мелодия у него получилась какая-то из пятидесятых годов прошлого века, действительно, как пожелтевшая черно-белая фотография или старая, потертая пластинка.

На щечках ямочки, вода с колес,

Штанишки – лямочки на перехлест.

На подоконнике – калейдоскоп,

Юла усталая с разгону – хлоп…

Калейдоскопом жизнь с тех пор была,

Волчком крутилась моя юла.

Вся жизнь рулетка – забудь расчет,

Поставь монетку – поможет черт.

Красное, черное – чёт, нечёт.

Рулеткой русской сложилась жизнь,

Колеса мельницы катились вниз.

Затвора лязганье – пустой щелчок.

Матерым волком стал мой волчок.

Флажков веревочку порвать пора,

И ну их к черту. Вся жизнь игра.

Вся жизнь рулетка – забудь расчет,

Поставь монетку – поможет черт.

Красное, черное – чёт, нечёт…

Ольга, пристроив подбородок на руки, сложенные на столе, смотрела на мужчин, переводя взгляд с одного на другого и сравнивая. Егор сначала ей показался простоватым, особенно в сравнении с классически красивым, хоть и привычным, как тапочки, Игорем, но сейчас глаза Егора ушли куда-то в бесконечность и лицо как бы засияло. Довольно высокий рост Егора, склонившегося над гитарой, сейчас не бросался в глаза, но взгляд… Или это торшер создавал такую подсветку, вроде нимба на коротко стриженой голове. Погоны стали похожими на старинные эполеты, а случайная тень – на залихватские гусарские усы. Ольга поймала себя на предосудительных мыслях.

Естественную тишину после песни нарушил Игорь:

– Это не Шакьямуни – это, скорей Фридрих Ницше.

– Ну уж, только не Ницше, – отложив гитару в сторону, ответил Егор.

– Если пошла философия, то и я пойду… – (от греха) додумала Ольга уже про себя.

– Спокойной ночи! Оленька, иди, ложись.

Игорь с Егором расходиться не собирались. Постепенно, под действием выпивки или гитары нескладность разговора выправилась и они просидели всю ночь. Когда Егор тяжело, с трудом преодолевая ступеньки, поднимался к себе – было уже светло.

3. Против всех

В аэропорту «Кеннеди» не смотря на огромное количество самолетов, прибывающих и отбывающих, кажется, никогда не бывает много народу – он как-то рассредоточивается. Когда ваше такси подъезжает к паркингу, какие-то ребята в униформе, размахивая руками, начинают командовать вашим водителем и выпихивают его с площадки так быстро, что можно не успеть забрать чемоданы. Потом попадаешь в неясных размеров помещение, где, видимо, и происходит рассасывание людей по разным терминалам, или как они там называются?

Впрочем, как и в большинстве других аэропортов мира, разница между прилетом и отлетом огромная. Когда прилетаешь в Нью-Йорк, прямо из самолета попадаешь в какие-то мрачные катакомбы, где за ограждением сидят очень бдительные люди, без какой-либо униформы: то ли пограничники, то ли таможенники. Они поставлены там для того, чтобы не пропустить на территорию Соединенных Штатов лишнюю банку соленых огурцов или там – шмат сала, и вообще, оценить, не ошиблись ли в посольстве, выдав вам въездную визу. Могу поделиться личным опытом: в качестве приветствия вместо слов «хай» или «хау дую ду» или, не приведи господь «здрассьте», следует употреблять слово «шалом». От этого волшебного слова лица блюстителей светлеют, в глазах появляется отражение тонкости понимания вопроса, и вас довольно быстро выпускают на волю.

Пройдя этот кордон, вы попадаете на площадь, к паркингу, где парни в униформе быстро-быстро выпроваживают машины…

Наша героиня, та самая «крези» Энн и её друг Дик быстро выгружали вещи из минивэна. Это были какие-то деревянные ящики, коробки и проч.

Была уже середина июля. Алекс выполнил свои обещания довольно быстро. В Москве их ждали – должны были встретить и проводить в Карелию. Подготовка экспедиции заняла около трех месяцев, что объективно можно считать очень оперативным, хотя Энн была другого мнения – ей казалось, что прошла целая вечность, но это не удивительно, с её рапидным темпераментом.

– Ты всё выгрузил, Дик?

– Да, по-моему, всё…

– А где твой чемодан?

– Вот он.

– Это мой чемодан, ты не всё взял из багажника.

Машина, подгоняемая униформистом, уже набирала скорость.

– Стоп!… стойте! Стойте! – Энн, крича это, еще и притоптывала ногой, но эта строгость не возымела действия, в машине её очевидно не слышали и тогда, она перенесла огонь на объект более доступный, – А ты чего стоишь, руки расставил? Делай же что-нибудь!

Дик, действительно расставил руки, верней, он задумчиво хлопал своими длинными руками себя по бедрам. Услышав призыв подруги, он сорвался с места и побежал за машиной. Руки его по инерции продолжали хлопать и поэтому, со стороны он стал похож на петуха, который, разгоняясь, помогает себе крыльями. Бессмысленность погони была очевидна, единственный вариант был – связаться с провожавшим их водителем по телефону – что тут же и сделала Энн. А Дик, убежал совсем недалеко: переходя на полосу автомобильного движения, он неудачно наступил на бордюр и упал.

Когда минивэн, сделав круг, вернулся к исходной точке, здесь начиналась «катастрофа». Перегородив всё нормальное движение, возле упавшего Дика, уже стояли: большая пожарная машина, реанимобиль и полицейская машина; все с включенными световыми и звуковыми сигналами. Как выяснилось, Дик упал не совсем удачно – у него образовался закрытый перелом ноги и на некоторое время он даже потерял сознание от болевого шока.

Быстро подъехавшие врачи знали свое дело: они сделали обезболивающий укол, наложили шину и всё остальное, что положено в таких случаях. Через несколько минут пострадавший уже улыбался, но о том, чтобы продолжать путешествие не могло быть и речи – уложенного на коляску Дика, уже везли к машине. Он смущенно говорил, державшей его за руку, Энн:

– Прости меня… я испортил всё дело… всё срывается, Бог мой! Это могло стать нашим взлетом… прости меня! Наверное, это судьба! Это мистика… Я почти сразу заметил – все, что связано с этим делом… мистика какая-то.

– Тебе сейчас нельзя волноваться… не волнуйся. Не волнуйся за меня.

– Не понял? Ты что решила?

– Я решила лететь, не смотря ни на что. Такой шанс представляется раз в сто лет, максимум, два раза. Я не могу отказаться…

– Тогда я лечу с тобой, – Дик рванулся с коляски, но тут же опять потерял сознание. Энн с санитаром уложили обмякшее тело на место. Дик, почти сразу, пришел в себя. Он почувствовал поцелуй в щеку и услышал шепот:

– Ну, вот видишь? Тебе нельзя. Не переживай телефон у меня всегда с собой будем общаться постоянно…

– Но ты не представляешь, что это за страна… Там же… Кто тебя защитит в случае чего?

– Мир не без добрых людей, – сказала Энн по-русски.

– Что?

Она перевела на английский и добавила:

– Не забывай, что у меня русская бабушка, и я знаю язык… а язык до Киева доведет…

– До какого Киева?

Впрочем, этот вопрос он задал уже из-за закрывающейся двери медицинской машины и ответа не услышал.

Пока Дику оказывали первую помощь, и подойти к нему всё равно не было возможности, Энн поменяла чемоданы и сдала вещи носильщику, поэтому, как только затих рев сирен отъехавших спецмашин, она, не оглядываясь, поспешила на посадку. Времени оставалось мало.

В какую авантюру она ввязалась Энн начала понимать только в самолете. Ей стало страшно. Каким бы неловким не был Дик, он был своим, почти уже родным человеком. Он был бы рядом, она могла бы им командовать, в мире была бы гармония, а теперь… Почему-то выплыли из памяти телевизионные передачи про Россию: эти грязные улицы, где бродят бандиты и проститутки, разбитые дороги, взрывы в метро, захваты заложников. Если верить передачам, то в России более или менее сносно только в Большом театре и в Кремле, потому что туда никого не пускают. Мысли эти были явно запоздалые – самолет, уже оторвавшись от земли, резко набирал высоту.

Родиной Энн была «одноэтажная Америка». Её родители имели дом в Нью-Джерси, недалеко от поселка Разина, где жила её бабушка, рано потерявшая мужа. Америка – страна иммигрантов, которые иногда ассимилируют в местном населении, но чаще, живут национальными колониями, особенно в больших городах и рядом с ними. Это – городские кварталы, или поселки за городом, итальянские, еврейские, негритянские (простите, я хотел сказать – афроамериканские), русские, армянские, калмыцкие и т. д. Поселок, где родилась и жила, до окончания школы Энн, был смешанным, то есть стопроцентно американским. Отец её был врачом в местной больнице, мать работала там же сестрой милосердия, но со временем, переквалифицировалась в домохозяйки. В школу Энн возил желтый автобус, а во время каникул, её отправляли к бабушке, где стояли две русских церкви с колокольнями и, вообще, бытовой уклад считался русским.

Энн с детства была пытливой девочкой – она не стеснялась задавать вопросы и, что самое главное, всегда внимательно слушала ответы. Училась всегда хорошо, много читала, в том числе и на русском. Американская жизнь приучает к самостоятельности, что, безусловно, нужно отнести к достоинствам этой страны. В старших классах Энн подрабатывала в кафе и на бензоколонке, имела свои деньги, а когда получила приглашение из Бостона на учебу, собралась и уехала. Тут началось её самостоятельное существование, о котором она давно мечтала.

У нас, в России, большинство людей узнают американскую действительность по изделиям Голливуда и уверены, что пить, курить и говорить американцы начинают одновременно, где-то, если не в начальных, то в средних классах школы. На самом деле – это не так. Америка, весьма пуританская страна, особенно это справедливо в маленьких городках и поселках. Энн отправилась в Бостон весьма девственной во многих жизненных вопросах.

Главная суть человека, больше всего, видна из того, как он использует свою свободу. Поселившись в Бостоне и, обретя, наконец, эту самую свободу, Энн почти всё время посвящала учебе. Она, конечно, имела друзей, ходила на «пати», попробовала марихуану – не понравилось. Она выбрала себе мальчика, как охотник выбирает себе жертву, среди стада оленей, как ученый планирует и ставит эксперимент, описывать который здесь нет никакой необходимости. Этот эксперимент надолго отбил у неё желание общаться с противоположным полом. И вообще, основная радость и горе её жизни, заключались в том, что она жила «от ума» – сначала подумает, потом сделает. Вроде бы хорошо? Но дело в том, что если то, что она задумала, не сбывалось, это доставляло ей невыразимые муки.

Дика Энн повстречала уже в Нью-Йорке, где обосновалась после учебы. Она давно и страстно хотела устроиться в Нью-Йорке – она не мыслила счастья вне огромного города. Родившихся в деревнях, почему-то тянет в большие города (и наоборот). Наверное, поэтому, на самый верх выбиваются по большей части провинциалы.

Дик выглядел нескладным, не приспособленным к жизни, о нем надо было заботиться, направлять его куда надо, отчитывать, в случае необходимости, что, при кипучем характере Энн вполне годилось, чтобы удовлетворить потребности души. Она привела его к себе, уложила в свою постель и назначила женихом. Это была, хоть и странная, но гармония.

И вот теперь, гармония разрушилась.

Она представила себя одну, маленькую и беззащитную в этой огромной диковатой стране, которая была, правда, родиной её предков, но осознать это, почувствовать было не так легко. Она откинулась в кресле и закрыла глаза. Ей представлялась сибирская тайга, степи, покрытые снегом, и еще, почему-то лошади и собаки. Это был еще полусон, когда гипнотические образы еще мешаются с реальностью. Энн неудобно повернулась и поняла, что засыпает и открыла глаза, как если бы вынырнула из колодца на белый свет, но грезившиеся ей образы, продолжали стоять перед глазами: две красивые красные лошади с черными длинными гривами и пышными хвостами до земли, укрытой чем-то белым, похожим на облака под крылом самолета. На круп передней лошади прилетает и садится большая белая птица, похожая на ворона, только почему-то белая как снег. Лошадь не обращает на птицу никакого внимания, но вокруг неё бегает с лаем большая дворового вида собака, пытаясь устранить непорядок. А птица с высоты своего положения разглядывает собаку умными глазами и покачивает головой, как бы говоря: «Суета сует и всяческая суета». Энн провела рукой перед собой, отгоняя виденье, и опять закрыла глаза. Через минуту-другую, Энн уже сладко спала, уткнувшись лбом в мягкую обшивку рядом с иллюминатором, за которым, далеко внизу, сверкал под вечерним солнцем огромный Океан.

4. На родине предков

Шереметьевский аэропорт оставил не самое лучшее впечатление в жизни Энн Шертли. Но надо понять и таможенников – багаж американской туристки больше чем наполовину состоял из непонятных коробочек с электроникой. Ребята решили, что столкнулись или с изощренной контрабандисткой, или простоватой шпионкой из ЦРУ. На помощь таможеннику, производившему досмотр, пришли двое товарищей, которые чуть позже вызвали начальника, тот по телефону пригласил пограничников, те в свою очередь призвали симпатичного мужчину в штатском из соответствующего учреждения. Так могло дойти и до представителя посольства Соединенных Штатов и вообще Бог знает до чего, однако все неожиданно устроилось. Энн догадалась позвонить встречавшему её в аэропорту представителю туристической фирмы, некоему Игорю Мартьянову (уже знакомому нам), тот появился почти сразу, увел куда-то пограничного начальника, вернувшись, предъявил какие-то бумаги мужчине в штатском, в результате последний тут же откланялся и удалился, вслед за ним рассосались и остальные. Путь в страну предков был свободен.

В то же время, это в целом неприятное событие имело и приятную для Энн сторону – Игорь взял на себя все дальнейшие хлопоты с багажом. Энн, памятуя о происшествии в Нью-Йорке, продолжала беспокоиться до тех пор, пока все вещи не были уложены в машину. Это был новенький микроавтобус европейского производства с большим туристическим салоном. Игорь представился исполнительным директором фирмы, поэтому Энн ожидала увидеть еще и водителя, но за руль сел сам директор. Энн устроилась впереди, пристегнулась ремнем безопасности и приготовилась к новым впечатлениям. Игорь, к удивлению Энн, ремнем пользоваться не стал, хотя сразу по выезду из зоны аэропорта, набрал очень большую скорость.

Приятное солнечное летнее утро не омрачалось обилием машин – дорога здесь была почти пустая. Вдоль дороги, за мелькающими рекламными щитами, уходили назад поля с перелесками, непривычные глазу постройки; но, в целом, пейзаж не очень отличался от американского, если не считать какой-то общей запыленности и плохого качества асфальта. Однако, свернув влево, на основное шоссе, они сразу попали в пробку. Микроавтобус застрял в правом ряду у самой обочины. Стоявший слева большой грузовик обдавал их черным дизельным дымом, водитель грузовика, видно от скуки, периодически нажимал на газ. Справа – легковые машины протискивались по грунтовой обочине, поднимая облака пыли. Окна микроавтобуса были плотно закрыты, работал кондиционер, но автомобильный перегар пробирался через все фильтры и, хотя это было невозможно, Энн казалось, что на зубах скрипит песок.