Бэд Рашн (№2) - Архангелы и Ко

Федор ЧЕШКО

Архангелы и Ко

Самая воинственная профессия —

это профессия бухгалтера.

А развивать эту тему

можете сколько угодно.

П. Вершигора

1

Предвечерье выдалось не по-здешнему холодным. Небо торопливо затягивала серая муть; внезапно нагрянувший растрепанный ветер мешал пыль с ознобливой невидимой влагой… Выходит, не зря старики в один голос пророчили на этот год дурную погоду — вот еще и лето до средины не дотащилось, а дело уже явно к ливню.

Золотая листва на фоне смурного неба и красной кровельной черепицы; стыки тротуарных плит, прорисованные изжелта-бурой пастелью недовытоптанной травы; вприпрыжку несущиеся вдоль улицы сорванные ветром лентолистья… Все это вдруг мучительно резануло по сердцу ощущением осени — взаправдашней, грустно-тревожной, земной, непосильной для здешнего мира, оскопленного своим безмятежным самодовольным благополучием.

Здешний мир… Мир длинного теплого лета и мимолетной теплой зимы. Мир необлетающей вечнозолотой полулиствы-полухвои. Мир, где грозу или случившийся по недоразумению иней без улыбки называют разгулом стихии. Мир, самый страшный хищник которого — комароид карликовый обыкновенный — характеризуется плотностью популяции что-то вроде тридцати-сорока особей на квадратную милю… да и те скудные числом особи, по их активности судя, ведут постническую аскетичную жизнь — небось подцепили заразу благочестия, едва лишь успев отведать настойки елея на ладане, заменяющей местным колонистам кровь.

Потерянно липли к шагающим башмакам желтоблескучие ленточки, не обученные матерью-природой прочно держаться за ветви и обездомневшие при первом же настоящем порыве настоящего ветра; тянулись по сторонам аккуратные до игрушечности белостенные особняки (крылечки-веравдочки-балкончики-мезонинчики-тьху!); редкие прохожие, хоть и кутались, хоть и поспешали отчаянно (как же, ведь этакая непогожая страсть надвинулась!), загодя еще сдергивали чопорные свои старомодные шляпы, кланялись уважительно… Степан Степаныч, здравствуйте! Гуд ивнинг, мистер Чинарефф! А-а, господин учитель! Господин наставник нашего благочестивого юношества! Куда это вы прочь от дома на вечер-то да на ненастье глядя? Все в трудах, все в заботах праведных? Ну, Бог вам в помощь!

Здравствуйте, здравствуйте. Бай зэ вэй, ивнинг из нот coy гуд, изн'т ит? Да, знаете, потребовалось тут еще кое-что срочно доделать по учебным делам… Чертям бы вас всех, траханых святош, на закуску — это уже, естественно, про себя… Дьявол, а ведь действительно и ПРО СЕБЯ тоже… С той лишь разницей, что все здешние святоши — святоши-профи. А ты среди них единственный любитель. Дилетант. Хлоп (это в смысле ушами).

И ведь вот что нелепо: угодил бы господин Чинарев в этот заповедник непуганых простофиль годами этак четырьмя-пятью раньше, когда звался не Степаном Степановичем Чинаревым, а Матвеем Молчановым, суперхакером, одним из десяти опаснейших кримэлементов человечества… Да, в ту благословенную пору счел бы он Новый Эдем именно садами эдемскими, раем для человека вольной профессии и вольных жизненных убеждений.

Счел бы… Так оное выражение в сослагательном наклонении и осталось. Потому что именно Молчанов, этот великий хакер и модноватый поэт, стал причиной достопамятного «Тараканьего светопреставления». Кошмар со столь витиеватым названием стоил земной цивилизации трех периферийных колоний, под шумок отложившихся от центральной власти, еще двух, под тот же шумок оттяпанных Горпигорой… А уж прочим убыткам и, как это ни прискорбно, жертвам конечный итог удастся подвести еще очень-очень нескоро… если удастся вообще.

Правда, настоящего конца света не получилось. С самой зари электронной эры людская цивилизация успела вдоволь нанаступаться на компьютерные… как их, ч-черт… ну, поговорка была такая — про допотопный аграрный инвентарь, имеющий какое-то отношение к грабежу… В общем, бездну шишек люди уже понабивали себе о глобальную компьютеризацию на разных исторических этапах ее становления. Зато когда дошло до настоящего дела, когда компьютерные суперпаразиты едва не вышибли из-под человечества несущую опору — глобальную Интерсеть, — помянутое человечество качнулось, но удержалось-таки на несметных всяких клинышках, подпорочках, расчалочках… Резервные «неприкасаемые» информотеки, аварийные глоб-локальные системы и сети, основанные на механокомпах, биокомпах, нуклеакомпах и прочих эндемиках, принципиально несовместимых с панстандартной системой и потому стопроцентно иммунных к ее паразитам…

Без малого четыре месяца вся эта разношерстная путаница, треща, подаваясь и просаживаясь, мешала системам контроля, распределения, управления, связи и тэ дэ перевалиться за грань полного хаоса. А тем временем на свирепствующего в базовой Интеррасовой Сети компьютерного паразита навалились всем миром… идентифицировали его… нащупали пару-тройку убойных мест…

И только тогда кто-то из осмелевших масс-медионщиков впервые рискнул схохмить насчет апокалипсического Зверя, который на поверку оказался компьютерным, да еще вдобавок и тараканом. Хохму подхватили — наверное, потому, что именно как хохму ее почти никто не воспринял.

Да, это Матвей Молчанов запустил в Интерсеть действующую модель апокалипсического Зверя. В то время он (не Зверь, а Молчанов) принужден был к сотрудничеству с Интерполом и по программе защиты свидетелей обретался под фамилией Чинарев студентом в училище Космотранса. «Тараканье светопреставление» было им учинено не ради генеральной репетиции конца света, а в силу неких других причин. Например, ради обеспечения безопасности своей нежно любимой шкуры. Молчанов-Чинарев имел веские основания полагать, что радетелей о благе человечества и без него найдется преизрядное множество среди населяющих Землю, земные колонии и отложившиеся миры четырнадцати миллиардов девятисот девяноста девяти миллионов девятисот девяноста девяти тысяч девятисот девяноста девяти людей (это то есть пятнадцать миллиардов минус М.Молчанов). А вот кожный покров пресловутого Молчанова содержит в себе одного-единственного человека, кроме которого позаботиться об этом самом покрове некому. Так что совесть суперхакеру если и досаждала, то не шибко назойливо.

Тем более что спасал-то он шкуру не только собственную, но и… Правда, Матвей вскоре категорически запретил себе вспоминать о второй спасенной им тогда шкуре… вернее, шкурке… еще вернее, о хозяйке ее… А только эта самая шкурка была тогда для него куда дороже и собственной, и прочих миллиардов сущих в галактике человеческих шкур.

Могучей Интеррасовой Полиции пофартило дотянуться хваталами чуть ли не аж до причинного места самого «Макрохарда»… Ну, пускай даже и не собственно самого, а Промышленной Интерлиги — дело не в этом. Дело в том, что некто М.Молчанов и еще парочка таких же нектов по глупости буквально напросились оказаться между этими интермонстрами, прущими друг на друга в форсажную лобовую. В результате-то Матвею и пришлось срочно изобретать способ убережения несобственной и собственной шкур. Сделать это удалось, лишь натравив табуны комп-тараканов на информотеки Интерпола и Лиги — не без заветной надежды, что через эту последнюю крепче крепкого достанется ее истинному хозяину-учредителю. Ведь и при всем хорошем любой профессиональный комп-пользователь, а тем более программист способен лишь разновсяческих гадостей желать безраздельному (и потому абсолютно беспардонному) диктатору рынка программной продукции. Подгребать под задницу да гноить конкурентоспособные разработки и целые направления; тайком изобретать да запускать в Сеть новые разновидности паразитов и героически спасать мир заранее подготовленными дезинфекц-программами — далеко не самые грязные макрохардовские способы зарабатывать. А учитывая, что обнаглевшие макросы все шире растопыриваются в смежные, не очень смежные и вовсе не смежные области интересов и что стиль их деятельности одинаков во всех областях…

В общем, Матвей-Степан Молчанов-Чинарев тогда с огромными трудностями сам отвертелся и очень ему небезразличного человека отвертел от неприятностей, чуть было не оказавшихся смертельными. И решил, что одного набора подобных переживаний хватит на всю оставшуюся жизнь.

Он бросил хакерство. Он даже стихи перестал писать (опознать известного автора по стилю произведения — пустяк для нынешней техники).

Студент Степан Чинарев тихенько-неприметненько окончил училище, получил назначение бортпрограммистом на небольшой, но вполне солидный сухогруз класса «кросстар» и сумел на этот же сухогруз пристроить оператором карго-системы давнего своего неразлучного дружка и подельника Дикки Крэнга…

Оба приятеля, как ни странно, начали быстро привыкать к законопослушной жизни — сказалась неизведанная новизна ощущений. Было очень забавно со стороны наблюдать творящийся в мире бардак, выискивать всякие-разные возможности, в этом бардаке открывающиеся, и… и не использовать выисканное.

Но время шло, и в медовом вкусопарфюме исподволь заобозначивался хреновый оттенок. Как-то вдруг выяснялись пренеприятные факты. Например, что в огне не горящая и в воде не тонущая группа фирм «Макрохард» не только выкарабкалась живая-здоровая, но и удесятерила свои дивиденды (пока кое-кто развлекался бездельной игрой ума, прагматичные люди раздольно паслись на тучных нивах вселенского бардака). Вышло, что хотел вражину притопить, а на деле собственными ручонками ей, вражине, карман набил, помог вражинские ее загребущие хватала еще даже куда шире прежнего распустить.

Да, время шло.

Вселенский бардак рассасывался на удивление быстро.

И уже бесперебойно (ну, почти бесперебойно — как всегда то есть) работала связь, и все новые брэнчи глобальной Интерсети открывались неограниченному свободному доступу; и уже одна из засвоевольничавших было колоний запросилась обратно, а эскадра земного флота… то бишь — пардон — флота Объединенных Рас… так вот, эта эскадра под командованием отозванного из запаса героического ветерана по фамилии Изверов и по прозвищу Изверг вновь взяла под надежный контроль какой-то там ключевой сектор пространства и даже уничтожила боевой корабль-разведчик (не то горпигорский, не то флерианский — в общем, какая разница чей)…

Крэнг все чаще начинал ворчать, что, мол, синтезирована вся эта чавка по твоему заказу, а жиреют с нее другие, и не пора ли, мол, нам финишить с порядочностью, ну, притворились, притаились, переждали — надо так надо, но сколько ж можно?!

Матвей и сам чувствовал, что приходит пора либо вообще на фиг бросить подзатянувшуюся игру со скучным названием «Честный труженик Чинарев», либо уже переходить на следующий уровень. Правда, что именно должен собой представлять следующий уровень честности, бывший хакер-поэт не имел даже приблизительного понятия.

Вот тут-то их корабль и получил тот проклятый фрахт на этот проклятый Новый Эдем…

* * *

— Господин Чинарев! Будьте любезны, брат мой, задержитесь, пожалуйста!

Так, это уже не встречный, а догоняющий. Тощая фигура в невообразимом сюртуке до пят… то есть это обычно до пят, а сейчас ветер вздувает полы чуть ли не выше пояса, открывая нескромным взглядам костлявые ноги, обремененные тесными полосатыми бриджами и огромными рыжими… как это… штиблетами. Не порыжелыми (неопрятность — грех), а именно рыжими. Такими же рыжими, как выровненная под нивелир стерня на впалых висках и как веснушки на глянцевитом черепе, сохранившем способность взращивать лишь нечто мохоподобное, прозрачное и крайне скудное.

— Господин Чинарев!

Ч-черт… Тут не отделаешься призамедленным шагом и рассеянным «здрасьте» через плечо. Тут следует немедленно развернуться и заспешить навстречу, почтительно сдернув широкополое тульястое допотопье, украшенное идиотской пряжкой. Чтоб ты сдох, лысый тупоумный гусак…

— Здравствуйте, уважаемый господин попечитель! Как это вы с непокрытой головой в такую погоду?.. — И церемонный поклон (на, скотина, жри, задавись).

— Представьте, мой убор сдуло, и я за ним не погнался — очень уж спешил догнать вас… Главное, знаете, дело, а здоровье, удобства… Бог с ними.

Боже, какой тон! Ни дать ни взять смертельно раненный воин, отказавшийся уйти с передовой. Черт тебя раздери с твоей спесью вместе…

— Господь да вознаградит вас за вашу самоотверженность, господин попечитель. Не угодно ли взять мою шляпу?

— Не беспокойтесь. Я-то скоро вернусь под домашний кров, а вот вы… Вы, похоже, в ближайшее время домой не собираетесь? — Водянистые, опушенные рыжим глаза подернулись мутным ледком.

Искушенный Матвей Молчанов счел бы, что такой взгляд больше приличествует следователю или прокурору, нежели мирному колледжерному попечителю. Но Степан Чинарев искушенным не был, а потому лишь наивно похлопал ресницами и кивнул:

— Да вот хотел… э-э… хотел в естественных условиях понаблюдать редкое для здешней природы явление. Мне, как преподавателю, это необходимо, знаете ли…

Кажется, господин попечитель действительно знал — причем знал он гораздо больше, чем кое-кому хотелось.

— Ваши соседи, — задушевно выговорил господин попечитель, — слышали у вас в доме отзвуки… скажем так, чересчур громкой беседы. Уверяют, что различили голоса ваш, вашей нареченной и ее почтенного батюшки. Говорят даже, будто вскоре после вашего ухода почтенная матушка благонравной девицы Виолентины посылала за врачом. Надеюсь, — тон господина попечителя сделался невыносимо приторен, — ничего богопротивного не случилось?

Та-а-ак… Проводись чемпионаты по скоростным доносам, обитатели Нового Эдема были бы вне конкуренции…

— Мы с невестой и ее уважаемым батюшкой разучивали благодарственный хорал, — сказал Молчанов, продолжая по-чинаревски хлопать ресницами.

— Вот как? Похвально… — Господин попечитель с сомнением пожевал губами. — Надеюсь, вы не подведете приютившее вас богобоязненное уважаемое семейство… приютившее вас и поручившееся за вас. Не так ли?

Матвей хотел было заверить, что, конечно же, «так ли», но его собеседник в заверениях не нуждался.

— Надеюсь также, — продолжал означенный собеседник, — что вы не забыли о судьбе вашей коллеги и предшественницы, девицы весьма легкого… м-м-м… образа мыслей. Вы ведь собираетесь за пределы Златограда? Так вот, рекомендую соблюдать осторожность.

Господин попечитель отвлекся, чтоб поздороваться с очередным прохожим (точней, пробегающим) и рассказать ему об унесенной шляпе и о деле, которое важнее удобств. Матвей решил было воспользоваться случаем, откланяться и сбежать, но затея не удалась.

— Кстати, о делах. — Голос господина попечителя этаким хамелеоньим языком догнал и пришлепнул качнувшегося уже прочь Матвея. — Вы, кажется, преподаете детям какие-то ни с кем не согласованные новации? Или мне неточно доложили?

«Не доложили, а насверчали», — подумал псевдо-Чинарев. Вслух же он довольно воинственно напомнил, что с самого начала соглашался вести один только курс программирования и комп-техники, а преподавание истории и культуры прародственных социумов директор колледжа навязал ему чуть ли не в приказном…

Господин попечитель, впрочем, в его оправданиях нуждался не больше, нежели давеча в заверениях. Господин попечитель, оказывается, пока нуждался только во вникновении в суть примененных новаций. И наставник новоэдемского юношества Степан Чинарев, вновь заморгав, принялся объяснять: он открыл, что древний киевский князь Владимир никак не мог крестить Русь, поскольку был на самом деле евреем… то есть иудеем. Просто невероятно, как долго этот факт ускользал от специалистов-профессионалов. Дело, наверное, в том, что специалисты приучены копать вглубь, а тут все лежит на поверхности. Вот хоть былина «Данила Ловчанин», приведенная в хрестоматии как пример древнеславянского литературного творчества, — в ней князь Владимир называет каждого подчиненного-славянина гоем («ах ты гой еси, Данилушка Денисьевич» и т.п.).

Выслушав, господин попечитель минутку-другую поразмыслил и, наконец, изрек:

— Что ж, в целом одобряю. Думаю, после ознакомления с вашими выводами методический совет вообще исключит это произведение из программы. А также и в целом сведения об этом князе… Как вы сказали — Владимире?.. Да, исключит ввиду несоответствия профилю курса. Тем не менее советую вам впредь воздержаться от излишней самостоятельности. Желаю удачи в изучении катаклизма. Удачи и осмотрительности, слышите?

Засим господа учитель и попечитель раскланялись и разошлись.

В общем-то, Матвею повезло: беседа со старым сморчком впервые ни на иоту не испортила ему настроения. Ведь невозможно же хоть сколько-нибудь испортить то, что и так уже безнадежно испорчено!

Ах, Новый Эдем… Новый Эдем…

Как радовался экипаж сухогруза, узнав пункт назначения того чертова рейса! Еще бы — впереди планета красивых легенд, райские кущи, населенные ста пятьюдесятью тысячами избранных. Единственный город в стиле первопоселений этих… как их… голландских конквистадоров с Дикого Запада, а вокруг — неизведанный девственный мир. Мир привольных лугов и заповедных пущ; мир вековечных деревьев-гигантов, километровые корни которых выкачивают воду из немыслимых глубинных недр, наделяют ее волшебными свойствами, а потом щедро отдают животворящую влагу кристально-прозрачным озерам…

Да что там живая вода!

А златокедр? Одно только это мельком оброненное словцо откликается чувственным трепетом, сладострастной мукой необоримого вожделения в сердцах всех модниц и модников, независимо от того, какому богу привыкли они поклоняться — ретробрегету фирмы Нью-Фаберже в корпусе из байсанского вынутого алмаза или сверкающему хромопластом ревущему моноциклу с запретным бензодвижком. Волшебная древесина, которая умеет учиться, которую бесполезно красть, потому что признает она лишь хозяина. Только взятая с неубитого дерева, только обработанная вручную и, как утверждают новоэдемские мастера, с чистыми, честными помыслами, приобретает она свои недоступные яйцеголовому пониманию свойства. А из-под киберрезца выходят заурядные мертвые деревяшки.

Да мало ли о каких еще чудесах повествуется в ярких буклетах, по-древнему отпечатанных на пэйпарлоне и прямо-таки ломящихся от ярких картинок. На картинках этих могучие бородатые лесорубы с гигантскими топорами на широченных плечах размашисто шагают прекрасными златолиственными рощами; усыпанные стружками благообразные старцы в кожаных фартуках и с перехваченными кожаными же лентами седыми кудрями придирчиво рассматривают шедевры столярного искусства; а прекрасные, нетронутые молекулярной косметикой жены, дочки и внучки подают мужьям, отцам и дедам несинтетическую обильную снедь…

Глядя на все это, оставалось лишь диву даваться: отчего же население столь райского мира так малочисленно и умножается лишь естественной прибылью? Отчего Новый Эдем по сию пору не захлёстнут волной переселенцев — легальных, а тем более нелегальных? И четырех месяцев райской жизни не потребовалось Матвею, чтобы это понять.

Зрелище, подаренное Молчанову… пардон, Степану Чинареву обзорным дисплеем заходящего на посадку лифт-модуля, ни в какое сравнение не шло с буклетными пейзажиками. Верней, это пейзажики не шли в сравненье с реальностью. Багряная парча и золотой бархат лесов, чистые зеркала озер в буровато-желтой оправе степи… Островок черепичных крыш, тонущих в золоте же… Уютный, но невостребованно пустынный космопорт всего-то на десяток старт-финиш площадок… Только две из них были заняты лифт-модулями транзитных лайнеров, да еще одна, отдаленная, приютила расписанную багрянцем и все тем же вездесущим золотом кросстаровскую пассажирскую шхуну (всю местную космоэскадру)…

Целомудренная, не изнасилованная прогрессом планета в ореоле романтической старины и бесценных сокровищ… Разве мало, чтоб покорить сердце отставного авантюриста — особенно когда у авантюриста душа поэта… душа, которой едва минуло двадцать пять…

И первым же человеком, встреченным в этом мире, была ОНА.

Виолентина.

Имя, подернутое очарованием медлительно-прекрасной музыки древних.

Она была так мила, так очаровательно застенчива; к ней так шло обливающее от горла до щиколоток закрытое пуританское платье («пуританское» — господи, псевдо-Чинарев тогда и слов-то таких не знал). Она была так похожа и так упоительно непохожа на… нет, вот об этом лучше не надо.

И не было ничего того, что обычно сулят подобные случайные встречи в портовых городах. Был только бесконечный разговор — ни о чем и обо всем сразу; были только несмелые взгляды из-под длинных ресниц, взгляды, захлебывающиеся мучительным жарким румянцем… А напоследок — не поцелуй, не особенные слова какие-нибудь, а только робкое пожатие затянутых перчаточным шелком тоненьких пальцев… да тихий закат… да тихий шелест листвы, похожей на золотые ленты… да самозабвенная трель неведомой местной пичуги… Как это, оказывается, много!

«Какой, оказывается, ты идиот!» Это Дикки Крэнг так сказал единственному своему дружку-приятелю, когда окончательно убедился, что тот решил остаться в золотом раю не для какой-нибудь хитроумной затеи, а ради… «Болван!» — выхаркнул Крэнг на прощанье сквозь уже готовые сомкнуться кулисы люкового затвора. А через пятнадцать минут лифт-модуль натужно приподнялся на невидимых лапах антиграва и вознесся в зенит, туда, где в ожидании новоэдемских сокровищ мотал виток за витком по стационарной орбите сухогруз класса «кросстар».

Это было четыре месяца назад. Никогда еще Матвей так надолго не расставался с единственным другом Диком.

Вечером того же дня неофит Чинарев получил вид на жительство с испытательным сроком. По здешним меркам это было везением. Верней сказать, это было удачным стечением обстоятельств. Во-первых, диплом училища Космотранса дает законнейшее право на преподавание, а в новоэдемском колледже весьма своевременно (хоть и весьма неприятно) возникла учительская вакансия. Во-вторых, на Новом Эдеме женское население превосходит мужское по численности раза в два. А поскольку аборты и контрацепция на сей благочестивой планете категорически не в ходу, папаша Виолентины бурно обрадовался внезапному шансу перевесить на подвернувшуюся чужую шею одно из своих горячо любимых восемнадцати чад. Так что Матвею ни секунды не пришлось растранжирить на розыски поручителя и наставника, обязанного преподать неофиту нюансы новоэдемской истории и образа местной жизни.

Правда, никакими особыми нюансами пресловутые история да образ жизни богаты не были.

По вполне понятным соображениям акционерное общество «Голдэн Велд» заселило свою вотчину главным образом умельцами ручной рубки и ручной же обработки дерева. А тайны редких этих ремесел еще недовымерли только среди людей крайне своеобразных: у сибирских новостароверов, у постпуритан из Последнего Оплота (это, кажется, где-то в… э-э-э… короче, в каких-то дебрях) Да на Запарсечной Сечи у тамошних предкопоклонников. Обозначившуюся староверо-пуританскую общину в рекламных целях старательно довели до соответствующей законченности и блеска, а потом… Впрочем, АО «Голдэн Велд» очень быстро избавилось и от необходимости заботиться о «потом», и от права на существование — роль избавительницы сыграла OOP со своим Законом об Охране Прав Астропереселенцев (аббревиатуру русского названия вслух лучше не произносить), закрепившим за означенными переселенцами преимущественное право собственности на разрабатываемые ими ресурсы мира-акцептора.

* * *

Ненастье будто нарочно решило вусмерть измытарить Матвееву душу своим назреванием. Все тяжче набухало водой отвислое небо — казалось, что некуда уже, что с мига на миг косматое брюхо туч не выдержит, треснет, хлестнет изождавшийся мир кишками ливневых струй… но пока это лишь казалось.

Давно уже уличные заборы да стены раздались, расплескались в стороны штормовыми волнами подмятой ветром степи; уже заугадывались впереди, на самом острие сходящихся к горизонту дорожных обочин мутные привидения космодромных строений… А Матвей шагал себе и шагал — набычась, топя щеки во вздыбленном вороте, обеими руками натягивая на уши шляпу того самого фасона, который в свое время подтолкнул старину Ноя к идее ковчега…

Шагал.

Вперед да вперед. Вслед за пыльными струйками, невесомо скользящими по наезженному лесовозами керамобетону.

Беседуя со старым сморчком Матвей, как всегда, соврал. Даже учителю Чинареву вряд ли бы вплюнулось в голову наслаждаться местным катаклизмом на лоне местной природы. А уж хакеру-поэту в отставке Молчанову такое бы в голову не вплюнулось и подавно.

На самом деле хакер-поэт, отгородившийся от мира фамилией Чинарев, имел на остатках ума совершенно иную цель: уйти, куда глаза глядят, лишь с одним определенным условием — как можно дальше от дома, который… который…

Впервые за десять… за уже десять с каким-то там лишком лет у него было появился дом.

Свой дом.

Почти.

Почти свой и почти появился.

Мечта, решительно прогнанная в самые задворочные щели души. Мечта про что-то похожее на блочный трехэтажный «казенник» в Сумеречных Кварталах. Похожее не трещинами на грязно-сером фасаде, не сквозняками, не допотопными стеклянными окнами, которые по ночам жалобно звякают от уличной внезапной пальбы. Похожее тем, что там всегда ждут (пока есть кому ждать и кого) и там всегда примут. Спрячут радость за показным равнодушием, или злорадством, или за еще чем-нибудь якобы нехорошим… Но все равно примут. С радостью. Опять же, покуда есть кому и кого.

С самого первого дня Матвей суеверно запрещал себе надежду, что здесь, на Новом Эдеме, давнишняя мечта сбудется. А когда стало уже совершенно понятно, что правильно запрещал, что таки не сбудется, — взъярился от разочарования. Хотя ведь никакого обмана здесь не было… разве только самообман.

Вот и все. И непонятно теперь, куда деваться; понятно только, куда теперь деваться нельзя, и в это «нельзя» умещается как бы не вся планета. Увы, Матвей Молчанов настолько очинаревился, что одним ударом безвозвратно разбил свое «теперь», не озаботившись даже хоть только подумать о какой-нибудь лазейке в «потом».

И что же дальше?

«Голый человек на голой земле» — чьи это слова?

А ведь человек-то остался голым даже не на Земле…

…Матвей вдруг приостановился, заозирался тревожно, едва не упустив шляпу на забаву хулигану-ветру.

Мутная тень, почти неразличимая на фоне неба, зависла над головой, поморгала тусклым угольем сканерных объективов и, стронувшись прочь, канула в преддождевой сумрак.

Уф-ф-ф…

Стало быть, набор идентификационных внешних признаков Степана Чинарева еще имеет честь находиться в каталоге «коренных и легально пребывающих»… А ведь папаша Виолентины, очухавшись (кстати, очухавшись на удивление быстро), первым делом пообещал немедленно отозвать поручительство… Передумал? Или, вопреки его истерическим угрозам, тут это делается не так уж скоропалительно? А, да какая разница! Главное, что участь дуры-учительницы, освободившая рабочее место некоему С. Чинареву, оного Чинарева пока миновала.

Глупенькая училка! Ведь наверняка в первый же день ей растолковали и принцип действия робот-охранников типа «архангел», и вопиющую греховность искажения черт данного Богом лица посредством диавольской выдумки под названьем «макияж»… Но бедная эта дурешка слишком уж смутно представляла себе разницу между полным отсутствием косметики и минимумом оной, да и слово «минимум» понимала своеобразно. В результате первый же встреченный «архангел» не распознал ее намакияженную мордашку, и… Программы этих вездеходных, вездеплавных и везделетных монстров отличаются поистине святой простотой: при встрече с неидентифицируемым человекообразным существом благочестиво открывать огонь на стопроцентное уничтожение.

Да уж, «архангелы» — крутые ребята. Праведные обитатели райских кущей, естественно, не могут оскверняться прикосновением к оружию, но им есть кому вверить на попечение заповедные просторы Нового Эдема. А вне этих просторов, но на ближних подступах к ним вьется рой автоматических спутников, предназначенных для обращения в аннигиляционную вспышку любого корабля, дерзнувшего без разрешения приблизиться к планете обетованной.

Вот таким образом праведники решают проблему незаконной иммиграции.

Что же касается ограничения иммиграции законной…

Кроме человека, мировоззрение коего на сто сотых идентично местному общепринятому (а такие особи крайне редки среди разбредшихся по космосу землян и постземлян), никому не выдержать здешний испытательный срок. И это отнюдь не из-за придирчивости надзирательного комитета.

Да уж, святоши-ангелы… Праведники…

Сотворить бы им ха-а-рошую пакость какую-нибудь, этим местным праведничкам… Например, состряпать бы в соответствующий департамент Объединенных Рас кляузу, будто оные праведники тщательно замалчивают от общественности (прогрессивной, ес-сно) хорошо им известный факт существования на Новом Эдеме разумных аборигенов. И будто бы образ мышления этих самых аборигенов достаточно алгоритмируем для осуществления с ними обмена информацией и, следовательно, для признания за ними аборигенских преимущественных прав (которые, как известно, приоритетней любых других-прочих, в том числе и первопоселенческих). Вот бы запрыгали новостароверы да постпуритане! Минимум полгода-год беспрерывной проверочной дерганины. Главное, даже псевдодоказательств такой брехне не надо выдумывать. Их уже выдумали черт-те сколько десятилетий назад. Больно уж удобен для жизни Новый Эдем. У кого бишь из древних социал-утопистов есть рассказец такой: «Благоустроенная планета»? Братья, братья… Братья Гонкур? Братья Вайнеры? Ладно, неважно. Чиновники OOP вряд ли когда-нибудь разбирали сочинения прадавних выдумщиков. А вот подобную кляузу они примут к разбирательству наверняка — особенно если параллельно запустить ее в пару-тройку скандальных информ-агентств… Да в какую-нибудь скандальную общественную организацию — в «Клин Пис» например… Да со ссылочками на шокирующие прецеденты вроде Танзании-два… Да…

Да.

Очень все это, конечно, заманчиво, только для отсылания кляузы нужно иметь доступ к какому-нибудь серверу Интерсети. А оные здесь ежели и имеются, то под таким контролем…

Помнится, кто-то давеча поминал утопистов?

Как ни верти, а прежде, чем злоумышлять всякие пакости, надо бы придумать способ отсюда выбраться.

* * *

Матвей свято верил, будто он, обуреваемый сложным коктейлем негативных эмоций, идет безо всякой реальной цели — просто куда глаза пялятся. Верил он в это до того самого мига, когда вдруг осознал, что керамобетонный монолит под его ногами сменился черными шестиугольными плитами, а начавшийся-таки ливень вдруг очень по-нелепому оборвался.

Та-а-к…

Ну, и что же мы намерены делать дальше? Вариантов бездна. Можно, к примеру, захватить местную шхуну с боем… верней, с МОРДОбоем, поскольку окромя кулаков никакого оружия у нас не имеется. Еще можно забраться в экспортный склад, притаиться среди златокедровых столярных шедевров и дать себя загрузить вместе с ними в лифт очередного транзитного сухогруза. Вот только дьявол знает, когда какому-нибудь транспортнику вздумается заглянуть на Новый Эдем — до или после истечения того срока, каковой можно прожить без еды и остального… Так что сей вариант будет самым правильным: одинокий полный кретин в куче умных деревяшек — по крайней мере, оригинально.

Правда, если оригинальничать, то уж тогда во все тяжкие. Например, поступить по-законопослушному. Купить билет на ближайший корабль, дождаться этого корабля в гостинице (а гостиница, наверное, здесь весьма неплоха — очень уж гадкие слухи бродят о ней в Златограде)…

Оно бы впрямь всего лучше, кабы не досадненькая проблемка: деньги.

Все имевшиеся платежные средства (и электронные, и даже наличную мелочишку) папаша Виолентины милостиво согласился принять в залог своего бесценного поручительства; коль скоро испытательный срок не пройден, о залоге впредь можно не беспокоиться. О ближайшем будущем беспокоиться тоже не стоит. Годиков этак за пять-шесть полезного для здоровья труда в каком-нибудь свинарнике (кстати, нелишне напомнить, что ради целостности рекламного имиджа здесь отнюдь не только в столярнях трудятся по-патриархальному)… Так вот, годиков за пять-шесть ты возместишь моральный ущерб обманувшейся в тебе общине, отбудешь наказание за сегодняшнее свое прегрешение и заработаешь на билет до ближайшей общедоступной и общезанюханной дыры. Тебя выпрут туда, по рассеянности забыв узнать твое мнение, и окажешься ты там, имея весь свой багаж одетым на себя в виде единственной смены одежды с девственно пустыми карманами.

Что, господин Чинарев, такая перспективка вас тоже не вдохновляет? А вас, мистер Молчанов? Трогательное и весьма редкое единодушие. Но в таком случае для чего же вы оба приперлись в космопорт?

…А вокруг было светло, пустынно и гулко.

Всего в паре десятков шагов позади мочалились о слипшуюся степную шкуру розги ливневых струй, а здесь… Матвей уже не однажды видал такое в разных портах разных миров; он прекрасно понимал и как это делается, и для чего, но все равно не мог заставить себя относиться к подобному зрелищу как к чему-то нормальному. Льющаяся из бог весть какого загоризонтья беспросветная кудлатая пелена обтекала космопорт точно по абрису его символической внешней ограды, оставляя над лифт-полем, служебными корпусами и гигантскими параболами энерговодов незыблемый, идеально правильный круг чистой предзакатной голубизны.

Некоторое время Матвей торчал столбом в трехрядном проезде между крышами подземных хранилищ, пытаясь ладонями отряхнуть воду с одежды и глупо таращась в небо. Правда, как вскоре выяснилось, таращился он не только в небо и не только глупо. Каким-то там краем глаза Молчанов (уж конечно, не тютя Чинарев!) успевал примечать, что старт-финиш площадки пусты, но одна из них расконсервирована: решетка посадочного маяка подернута этакой фосфоресцирующей текучей рябью; системы профилактического осмотра расцвечены огнями готовности; а вот погрузочный терминал, напротив, темен и мертв. И так же мертвы-темны коттеджи шикарного туристского поселка, втиснутого под самый край безоблачья. Зато в гостиничном здании целая шеренга окон горит зеленым «техническим» светом — стал-быть, автоматика оживает и готовится к приему гостей.

Обо всем этом стоило бы поразмыслить, не подвернись вдруг более занятная тема для размышления: прорезавшийся сквозь отдаленный дождевой гул и шумный капеж с молчановского плаща многоногий неспешный топот.

Они вывернули откуда-то сзади и неторопливо шли к Матвею, словно облавной цепью растянувшись поперек проезда. Шестеро дюжих парней, а чуть впереди — благообразный почтенный старец с яркой кокардой, хорошо заметной на отвороте черного сюртука. Устроитель священных действ. Sent Showmen. Матвей так и не уяснил толком круг полномочий этой разновидности местного руководства, но их эмблема — две латинские буквы «S», стилизованные под карающие молнии Господни, — вызывала у него какие-то древнеисторические, смутные и очень-очень нехорошие ассоциации. Кстати, точно такие же ассоциации всшевельнула обнаруженная им на рукавах приблизившихся долболомов русская аббревиатура Корпуса Гражданского Благочестия.

Пока эти семеро подходили — как бы гуляючи, как бы совершенно не интересуясь торчащим на дороге одиноким субъектом, — упомянутый одинокий субъект только и успел решить про себя: все. Ломать голову на тему «что делать дальше» в ближайшие годы не придется.

Тем временем «шоумен», уже чуть ли не проходя мимо, вдруг круто развернулся на полушаге и вперил Матвею в лицо невыносимо доброжелательный взгляд.

Кагэбэшники мрачно сгрудились вокруг. Наверное, до сих пор оным благочестивым костоломам приходилось иметь дело лишь с дремучими хлопами — слишком уж явно все шестеро полагали, будто один их вид обязан начисто отшибать малейшие позывы к сопротивлению. Молчанову немедленно захотелось как-нибудь поубедительнее развеять это наивное заблуждение. Например, быстренько наквасить два-три хлебальника и удариться в запутанные бега по сложнопересеченной космодромной местности — не ради смыться, а только чтоб эти вот мордовороты повзмокали да позадыхались, гоняючись.

Увы, наставнику новоэдемского юношества так и не удалось воплотить в жизнь этот едва ли не самый дельный из своих педагогических проектов.

— Господин колледжерный учитель Чинарев, если не ошибаюсь? — ласково осведомился престарелый молниеносец.

Матвей приподнял шляпу.

— Не ожидал вас здесь… — Святой шоумен произвел беззвучное и трудновоспроизводимое шевеленье губами, глядя на псевдо-Чинарева как на какое-то изысканно-экзотичное насекомое. — Не ожидал… Между прочим, настоятельно вам рекомендую завтра явиться в комиссию по гражданству и с Божьей помощью дать соответствующие объяснения по поводу сегодняшнего инцидента.

Старец вновь беззвучно вычервил губы, а потом вдруг спросил с искренней заинтересованностью:

— А откуда и когда вы узнали, что… Ну, что вам, учителю, сейчас уместно тут находиться?

Был бы Матвей Молчанов честным человеком, он бы и ответил по-честному: «От вас, только что». Но поскольку Матвей Молчанов был Матвеем Молчановым, он лишь неопределенно повел плечами.

— Воистину, Господь даже лучших из людей не наделил умением сберегать тайны, — хмыкнул шоумен. — Что ж, будем надеяться, что вы пришли не совершать опрометчивые поступки, а удерживать от них неискушенное юношество. Если так и если вы в благом устремлении своем с Божьей помощью преуспеете… Это может склонить колеблющиеся чаши сомнения в вашу пользу… брат мой… гхм.

Молниеносец двинулся прочь, кагэбисты потянулись за ним этакой мини-отарой, а Матвей остался обдумывать услышанное. Например, завершающее гмыканье, явно долженствовавшее означать нечто вроде «пока еще».

С одной стороны, имеем отсрочку и даже намек на несожженье мостов. А с другой…

А с другой стороны, Матвею показался весьма странным этот патруль. То есть само наличие в космопорте патрулей было делом обыденным. Официально им вменялось являть иномирянам возвышенный пример благочестия, на деле же… Святошный мир Нового Эдема отнюдь не все его обитатели почитали раем. Особенно много таких непочитающих попадалось среди молодежи, которую, естественно, магнитом тянула к себе единственная лазейка в иномирье. Так что оставлять космопорт без патрулей кое-кому совершенно не представлялось возможным.

Однако же вот теперь Матвей таращился в спины патрулю не простому, а усиленному (шестеро мордобойщиков вместо обычных трех), командовало которым начальство уж слишком высоковатого ранга… Да еще туманные намеки этого самого начальства… Да не вполне обычное копошенье в порту…

Но пора подзавязывать с благородной задумчивостью. Уж если такая охота корчить из себя статую мыслителя… как его… рождественского… в смысле роденовского… то для достоверности образа надлежит снять штаны и усесться, а вот именно усесться здесь толком и не на что. А ноженьки-то гудят — многовато им (ноженькам) сегодня выпало пешеходствовать… А святой эсэсман чуть ли не взашей гнал препятствовать юношеской опрометчивости… Где же непривитым от диавольских соблазнов юнцам легче всего наопрометничать, как не в вертепе греха или в заповеднике порока — особенно ежели обе эти бесовские приманки заскладированы в одном помещении? Стал-быть, в это самое помещение и следует отправляться. Послужим благому делу путем наглядной демонстрации неприглядности пьянства и посильного уничтожения зелья.

Когда лопоухий Степан Чинарев выворачивал карманы перед папашей девицы Виолентины, Матвей Молчанов по чистой рассеянности выронил из памяти одно укромненькое местечко. Нечаянная простительная случайность: и местечко уж очень было укромное, и купюра там завалялась ерундоватая… Но на пару бутылок какого-нибудь местного пойла должно хватить.

* * *

Огромные зеркальные двери под лаконичной стереовывеской «Restourant» были плотно сдвинуты и на нетерпеливые щелчки по замочному сенсору реагировать упрямо отказывались. Поэтому Матвей довольно быстро перестал щелкать и принялся лупить по сенсору кулаком.

На четвертом ударе в воздухе прямо перед молчановской раздраженной физиономией вспыхнула показавшаяся не менее раздраженной алая стереонадпись на англосе: «Исключительно для иномирян». Матвей отпрянул было в невольном испуге, но тут же вернулся и с прежним остервенением накинулся на разнесчастный сенсор (тот, кстати сказать, был изрядно замызган и покрыт мелкими трещинами — вероятно, сносить ему приходилось многое). Надпись про «исключительно для», померцав, перековеркалась в собственный перевод на русский; потом раздробилась в более мелкое и пространное: «Открыто исключительно на время пребывания иномирян». А когда Молчанов, изрядно натрудив кулак, принялся уже озираться в поисках какого-нибудь подручного ударного средства, дверь прошипела сдавленно и воровато: «Ну че ты ломишься, оглашенный?! Кругом обойди, с задов!»

Наставник новоэдемского юношества победно ухмыльнулся и пошел обходить.

«Только для иномирян» — брешите громче! Это чтоб всякие местные эсэс-шоумены прохлопали такой роскошный способ выявления и взятия на учет паршивых овец? Якобы нелегальный кабак — что может быть удобней?!

С задов обнаружилась приоткрытая малозаметная дверка, из коей уже выглядывало точнехонькое подобие давешних патрульных обломов. Выражение подобиевой физиономии и протянувшаяся навстречу Матвею тарелкообразная длань красноречиво свидетельствовали: в данном заведении принято взимать плату за вход. Матвей красноречия демонстративно не понял, а когда подобие, насупясь, заступило дорогу, процедил:

— По приказу начальника патруля!

Дверной проем мгновенно освободился, и Молчанов, входя, мысленно поздравил себя. Кой-чего полезного от новоэдемских святош он все же перенял: вот так одним махом и своего добился, и денежки сэкономил, и по большому счету отнюдь не соврал.

Вертеп. Подпольный кабак. ЯКОБЫ подпольный — вероятность существования чего-либо подпольного по-взаправдашнему в условиях местного глобального виртуозного стука представлялась Матвею величиной, от нуля практически неотличимой.

Десяток ведущих вниз узких крутых ступенек (неподвижных, чуть ли не каменных даже — ну прям как в замке каком-нибудь).

Сводчатый зал без окон. Яркие фрески на стенах — пузатые-мордатые-бородатые мужики в невообразимого вида полумакинтошах-полуливреях (очевидно, таково было представление художника о древнерусских кафтанах), вкушающие нечто, вероятно, хмельное из тазикоподобных посудин. Какой-то очень сложной конструкции висячие лампы, мерцающий оранжевый свет которых весьма правдоподобно имитирует живой огонь. Стилизованный под фортепьяно комп-синтезатор в дальнем углу. Круглые деревянные столики, не златокедровые, конечно, но все равно очень красивые; и народу за ними не шибко мало, но и не ахти как много — раза в три меньше, чем было бы нужно для тесноты.

Матвей еще от порога углядел совершенно пустой столик, к каковому и отправился, дорогой пытаясь сообразить: с чего бы это внутренность вертепа-притона могла натолкнуть его на мысль о казарме?

Ответ был прост. Во-первых… Вернее так сказать: во-вторых, посетители вели себя не по-вертепски тихо — в зале этаким прозрачным туманом висел сдержанный гуд чинных негромких бесед. А во-первых, все посетители были мужчинами, главным образом лет двадцати-тридцати. Единственная особа противоположного пола имела место на небольшой эстраде в торце зала. Что-то она там пела под курлыканье синтезатора, эта высокая девица, преющая в длиннорукавом меховом жакете со стоячим воротником, волочащейся по полу юбке, перчатках и шляпке с вуалью.

Не успел Матвей расположиться за столиком, как рядом возникла мрачная личность, сомнительно белый фартук которой выдавал принадлежность к благородному сословию официантов. На конопатой физиономии личности изображалось, сколь счастливой была бы ресторанная жизнь, не шляйся в этот самый ресторан посетители. Беседа с личностью явно обещала жестокие разочарования. Так и вышло.

«Ну, чего вам? А? Нет, текилы не держим. И этого не держим. А? А что это? Ну, виски есть. Нет, больше двухсот пятидесяти граммов крепкого мы не подаем. Или две кружки пива. Да, не И, а именно ИЛИ. И обязательно с закуской. Что значит, какое пиво? У нас все хорошее, свежее… Как это — темное или светлое? Нормальное! Вы что, никогда пива не видели, что ли?! Не морочьте голову, меня люди ждут!»

В конце концов обоюдовыгодное решение все же нашлось. Матвей согласился оплатить (а возможно, даже и съесть) десять каких-то там специальных протрезвляющих сэндвичей и антиалкогольные пилюли, а официант согласился подать виски И кружку пива. Одну. Молчанов, правда, заикнулся еще и насчет чего-нибудь покурить, но заикание это было пресечено категорическим официантским «пф!», из-за соседних столиков на Молчанова скосились, как на воплощенного Сатанаила, и даже по всему залу вроде бы нехороший шумок пошел.

Шумок, впрочем, относился не к Матвею. Возбужденно, возмущенно, а то и просто-таки гневно гомоня, посетители притона греха все как один таращились на эстраду (при этом они так вытягивали шеи и так лихорадочно сверкали глазами, что в искренность гнева праведного верилось с немалым трудом).

Девица, оказывается, уже не пела. Перчатки этакими давленными крабами валялись у ее ног, и вырвавшиеся на свет Божий ногтистые пальчики неторопливо расстегивали жакет. Под уже прямо-таки непристойное улюлюканье публики певичка завершила разборку с архаичными несращиваемыми креплениями, скинула свое меховое одеяние и, лихо вертя его над головой за рукав, удалилась. Кстати, улюлюканье было единственным непристойным компонентом данного действа: под жакетом у стриптизерши оказался толстенный свитер. С длинными рукавами и стоячим воротником. Если она и собиралась его снимать, то не раньше, чем перед сном.

Матвей вздохнул и занялся пивом.

«Класс! — жарко перешептывались за ближним столиком тщательно небритые англоязычные сопляки. — Не, это еще что! А вот, говорят, она однажды юбку задрала! Ага, чуть ли не до самых колен! Представляешь?!»

Как не представить! Небось у нее под юбкой болотные бродни до пояса. И стеганые штаны.

Тут Молчанов обнаружил вделанный в столешницу пультик управления синтезатором и от тоски погнал через визирное окошко алфавитный указатель возможных заказов. Предлагаемая тематика, естественно, разнообразием не отличалась, и Матвей совсем уже было собрался бросить это занятие, как вдруг…

М.Молчанов. «Большая молитва». Романс.

Н-да… Какой же это, интересно, болван у них тут ведает подбором репертуара? Поди наткнулся кто-то в каком-то каталоге на название и передрал, не удосужившись прослушать, не удосужившись даже прочесть комментарий, к оному названию прилагаемый… А комментарий, между прочим, гласит: большой молитвой матросы древнего парусного флота называли огромную каменную плиту, которой их в виде наказания заставляли скоблить палубу. Так что, други мои новоэдемские, и молитва не вполне молитва, и сам романс к благочестивым отнести трудно… если, конечно, руководствоваться ВАШИМИ понятиями о благочестии. Но раз уж запись имеется, имеется и полное право…

Он воровато оглянулся на молчащий синтезатор и ткнул пальцем в пульт, в «экшн».

По залу, глуша разноголосый обмен впечатлениями от стриптиза, раскатился первый мощный аккорд.

Ну, все. Вот-вот охлынет парусами

Высь храмового многокрестья рей,

Дно отпускает лапы якорей,

И кто-то, не стыдясь чужих ушей,

Поет, блестя набухшими глазами:

«Спаси, Господи, люди Твоя там,

на пыльной земле,

Помоги им без слез пережить расставание с нами,

Сделай светлой их грусть,

если Ты призовешь нас к себе,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами».

Освобождая души от обузы,

Поморник, взмыв, пластает в небе крест,

И далеко разносится окрест,

Словам молитвы вторя, благовест

Стальных цепей о якорные клюзы.

Славься, Боже, хоть только за то,

что на взморье веков

Разделил твердь с водою

зовущими вдаль бурунами.

Вместо худших друзей дай нам,

Господи, лучших врагов,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами.

Синтезатор заткнулся, и стало тихо. Лица посетителей сатанинского притона забавно ободинаковило выражение тягостного напряженного непонимания.

Матвей довольно громко хихикнул, одним глотком добил виски и опять потянулся к пиву.

Вообще-то паршивая это привычка — запивать виски пивом. Тем более при изрядной отвычке от спиртного (в курсантскую да летную бытность выпивка перепадала нечасто; на Новом Эдеме до сих пор удавалось побаловаться разве что паршивеньким компотообразным винцом)… Антихмельная снедь, может, и выправила бы дело, кабы Молчанов удосужился о ней вспомнить. А он забыл удосужиться. И оттого как-то не сообразил, что внезапную одинаковость лиц ему удалось заметить по одной-единственной причине: все эти самые лица без исключения оборотились к нему (вероятно, мерцавшая над синтезатором цифирь мерцала не просто так, а обозначала собою номер столика, с которого поступил заказ).

И еще виски с пивом как-то начисто замыли одно довольно простое соображение: окружающие, конечно, все до одного лопоухие хлопы, да только хлопы эти с юношества махали топорами и ворочали бревна на вольном здоровом воздухе. А главное, их (хлопов) в ресторанном зальце на одного Молчанова человек пятьдесят.

Да, всего этого Матвей не сообразил. Зато он сообразил другое. Раз в банк заказов угодила его, молчановская, «Большая молитва», то по аналогичным причинам туда могла угодить и «Райская баллада» того же автора. А раз «Молитва» местных паршивых овец недопроняла…

Пультик синтезатора не к месту вздумал проказничать: дождавшись, когда Матвей изготовит палец к тычку, расшалившееся электронное устройство в последний миг раз за разом отдергивало ехидно подмигивающий сенсор. Но для человека, как известно, ничего невозможного нет. В конце концов наставник новоэдемского юношества изловчился придавить пультик локтем, левой рукой взялся за указательный палец правой, и дело пошло.

«Баллада» таки нашлась. Запуская ее (не просто так, а чтоб в органной аранжировке и непременно архидьяконским басом), Молчанов бормотал: «Сейчас… Щ-щ-щас я вам устрою… Вы у меня взвоете, овцы паршивые, вашу в дьявола искусителя и в ракету-носителя душу мать…» Судя по тому, что висящая в ресторане тишина совершила чудо — сделалась еще непрошибаемей, чем прежде, — бормотал он это не про себя.

Наконец синтезатор взревел, да так, что ламповые блики закачались по-настоящему:

От святого Петра, ключаря райских врат,

По начальству доклады идут:

Каждый день столько душ отправляется в ад,

Что за вход черти взятки дерут.

А извечный путь в рай лопухами зарос,

Ходоки на нем перевелись.

Душам проще бездельно сползать под откос,

Чем карабкаться в горнюю высь.

Вот теперь уже взревел и зал, причем не только голосами — в лавине негодующих выкриков явственно различался грохот отодвигаемых стульев. Правда, Матвей был слишком занят, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Наставник юношества трудолюбиво пытался хоть каплю еще вытряхнуть из безнадежно пустого бокала на до хруста вытянутый язык.

«У коллег кой-чего перенять бы пора, —

Поучает начальство в ответ. —

Коль, к примеру, нейдет к Магомету гора,

Сам уходит к горе Магомет…»

Матвей не заметил, ни на каком именно полуслове заткнулся синтезатор, ни откуда взялись близ его, Матвеева, стола три (это, впрочем, довольно рискованное утверждение) румяноликих красавца двухметрового роста и такой же ширины плеч. Некоторое время наставник юношества тщетно пытался вникнуть в смысл пространной путаной нотации, с каковою обращалось к нему упомянутое неопределенное число красавцев. Кажется, речь шла о том, что в этом вот притоне греха и возмутительного разврата собираются развратники приличные и благочестивые, которые не любят, когда при них напиваются и непочтительно поминают святых.

Молчанов было хотел ответить чем-нибудь вроде «ну и собирались бы тогда не в притоне, а в церкви». Но спорить было лень. Поэтому он всего лишь привстал, звонко заехал одному из красавцев по правой щеке и невнятно попросил смиренно подставить левую.

Дальнейшее колледжерному учителю запомнилось плохо. Перед глазами плескалась тошнотворная муть, из которой высверкивали какие-то лица, предметы мебели, кулаки… иногда почему-то ботинки… Кажется, он все-таки кого-то пытался бить, и под его неуклюжие взмахи несколько раз действительно подворачивалась левая щека… правда, к сожалению, собственная.

2

Веки раздвигались так медленно, с такой невыносимой натугой, что Матвею отчетливо прислышался визгливый жалобный скрип. Но когда титанический труд увенчался-таки успехом и когда удалось, сцепив зубы да обливаясь слезами, перетерпеть нападение света, остервенело кинувшегося выгрызать обеззащитневшие глаза… Да, вот тогда-то выяснилось: приложенные усилия и перенесенные муки стоили того, чтобы их переносить и прикладывать.

Потому что вокруг обнаружились голые белые стены, и стен этих было три, а четвертую подменяла собой прочная решетка с раздвижными дверьми (запертыми), с раздвижным окошком (запертым) и с табличкой на глобале (первая надпись на глобале, увиденная Матвеем за последние четыре месяца): «Прикасаться воспрещено. Любыми способами препятствовать наблюдению из коридора воспрещено».

Молчанов умиротворенно смежил глаза и расслабился. Более детальное изучение окружающего интерьера ему не требовалось — еще в детстве будущему суперхакеру выпало предостаточно возможностей изучить такие интерьеры во всех их стандартных подробностях.

Не глядя и даже толком не ощупывая, он знал теперь, что валяется (в одежде, обуви и, кажется, в шляпе) на этаком жестком влагоотталкивающем топчане, хоть под, хоть за которым хрен спрячешься; а треть противоположной стены залита голубоватым керамопластом, из которого торчит кран (температура воды плюс тридцать два градуса по шкале Цельсия), раковина, полочка с умывальными принадлежностями (мыло от древности растрескалось, а зубной массажер лыс и на попытку включения реагирует одним лишь истерическим писком)… А еще там есть зеркало — непременно треснувшее и захватанное мыльными пальцами… Вспомнив о зеркале, Матвей непроизвольно вновь приоткрыл глаза и скосил их на «умывальный угол». В этот раз открывание глаз удалось с поразительной легкостью, но, пожалуй, лучше бы оно не удалось вообще.

Ошарашенный увиденным, Молчанов судорожно задергал ногами и сел, уставясь в надтреснутое, захватанное мыльными пальцами зеркальное стекло. А оттуда, из стекла этого, с ужасом пялилось на Матвея какое-то невообразимое уродище. Губы — ни дать ни взять хот-доги под кетчупом, нос цветом, формой и, главное, консистенцией напоминает маринованный томатоид, а уж глаза… Две треснувшие перезрелые сливы. Два стремительно, именно что НА ГЛАЗАХ, чернеющих синяка, в недрах которых совсем потерялись тусклые пятнышки заплывших зрачков. Ужас.

Матвей машинально притронулся к нижней губе и зашипел от как-то вдруг, толчком осознавшейся боли. Ч-черт… Похоже, хитроумный план увиливания от многолетнего труда в свинарнике обошелся намного дороже, чем кое-кто имел наглость рассчитывать… Да и удался ли он вообще, план этот?

Идея-то была примитивна, как все великое. Зиждилась она на том резонном соображении, что космопорт, как объект неисключительного пользования новоэдемской общины, находится под юрисдикцией не местных правоохранительных органов, а Интерпола. Матвей рассчитывал, что за дебош в ресторане его упекут в полицейский участок и местным властям выдадут только при наличии твердых гарантий, что к выданному нарушителю в качестве наказания не будут применены меры, осужденные Берлинской Конвенцией. К таковым, как известно, относятся смертная казнь, насильственное изъятие трансплантабельных органов и принудительные работы (почитаемые разновидностью рабства). Насчет оных последних, естественно, гарантий не будет (а если и будут, никто в них не поверит), и выдача не состоится. Дальше же все вообще поскользит, как на антиграве. Задержанный Интерполом имеет право связаться с любым человеком; правда, только с одним, так нам и надобно только одного — Дика Крэнга. Ну, и никуда дружочек Дикки не вывильнет: как миленький раскошелится и на залог, и на билет, и на другое-прочее. А уж после другого-прочего будет видно.

Да, план был хорош. Только вот удался ли он?

Окружающее, конечно, очень смахивает на участок, но…

Именно так: но.

Конечно, в сидящих на голодном энергопайке Сумеречных Кварталах тоже вместо изолирующих полей использовали разную примитивщину типа бронестеклопласта или вовсе уж вульгарных решеток. Но Сумеречные Кварталы даже сами их жители редко величали иначе, нежели трущобами, дырой или родственными нецензурными именованьями. А Новый Эдем и наипристрастнейший злопыхатель так не назовет. Почему же?..

И ведь если б только решетка! А этот громоздкий комплекс непонятных сооружений в том месте, где надлежало бы расположиться унитаз-дезинтегратору? Все больше и больше рискуя чистотой одежды и санитарным состоянием камеры, Матвей несколько труднопереносимых минут протоптался возле уродливого керамопластового сосуда, беспомощно заглядывая в наполненный водою квадратный бак, щупая скрученную рулоном ленту из незнакомого вещества и понося разработчиков загадочного оборудования самыми ужасными словами, какие только приходили на ум. Вот ведь, наверное, древность… До такой дремучей посконщины даже местные ревнители старины не додумались (эти, кстати сказать, долбанные ревнители ревностнее всего блюдут именно удобства личного, не выставляемого напоказ быта)…

Ругался Матвей, конечно же, зря. Не будь его наблюдательность помрачена алкоголем и побоями, он давно бы уже заметил прилепленную к стене прямо над водяным баком подробнейшую инструкцию. Когда же это произведение ввернулось-таки в поле молчановского зрения, времени на штудировку всех сорока четырех пунктов уже не оставалось.

Еле успев кое-как пробежать глазами параграфы «Подготовка к работе» и «Исходные операции», Матвей был вынужден приступить к их судорожному выполнению. Дальнейшее превратилось в настоящую пытку. И нечего ухмыляться. Сами попробуйте сидя читать мелкий, убористый текст, зафиксированный позади на уровне вашего затылка, — и ведь это сидя не просто так, а занимаясь ответственным, можно даже сказать рискованным делом!

И именно тогда, когда Матвей путался в ленте дряни с идиотским набором звуков вместо названия, не решаясь приступить к на редкость омерзительной процедуре (анонимный автор инструкции почерпнул ее не иначе как из арсенала приемов самоудовлетворения мазохистствующих пассивных геев)… Вот именно тогда-то и послышались в коридоре неторопливые, какие-то очень самоуверенные шаги.

Об надеть штаны в таком положении никакой речи быть не могло; скинутые Молчановым еще при чтении первого инструкционного параграфа шляпа и сюртук валялись чересчур далеко, дотянуться до них не удалось даже ногой… Единственное, чем можно было хоть как-то прикрыться, это клочья туалетной… как ее… бумаги. Так Матвей и заспешил поступить, матерясь сквозь стиснутые от гадливости зубы.

Ну конечно же, вот именно этому полицейскому непременно потребовалось оказаться бабой! И хоть бы ж еще мужикоподобиной какой-нибудь престарелой — то б полбеды… Так нет же! Остановившуюся возле решетки высокую крепенькую блондинку лет максимум тридцати можно было бы назвать красивой, имей ее лицо поменьше сходства с верблюжьей мордой (сходство это проявлялось не в чертах, а в выражении непрошибаемой равнодушной надменности).

Устремив взор прозрачных голубых глаз приблизительно метра на полтора выше Матвеевой головы, блондинистая офицер отстегнула от мундирного пояса микросупербрэйн, по-пистолетному нацелила его саунд-контактором на ежащегося в стыдобной позе арестанта и принялась скучным голосом декламировать:

— Вчера при задержании вы, будучи в невменяемом состоянии, представились как рэбэ Владимир Рюрикович. — Она говорила по-русски очень правильно; пожалуй, даже слишком правильно для человека, говорящего на родном языке. — В то же время целый ряд свидетелей опознал в вас (не без труда и удивления, надо сказать) преподавателя местного колледжа Степана Чинарева. Какую из приведенных версий вы признаете истинной?

— Вторую, — простонал Молчанов, тщетно пытаясь кое-как задрапировать свои ляжки и прочее.

Офицер скосилась на ворох бумаги в его руках и произнесла с прежней бесстрастностью:

— Очень не советую вам пихать все это в ваш зад. Впрочем, не смею вторгаться в конфиденциальные подробности личной жизни.

— Хоть бы краешком глаза улыбнулись! — злобно прошипел Матвей. — А то вы делаете невозможное: имеете вид даже более идиотский, чем я!

— Напоминаю, что оскорбление офицера, в форму одетого… — (Вот же выламывает язык! Немка она, что ли? Или полька?) — …приравнивается к оскорблению чиновника Интерпола при исполнении им служебных обязанностей. Советую быть осторожнее. Теперь следующее… — Она вздохнула и опять завела глаза чуть ли не к потолку. — Сообщаю, что комиссаром участка Интеррасовой полиции космопорта планеты Новый Эдем принято решение пока не выдавать вас местным властям на основании подпункта шесть-прим пункта восьмого раздела…

— Я понял, понял! У вас все, наконец?!

— Почти. Вам уже зачитывали ваши права, но вы были в совершенном несостоянии их понять…

— Сейчас я тоже в этом… несостоянии, — прорявкал Матвей. — Отвернитесь хотя бы, или я заявлю, что в вашем участке к задержанным применяются пытки!

Кажется, отворачиваясь, офицер все-таки улыбнулась. Чувствуя, что она вот-вот приступит-таки к изложению прав, Матвей взвыл страдающе:

— Господи, ну какому же кретину вздумалось установить здесь это… это…

— Не кретину, а кретинке, — спокойно поправила офицер, сосредоточенно разглядывая противоположную коридорную стену. — Года три назад я арестовала и отказалась выпустить на поруки одного из местных столбов… нет, столпов. Он публично оскорбил комиссара Маарийохаккинен, а в ее лице — весь личный состав участка. Этот ханжа считал себя вправе назвать чудовищем разврата любую женщину, брюки носящую. И понес наказание. В отместку здешние власти инспирировали какую-то аварию и на три недели оставили участок без энергии.

Офицер замолчала.

Пытаясь понять, какое отношение отзвучавший монолог имеет к заданному вопросу (между прочим, вопрос-то был риторическим), Молчанов даже позабыл о незавидном своем положении. Почти целая минута ему потребовалась, чтобы увязать воедино услышанные «я», «она» и «весь личный состав», а также представить себе, каково было заниматься тем, чем он сейчас занимается, при неработающих дезинтеграторах. И каково было мыть, выносить и прочее не только за собой лично, а и за здешним столпом. И каково было решать проблемы, типа что мыть и куда выносить. После такого, естественно, через себя перепрыгнешь, а таки озаботишься о гарантиях неповторения…

— Предлагаю компромисс, — выговорила между тем офицер… пардон, комиссар, продолжая подчеркнуто любоваться стеной. — Я не дам ход факту оскорбления при исполнении, а вы воздержитесь заявлять о пытках. Прошу простить и понять: здесь не имеется особенно с кем поговорить.

— Согласен на компромисс при условии… — Матвей не смог удержаться от мелкой ответной пакости, — при условии незамедлительного рабочее место кой-чьего ухождения на.

Это была ошибка. По части мелких пакостей вышеупомянутая «кой-кто» сама оказалась мастерицей не из последних.

— Собственно, я приходила сообщить, что один человек подал прошение о свидании с вами. Не вижу причин для проволочки. — Тут мстительная полицейская дива вдруг решила заговорить с нарочитым акцентом: — Посетитель допущен будет к вам нескольких секунд течение в.

Не оборачиваясь, она небрежно отдала честь и зашагала прочь. Единственным следствием истеричного молчановского «Только попробуйте!!!» было то, что обремененные погонами удаляющиеся плечи мелко затряслись. И Матвею как-то не пришло в голову заподозрить, будто комиссар Маарийохаккинен плачет.

* * *

«Весь личный состав полицейского участка» оказалась-таки доподлинной стопроцентной заразой. Насчет нескольких секунд она, правда, погорячилась, но Матвей окончить свои дела все равно не успел. Самое обидное, что не успел-то он сущую ерунду, а именно только надеть штаны. Хорошо еще, что посетителем оказался не кто-нибудь из местных «столбов» и не (как Молчанов было с ужасом заподозрил) благонравная девица Виолентина.

Посетителем оказался невесть откуда взявшийся душевный друг Крэнг.

С великолепным сарказмом Дикки-бой оглядел молчановское расквашенное лицо, грязные, исцарапанные Матвеевы пальцы, торопливо сращивающие застежки на изрядно потрепанных во вчерашней драке штанах…

— Ну что, Мат, по вкусу тебе пришлась райская жизнь?

Матвей ответил не сразу. Сперва он попытался изобразить своей непослушной физиономией что-нибудь вроде надменности, презрения или хоть благородного равнодушия, на худой-то конец. Ценой героических усилий ему удалось-таки изменить выражение лица — правда, не собственного, а крэнговского: на роже старого приятеля давешний сарказм перекорчился в ехидную лицемерную жалость. Заметив это, Молчанов плюнул на мимику и в нескольких кратких энергичных выражениях разъяснил Дикки-бою свое мнение о всевозможных долбаных козлах с их козлиными долбаными вопросиками.

Крэнг посерьезнел — мгновенно и очень по-нехорошему. Голова его втянулась в плечи (каждое из которых, кстати, шириною равнялось обоим молчановским); пальцы левой руки, ухватившейся за решеточный прут, побелели от напряжения… А правая Крэнгова пятерня вдруг дернулась куда-то за хозяйскую спину и тут же вымелькнула обратно, а из нее, из пятерни этой, вымелькнуло сквозь решетку что-то немаленькое, продолговатое, льдисто взблеснувшее…

Матвей перехватил вспарывающую воздух штуку за какой-то миг до того, как она бы врезалась ему в переносицу. Перехватил, оглядел, хмыкнул удовлетворенно: «Давно бы так»… Хмыканье это слилось со звонким щелчком, и через секунду к горлышку самооткупорившейся фляжки сладострастно прильнули «два хот-дога под кетчупом».

Семидесятипятиградусная текила выжигающей лавой прошлась по разбитым губам и пересохшему горлу, но Матвей, судорожно выглатывая содержимое фляги, громко подскуливал не столько от боли, сколько от совершенно неприличного удовольствия. К сожалению, все на свете рано или поздно заканчивается, а уж удовольствия — гораздо раньше, чем прочее-остальное. Окинув тоскливым взглядом опустелую емкость, несчастный узник выронил ее, попятился, не глядя нащупал койку и сел. И поинтересовался:

— Больше нету?

— Потом хоть утопись в ней, а пока мне нужно, чтоб у тебя мозги прочихались. — Крэнг, как всегда, обильно шпиговал англос русскими словечками, некоторые из каковых употреблял в значениях крайне оригинальных. Но у Молчанова пока еще не было сил его поправлять.

Рука Дикки-боя вновь скользнула в какое-то спереди невидимое вместилище за спиной, и Матвей, вопреки только что выслушанному отказу, уже приготовился ловить вторую флягу… но — увы! — его беспочвенная надежда не пожелала сбываться. Крэнг достал что-то вроде сигаретной пачки, сдавил это что-то в кулаке, бросил об пол, и у его ног забился в конвульсиях разворачивающийся походный стул… даже нет, чуть ли не кресло… и даже безо всякого «чуть ли не»… Однако!

Конечно, в подобных игрушках нет ничего сверхъестественного — это то есть кроме цены.

Только теперь Матвей обратил внимание, что выгодно облегающий могучую Крэнгову фигуру серебристо-зеленый комбинезон сшит (именно сшит!) из натуральной хлопковой ткани; что на запястье Дикки-боя трудолюбиво отсчитывает время не какой-нибудь там вшивый таймер, а доподлинный механический «Блэкбрилл» трудновообразимой старинности и такой же стоимости…

Одно из двух. Либо дружище Крэнг, оставшись без присмотра, по самые локти запустил хватала в неприкосновенно-резервную заначку, либо…

— Либо, — сказал дружище Крэнг, весело осклабляясь.

А потом добавил, осклабляясь еще веселее:

— Чего таращишься, как змея на штаны? Я твою кожу в любых видах видал. Я по твоей коже читаю, как по дисплею…

— Вероятно, читаешь ты все-таки не по коже моей, а по роже, — устало предположил Матвей. — А что долженствовало обозначать твое эффектное «либо»?

Крэнг многозначительно подмигнул.

— Я э-э-э… как это у вас говорят?.. уделался, — сообщил он, понизив голос чуть ли не до шепота и воровато зыркнув через плечо.

— Что?! — Вообще-то Молчанову казалось, будто он давно уже научился расшифровывать Крэнговы лингвистические шедевры. Получается, зря казалось.

Душевный друг Дикки-бой растерянно скребанул в затылке:

— Ну, говорю же: уделался. Или как правильно — вступил?

— Да говори ты уже на чистом англосе или глобале! — раздраженно рявкнул было Матвей и тут же, зашипев по-удавьи, прижал ладони ко рту: состояние губ неудалого наставника новоэдемской молодежи категорически не позволяло вести разговор «на басах».

— О, между прочим, — оживился Крэнг, — что тут у них с языками? Я еще в прошлый прилет с одним техником заговорил на глобале, так он от меня кинулся, как от черта. И в этот раз тоже…

— Именно как от… ой, ч-черт… черта… — Говорить, не шевеля губами, к сожалению оказалось практически невозможно. — Глобал тут запрещен. Господь, понимаешь, за что-то там наказал предков смешением языков; стал-быть, учить всеобщий язык — идти против Божьей воли. Да хуже того: они по этой же причине считают чем-то вроде досадной хвори знание больше чем одного языка. Тут в ходу англос, русский и немного украинский, так примерно треть народу из благочестия не желает понимать остальных. Брэйнишь, какой бардак получается сплошь да рядом? Зов… дьявол, да что ж больно-то так?! Зовут, понимаешь, то туда, то сюда попереводничать (в основном всякие междусемейные склоки), а вместо благодарности этакая снисходительная укоризночка… или вообще как на калечного какого-то смотрят…

Дикки-бой опять скребанул затылок. Потом еще раз скребанул (вероятно, для верности). А потом сказал глубокомысленно:

— Ах-ха… Ты ж украинский тоже знаешь? Получается, ты с каждым из местных можешь объясниться, а они сами друг с другом, может быть, и никак… Вот видишь, как все удачно на тебе сходится!

Несмотря на то? что Крэнг перешел-таки на относительно чистый глобал, смысл его речи от этого не прояснился.

— Ладно. — Матвей повалился на койку, подложил руки под голову и уставился в потолок. — Давай, разархивируйся. Чем ты там уделался, во что вступил и, главное, чего тебе от меня-то нужно?

Дикки-бой сделался очень серьезен:

— Я вступил в дело. Не бойся, дело очень выгодное. И под тебя забронировал уютное местечко. В общем, потом объясню, что к чему, а пока давай собирайся. Сейчас сбегаю к этой здешней полицай-хренотерке («Гренадерке», — поправил Молчанов страдающе), внесу залог и буду тебя забирать.

Выговорено все это было очень решительно и по-деловому, однако же сам Крэнг с места не стронулся — сидел, как сидел, и выжидательно, чуть ли не с опаской даже глядел на Матвея. А Матвей рассматривал белый светящийся потолок.

Немая сцена тянулась минуту или две, а потом Молчанов сказал:

— Хрена. Пока не узнаю, во что ты меня втравливаешь, я с этого топчана ни на ангстрем.

— Можно подумать, у тебя есть какой-то выбор, — пробормотал Дик без особой, впрочем, уверенности.

— А как же! — Молчанов по-прежнему любовался потолком. — Например, оскорблю красавицу, в форму одетую… Похоже, оскорбление при исполнении вообще единственное, с чем приходится иметь дело местной полиции… И хрена эта самая полиция меня тебе выдаст.

Он до хруста скосил глаза и посмотрел на Крэнга поверх синяков.

Крэнг воровато озирался:

— Я не могу здесь… Здесь могут быть под-слушки…

— Дурак, — сказал Матвей и сел (смотреть на собеседника ему хотелось, а вывихнуть глаза — нот). — Здесь НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ подслушек. О чем, интересно, ты думал, когда перся сюда? Что я с полнамека облобызаю тебя сквозь решетку и поскачу за тобой на задних цыпочках? Спа-си-тель… Благодетель долбанный, мать твою…

Крэнг вздохнул и полез в нагрудный карман.

— О чем думал, о чем думал… Сам ты долбленный мать… О том и думал, что брыкаться станешь из проклятой своей огородости…

— Гордости, — осторожно рявкнул Молчанов. — Ты продолжаешь?!.

Дикки-бой на рявк не отреагировал. Дикки-бой выволок из кармана портативный «антижучок» (очень недурной, из последних универсальных моделей), включил его и гулко, по-коровьи вздохнул:

— Между прочим, тут нет никакого криминала… почти. Просто конкуренты, мать их ту хэлл… Ну, хорошо, твой верх. Ты слыхал когда-нибудь такое слово: «флайфлауэр»?

— Ну, — сказал Матвей.

— Ты знаешь, что эти твари даже в своем родном мире — страшная редкость?

— Ну, — сказал Матвей.

— Не нукай, не напряг, — старательно выговорил Дик, явно гордясь собой и своим знанием русского. — А знаешь, что из этих… фер-мен-тов этих… фи-то-ин-сек-то-и-дов делают очень дорогие духи? Самые дорогие духи. Безумно дорогие. Знаешь?

— Ну, — сказал Матвей.

— Сейчас этим занимается какое-то дочернее предприятие «Макрохарда» (шустрые ребята лезут всюду, откуда пахнет наваром). То есть вообще-то они там занимаются вынутыми алмазами — тоже счетастый бизнес, сам понимаешь. У этих парней исключительная монополия на геологические разработки, но постоянного поселения там нет… Ну, не подходящее там место для поселений… Проблема там одна, понимаешь… вот. Раз в три-четыре года они снаряжают экспедиции за камушками, а заодно и флайфлауэров отлавливают, пытаются разводить на Земле… Но когда на Земле, качество чем-то там хуже и разводятся эти фиалкотараканы плохо… В общем, ты когда-нибудь слышал о Бернарде Шостаке? Это биохимик, чуть ли не гейтсовский лауреат.

Молчанов нахмурился и промямлил какую-то нечленоразделыцину. Фамилию Шостак он определенно слыхал, и не раз, но, помнится, к биохимии и Гейтсовской премии слышаное отношения не имело…

А Крэнг продолжал:

— Он впервые сумел разработать синтезкод этого ферме… ферм… ну, этих духов. Но ты же понимаешь, синтетик стоит гроши и серьезным спросом пользоваться не будет (там же всей цены, что из редчайшей живности получают, а запах, по совести говоря, гадковатый)… Поэтому Шостак придумал основать на родине флайфлауэров колонию. Понимаешь…

— Не понимаю. У макросов с постоянным селением проблема, а у Шостака что?

— А у Шостака этой проблемы не будет, — сообщил Дик. — У него голова — куда там «крепко-твердым»! А ты лучше слушай. Колония будет вроде здешней, со всякой такой экзотикой. Только будут не лесорубы, конечно, а егеря-сборщики, которые как бы это… добывают этих… тварей… с риском для жизни, вот. И варят духи чуть ли не прямо в джунглях. На — гы-гы! — кострах. Но… — Дикки-бой попытался выдержать эффектную паузу (и выдержал бы, только терпения не хватило), — но это все так, заставка. А на деле — потайной бункерок и синтез-лаборатория. Маленькая, литров на сто пятьдесят — двести в год, иначе цена упадет. Понял? А в перспективе еще и туризм. Парфюм-сафари, а? Прилетел, сходил с профессионалом в джангл, сам себе сделал духи… Да за такое счетастые будут платить суперозверелые деньги! Понял?

— Я даже большее понял, — рассеянно вымямлил Матвей. — Максимум через год антимонопольный комитет заинтересуется всей этой лавочкой, мигом дороется, что объем производства намеренно ограничивается в целях жульнического раздувания прибыли… И останется твой Шостак без монополии. И без штанов.

— Не останется, — отмахнулся Крэнг. — Потому что никто не дороется. Говорю же, есть там…

Теперь настал Матвеев черед отмахиваться:

— Ладно, хрен с ними. Все я уже понял, в одно только втюхаться не могу: при чем здесь ты. И я.

Крэнг победоносно ощерился:

— При всем! По закону о преимущественных правах колонисты имеют безоговорочный эксклюзив на разработку основных ресурсов. ВСЕХ, понял? И алмазов — тоже. Поэтому Шостак возглавит колонию лично. А «Макрохарду» — вот! — Он оттопырил средний палец, поразмыслил секунду и вдобавок скрутил исконно славянскую дулю. — Как по-вашему говорят: на кость, выкоси?

— Как говорят по-нашему — это наше дело. Еще раз спрашиваю: какое отношение ко всему тобою вышеизложенному имеем ты и я?

— Я в деле, — гордо объявил Дик. — И между прочим, навербовать егерей-собирателей на Новом Эдеме — ну» чтоб с опытом безаппаратурной работы и вообще с подходящим опытом — это я посоветовал.

— Если руководство этой аферы прислушивается к твоим советам, можешь место мне не держать, — хмыкнул Молчанов и вдруг с маху хлопнул себя по лбу: — Ты как сказал, Шостак? А он, часом, не имеет отношения к «Шостак энд Сан Глобкэмикал»?

Крэнг тоже хмыкнул:

— Имеет. Он как раз именно сын. И «Глобкэм» финансирует всю эту, как ты говоришь, аферу.

— Подожди-подожди… Что-то же говорили такое, будто они на грани банкротства…

— Тушь, — пренебрежительно заявил Дикки-бой. — Видал? — Он чиркнул пальцами по комбинезонному рукаву, щелкнул по стеклу часов. — И это даже не весь аванс.

— Остальное небось выкинул на билет до Нового Эдема? — осведомился Молчанов.

— Никаких билетов. Экспедиция уже готова на все сто, транспортник сейчас на орбите. Навербуем здесь двадцать рабочих, заберем тебя — и вперед! С местными бонзами договорено. Они, правда, не очень обрадовались, но согласие на вербовку дали (кто-то из «Глобкэма» нашел способ на них нажать).

Ну конечно, вот что за гостей, явно не имеющих отношения к грузоперевозкам или туризму, готовились принимать в порту; вот из-за чего сдвоенные патрули и распоряжения удерживать юношество от опрометчивых поступков…

— Слушай, малыш мой Дикки, а что ты своим нынешним хозяевам понаплел обо мне?

— Ничего такого! — Малыш Дикки аж руки вскинул, будто сдаваясь. — Даже имени не назвал. Сказал просто, что есть тут очень стоящий человек. А у них как раз подгадался дурацкий прокол с кадрами: бухгалтер опорно-двигательную базу откинул. Все, понимаешь, калькуляции поподбивал, снаряжение оприходовал, а чуть ли не перед самым вылетом — на тебе. Какой-то несчастный случай там…

— Так ты что, в бухгалтера меня?! — Матвей от изумления даже о боли в губах забыл.

— Н-ну да… — растерянно протянул Крэнг. — Но ты не бойся, справишься. Ты же умный, А там все уже в основном сделано… И еще будешь переводчиком…

— Интересно, а какое уютное местечко ты забронировал для себя? — осведомился Молчанов.

— Я — начальник боевой группы. Ну, охрана и прочее. Десять орлов в подчинении. Да каких! Один к одному, сам отбирал.

— Воображаю! — Матвей захихикал и не лег, а прямо-таки обвалился на койку. — Каждый небось еще тупее тебя. И где только удалось выискать таких аж десятерых?

Крэнг вскочил со своего складного кресла, Ухватился обеими руками за решетку и стал невероятно похож на гориллу из какого-нибудь нищего зверинца.

— По-твоему, я что, тупица? Почему?

— Потому что флайфлауэры — это Байсан, — тихо, но очень раздельно выговорил Молчанов. — А Байсан — это всадники. А я — не самоубийца,

— Говорю же, Шостак что-то изобрел против них такое… секретное… ну, что ли, усмиряющее… Для других останутся пугалом, а нас не тронут. Это такое будет… — Дик замялся, подбирая слова, но Матвей не стал дожидаться результата.

— Я сам знаю, какое это будет, — злобно сказал бывший великий хакер. — Этот твой Шостак изобрел навязаться в конкуренты коллективу пай-мальчиков под вывеской «Макрохард». Где-нибудь по дороге вас подстережет фрегат без опознавательных знаков и спасет от всадников ха-а-рошим деструкторным залпом. И пожалуйста. Только без меня.

Крэнг попробовал втиснуть лицо между прутьями (без особого успеха) и тоже перешел на полушепот:

— Предпочитаешь гнить здесь? Мат, мы старые друзья, но ты ничего не понял. Не будет твоего согласия — не будет и залога.

Молчанов нарочито медленно поднялся, нарочито медленно подошел к Дику, почти коснулся носом его носа и сказал по слогам:

— На-пле-вать.

— Мат, — торопливо забормотал Крэнг, — понимаешь, то, о чем ты говорил… Я и сам все это понял, только, понимаешь… я понял, но слишком поздно, понимаешь? Я…

— Рад бы выйти из дела, но не знаешь как? Щупани за попку офицера Маарийохаккинен. В этой гостинице небось куча свободных номеров.

— Не поможет. — Дикки-бой шмыгнул носом (совсем как давным-давно, еще в Сумеречных Кварталах, когда, без спросу вляпавшись в очередную дурость, запоздало прибегал к дружку Мату за умным советом). — Я получил аванс и почти все потратил. Твоя Малолихарканен поправит трусы и доставит меня на корабль в наручниках.

— Так от меня-то ты чего хочешь?! Чтоб я, беззаветной дружбы ради, согласился подохнуть с тобой за компашку? Чтоб тебе, бедненькому, скучно не было — так?! Да пшел ты!!!

— Если ты будешь с нами, никто не погибнет. Ты всегда умел что-нибудь придумать! И потом, это же подвернулся такой удачный случай больно лягнуть макросов…

— Подвернувшиеся случаи удачными не бывают! Удачными бывают только те случаи, которые создаешь сам! — прошипел Матвей.

Он посмотрел в совершенно особачневшие глаза Крэнга (такой могучий облом, глядящий полудохлой дворнягой, — ну и зрелище!), яростно сплюнул (все-таки не в Крэнговы глаза, а под ноги), отвернулся и пошел к своей койке.

Ну вот что делать? Объяснять поздновато прозревшему Дикки-бою, как это подло — втравливать в свои неприятности друга, который ни сном ни духом?.. Втолковывать, что у Матвея шансов уцелеть во всей этой передряге будет ровно на одну треть меньше, чем у любого прочего ее участника, поскольку ему, Матвею, будут угрожать не Две напасти, а три?! Слухи о скором банкротстве фирмы «Шостак энд Сан Глобкэмикал» впервые заходили пять с лишним лет назад, после того как некто М.Молчанов вместе с тогдашней подельницей своей Леночкой по заказу некоей группы лиц провернули кой-какую хакерскую комбинацию. Вряд ли, конечно, Шостак и Шостак-сан докопаются, что С. Чинарев имеет отношение к М.Молчанову… Но «вряд ли» — гарантия слабая…

Нет, друг Дикки-бой, все-таки ты сволочь последняя. Не потому, что норовишь подставить, а потому, что лишний раз из-за тебя вспомнилась Леночка. Леночка, которую уже почти удалось забыть (почти удалось уговорить себя, что почти удалось забыть); Леночка, которая была таким классным партнером в компьютерных шахерах-махерах и которая в конце концов все-таки не согласилась на большее…

Так что проваливай на Байсан в одиночку, старый друг последняя сволочь Дикки, и пусть тебя там… Ведь как ни верти, а «Глобкэм» затеял совершенно гробовую затею! Хотя…

Хотя…

Байсан. Всадники. Флайфлауэры. И вынутые алмазы. И монополия «Макрохарда». И случай лягнуть крупнотвердых. Да еще как лягнуть-то! Это им не компьютерные тараканы — то было всего-навсего по мозгам, а тут может получиться по самому болючему, по счетам то есть…

Так, за время честной жизни мозги работать не разучились — это есть хорошо. И работают они в направлении нужном — это еще лучше. Если обстоятельства делают невозможным достижение цели, дураки задирают лапки, а умные просто меняют цель. Уж кем-кем, а дураком М.Молчанова злейший друг не назовет. А что цель придется менять не свою — это всего-навсего сопутствующая подробность. Мелкая и незначительная.

Так-так-так. А идейка-то впрямь хороша, ради такой бы и порисковать можно. Тем более что жизнь нам, разочарованным, как-то все больше не в радость… А если выгорит дельце (ТАКОЕ дельце!), глядишь, и вкус к ней, к жизни-то, обратно появится. Одним махом вставить и макросам (макросам!!!), и «Глобкэму»… да еще не одних светлых идеалов ради, а и самому оказаться при материальной выгоде… Недурственно, господа, весьма недурственно!

Н-да, недурственно… БЫЛО БЫ.

Потому что идейка осуществима только непосредственно на Байсане, а до этого самого Байсана добраться шансов практически никаких. И не только практически никаких, но даже хоть и теоретически… Впрочем… Гробовых ситуаций некоему Молчанову в жизни выпадало предостаточнейше, но помянутый Молчанов из оных каждый раз выкручивался — тут дружище Дикки прав на все сто. Это раз. Если вот так с ходу, на голом месте некоего Эм Молчанова осенила превосходнейшая идейка, глядишь, и по поводу «добраться до Бай-сана» тоже че-ничо осенит — это два. И наконец, три: альтернатива-то принятию Крэнгова предложения есть? Считай, что нету. Несколько лет по пояс в свинском дерьме (причем «по пояс» и «в свинском» — это только при изрядном везении!) и 99% вероятности сгинуть в составе экспедиции при невыясненных… нет, иначе: 1% вероятности НЕ сгинуть и осуществить-таки крайне соблазнительную идейку… Есть тут о чем раздумывать?

А Крэнг что-то попритих… Изверился уговорить? Плохо. Как бы это его поненавязчивей обнадеж?..

— Мат!

Окрик был таким жалостным, таким просящим, что Матвей против желания обернулся. Обернулся и вскрикнул от неожиданности, ослепленный целой очередью стремительных ярких вспышек. Когда же он сообразил наконец, что происходит, заслоняться руками или отворачиваться было поздно: Крэнг уже неторопливо прятал в карман крохотную визионку.

— Отдай, гад! — Изображаючи ярость праведную, Молчанов немного перестарался: с его перековеркавшихся в злобной гримасе губ закапало красное.

Дик храбро сказал, на всякий случай попятившись от решетки:

— Обязательно отдам. Или тебе — на борту лифт-модуля, через пять минут после старта, или… Или Эленке. Не беспокойся, как-нибудь найду способ переслать. Пускай посмотрит, на что ты теперь похож. Может, пожалеет, а? Может, даже спасать прилетит… Или наоборот — порадуется, что в свое время не связалась крепче… с этаким-то размазней… А?

Матвей судорожно сглотнул, обозначил попытку что-то сказать, еще раз сглотнул… В конце концов сквозь его весьма убедительно хриплое да правдоподобно трудное дыхание выдавилась-таки относительная членораздельщина:

— Т-ты… С-сучий потрох… Ладно, твоя взяла. Подавись. Только учти, гад… Ох, учти! Ох, я с тобой же и рас… рассчи… Ты, падла, еще у макросов будешь в ногах валяться или у всадников в… что там у них вместо ног… молить будешь, чтоб лучше ОНИ тебя гавканули, понял?!

Он принялся подробно описывать, что и как будет делать с давним хорошим другом Диком, ежели макрохардовцы и всадники не снизойдут этого самого друга укокошить. А многажды и нехорошо помянутый друг торопливо кивал с радостной, чуть ли даже не подобострастной улыбкой. И еще в улыбке этой нет-нет да и проскальзывала гордость: дурак Крэнг поверил, что удалось-таки ему очень хитроумно, с тонким пониманием психологии заставить давнишнего своего приятеля Мата поступить не так, как тому бы хотелось.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.