1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

Член Военного совета Щаденко с первых же шагов стал подозрительно относиться к работникам штаба. Приглядывался, даже не скрывая этого, к людям, а вскоре развернул весьма активную деятельность по компрометации командного и политического состава, которая сопровождалась массовыми арестами кадров. Чем больше было арестованных, тем труднее верилось в предательство, вредительство, измену. Но в то же время как этому было и не верить? Печать изо дня в день писала о все новых и новых фактах вредительства, диверсий, шпионажа…»^[225]

Арестованный в октябре 1938 года, комбриг А.В. Горбатов оказался крепким орешком даже для опытных следователей Лубянки и Лефортова. Пройдя Все круги ада в застенках НКВД и не признав себя виновным в несовершенных им преступлениях, он тем не менее получил «15 5». Судьба сравнительно благосклонно отнеслась к комбригу из крестьян – в 1940 году в числе немногих счастливцев его дело было пересмотрено и Горбатова восстанавливают в кадрах Красной Армии. Великую Отечественную войну он закончил командармом. Героем Советского Союза в звании генерал-полковника. Умер Александр Васильевич в Москве в 1973 году в звании генерала армии.

К процитированному отрывку из мемуаров генерала Горбатова необходимы некоторые комментарии. Прежде всего, память немного подводит ветерана Вооруженных Сил – сообщение о «раскрытии военно-фашистского заговора в Красной Армии» появилось в центральных газетах только 12 июня. Этот месяц, конечно, теплый, но никак не весенний. Во-вторых, действительно, многие люди, в том числе и кадровые военные, давно знавшие арестованных не только по службе, но и в быту, с некоторой долей сомнения, но все же принимали на веру сообщения о все новых и новых «врагах народа». Как и Горбатов, они рассуждали примерно так: «Дыма без огня не бывает». Широко растиражированные материалы политических процессов 1936 и 1937 годов сделали свое черное дело, подготовив необходимую почву для восприятия как активного, так и пассивного – последующих массовых репрессий в сознании советского народа.

Относительно характеристики личности Ефима Щаденко, которого недобро упоминает А.В. Горбатов. С подобной оценкой солидарны многие очевидцы и свидетели тех лет и событий. Этот сподвижник наркома по гражданской войне (он на завершающем ее этапе входил в состав РВС 1 й Конной армии), не отличаясь выдающимися способностями и не блистая многочисленными талантами, тем не менее обладал важными качествами, высоко ценившимися во все времена, – личной преданностью вождям партии и Красной Армии (соответственно Сталину и Ворошилову), не рассуждающей исполнительностью при проведении в жизнь генеральной линии РКП(б) -ВКП(б). И несмотря на это Щаденко длительное время после окончания гражданской войны находился на малозначительных политических должностях, вроде помполита Военной академии имени М.В. Фрунзе, представляя как бы второй эшелон политработников высшего звена РККА. Так продолжалось полтора десятка лет, до конца 1936 года, когда пришло время Щаденко и ему подобных. Сделав стремительный рывок, Ефим Афанасьевич, недолго задерживаясь на должностях начальника политуправления и члена Военного совета Харьковского и Киевского военных округов, уже в середине 1938 года прочно закрепился в кресле заместителя наркома обороны по кадрам.

Горбатова дополняет представитель соседнего о Киевским – Белорусского военного округа. Свидетель авторитетный и знающий – Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, прослуживший в указанном округе около десяти лет и хорошо знавший его кадры, пройдя там путь от командира эскадрона до заместителя командующего.

«…Советские люди от мала до велика не понимали, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимавшуюся волну арестов и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью по какому-нибудь клеветническому доносу»^[226].

Другим свидетельством являются воспоминания генерал-лейтенанта С.А. Калинина, ветерана Красной Армии и ее активного строителя, занимавшего в 20 е и 30 е годы ряд крупных командных и штабных должностей в Приволжском, Украинском, Московском и Сибирском военных округах – от командира дивизии до командующего войсками.

В своих мемуарах «Размышляя о минувшем» он пишет: «Советским людям старшего и среднего возраста (книга издана в 1963 году. – Н.Ч.), безусловно, памятны полные созидательного пафоса и в то же время трагических событий предвоенные годы.

Все мы радовались успехам в развитии народного хозяйства страны. Но чувствовалась какая-то нервозность, неуверенность и в гражданских организациях, и в войсках. Объяснялось это тем, что насаждавшиеся Сталиным нарушения революционной законности становились чуть ли не нормой поведения некоторых работников. В результате были репрессированы и погибли многие преданнейшие делу партии руководители партийных организаций. Массовые репрессии нанесли серьезный ущерб и Вооруженным Силам… Этот удар обрушился на Вооруженные Вилы СССР как гром среди ясного неба. Командиры и политработники, особенно те, которые лично знали подвергшихся репрессиям, терялись в догадках: неужели в самом деле это враги Советской власти?»^[227]

Летом 1938 года Степан Андрианович Калинин был назначен командующим войсками Сибирского военного округа.

«…И вот опять мерно постукивают на стыках рельс колеса мягкого вагона дальневосточного поезда. Третий раз еду в Сибирь!

За то время, пока я находился в Киеве, в штабе Сибирского военного округа произошли большие изменения. На вокзале меня встретил капитан, с представившийся временно исполняющим обязанности командующего войсками. Это показалось невероятным: капитан – командующий округом, пусть даже временно!

«Опять аресты, – подумал я. – Неужели положение так серьезно, что потребовалось на командира батальона возлагать обязанности командующего?»

– Многие должности остаются вакантными, – сказал капитан. – Ждем людей.

В течение нескольких недель штаб лихорадило. Пришлось потратить немало времени и энергии, чтобы с помощью партийной организации, члена Военного совета дивизионного комиссара П.С. Смирнова и начальника политического управления бригадного комиссара В.Н. Богаткина поставить все на свои места…»^[228]

Сам Калинин в 1937–1938 годах остался на свободе и в кадрах РККА, можно сказать, чудом: в соответствующих отделах НКВД на него уже был собран «компромат», арестованные сослуживцы к тому времени успели дать показания, необходимые для его изоляции. Однако тогда беда прошла стороной, до поры до времени органы НКВД вроде бы о нем забыли. Но наступил 1944 год, когда Калинин с поста командующего войсками Харьковского военного округа был снят и арестован якобы за антисоветскую агитацию. К ней отнесли все критические замечания, высказанные им в отношении недостатков, имевших место в стране, обществе и армии. Был дан ход и старым показаниям на него (образца 1937–1938 годов) – этой мины замедленного действия.

Система политических донесений и политсводок, хорошо налаженная в политорганах и партийных организациях РККА в 30 е годы, позволяет нам сегодня представить достаточно полную картину о морально-психологическом климате в частях, учреждениях и военно-учебных заведениях Красной Армии. В качестве примера обратимся к политсводке, подписанной секретарем партбюро Управления военно-учебных заведений РККА Грановским. Вскоре после самоубийства Я.Б. Гамарника, суда над группой Тухачевского и ее расстрела, Грановский сообщал в Политуправление РККА:

«События последних дней всколыхнули всю общественность УВУЗа. Каждый член нашего коллектива выражал свое негодование по адресу бандитов-изменников Родины и полное удовлетворение приговором над шайкой предателей.

Из настроений особо отмечается трещина, надрыв в части доверия к т. Славину (начальнику УВУЗа, армейскому комиссару 2-го ранга. – Н.Ч.). Такое недоверие является естественным результатом тех взаимоотношений, которые имели место между т. Славиным и врагом народа Гамарником.

…Отдельные т.т. (товарищи. – Н.Ч.), в частности т. Семашко, выражает свое убеждение в том, что т. Славин чист, т.е. непричастен к происходящим событиям. Беспартийные т.т. не высказываются, хотя известно, что и они в курсе того, что т. Славин был в близких отношениях с изменником Гамарником… В основном весь коллектив вполне правильно реагирует на прошедшие события и дает им правильную, большевистскую оценку»^[229].

Не лишним представляется обратиться к мнению на этот счет еще одного современника Тухачевского, представителя Военно-морского Флота. Как воспринимали события лета 1937 года люди, только что вернувшиеся из длительной командировки в Испанию? Их свежий взгляд замечал многое такое. что «невыездным» уже было не в новинку. Одним из таких командиров-добровольцев являлся капитан первого ранга Н.Г. Кузнецов, возвратившийся на Родину в июле 1937 года. В Испании он исполнял обязанности главного военно-морского советника и военно-морского атташе при посольстве СССР.

По словам Кузнецова, он планировал снова вернуться в полюбившуюся ему страну за Пиренеями, однако этого в наркомате ему сделать не позволили, ибо, как заявил на беседе с ним нарком Ворошилов, «нам теперь здесь нужны люди». Еще бы не нужны! Ведь корабль репрессий на всех парах набирал ход, давление в его котлах неуклонно росло и двигалось к высшей отметке, а экипаж постоянно подвергался жесточайшей чистке на предмет лояльности к партии и Советской власти.

«…В Москве я узнал о новых арестах. В первый день еще по дороге в наркомат я встретился на Гоголевском бульваре с К.А. Мерецковым, который до этого также был в Испании, где мы познакомились с ним. Прежде всего он спросил, куда я иду, и, узнав, что хочу доложиться начальнику Военно-Морских Сил В.М. Орлову, посоветовал не ходить, доверительно поделившись, что «он сегодня ночью арестован»…

Я сперва не поверил Кириллу Афанасьевичу. Но такими вещами не шутят. Весть подтвердили другие, и все равно она не укладывалась в голове. Мы, молодые командиры, знали об Орлове много положительного из его деятельности в годы революции и считали его революционером из старых гардемаринов-разночинцев… Я вспоминал беседы с Владимиром Митрофановичем, все, что знал о нем. Были у него свои слабости, недостатки, но чтобы такой человек изменил Родине?! Сообщение К.А. Мерецкова вызвало у меня удивление. что такой большой руководитель флота также замешан в предательстве.

А товарищи рассказывали о все новых арестах… Я считал их честными советскими командирами, все силы отдававшими флоту. В них я до сих пор не сомневался. Как же так?..»

После отпуска Кузнецов назначается заместителем командующего Тихоокеанским флотом. Прибыв в середине октября 1937 года во Владивосток, он попадает, по его словам, в самый разгар «изъятия» органами НКВД лиц из числа руководящего состава флота.

«Это были месяцы, когда у меня возникли первые сомнения в правильности арестов. В основном я тогда еще думал, что арестованные действительно виновны. Сомневался я вначале только относительно отдельных хорошо известных мне людей… В ноябре 1937 года командующий флотом Г.П. Киреев был вызван в Москву… Давая мне указания, он был несколько рассеян и взволнован. А когда собрались в его вагоне, он показался мне даже печальным… До Киреева так же уехали М.В. Викторов (до Киреева командовал флотом) и Г.С. Окунев (член Военного совета ТОФ) и… не вернулись. Предчувствие не обмануло Киреева. Вскоре до меня дошли слухи, что он арестован.

Я ожидал нового командующего, считая себя еще недостаточно опытным для такого огромного морского театра. В конце декабря получил телеграмму в которой сообщалось о моем назначении командующим с присвоением очередного звания…

По мере того, как я вникал в обязанности командующего флотом, возникали все новые и новые проблемы. Хлопот и беспокойства было много… Однако трудности, связанные с быстрым ростом морских сил, с необходимостью надежно укрепить рубежи страны, осложнялись и усугублялись ударами, которые мы получали, казалось бы, с совсем неожиданной стороны, – арестами командных кадров. Я впервые столкнулся с репрессиями против подчиненных мне людей. Хотя всех я их еще близко не знал, все равно происходящее вызывало недоумение и тревогу…»^[230]

Кузнецов пишет, что на первых порах он ответы на все возникавшие у него по поводу репрессий вопросы искал и находил в формуле: «Если ошибка – разберутся». Она, эта формула, позволяла, глубоко не задумываясь над происходящим, удобно объяснять факты арестов незнакомых или малознакомых людей. «Но теперь, во Владивостоке, когда арестовали людей, мне подчиненных, за которых я отвечал, успокаивать себя тем, что где-то разберутся, я уже не мог…»

Двадцать лет спустя опальный флотоводец, Адмирал Флота Советского Союза, подвергавшийся несколько раз несправедливому снижению в должности и воинском звании на несколько ступеней, пытается ответить на мучившие его вопросы, сидевшие занозой с конца 30 х годов. «Вновь и вновь возвращаюсь к тому, как мы воспринимали эти репрессии в свое время. Проще всего сказать: «Я ничего не знал, полностью верил высокому начальству». Так и было в первое время. Но чем больше становилось жертв, тем сильнее мучили сомнения. Вера в непогрешимость органов, которым Сталин так доверял, да и вера в непогрешимость самого Сталина постепенно пропадала…»^[231]

Мы показали трагические события 1937–1938 годов через восприятие отдельных индивидуумов, занимавших довольно крупные посты в армии и на флоте. А как вое это отражалось в массовом сознании, в психологии коллектива? Что творилось в те дни на улицах, площадях и стадионах городов, на заводах, фабриках и воинских частях? Если полистать областные, республиканские и центральные газеты того времени, то можно убедиться в том, что митинги и собрания рабочих и служащих, партийного и комсомольского актива, состоявшиеся в июне и в последующие месяцы 1937 года, не идут ни в какое сравнение с подобными мероприятиями 1936 года, когда проходил процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими бывшими оппозиционерами.

В 1937 году накал страстей оказался намного выше. И все это происходило не стихийно, как может показаться на первый взгляд, не «по-партизански», а строго организованно и целеустремленно, ибо управлял этим «действом» опытный дирижер. Так, в день суда над Тухачевским в республики, края и области было направлено следующее указание: «Нац. ЦК, крайкомам, обкомам. В связи с происходящим судом над шпионами и предателями Тухачевским, Якиром. Уборевичем и другими, ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд должно быть будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т.е. двенадцатого июня.

11.VI.1937 г. Секретарь ЦК Сталин»^[232].

Центральная пресса, в первую очередь «Правда», была буквально заполнена материалами с мест «единодушного» осуждения трудящимися массами и воинами Красной Армии «подлых заговорщиков, наймитов и изменников». О направленности и содержании многочисленных и многотысячных митингов и собраний говорят сами за себя заголовки этих статей и заметок, а также призывы, открывающие первые страницы газет. Вот только некоторые из них «Всегда будем помнить о капиталистическом окружении!», «Наше красноармейское слово – уничтожить шпионскую гадину», «Единственно справедливый приговор», «И впредь будем уничтожать изменников!», «Подлая банда шпионов получила по заслугам», «Изменники Родины будут стерты с лица земли!», «Раздавить гадов!», «Проклятье презренному фашистскому отребью», «Собакам – собачья смерть!», «Никакой пощады изменникам Родины!», «Карающий меч пролетарской диктатуры не заржавел», «Пусть трепещут все шпионы и диверсанты», «Требования народа единодушны – предателей расстрелять»…

Все это настойчиво формировало нужное верхам определенное общественное мнение. Сообщения о приговоре над группой Тухачевского и приведении его в исполнение были опубликованы во всех газетах и объявлены в приказе наркома обороны. То был четкий курс на дезинформацию партийных и советских органов, военных организаций и широкой общественности о положении дел в Красной Армии, курс на всемерное возвеличивание роли и значения НКВД в структуре и жизни государства.

Одно из собраний состоялось в Военной академии имени М.В. Фрунзе – основной кузнице военных кадров высшей квалификации. На нем присутствовали слушатели и профессорско-преподавательский состав академии. Резолюция этого собрания заслуживает особого внимания по следующим обстоятельствам. Во-первых, профессорско-преподавательский состав данного военно-учебного заведения представлял собой цвет советской военной науки и реакция генералитета на репрессии против своих вчерашних единомышленников и оппонентов может нам о многом сказать. Во-вторых, основную массу присутствовавших составляли не малограмотные красноармейцы из какого-нибудь захолустного дальневосточного или забайкальского гарнизона. Нет, все это происходило в столице страны, а обучались в академии люди, уже получившие значительный жизненный и боевой опыт, руководившие по несколько лет подразделениями и частями, а учившиеся на Особом факультете – даже соединениями. И наконец, в-третьих, все участники собрания знали, что среди осужденных и расстрелянных находились три бывших начальника академии: М.Н. Тухачевский, Р.П. Эйдеман и А.И. Корк. Вот почему нас так интересует содержание резолюции, за принятие которой они поднимали свою руку.

...

«Узнав о разоблачении в рядах армии подлой банды врагов народа – Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана, Корка, Фельдмана, Примакова и Путна, мы возмущены до глубины души их чудовищным предательством. Нет предела нашему негодованию, нашему презрению и нашему проклятию по адресу этой нечисти и сволочи.

Ничтожная кучка военно-фашистских заговорщиков мечтала своим неслыханным предательством подготовить поражение СССР и руками германских фашистов и японских империалистов потопить в крови наши великие социалистические завоевания.

Эти господа мечтали о фашистском государстве под эгидой Гитлера.

Пусть знают все наши враги, что могучая социалистическая Родина с ее великим героическим народом, сплоченным гранитной стеной вокруг большевистской партии, под руководством нашего любимого, дорогого товарища Сталина, раздавит предателей и победоносно пойдет вперед – к коммунизму.

РККА под руководством железного маршала – большевика К.Е. Ворошилова готова в любой момент раздавить врага, откуда бы он ни пришел, и полностью уничтожить его на его же территории.

Мы требуем от советского суда беспощадной расправы над бандой фашистских шпионов.

Стереть с лица советской земли этих гадов!

Мы обещаем партии и правительству в кратчайший срок ликвидировать в своей Академии последствия вредительской работы шпиона Корка и обеспечить выпуск из Академии высококвалифицированных и безгранично преданных партии и народу командиров-большевиков…»^[233]

Торжественно данное обещание в кратчайший срок очиститься от последствий вредительской деятельности «шпиона и вредителя» Корка вскоре было выполнено с помощью органов НКВД. В ближайшие после названного собрания месяцы в академии были уволены из рядов РККА и арестованы: профессор, он же бывший Главком командарм 2-го ранга И.И. Вацетис; военком Академии, корпусной комиссар И.Г. Неронов; начальники кафедр комбриги В.А. Дьяков, М.С. Свечников и другие.

Анализируя содержание прессы летом 1937 года, делаешь вывод, что, оказывается, совсем не случайно накануне суда над Тухачевским и его товарищами по несчастью «Правда» в нескольких своих номерах (с продолжением) опубликовала подвальную статью «Разведка и контрразведка» американского журналиста Р. Роуан (как будто своих специалистов по этой проблеме не нашлось!). Редакция предварила статью следующим небольшим комментарием: «Редакция надеется, что этим она в известной мере поможет своим читателям – партийным и непартийным большевикам ознакомиться «с целями и задачами, с практикой и техникой вредительско-диверсионной и шпионской работы иностранных разведывательных органов» (И. Сталин).

Выдвиженцы

Подводя итоги боевой подготовки Красной Армии за 1937 год, нарком обороны СССР К.Е. Ворошилов в приказе № 0109 поспешил заявить, что «выдвижение новых молодых кадров, проверенных и преданных делу Ленина-Сталина и нашей Родине, на командную и политическую работу уже дает самые положительные результаты и в ближайшее время скажется невиданными успехами во всех областях нашей работы». Хотя, противореча самому себе, несколькими пунктами ниже он вынужден был признать, что «несмотря на рост РККА во всех областях боевой подготовки, все же поставленные задачи на 1937 год не выполнены».

В данном приказе, ставя задачи на 1938 год в области политической работы, Ворошилов не обошел вниманием и проблему воспитания этих самых выдвиженцев. Он особо подчеркнул, что «на обязанности всех начальников лежит еще более смелое выдвижение молодых, способных, непоколебимо преданных Родине и нашей партии людей, повседневная забота о воспитании стойких, волевых командиров и начальников, способных по-большевистски бороться с врагами народа, преодолевать трудности, не боящихся принимать и проводить в жизнь ответственные решения».

В 1937–1938 годах заделывать образовавшиеся бреши в комначсоставе приходилось самыми различными способами, в том числе, досрочным выпуском курсантов училищ и слушателей академий. Об этом, в частности, упоминают в своих мемуарах Маршал Советского Союза М.В. Захаров и генерал армии М.И. Казаков – слушатели первого набора (1936 г.) Академии Генерального штаба. По их собственным словам, училась они с большим желанием и упорством.

Матвей Васильевич Захаров с сожалением отмечает: «…Однако многим, в том числе и мне, не удалось завершить обучение. Летом 1937 года 30 слушателей были назначены на высокие командные и штабные должности, в частности: полковник А.М. Василевский – в Генеральный штаб, полковник А.И. Антонов – начальником штаба МВО, полковник Н.Ф. Ватутин – заместителем начальника (а вскоре и начальником) штаба Киевского военного округа, полковник Л.М. Сандалов – начальником оперативного отдела штаба Белорусского военного округа.

15 июля 1937 года меня срочно вызвали к Наркому обороны К.Е. Ворошилову. Я был очень взволнован необычным порядком вызова непосредственно к высокому должностному лицу… Мне было предложено принять штаб Ленинградского военного округа.

…Но работать в Ленинграде пришлось недолго. В конце мая 1938 года я был назначен на должность помощника начальника Генерального штаба.

14 августа 1938 года я присутствовал на церемонии первого выпуска слушателей Академии Генерального штаба. Их до окончания полного курса осталось примерно третья часть. Однако в приказе наркома указывалось, что и тех, кто был досрочно направлен в войска или назначен преподавателями академий, считать окончившими академию…»^[234]

Справка. М.В. Захаров до зачисления в Академию Генштаба несколько лет работал у Уборевича в Белорусском военном округе начальником 1-го (оперативного) отдела штаба БВО.

Предоставим слово другому выдвиженцу – М.И. Казакову, однокашнику М.В. Захарова, поступившему в академию с должности командира 29-го кавалерийского полка. Если в случае с Захаровым при назначении его на должность начштаба ЛВО состоялась беседа с самим наркомом обороны, то здесь события развивались по другому сценарию. Судите сами.

...

«Пришла пора зачетов и экзаменов за первый курс. К июню у меня лично оставался несданным всего, один зачет – по истории военного искусства. Я сидел над схемами по русско-японской войне, когда зашел ко мне Матвей Васильевич Захаров.

– Что ты все корпишь над русско-японской войной? – заговорил он полушутя-полусерьезно. – Бросай это дело! Надо в войска ехать.

Я ответил в тон ему:

– Если тебя назначили, то надо, конечно, ехать. Но при чем тут я?

– Мы назначены одним приказом, – объявил вдруг Матвей Васильевич. – Я – начальником штаба в Ленинградский военный округ, а ты – заместителем начальника штаба в Средне-Азиатский.

Я не сразу поверил Матвею Васильевичу. Подумалось, что он просто разыгрывает меня… Если Матвей Васильевич не шутил, то как же все это понимать? Ведь наша учеба далеко еще не закончена…

Мы получили свои высокие назначения, чтобы заполнить образовавшуюся брешь. И пожалуй, каждым из нас владели тогда смешанные чувства: с одной стороны, как-то поднимало дух оказанное доверие, с другой было очень грустно сознавать, чем твое назначение вызвано. Не особенно хотелось и прекращать так хорошо начатую учебу»^[235].

Справка. М.И. Казаков успешно оправдывал оказанное ему доверие – в мае 1938 года он назначается начальником штаба САВО, которым руководит до конца 1941 года. В годы Великой Отечественной войны – начальник штаба Брянского и Воронежского фронтов, командующий войсками ряда армий.

Однако не всем слушателям первого набора Академии Генерального штаба так крупно повезло, как А.И. Антонову, И.Х. Баграмяну, А.М. Василевскому, Н.Ф. Ватутину, М.В. Захарову, М.И. Казакову… Значительная их часть подверглась репрессиям и была физически уничтожена. К их числу относятся комбриги: А.И. Швачко – бывш. начальник противовоздушной обороны Киевского военного округа, П.В. Емельянов – бывш. начальник штаба 17-го стрелкового корпуса, Б.В. Петрусевич – бывш. заместитель начальника штаба Закавказского военного округа, Г.И. Соколов – бывш. начальник штаба 7-го кавалерийского корпуса, С.С. Смирнов – бывш. заместитель начальника Инженерного управления РККА, И.Г. Бебрис – бывш. начальник штаба 83 й горнострелковой дивизии. Л.М. Агладзе – бывш. командир 47 й Грузинской дивизии, А.Г. Добролеж – бывш. командир 28 й тяжело-бомбардировочной авиабригады; полковники: А.А. Ваганов – бывш. начальник штаба 7-го механизированного корпуса, Н.Н. Жанколя – бывш. начальник артиллерии САВО, С.С. Павловский – бывш. начальник оперативного отдела штаба СКВО и другие.

Справка. К 1 ноября 1937 года из 138 человек первого набора на втором курсе продолжали обучение только 68, то есть 50 процентов от его первоначального состава^[236].

Другой действенный канал заполнения вакансий старшего и высшего комначсостава РККА – это добровольцы из числа военнослужащих, прибывшие из Испании после выполнения своей миссии. «Испанцам» немедленно давали «зеленый свет» во всех родах войск – в стрелковых и танковых частях (соединениях), в авиации, артиллерии, Военно-Морском Флоте. Исключением разве что была кавалерия, развитию которой в Испании не придавали такого большого значения, как в СССР, а посему там и не потребовались военные советники подобной специализации. Особым же расположением у руководства страны и лично у Сталина пользовались летчики, побывавшие в стране за Пиренеями. Среди них был и самый большой процент награжденных орденами и удостоенных звания Героя Советского Союза. Достаточно сказать, что в самом первом указе о награждении «испанцев» (декабрь 1936 года) из 17 человек, получивших это высокое звание, 11 являлись авиаторами.

Приведем несколько конкретных примеров стремительного взлета «испанцев» в 1937–1938 годах, когда они и в должности, и в воинском звании перескакивали сразу через две-три ступеньки, что в нормальных условиях обстановки совершенно исключалось. К чему все это приводило, какие результаты давало в повседневной деятельности по обучению и воспитанию войск – все это и является предметом нашего анализа.

Напомним, что раньше (до 1937 года) последовательность в прохождении службы комначсостава РККА соответствующими кадровыми органами соблюдалась неукоснительно. Так, командир батальона знал свою ближайшую перспективу – начальник штаба или заместитель командира полка. То же самое и в отношении командира полка – каждый из них точно знал, что при положительной аттестации он может в свое время законно претендовать на должность замкомдива или начальника штаба дивизии. И только в единичных случаях командир полка ставился сразу на дивизию.

Немного порассуждаем о возможных вариантах прохождения дальнейшей службы в мирное время начальника 1 й Ленинградской артиллерийской школы комбрига Н.Н. Воронова, назначенного на эту должность в 1934 году с поста начальника артиллерии Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Выбор здесь не так уж и велик: во-первых, – начальник артиллерии округа, во-вторых, – начальник соответствующей кафедры в одной из военных академий, в-третьих, начальник отдела в Артиллерийском Управлении или аппарате начальника артиллерии Красной Армии. Однако, это все могло быть только в условиях стабильной кадровой политики в стране и армии. В другой же ситуации привычная доселе форма претерпевала существенные изменения, порой самые непредсказуемые.

Упомянутый выше Воронов, пробыв чуть менее года советником командующего артиллерией в республиканской Испании, летом 1937 года прибыл в Москву. В своей книге «На службе военной» он пишет: «Мы получили новые, воинские звания, но не очередные, а через одну ступень. Мне, в частности, было присвоено звание «комкор».