Пестрый камень

      Только тут я понял причины особой срочности, с какой собирали сюда народ. Станция не могла быть официально открыта без полного штата, нельзя было подписать соответствующие документы и начать финансирование. Однако это не все - началась очень снежная зима, лавины угрожают дороге, идущей по склону к горным разработкам у подножия хребта.
      У нас, наверху, - большой снегосборный бассейн, переходящий в несколько каменных лотков. Одна лавина уже сошла. На руднике засыпало двух рабочих, одного так и не удалось спасти. Моральная ответственность за эту трагедию лежит в общем-то на нас - лавинщики не успели дать предупреждения. Лавина была могучая. Разнесло на шурупчики-гаечки грузовик, по щепочке склад, а бак бензохранилища закинуло в такую дыру, что его не вытащить никакими силами. Ребята, которые спускались туда, рассказывают, что лавина, будто автогеном, срезала вкопанный в землю якорный рельс, но мне что-то не верится в такое.
      Горы очень хороши в эти дни! Ясное небо, и на его фоне вздымаются каменные стены страшенной высоты. Величие этих гор как-то успокаивает и поднимает во мне силы. Наверно, мне эти горы были нужны не меньше, чем ты. Надеюсь, понимаешь меня и ревновать не будешь.
      Наши "хозяева" неплохо подготовили помещения, оборудование и инвентарь - видно, им тут без нас никуда. Уйма приборов, потому что станция будет пристально изучать здешние снега, хотя главная цель диктуется горняками: мы должны им обеспечить безопасную работу. Начальник наш - Георгий Георгиевич Климов, или Гоша, как мы его меж собой зовем, - задумал создать тут типовую оперативную снеголавинную станцию. Он чуть постарше меня, но успел куда больше. Уже давно закончил университет и не первый год работает в горах. Мастер спорта, восходил на Хан-Тенгри. Горка еще та - без пяти метров семитысячник! Увидел меня с чемоданчиком и гитарой, обошел вокруг и спросил, что я такого умею делать. Я сказал, что до армии и в армии был радистом, потом работал на двух метеостанциях. "По горам лазил?" - "Не тигр снегов, конечно, - сказал я, - но лазил в Саянах и тут немного с геологами". - "А в свободное от работы время что будете делать?" - "Не знаю". - "На гитаре играть?" - "Что надо будет, то и буду делать!" разозлился я. - "Вот это разговор! - сказал Гоша и протянул мне руку. - Я за широкую специализацию". Короче, знакомство состоялось. Посмотрим.
      У нас начались будни - инструктажи, изучение техники безопасности, знакомство со снаряжением, аппаратурой, районом. Гоша прочел нам вводную лекцию о лавинах.
      Для меня интересны даже всякие мелочи нашей работы, подробности, о каких я раньше и не слыхивал. Что ты знаешь, например, о снеге? Я вот всю жизнь бездумно наблюдал, как он падает или тает, катал из неге снеговиков, ходил по этой мягкой поверхности на лыжах, превращал снег, если не было воды, в суп или чай, тысячи раз фиксировал показания снегомерных реек и сообщал эти сведения тому, кому они были нужны. А снежинки, оказывается, бесконечно разнообразны, по форме - столбики, звездочки, пластинки, крупа, иглы, зерна, градины, пространственные древовидные кристаллы, наподобие той ледяной веточки, о которой я писал тебе с Каинды. Для нашей службы очень важно знать, как ведет себя тот или иной снег: пушистый, игольчатый, метелевый, осевший, фирновый. Вот, например, есть такой вид старого снега - "глубинный иней", состоящий из прозрачных ледяных кристаллов, ажурных пластинок, призмочек и пирамид. Этот снег-плывун очень неприятен для нас, и мы должны зорко следить, когда и где он начнет образовываться, потому что снежная толща может неожиданно соскользнуть по нему, как по маслу. И снег никогда не лежит просто так, в нем все время что-то происходит под влиянием солнца, ветра, собственного веса, влажности и температуры воздуха.
      Я собрался устроить себе здесь особого рода проверку и еще раз утвердить себя в жизни. Два слова о самом главном. Знай и помни: мое отношение к тебе не изменилось, только укрепилось. Как бы я хотел, чтобы ты уловила и почувствовала направленный острый луч, состоящий из моих мыслей, мечтаний, надежд. Почему-то я очень верю, что он пробивается к тебе через хребты и снега. Это как радиоволны: когда их энергия рассеивается, они затухают, а направленный пучок способен прострелить огромные космические пространства.
      Мечтаю о том, чтобы появился в районе станции какой-нибудь местный шайтан или наш русский черт. Наподобие Вакулы, я бы постарался его взнуздать, чтобы слетать на нем к тебе. Глупые мечтания! А пока жду весточки от тебя и Маринки.
      Взяла ли ты в Москве мои письма? Знаешь, я писал их в разном настроении, и ты уж, пожалуйста, не скрипи на меня, если прочтешь что-нибудь такое, что потянет тебя на скрипенье. И вообще хорошо бы договориться на будущее. Когда мы будем вместе, ты уж давай раз в месяц, а еще лучше раз в два месяца устраивай мне грандиозный скандал, пусть даже с битьем посуды, только не издавай свои скрипы через день или чаще. Понимаешь, для тебя такие слабенькие разрядки будут малоэффективными, а у меня к ним может выработаться иммунитет. Согласна с доводами?
      Да, за шкафом у тебя лежат проволочные конструкции. Не пугайся, что они сложные, зато они красивые. Это я в последние дни фантазировал - гнул и варил подставки для цветочных горшков. Жаль, не успел покрасить, хотя краску принес, она в нескольких пузырьках за тумбочкой. Если ты сама не покрасишь, пусть лежит все до весны.
      С нетерпением жду твоего письма. Ребята говорят, что почту надо таскать вниз, к горнякам, а там довольно регулярная связь. Здорово все-таки - я оказался в свойской компании хожалых ребят, которых мне так не хватало.
      Пора спать, хотя вообще-то парней надо постепенно приучать к моим ночным бдениям. Попробую и тут заниматься, не знаю, что получится.
      Работы здесь невпроворот. Вчера на дорогу спустили большую лавину. Это была картина, доложу я тебе! Раньше я считал, что горы зимой - царство покоя и неподвижности. Наверно, это шло от саянских впечатлений, где хребты поотложе и густо облесены. Но и там я видел по ущельям, над реками, следы больших снежных окатов. В здешних горах лавины сползают всю зиму и весну, потому что снегов очень много, редкие леса стоят пониже, а склоны сильно проработаны тысячами лавин, которые веками сходили тут стихийно.
      На ровном дорожном склоне лотков нет, там оползни - осовы. Когда гора перегрузится, снег всей массой плывет вниз, иногда по миллиметру в сутки, но и в таком своем почти незаметном перемещении он сильно уплотняется и способен срезать толстые деревья, сносить постройки. Осов может пойти от легкого, неощутимого землетрясения или сорвавшегося с кручи камня, но для нас эти случайности не в счет - мы должны управлять лавинами! Задача заключается в том, чтобы не допустить самопроизвольного и неожиданного их схода, угадать момент, когда они созреют, и, предупредив по телефону "хозяев", спустить снега, так сказать, в принудительном порядке. Внизу целый парк бульдозеров, и после спуска лавины снега там разгребаются.
      Крутые горы над нашими головами меня поразили в первый день, и я думал, что мы будем иметь дело именно с ними. Но оказалось, что на кручах больше 60 градусов снег не накапливается и наша нива лежит ниже, хотя эти склоны тоже брать нелегко. Ты знаешь, что я вынослив, как ишак, сердце у меня качает нормально, силенка есть - короче, мне никогда не приходилось на себя обижаться. Однако первый же подъем подарил мне настоящий сюрприз. Горные лыжи показались слишком тяжелыми, какая-то противная слабина в сердце обнаружилась. Я наполнял воздухом грудь до отказа, но его все равно не хватало, и сердце с усилием проталкивало кровь. Не подумай, что я начал сдавать, нет! Тут все дело в высоте, в отсутствии тренировок. Наш Гоша топал впереди "лесенкой" и "елочкой", задавая хороший темп, смотрел, как мы держимся на лыжах. Иногда останавливался и пропускал всех, чтобы проверить наше дыхание. "Ничего, ничего!" - пробормотал он, когда я проходил мимо, не то поддерживая, не то оценивая. Дышал-то он куда ровнее и спокойнее меня - сказывается, конечно, навык и стаж высокогорника.
      Мы поднимались хребтинкой, огибали большие камни, а когда я вылез на снежную доску, чтоб чуток сократить расстояние, Гоша на меня заорал, как фельдфебель. Он, я понял, воспитывал всех нас: линия отрыва, зона напряжения лавины была много выше, просто Гоша дал нам понять, что мы пока тут без него никто. На отдыхе он нам рассказывал, как люди пропадают в лавинах. Если не задушит по пути вниз и не убьет, то в конусе выноса так забетонирует, что, если будешь даже наверху лежать, руку не сможешь вытащить.
      У меня глаза уже вылезали из орбит, когда мы добрались до верха, и я был счастлив не потому, что мы наконец у цели, а радовался, что за темными очками не видно моих бледных глаз. Покатое, слепящее снежное поле уходило из-под наших дрожащих ног. Мы его должны были привести в движение, обрушить вниз. Не буду описывать, как мы рыли траншею и закладывали взрывчатку, одно скажу: работа эта ох не из легких, не из простых, и я даже не замечал двадцатиградусного мороза. Временами казалось, что сейчас вот под моими лыжами лавина подрежется, поползет вниз и я с тяжелыми пакетами аммонита полечу в тартарары. Это не трусость была, а просто воображение. "Тебя, Валерий, туда не тянет?" - спросил меня один раз Гоша, когда я потерял равновесие и качнулся с грузом. Я ничего не ответил, а Гоша засмеялся: "Это у всех бывает. Потом привыкаешь и работаешь спокойно".
      И вот наш Гоша любовно оглядел последний раз склон, достал ракетницу и махнул нам рукой. Мы бросились за камни. Гоша пустил ракету и поджег шнур. У меня замерло сердце, хотя вверху, за камнями, было абсолютно безопасно. Слабая при свете солнца ракета летела очень долго, потому что горный рельеф увеличил траекторию полета. Искра погасла внизу, и я увидел Гошу. Он скользнул вниз и вбок, к серым камням хребтинки, по которой мы поднимались. Там затормозил "утюгом", нырнул за камни. И почти в ту же секунду рвануло. Брызнуло вверх белым, заклубилось, ахнуло тяжко и откликнулось высоко у стен. А когда снежная пыль осела у нас перед глазами, мы увидели уползающую вниз лавину. Она пошла трещинами, снежной бурливой пеной, заскрипела, заговорила грозно, разгоняясь все быстрей, а горы вокруг глубоко и облегченно вздыхали.
      Зрелище и музыка разбуженной нами стихии были щедрой наградой за труд, и новизна и легкость медленно входили в меня самого. Когда мы все собрались, Гоша снял очки и поздравил нас с крещением. "Этой штукой можно заболеть", - сказал он, посмотрев вниз. Мы пошли, и я вдруг услышал сзади какие-то необычные музыкальные звуки. Оглянулся - это парень-киргиз чисто выводит своим ноздрястым носом торжественную мелодию, улыбаясь, блестя черными глазами. Немного похоже на виолончель. Мне было хорошо идти с этими ребятами по синему снегу. Горное солнце ласкало лицо, дышалось глубоко, свободно, и я впервые за многие месяцы почувствовал себя счастливым. Но почему от тебя ничего нет?
      Вчера подписали акт о сдаче нашей станции в эксплуатацию. Гоша разлил на всех флягу спирта, мы промолчали, а он посмотрел на нас, пробормотал: "Не думал, что вы такие алкаши", - и достал еще одну емкость. Ты только не пугайся и не злись - начало всякого большого дела положено спрыснуть, да и досталось нам в переводе на водочный эквивалент всего-то граммов по двести. Сегодня голова немного побаливает - такую боль всегда вызывает спиртное на большой высоте. Сообщу тебе для успокоения, что Гоша объявил на станции сухой закон, и это совсем неплохо.
      Вечером после нашего торжества ребята заставили меня взять в руки гитару. Гоша презрительно сказал: "Только не надо туристических песен, р-р-романтических". - "Почему?" - спросил я. "От них тошнит", - сказал Гоша, и все заговорили о туристах, которые летом выберутся куда-нибудь на недельку-две, а потом целый год орут про тяжелые подъемы и опасные переправы. Это, конечно, не романтика, а ее эрзац, и у нас на сей счет двух мнений не было.
      Пел много, был в ударе, и ребята все время просили что-нибудь "душевное". Пришлось даже достать свои тетради с песнями. И Гоша слушал. Молчал, молчал, потом сказал: "Ну, теперь хорошо, а то у нас был только виолончелист".
      Я вспомнил, как киргиз выводил носом торжественную мелодию, и засмеялся вместе со всеми. Под конец я спел песню, которую мне переписал Карим, она из какого-то нового кинофильма. Ты, наверно, уже слышала ее.
      Здесь вам не равнина, здесь климат иной:
      Идут лавины одна за одной,
      И здесь за камнепадом ревет камнепад,
      И можно свернуть, обрыв обогнуть,
      Но мы выбираем трудный путь,
      Опасный, как военная тропа...
      И так далее.
      Получил твои письма, родная! И посылочку! Спускался сегодня к "хозяевам", чтоб отправить почту, и мне передали толстый пакет и маленький ящичек. Я увидел знакомый почерк и мгновенно сунул пакет за пазуху. Молодой губастый бульдозерист спросил: "От нее?" Я кивнул, а он засмеялся: "Хорошо, если внизу кто-нибудь ждет!"
      И правда хорошо! На станции перечитал твое письмо, открытки, записки, последнее большое послание. Нет, не "слишком легко" я уехал. Уезжать, глазастая моя, было трудно, а оставаться еще трудней. И почему ты "не узнала меня в этом поступке"? Странно. Вспоминаю вот, как иногда "учила" меня жить и приговаривала-; "Как люди, как другие..." Конечно, у меня непременно нет чего-нибудь такого, что есть у других, может быть, даже очень многого. Но неужели тебе нравилось бы, если б я пыжился и притворялся, пытаясь выдать себя за того, кем я не являюсь на самом деле? Я всегда говорю то, что думаю, и поступаю согласно своим принципам и возможностям, не подлаживаясь ни под кого. Я оставался самим собой и в то время, которое ты вспоминаешь. Да, я крутился около тебя, совался в мелкие дела советчиком и помощником, но это было не только для того, чтобы ты подарила мне нежный взгляд. Этого мне, конечно, хотелось постоянно, однако я знал, какая ты копуша и как можешь всякое пустое дело затормозить неумением. Кроме того, тебе всегда не хватало времени для отдыха, и я старался выкроить его, подсобляя тебе по мелочам, хотя часто сам отнимал это время. Ну что же делать, если я такой несуразный? И мой внезапный отъезд, конечно, в моем стиле.
      Страшно рад тому, что ты целехонька вернулась из своей поездки, и твоим письмам рад, и Маринкиному, и этим заграничным запискам, которые я не успел получить в Оше, и учебникам, и кубинским подаркам. Знаешь, цветные шариковые ручки я зажал - не могу эту память о тебе раздаривать, а вот с кокосиной мы расправились всей командой. Ну, не ожидал никто такого экзотического фрукта в наших местах! Ребята передавали его из рук в руки, рассматривали, обнюхивали, потряхивали, прислушиваясь: булькает там или нет? Там булькало, и мы решили согласно твоей инструкции распечатать орех. Каждому досталось по столовой ложке молока и кусочку мякоти на зубок. От всех тебе наше лавинное спасибо.
      А письма твои я буду еще перечитывать. Пиши мне почаще и побольше, скрипи поменьше, верь мне и верь жизни. У нас все будет хорошо! В одном ты железно права - мне надо учиться. Я потихоньку начал заниматься здесь, и присланные тобой учебники сгодятся, да еще как! Летом я все же думаю сдать за десятилетку. И мне ведь только попасть в институт, а там пусть лучше череп лопнет, но я буду учиться не хуже других, будь уверена.
      Ты спрашиваешь: зачем я мечусь туда-сюда, чего хочу в жизни? Как будто ты не знаешь, как много я хочу! Хочу, чтоб ты стала моей женой, хочу кучу детей, хочу, чтоб меня любили, хочу быть серьезным, когда надо, и веселым, когда есть настроение, хочу просто жить и ощущать, что от моей жизни есть людям какая-то польза... Вот так.
      А пока я и вправду заболел лавинами. Они уже снятся. Сошелся тут со славным парнем Арстанбеком Зарлыковым, "виолончелистом". Он этих лавин поспускал вагон и маленькую тележку. Говорит: "Помирать будем - лавины в ушах слышать будем". На днях мы с ним ходили к нашему седьмому лотку "горняцкого" склона. Этот лоток очень интересный, он специально описан гидрографической экспедицией, которая тут работала летом. Над ним средний снегосбор, но сам он имеет большой перепад высоты, на диво сильно изрыт какими-то ямами и приступочками, хорошо аккумулирует снег, и лавина в нем, судя по предположениям, должна прыгать. И вот снег копится, копится в нем, дремлет, а потом вдруг просыпается и бросается вниз.
      Не смог я вчера дописать письмо. Зашел поздно вечером Гоша и попросил помочь наблюдателям. Там двое молодых ребят, плохо работающих с ключом. Они путают код, а это совершенно недопустимо. Я передал за них последнюю сводку и долго рассказывал им о разных метеоштуках. Лечь спать удалось только в 2 часа ночи, потому что начался снегопад, которого никто не ждал, и мне пришлось снова передавать. Гоша прибегал с метелемером не раз, был сильно озабочен и прогнал меня отдыхать, сказав, что завтра нам потребуются силы.
      А рано утром мы втроем побежали на наш седьмой лоток: Гоша, Арстанбек и я. Мы с "виолончелистом" уже дважды ходили туда, и для меня это была хорошая практика - добираться до самого дальнего лотка на "горняцком" склоне, копать там шурфы, определять температуру снежной толщи по слоям, замерять высоты слоев, вес и плотность снега, сопротивление его на разрыв и сдвиг. Все это постоянно меняется, и мы должны были предугадать момент, когда в зависимости от множества причин сцепление в толще снега уменьшится.
      Гоша уже дважды выдавал "хозяевам" гарантийный бюллетень по седьмому лотку, а этот неожиданный ночной снегопад мог быстро перегрузить лавиносбор, лоток, и Гоша, передав вниз штормовое предупреждение, собрался с нами. По пути он рассказал, что осадков вообще-то выпало немного и снег там еще бы подержался, тем более что в вершину лотка бьет ветер, уплотняющий пушистый слой в "доску". Гоша боялся метели - передувания в лоток только что выпавшего снега с круч и хребтинок: "Там такая дьявольская орография!"
      Из долины сильно ветрило, мела поземка. Когда мы добрались до лотка, то увидели, что глубокие шурфы, вырытые три дня назад, исчезли, снег лихо гоняло по лавиносбору, микросклонам, крутило в лотке и над лотком. Кручи, обступившие лавиносбор, хищно скалились сквозь кипящий снег. Я видел, как заволновался наш начальник: "Скоро перегрузит, надо спускать!"
      Мы условились о сигнализации, Гоша рванул назад, а Зарлыков сбросил с плеч рюкзак. Ветер доносил снизу ноющие голоса "пчелок" - десятитонных самосвалов, которые бесконечным караваном вывозят с рудника свой хитрый груз. Да, я ведь не сказал тебе, какое добро этот рудник добывает из-под земли. И не скажу, потому что сам не знаю. Ребята болтают, будто из-за одной тонкой жилки такой руды расковыривают целый хребет, и ни спутники, ни лазеры, ни мазеры не могут работать без этого редкого элемента.
      Я не представлял себе, каким образом мы вдвоем взорвем снегосбор, но оказалось, что Зарлыков и не собирался его взрывать. В его рюкзаке были две капроновые веревки и тонкий трос с какими-то гайками. Не знаю, как он эту тяжелягу пер. У меня, кроме лопаты за спиной, всю дорогу ничего не было, и мне стало неудобно. "Что же ты не сказал?" - спросил я Арстанбека, с усилием поднимая рюкзак. "Жалел", - засмеялся мой славный киргиз. "Так и я тебя мог пожалеть!" - возразил я. "Нет, меня не надо!" - "А зачем эти гайки на тросе?" - "Увидим. Давай скорей копать будем".
      Мы долго и трудно лезли на скалу, и хорошо еще, что ветер дул в спину. На этой скале, над лавиносбором, висел огромный карниз снега, и я сообразил, что Арстанбек задумал обрушить его, чтоб стронуть лавину. Мы хорошо привязались и начали прокапывать траншею с двух сторон. Снег был плотный, твердый, будто утоптанный, приходилось его насекать. Я работал без оглядки, решив во что бы то ни стало прорыть траншею дальше середины карниза. Потом Арстанбек крикнул: "Веревку мотай!" Я подумал, что надо вылазить, а он, оказывается, увидел веревочные кольца на снегу и забоялся несчастья - если сорвусь вниз, то будет метров пятнадцать свободного падения, и я переломлю себе позвоночник.
      Работали около часа. Я копал, а сам все думал: "Чего это такого не хватает, что было недавно?" Потом догадался: в горах стояла полнейшая тишина, внизу прервался шум машин, люди приготовились к лавине. Траншея наша подавалась, но Зарлыков, появившись надо мной, сказал, что надо глубже. А глубже копать было боязно - казалось, лопата вот-вот нырнет в пустоту. Я все же обогнал напарника - чуть ли не две трети карниза прошел и заслужил комплимент: "Бульдозер, не парень!" Потом Зарлыков выстрелил из ракетницы, дождался со станции ответного сигнала, и мы взялись за трос. Распустили его по дну траншеи, начали пилить снег гайками, резать тросом. Зарлыков еще раз прошелся по траншее с лопатой, втыкая ее глубоко, от души. В двух местах пробил насквозь. Знаешь, со стороны было жутковато наблюдать за этим, и я уже не понимал, на чем держится такая огромная и тяжелая гора снега, почему не рухнет.
      Снова взялись пилить и хлопать тросом. И вот Арстанбек закричал: "Готовьсь!" Как-то неожиданно карниз чуть слышно заскрипел и начал медленно отваливаться. Я кинул повыше лопату, вцепился в веревку, уперся ногами в проступающий из-под снега камень. Многотонная глыбища оторвалась целиком и беззвучно скрылась. Потом под скалой послышался какой-то утробный вздох. И в ту же секунду задвигалось все внизу, смешалось, зашумело, загрохотало. Массы снега ринулись вниз по лотку, стронули камень, и грохот стократ усилился в скальном кармане. "Жакши! - кричал мне Арстанбек. - Эх, хорошо, Валера!"
      Сквозь метель все же было видно, как лавина разгонялась по крутизне лотка, вспухала иногда, потом проваливалась, скрывалась за скалами и вскоре совсем исчезла, только шум ее, приглушенный расстоянием, докатывался до нас ровной волной.
      Назад, уже в сумерках, я шел счастливый и гордый, вполне довольный прошедшим днем, чего со мной давненько не бывало. А недалеко от станции нас встретили ребята, искупали в снегу, сообщили, что внизу все в порядке, хотя лавина оказалась неожиданно грозной и объемистой - спрессованный снег запечатал проход к аварийному бензохранилищу. Арстанбек в ответ на эту информацию затрубил носом какую-то киргизскую мелодию.
      Все! Ручка уже плохо держится в пальцах, глаза слипаются, а мне рано вставать - кухарничаю. Гоша, между прочим, зашел к нам однажды ночью и спросил меня: "Что это ты все пишешь?" Пришлось в общих чертах рассказать о наших обстоятельствах. "Лишнего не пиши", - намекнул он. "А я не знаю ничего лишнего", - сказал я. И один раз Арстанбек долго смотрел, как я пишу, потом сказал: "А мы так жениться будем, без писанины". Силен?
      Ребята любят, когда я дежурю на кухне - все чего-нибудь придумаю такое. Прошлый раз докопался в складе до ящика с песком, в котором надежно хранилась свежая морковка. Если б ты знала, какие морковные пирожки получились! Это я говорю без авторского самохвальства, а просто подытоживаю общее впечатление. У Гоши, когда он недоверчиво проглотил первый пирог, даже алчно заблестели глаза.
      Здесь замечательная русская печь, но до меня она была неиспользованным резервом. Хлеб-то мы носим из пекарни рудника, а под горячим сводом чудно упревает гречневая каша, и пирожки получаются такими румяными! Даже щи из консервированной капусты становятся в ней совсем другими, чем на плите: духовито-пламенными, проваристыми, необыкновенно вкусными, особенно когда сядешь за стол с мороза. И знаешь, если мы с тобой будем жить вместе, я бы хотел иметь в доме такую печь, подружил бы тебя с этим изумительным изобретением - русской печью-матушкой.
      Но все это между прочим. Напишу о главных событиях последних дней. На этот раз мой кухонный подвиг не состоялся. Опять снег пошел, правда, без ветра, но очень обильный, а для этого района Киргизии характерны лавины из свежего снега. Почти полных три дня все мы, кроме дежурного радиста-наблюдателя, лазили по лоткам, изучая снегосборные участки. Ели всухомятку, только я в первый день сбегал на станцию и притащил ребятам большую баклагу с крепчайшим и сладчайшим чаем: он был еще горячим, когда я добрался до склона, и ребята меня качнули за него и опять бросили в сугроб - тут, оказывается, такой обычай.
      Все эти три дня валил тихий, пушистый снег, как будто где-нибудь в густой тайге. Временами прояснивало, потом видимость снова исчезла, скрывались за летучей плотной сеткой вершины гор, далекие белые хребты, ущелья. В эти дни спустили взрывами две лавины - одну в карнизе, другую в снегосборе. Третья сошла сама, но предупреждение на нее мы успели дать.
      Самое неприятное произошло этой ночью - прервалась телефонная связь с "хозяевами". Мы до утра не знали, в чем дело, пережили несколько очень неприятных часов. Меня разбудил Гоша и посадил за рацию. Я кое-как связался с радиостанцией рудника, но там было как будто все в порядке, однако через час сообщили, что ночью без предупреждения мы спустили (мы спустили!) приличную лавину, которая перерезала телефонную линию. Когда забрезжил свет, Гоша с двумя ребятами поспешил на склон. Они вскоре вернулись, с нетерпением ворвались ко мне в рубку. А еще через полчаса постоянная связь была налажена.
      В 9:00 главный "хозяин", начальник рудника, грохочущим, как лавина, голосом напустился на нашего по телефону. Что мог ответить Гоша? Он просто пригласил "хозяина" к нам: полюбопытствовать, как мы тут бездельничаем и зря жуем народный хлеб. Потом они помирились. Я слышал, как Гоша говорил: "Полночи не спали? Да ну! А я могу кемарить по шестнадцать часов подряд". Шутник. Мы-то знали, что Гоша не спал уже 39 часов и поставил тем самым рекорд станции. Он вообще у нас мало спит.
      Днем все отоспались - снег перестал, мы выдали горнякам гарантию. К сожалению, плохо натопили, так как все валились с ног. Было прохладно, и мне все время снилась лавина, обдающая меня своим мертвым дыханием. Но ребята храпели так, что я иногда просыпался. А потом приснился склон, будто бы мы с тобой идем по нему, железно соблюдая все правила, как настоящие высокогорники, умеющие не рисковать зря, но снег под ногами неожиданно пополз, и я очнулся.
      Получил письмо от Карима Алиханова. Он работает радистом на буровой вместе со Славкой, но рвется ко мне. Люблю я этого парня!..
      Скоро Новый год. Ребята раздобыли на руднике елку, готовятся ее наряжать, а я представляю, как вы с Маринкой достанете елочные украшения, что лежат в картонной коробке на шкафу, и Маринка будет дотошно выспрашивать, какой ей подарок принесет Дед Мороз. Сейчас буду писать ей письмо большими печатными буквами от Деда Мороза. Тебе тоже напишу отдельно, потому что подарок, тот самый обещанный ножик, не готов. Ручку почти отделал, остальное позже. У нас есть пристройка в одну доску, однако она не отапливается, а тиски там. В рукавицах эту тонкую работу можно только испортить.
      Мне грустно стало немножко - на Новый год не увижу тебя, и под это мечтательное настроение перепишу тебе песню о белых вьюгах.
      Белые, тихие вьюги!
      Вы давно так меня не баюкали,
      В колокольцы-сосульки звеня.
      Дед Мороз, не всамделишный, кукольный,
      Исподлобья глядит на меня.
      Белые, тихие вьюги!
      Вы спросите угрюмого карлика,
      Почему он молчит в эту ночь
      И ко мне не приводит он за руку
      Свою нежную, снежную дочь?
      Белые, тихие вьюги,
      Вы не бойтесь: ее белоснежности
      Не грозит раствориться в огне,
      Просто лишь нерастраченной нежности
      Слишком много, так много во мне!
      Белые, тихие вьюги!..
      Наташа, пишу левой рукой, поэтому прости эти каракули. Знаешь, я попал в лавину. Только ты не пугайся, теперь уже все позади. Скоро сообщу подробности.
      С большим запозданием поздравляю тебя и Маринку с Новым годом.
      А я уже более или менее в порядке, хотя мне крепко не повезло неделю назад. Дело было так. С утра мы передали предупреждение на первый лоток, изящно, красивым и остроумным взрывом спустили по нему снег, и Гоша послал меня с Арстанбеком посмотреть, что происходит на седьмом, нашем подшефном лотке. Я шел сзади, вдоль второго лотка. Мы думали пересечь опасную зону, как всегда, выше снегосбора.
      И тут случилось непредвиденное. В одном месте, торопясь за Арстанбеком, я начал переходить воронку, прилегающую к лотку. Это было грубой ошибкой. Арстанбек-то взял краем, а я сдуру покатился по ее склону, чтоб побыстрей. Навстречу мягко плыл пышный искристый снег, нежно синеющий на противоположном, теневом склоне. Когда лыжи начали притормаживать, я вдруг услышал какое-то змеиное шипение и понял, что попался. Снег начал проседать подо мной. Я закричал, быстро отстегнул крепления, выдернул руки из темляков. "Стой!" - услышал я дикий голос Зарлыкова, и в ту же секунду меня подшибло, вместе с лыжами потянуло из-под ног опору. Соображалось хорошо, и я успел еще натянуть до глаз ворот свитера. Если б этого не сделал, то меня бы задушило снежной пылью.
      Потом уж не знаю, как все получилось. Снег сдвинулся по всей воронке, вскипая внизу, а меня довольно медленно потащило в лоток. Я греб руками и бил ногами, стараясь держаться на поверхности лавины. Не знаю, хорошо это было или плохо. Может, лучше, если б меня тут же засосало, тогда не случилось бы дальнейшего.
      Вынесло в лоток. Я бессознательно пытался плыть навстречу течению, а меня тянуло вниз все быстрей. Перевернуться вверх лицом не смог и почувствовал полную беспомощность. Попытался держать руку над головой, чтоб Арстанбек лучше видел меня - на него была единственная надежда. Но вот я почуял, как топит ноги, затягивает в глубину, услышал скрип уплотняющегося снега. Левая рука ушла вниз, как в пустоту, но тут же ее мертво запрессовало, а правую резко вывернуло надо мной. От острой боли в плече, нехватки воздуха, а может быть, от страха я потерял сознание.
      Нащупали меня, рассказывают, часов через семь, уже поздно вечером, почти в темноте. Если б еще полчаса, поиски отложили бы на другой день, и неизвестно, чем все это могло кончиться. Когда откопали мою правую руку, то тут же ввели в вену лекарство для сердца и легких. Это здорово получилось, что ребята смогли добыть снизу, с рудника, врача - молодого и толкового парня. Он тут же обнаружил, что у меня нет правого плеча, оно ушло куда-то под мышку.